Текст книги "Жертва"

Автор книги: Кеннет Харви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

10
Торонто

Дженни втайне обожала красивые вещи. Несмотря на цинизм и простые джинсы и футболки, которые она носила постоянно, она все-таки представляла себя в фантазиях шикарной женщиной с полным шкафом дорогой одежды и туфель, купленных у самых знаменитых модельеров. Она знала их имена по модным журналам на магазинных стеллажах, которые пожирала глазами. Келвин Кляйн, Оскар де ла Рента, Карл Лагерфельд. И она мечтала, как бы она поехала путешествовать по удивительным странам. По сказочным местам, куда на реактивных самолетах летали модели на фотосессии, потому что они такие красивые и необыкновенные. Пляжи с небесно-голубой водой. Дорогие отели с высокими потолками в Риме и Париже. С шиком устроенные вечеринки. Кинозвезды и богатые, красивые люди. Все как в сказках и телепрограммах, которые она неотрывно смотрела годами, томясь желанием попасть в мир гламура. Она желчно критиковала и костерила тех, кто был красивее ее, тех, кто имел больше денег и вещей, жил легкой жизнью и за кем ухаживали симпатичные парни. Ее уязвляло до глубины души, когда она видела, как они живут, она тосковала по этой жизни и понимала, что в своей никогда не добьется такой изысканности и надежности.

Но теперь вокруг нее, в торговом центре «Терминал» на набережной Квинз, было много красивых вещей, начиная с африканских масок и мексиканских украшений и заканчивая дорогими духами и модной одеждой. Ей еще не доводилось видеть такие ткани, такие необычные вещи.

– Для необыкновенной девушки, – сказал ей Стэн Ньюлэнд, шагая совсем рядом по лабиринту бутиков. – Давай спустимся на первый этаж, там действительно дорогая одежда.

– Давай. – По дороге к эскалатору Дженни, прищурясь, посмотрела на магазин с десятками резиновых штампов. – Чего только здесь не продают.

Ньюлэнд понимающе, сочувственно кивнул. Он улыбнулся ей, глядя прямо в глаза, догадываясь, что ей нужны очки. Все эти годы на нее никто не обращал внимания, и она никогда не имела возможности видеть ясно. Его улыбка разъехалась еще шире.

– Некоторые просто не знают, куда девать деньги, – сказал он ей, ступая на эскалатор, Дженни встала на рифленой металлической ступеньке чуть позади него. – Не знают, как правильно потратить, чтобы получить именно то, что нужно. – Он повернул голову и взглянул на нее. – Именно то, что нужно.

Дженни проняла дрожь от того взгляда, которым он на нее посмотрел. Этот взгляд ее взволновал, ее охватило чувство тепла в груди и в паху. Дрожь волнения оттого, что кто-то ее ценит.

Когда они вышли на широкий проход между магазинами на основном этаже, Ньюлэнд повел ее к бутикам, расположенным по фасаду здания, с витринами, выходившими на набережную Квинз.

– Поищи хорошенько, – сказал он, ласково отводя прядь волос с ее лица.

Дженни коротко ему улыбнулась и снова обратилась к магазинам, пожирая глазами витрины. В каждом бутике продавались вещи только одного типа. В одном красивое белье, в другом парфюмерия, в третьем сухоцветы и экзотические растения, еще был магазинчик с дорогим шоколадом, красиво уложенным на изящных полках, потом витрина с дамскими шляпками, к которым как будто никогда не прикасались человеческие руки.

Ньюлэнд задержался, разглядывая витрины с перьевыми ручками и курительными трубками, а Дженни брела вперед. Она остановилась у магазина с женскими сумочками всевозможных цветов, казалось, они сделаны из очень мягкой кожи. Дальше шли золотые и серебряные сережки в собственных маленьких витринках, каждая пара смотрелась как произведение искусства.

Она обернулась, ища Ньюлэнда, и увидела, что он знаком подзывает ее к себе. Он не дождался ее и первым вошел в магазин дамской одежды.

– Выбирай все, что понравится, – сказал ей Ньюлэнд, когда она вошла, чуть громче, чем нужно, чтобы его услышала продавщица, которая тут же подняла глаза от кассового аппарата.

Ньюлэнд оценил женщину: стройная, хорошо одета, возраст чуть за сорок, всего повидала, но предпочитает держать себя в хорошей форме. Она производила впечатление заново отполированной старой мебели.

Дженни потянуло к стойке с красно-оранжевыми платьями. Она потрогала ткань.

– Мм, на ощупь приятная.

– Шелк, деточка, – сказал Ньюлэнд, воображая, как легко будет разодрать его на молодом теле, осторожно надорвав ровно по центру. – Отличный выбор.

К ним подошла продавщица.

– Я могу вам помочь?

– Покажите примерочную, – сказал Ньюлэнд, не удостоив ее даже взглядом.

Заново отполированная мебель, думал он, она не стоит даже того, чтобы еще раз взглянуть на нее.

– «И стали они жить-поживать да добра наживать», – дочитал Грэм Олкок, медленно закрыл книгу и посмотрел на дочку. – Поцелуй папу.

Он наклонился вперед для дочкиного поцелуя, потом почувствовал, как ручки Кимберли обвиваются вокруг его шеи и крепко обнимают.

– Теперь пора спать, – сказал он, еще раз обнимая ее, прежде чем нежно разнять ее руки.

Кимберли захихикала и спряталась под одеялом.

– Спокойной ночи, детка, – сказал он, включая ночник в виде русалочки, подошел к двери и погасил верхний свет. – Я люблю тебя.

Он взял пиджак с ее комода, на который бросил его, когда вернулся домой – в самый раз, чтобы успеть прочитать ей сказку на ночь.

Кимберли снова хихикнула под одеялом.

– Я тебя тоже люблю, – с обожанием прошептала она.

– Сейчас мама поднимется, чтобы тебя поцеловать.

– Ладно.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Триш, жена Грэма, была внизу, в его кабинете, смешивала себе коктейль у бара. Она позвала его, когда он спускался по лестнице, он пошел на ее голос и встал в дверях.

– Хочешь выпить? – сказала она.

– Давай. – Он улыбнулся и подошел к ней, взял предложенный ею стакан.

– Сегодня звонила Рене Бартлетт, пригласила нас завтра на ужин.

Она упорно избегала его взгляда. Грэм почувствовал что-то неладное. Она говорила без выражения, двигалась скованно. Он глотнул виски с водой, не спуская глаз с ее лица в поисках разгадки.

– Идеально, – сказал он, посмотрев на стакан. – Как обычно.

Он перевел взгляд на жену и ласково улыбнулся.

– Не уходи от разговора, – сказала она, резко вскидывая на него глаза, как будто что-то имела в виду.

– О чем ты? – Он сделал еще глоток и сел на мягкий диван из воловьей кожи.

– О Бартлеттах.

Грэм откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза.

– Да брось, Триш. Ты же знаешь, что я думаю о Рене и Питере. Такая же скучная торонтская пара, как все остальные.

– Я знаю, о чем ты думаешь.

Он взглянул на нее. Она была очень красива: шелковистые волосы медового цвета и гладкая кожа после пластической операции, сделанной в тридцать четыре года, чтобы у нее на лице не было ни одной морщинки. В ее движениях чувствовалось породистое изящество, когда она вышла из-за барной стойки и села напротив него в английское кресло.

– Садись поближе, – сказал он, похлопывая по дивану рядом с собой.

Триш посмотрела на его руку, хотела было сказать что-то, но молча поднялась и послушно пересела к нему.

– Что случилось? – Он обнял ее за плечо, и она уставилась на него сердитым взглядом. – Что происходит?

– Это ты мне скажи, – огрызнулась она.

– Я не знаю. – Он выпрямился и убрал руку с ее плеча. – Кажется, это у тебя какие-то проблемы.

– А, прекрасно.

– Что? Ладно, Триш, прекрати эти игры.

Он глотнул виски, глядя, как ее взгляд перебегает по комнате до двери в коридор, тускло и мягко до прозрачности освещенный отсветами люстры из прихожей.

– Грэм, я задам тебе только один вопрос. – Она бросила на него быстрый взгляд. Дурной знак.

– Какой?

Триш неторопливо сделала глоток из своего стакана.

– Я была у тебя в библиотеке. – У нее чуть задрожал и чуть не сорвался голос. Она отвела взгляд и откашлялась.

– И что?

– Я видела кассету.

– Какую кассету? – Он выпрямился и наклонился вперед, чтобы поставить стакан на стол из твердого дуба, освобождая руки.

– С девушкой.

– Мне дал ее один приятель. Я еще ее не смотрел. Что-то интересное?

– Интересное? – На ее лице появилось свирепое выражение.

Он покачал головой, изображая полную невинность.

– Да в чем дело?

– Откуда ты ее взял?

Слезы выступили у нее на глазах. Рука, которой она подносила стакан к губам, затряслась, она неловко заерзала на диване, отодвигаясь от него.

– Да что случилось, Триш? – Он взял ее за руки.

– Ее мучили. Грэм, ее замучили и убили. – Она смотрела на его руки и держала стакан обеими ладонями. – Если вдруг тебе это не известно.

– В каком смысле?

– Я не могу выразиться яснее. – Она отодвинулась от него и встала. – Ты не смотрел?

– Нет. – Он встал и хотел было подойти к ней, но она попятилась прочь. – Что случилось?

– Это было ужасно.

У Триш на глазах уже выступили слезы, она со стуком поставила стакан на кофейный столик, и виски выплеснулось на дубовую столешницу. Потом она закрыла лицо руками и разрыдалась.

Грэм знал, что теперь сумеет ее утешить. Он подошел к жене, обнял ее и прошептал:

– Тихо, тихо. Все хорошо, Триш.

– Это ужасно, – всхлипывала она ему в плечо.

– Я выброшу эту кассету, если она такая ужасная.

Она заговорила сквозь муку, которая начала проясняться:

– Я уже ее выбросила. Я не могу позволить, чтобы эта вещь находилась в моем доме, когда здесь Кимберли. В одном доме с ней.

– Выбросила? – Выбросила оригинал, единственную запись с самым четким изображением, самым резким фокусом, самым ясным звуком. – Куда?

– В каком смысле? – Она отняла голову от его плеча, услышав удивление в голосе мужа, слезы замерли на глазах. – Выбросила, и все. – Она вытерла глаза, жирно размазав тушь. – А что такого? – Она поймала его взгляд, и ей не понравилось то, что она в нем увидела, до нее начало доходить. – Ты все знал, правда? Ты знал.

– Нет, Триш, послушай, просто это не моя кассета. Она принадлежит одному очень влиятельному человеку. Он одолжил ее мне. Я должен ее вернуть, или у меня будут неприятности.

– О ком ты говоришь?

– Я не могу тебе сказать.

– Кто это, ради бога, кто?! – закричала она. – Грэм, я твоя жена!

– Триш, тише. – Он оглянулся на лестницу. – Кимберли спит.

– Говори, – потребовала она, уже тише процедив сквозь плотно стиснутые зубы.

– Питер Бартлетт, – соврал он, убивая двух зайцев одним выстрелом. Больше не надо будет морочить себе голову приглашением на ужин к этой парочке скучных пожилых историков. – Не надо было тебе говорить.

– Питер. – Триш медленно покачала головой. – Нет, я не могу в это поверить.

– Да, это он.

– Нет.

– Во что только не ввязываются люди, с виду никогда не подумаешь. Неужели все настолько ужасно? Я хочу сказать, это что, все по-настоящему или постановка?

Триш уставилась на него.

– Надо позвонить в полицию. Такой тебе нужен ответ? Вот насколько это по-настоящему.

– Но ты же уничтожила улику.

– Нет, я только сказала… потому что я подумала, что она твоя. Я спрятала ее в подвале. Заперла в старом бабушкином чемодане.

Он покачал головой. Игры, с облегчением сказал он про себя, его ум сразу начал придумывать новый план, он постоянно что-то придумывал, находчиво перемешивал мысли, перегруппировывая их в связи с новыми событиями. Это характерное свойство любого первоклассного бизнесмена.

– Я не хочу, чтобы к нам в дом приходила полиция, – заявил ей Грэм. – Я оставлю кассету в полицейском участке с запиской о том, кому она принадлежит.

– Ты прямо сейчас это сделаешь? – Триш вытерла слезу в уголке глаза, как будто ее беспокойство уже слегка улеглось и больше уже не нужно было плакать.

– Да, конечно. Сходи за кассетой.

– Ты сейчас поедешь?

– Да. – Он дотронулся до ее щеки, стер широкий след от слезы большим пальцем, потом поцеловал влажную кожу.

– Не хочешь сначала посмотреть?

– Это вряд ли. Если все так ужасно, как ты говоришь, я лучше обойдусь.

– А я думаю, ты должен посмотреть. Ты не поверишь, насколько все это жутко и страшно.

– Мне правда совсем не хочется, – сказал он ей, ожидая, что она будет его умолять, просить, чтобы он разделил вместе с нею ношу ее горя.

– Ты должен тоже ее посмотреть. Я не хочу, чтобы у меня одной в голове бродили эти картинки.

В примерочной кабинке Дженни надела платье. Оно в какой-то степени сняло с нее налет дешевизны, которой с избытком хватало в ее характере, но неряшливые волосы с белесыми прядями и плохо наложенная косметика выдавали ее, выдавали в ней самозванку.

Ньюлэнд купил платье, заплатив наличными, и велел Дженни его не снимать, потом отвел ее в магазин белья напротив, где сам выбрал комплект, совершенно белый, весь в замысловатых кружевах. Потом они отправились за туфлями, уехали из Харборфронта, проехали вверх по Янг-стрит и припарковались у «Итон-центра». Дженни обрыскала магазины, она примеряла туфли, вышагивала по застеленному ковролином полу, улыбаясь в зеркала и потом взглядывая на Ньюлэнда, ища одобрения, чувствуя себя Золушкой, которая пытается найти пару идеально сидящих туфель, чтобы она придала ей походку принцессы.

– Впору? – спросил Ньюлэнд, мастерски угадывая ее фантазии.

– Как влитые.

– Продано.

Они пришли в салон красоты, где Ньюлэнд поговорил с женщиной у кассы и потихоньку передал ей несколько купюр. Женщина посмотрела в книгу регистраций и сделала удивленный вид. Какая наигранная, подумала Дженни. Ее проводили внутрь вне очереди и усадили в кресло в глубине зала, где Ньюлэнд объяснил, чего он хочет. Дженни смотрела на зеркальные отражения Ньюлэнда и стилиста, тощего мужчины с длинными, густыми, светлыми волосами, они обсуждали ее так, будто из нее нужно сделать новое и значительное произведение.

Когда стилист закончил мыть и сушить, резать и взбивать, из суеты за их спинами вышла женщина со столиком косметики на серебряной ножке и села рядом с креслом Дженни.

– Добрый вечер, – сказала женщина, искренне улыбаясь. – У вас прекрасная кожа. Как вы обычно наносите макияж?

Как обычно, в «Мёвенпике» стояла очередь. И как обычно, Стэн Ньюлэнд решил этот вопрос, купил себе дорогу в главный зал, где метрдотель, сняв с Дженни черное шерстяное пальто, усадил Ньюлэнда и его юную светловолосую спутницу за небольшой столик в центральном ряду.

– Ты выглядишь просто потрясающе, – сказал Ньюлэнд, беря меню и открывая его, но не глядя в перечень блюд, а не отводя глаз от лица Дженни, от этого милого личика, которое он с огромным удовольствием изуродует сегодня же ночью. Откупорит ее, говорил он себе, думая, рискнет ли он довести дело до конца. Слишком многие видели девушку с ним. Многие знают. Это возбуждало его, его пульс учащался при одной мысли о том, что его заметят.

Дженни улыбнулась, глядя в меню и чуть прищуриваясь, стараясь не испортить эффект только что приобретенного изящества. Она беспокойно улыбнулась, взглянув на Стэна, который просматривал меню и думал о девушках, которые были до этой, о том, как он играл с ними в ту же игру. Но то, что потом оставалось от них, нельзя было идентифицировать, так что, по правде говоря, он не забивал себе голову мыслью о том, что его на самом деле могут поймать. Эта игра всего лишь давала ему лишнее возбуждение. Девушки появлялись из огромного резервуара под названием «никто». Никто о них не заботился. Никто по ним не скучал. Никто не волновался о том, живы они или мертвы. Это были одноразовые живые существа, рожденные без цели, созданные исключительно для его весьма своеобразных убийственных развлечений.

– Все так красиво, – сказал Ньюлэнд, обращая ласковый взгляд на Дженни, которая оглядывала ресторан.

Она почувствовала легкость, едва не задохнулась, заметив свое отражение в зеркале. Она еле узнала себя, пораженная тем, как она вписалась в антураж вместе с остальными посетителями ресторана. Хорошо одетыми молодыми парами, увлеченно болтавшими о всевозможных важных вещах, мужчинами постарше и женщинами в костюмах и платьях из новейших модных коллекций. За соседним столиком сидела женщина средних лет и курила сигарету в черном мундштуке, на ней было черное платье, короткая нитка жемчуга, светлые волосы уложены в пучок. Она казалась такой утонченной, и ее как будто ничто не волновало, она даже не заметила официанта, долившего ей в чашечку кофе. Слишком занята своей значительной жизнью.

– Что? – спросила Дженни, глядя на Ньюлэнда.

– Я сказал, все так красиво.

Она кивнула и прикусила губу, глядя в меню прищуренными глазами и ощущая аромат, который таким теплым облаком поднимался от ее груди, которую она надушила новыми духами.

Триш вставила кассету в магнитофон и нажала кнопку, потом включила телевизор. Она оглянулась на Грэма, который сидел со стаканом в руке в своем любимом кожаном кресле винно-красного цвета и ждал, когда на экране проявится изображение.

– Ты правда думаешь?.. – спросил он.

– Да, ты должен знать. Мы должны разделить это. Ладно, в общем, просто сиди и смотри, хорошо?

Наблюдая за Триш, Грэм различил в этом что-то большее, чем признала бы Триш. Возможно, патологическое влечение. С одной стороны, запись ее возбуждала, с другой – отталкивала. Фокус состоял в том, чтобы принять гадливость и позволить ей внести новые краски в возбуждение. Управлять отрицанием, поглотить его, поглотить табу, отдаться ему до потери дыхания, отдаться восторгу до того предела, когда отключаются все нравственные соображения, преодолеваемые физическим наслаждением от насилия и секса. Выталкивание.

Наконец появилась картинка, заляпанный матрас, исписанные стены, обстановка подобрана таким образом, чтобы место выглядело скверным и заброшенным, насколько возможно, для создания нужного эффекта, хотя Грэм знал, что на самом деле сцена снималась в городской квартире где-то в Штатах и походила на загородный дом, который они использовали в Торонто. Для начала Ньюлэнд волочился за девицей, даже свозил ее в Нью-Йорк, потому что это была девушка с художественными наклонностями из Монреаля. Завороженная видами Нью-Йорка, музеями, галереями, театрами, магазинами. Семнадцатилетняя девица с холодной очарованностью смертью и претензиями на понимание искусства. Она всегда хотела присмотреться к смерти поближе. Вот ей и дали то, что она хотела. Внушили ей, что это искусство. Незаконное искусство, для которого она добровольно раздвинула ноги. Сначала добровольно.

Триш стояла у телевизора, смотрела, потом показала на экран.

– Тут только секс… сначала. Там молоденькая девушка.

– Насколько молоденькая?

– Увидишь. Вот она, – прошептала Триш, наклоняясь и включая звук, когда в комнату вошла девушка, совершенно одетая, чуть нервничая. Потом она посмотрела назад и вниз, села на край матраса и уставилась в объектив, разговаривая с человеком за камерой, режиссером, который отдавал команды. Ее выход в большое кино.

– По-моему, ничего необычного, – сказал Грэм и кисло улыбнулся, увидев, какой взгляд метнула в его сторону Триш.

– Сейчас она разденется.

Триш была прикована к месту, не отводила глаз от экрана. Грэм рассматривал выражение ее лица. Поведение его жены представляло для него больший интерес, чем пленка, которую он видел много раз. Он больше интересовался тем, как фильм влияет на Триш. Абсурдность возбуждения, внезапно обуявшего ее, постепенно должна ее изменить.

– Видишь? – Она посмотрела на него, когда девушка стала раздеваться. – Сейчас она будет себя ласкать. Видишь? Сначала один мужчина. Он выйдет из-за камеры. Потом будет хуже.

Она переступила с ноги на ногу, глядя на экран.

Грэм смотрел, как девушка ложится на матрас и закрывает глаза, трогает себя руками, ее рука скользит вниз, она чуть раздвигает ноги, потом наезд, отъезд, и потом камера устанавливается на треножнике, и в поле зрения объектива появляется обнаженный мужчина, подходит к девушке, которая открывает глаза и садится, протестуя. «Эй», – издалека звучит ее металлический голос, запертый в комнатушке. Яркое, замкнутое действие.

Триш вздрогнула, когда мужчина пощечиной свалил девушку на кровать. Он перевернул ее, прижал лицом к матрасу и силой вошел в нее. Она поморщилась от боли и взвизгнула: «А, прекратите!»

– Сейчас он будет ее бить. Посмотри на ее лицо. Надо убавить звук.

Она стала на ощупь искать пульт от телевизора, взяла его с соседней полки и держала в руке, изо всех сил нажимая на кнопку громкости.

Грэм продолжал смотреть на жену, краем глаза замечая еще троих мужчин, словно движущиеся тени. Он встал из кресла.

Триш бросила на него взгляд.

– Ты куда?

– Успокойся. – Он поднял руки в жесте смирения. – Никуда. Мне просто кажется, что тебе нужно успокоиться.

Она смотрела, как он подходит к ней, почувствовала его руки у себя на талии, услышала шепот в ухе.

– Хватит. – Но она не отрывала взгляда от экрана. – Не смотри больше.

– Нет, ты должен увидеть, – настаивала она.

Он положил подбородок ей на плечо, она смотрела на плоть, на приглушенные возгласы мужчин, их жестокие губы, выкрикивавшие приказы, их жестокие глаза, глядевшие из-под масок, приглушенные крики девушки, которую насиловали с одной стороны и били с другой.

– Я не хочу на это смотреть, – прошептал Грэм, его рука без усилий сползла на грудь Триш и осталась там.

– Грэм. – Она отпихнула его руку и шагнула в сторону, но не остановила его, когда рука вернулась, чтобы осторожно расстегнуть пуговицы ее блузки, скользнуть под белье и чуть ущипнуть набухший сосок.

– Нет, – без надежды прошептала она. Его рука сминала ткань ее юбки, пока в ней не оказался подол. Потом его пальцы оказались на ее бедрах и под колготками. – Не надо, Грэм.

Она не отводила взгляда от экрана, пока его пальцы легко двигались внутри нее.

– Я не буду больше этого смотреть, – прошептал он, прикасаясь губами к ее шее, щеке, в то время как ее глаза оставались прикованы к экрану. – Хватит.

Он обошел ее спереди, его губы спустились на грудь жены, ее голова запрокинулась, он взял пульт у нее из рук, не глядя направил на телевизор и прибавил громкость, из динамиков вырывались хрюкающие звуки, сотрясая корпус телевизора.

– Выключи! – крикнула она, пиная телевизор ногой. – Я не могу видеть, как она опять умирает.

Тогда он притянул ее на ковер, где сорвал блузку и белье, и страстно занимался с ней любовью, пока она не перевернулась и не уселась сверху.

На них накатывали дикие крики девушки, проникая сквозь все поры в кожу, наполняя дрожью.

– Какой ужас, – шептала Триш, содрогаясь от страха, она хотела выключить телевизор, но случайно нажала на кнопку настройки цвета, и с первой каплей крови картинка превратилась в размытое алое пятно.

Триш закрыла глаза, слезы, ничем не сдержанные, текли из глаз, но в это же время она яростно двигала бедрами и кончила, потом еще раз всего через несколько минут, внутри нее пылали оргазмы, гудела белизна, и она обмякла, задохнувшись, лишаясь чувств, но только ее голова завалилась набок и длинные волосы медового цвета упали на лицо, а тело продолжало сидеть прямо, надежно удерживаемое крепкими руками Грэма.