Текст книги "Сердцебиение"

Автор книги: Кэндзи Маруяма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Зазвонил телефон – громко, заливисто, на весь дом. Я взял трубку и, глубоко вздохнув, тихо сказал: «Да». С. всегдашним ленивым голосом, но кратко и вразумительно изложил суть дела. Из ванной вышел парень и сел за стол. С. ни словом не упомянул о нем. Не спросил даже, как у того дела. Парень не отрывал глаз от тарелки. «Значит, получи бандероль до востребования», – повторил С. и повесил трубку.

– С завтрашнего дня буду вставать раньше, – подал голос парень.

– Хорошо, я буду подниматься вместе с вами. Чувствуйте себя совершенно свободно. – Я тоже сел за стол. – Ну что ж, давайте завтракать.

Лицо парня прямо сияло молодостью и здоровьем – даже смотреть было больно.

– Хорошо быть молодым, – сказал я. Я старательно следил за своим тоном, но все равно прозвучало это как-то приниженно, по-холуйски, и я добавил: – Я смотрю, здоровья вам не занимать.

Парень выпил сначала томатный сок, потом молоко и принялся за тосты. Сегодня у него аппетит был еще лучше, чем вчера. А я только отхлебнул кофе и тут же отставил чашку. Сидел и обдумывал задание, полученное от С. Пробовал угадать, что там, в бандероли, которую мне надлежит забрать на почте. Фамилия будет указана моя. Но я не успел даже спросить, что мне делать потом с этой бандеролью. Наверное, он позвонит еще.

Я спросил у парня;

– Вы рыбалку любите?

– Рыбалку? – Парень поднял от тарелки румяное лицо. – В детстве любил.

– Может быть, съездим на озеро, половим рыбки? Просто так, удочкой.

– А что здесь ловится?

– Местные говорят, что осенью можно поймать корюшку.

– Но сейчас ведь еще лето.

– Ничего. Будем считать, что уже осень.

– Тогда ладно, – улыбнулся парень.

Если он и не пойдет, я для себя уже решил. Еще раньше – когда владелец лодочной станции (у этого старика на спине была вытатуирована целая цветная картина, изображавшая актеров Кабуки ⁴ 4
  Кабуки (яп.) – вид традиционного японского театра, особое представление, в котором сочетаются драматические, музыкальные и танцевальные элементы, а женские роли традиционно исполняются актёрами-мужчинами.


[Закрыть]) рассказал мне о корюшке. Самому даже странно – мне никогда и в голову не приходило заняться рыбалкой, а тут прямо загорелся. Захотелось пристроиться где-нибудь с удочкой и долго-долго, по-стариковски, сидеть над водой без единого движения. Странное желание для человека, жаждущего вечных перемен.

– Вы сегодня поедете в город? – спросил парень.

– Поеду, – ответил я, но о бандероли ни слова. – Немного попозже.

– Не могли бы вы захватить меня с собой?

– Пожалуйста.

– Здесь сидеть скучновато.

Я посмотрел ему в глаза, стараясь понять, что за этим кроется. Он явно не из тех, кому скучно находиться в одиночестве. Что ему понадобилось в городе? Связано ли это с бандеролью? Какое у парня задание – ведь не отдыхать же он приехал на эту виллу?

– Ну, тогда давайте пообедаем где-нибудь по дороге, – предложил я. – Выедем отсюда часов в девять.

Парень поднялся к себе, а я стал убирать со стола. Потом достал из холодильника кусок говядины, разрезал его пополам, покрошил репчатого лука, яблочных долек, залил вином. Пусть постоит до вечера, размягчится. Это было фирменным блюдом моей жены, мы с детьми его обожали.

Парень занялся стиркой. Только когда он стал развешивать белье, я увидел, что мое тряпье тоже отстирано. Я выбежал во двор и смущенно пробормотал:

– Ну что вы, зачем это?

– Ничего, мне это нетрудно, – с серьезным видом ответил парень.

– Прямо общежитие, да и только, – засмеялся было я, но он даже не улыбнулся.

Около девяти я достал из-под своего матраса бумажник и пересчитал купюры. Словно ничего и не тратил – все такая же толстая пачка. На эту сумму можно прожить припеваючи полгода, а я бы и целый год продержался. Засунув бумажник в карман, я вышел на улицу. Парень уже ждал у машины, весь в пятнах солнечного света, просеянного через листву. Пес к нему даже не подошел, так и остался лежать на прохладной террасе; когда я спускался по лестнице, он и головы не поднял. Пробежка вокруг озера совсем доконала бедолагу.

Сев за руль, я сказал:

– Эта собака уже не первой молодости.

– Она молодец, – сказал парень, словно заступаясь за пса. – Бежала изо всех сил, старалась не отставать.

– Вот вернемся, а она издохла, надорвавшись.

– Скажете тоже, – засмеялся парень.

Какой приятный у него смех. Я тоже попытался рассмеяться, но мой прозвучал мрачно и неестественно.

Когда мы выехали на набережную, нас ослепил жгучий солнечный свет. Все озеро пылало огнем, хотелось зажмурить глаза. Я надел темные очки. Сидевший рядом парень высунул левую руку в открытое окно, а правой старательно причесывал еще не просохшие после душа волосы.

Отдыхающие, которых проливной дождь целый день продержал взаперти, высыпали на берег, заполнили улицы. С веселыми, оживленными лицами они радовались возвращению лета. Ясный день, на который каждый из них возлагал столько приятных надежд, еще только начинался, и людей переполняла буйная, неуемная энергия. Все куда-то шли, бежали, спешили, на пляже никто не лежал. Счастливое выражение освещало лица и шедших в обнимку парней с девушками, и семейных пар. Нацелившиеся на карманы отдыхающих торговцы так и стреляли глазами во все стороны, сияя умильными улыбками. Вот оно – пресловутое общество, и мы двое прикидываемся, что тоже составляем его частицу. Но что будет дальше? Может быть, с того момента, как я получу на почте бандероль, мое положение разом изменится и я окажусь окончательно повязанным с С. и его людьми?

Свернул на извилистую дорогу, поднимавшуюся в гору, и вовсю заработал рычагом переключения передач. Из леса доносилась перекличка кукушек. Парень тихонько что-то насвистывал. Меня всего трясло от волнения, а он был так спокоен. Если бы он хорошенько задумался над тем, что связывает его с С., ему бы, наверное, стало не до свиста. Поглядывая на беззаботное лицо парня, я подумал, что здорово в нем ошибся. Ничего необыкновенного в нем нет и в помине.

Городок, несмотря на ранний час, уже задыхался от жары. Над мостовыми дрожало знойное марево, и казалось, что дома, покачиваясь, плывут по волнам. Но пыли было немного – спасибо вчерашнему дождю. Временами налетал легкий ветерок, он пах свежестью и морем.

И здесь по улицам слонялись почти сплошь одни курортники, заходя в бесчисленные сувенирные лавки и магазины. Тут и там, привлекая взгляды прохожих, порхали стайки девушек, легкие одеяния которых мало отличались от купальников. Девицы трещали без умолку, их звонкие голоса разносились далеко. Парень по-прежнему фальшиво насвистывал какую-то мелодию, на что он смотрит своим слегка косящим взглядом, понять было трудно – то ли на голые ноги девушек, то ли еще куда.

Я медленно вел машину, вспоминая схему городка, которую успел неплохо изучить. Все вызубрил наизусть – и где основные здания, и куда ведет какая улица, каждый объезд и закоулок. Теперь я тут ни за что не заблужусь. Пока не было парня, я каждый день приезжал сюда, кружил по улицам. Городок-то сам по себе небольшой, но улицы широкие, знаков одностороннего движения почти нет, поэтому автомобилям здесь приволье. Мне городок приглянулся. Так он просторно раскинулся, что любо-дорого глядеть. С одной стороны, правда, город ограничен морем, зато с трех других ничто не стесняет его роста, кати себе на машине в любом направлении, кроме восточного – там побережье.

Когда работа будет закончена, в какую сторону я поеду? Вернусь на юг? Или махнуть на север, навстречу надвигающейся осени, – я там никогда еще не был? Можно и на запад, через горы. А что будет делать парень? Не останется же он на горной вилле навсегда. Но есть ли ему куда возвращаться? Или, как мне, некуда?

Ясно одно – родом он не из этих мест. Человек, которому знаком город, не станет изучать его с таким сосредоточенным видом. Я искоса кинул взгляд на соседа. Черта с два проведешь ты меня своим свистом, подумал я. Ну и взгляд – цепкий, ничего не упустит. Нет, на женщин таким взглядом не смотрят.

– Честно говоря, я эти места знаю плоховато, – сказал я.

Парень перестал свистеть.

– Я ведь тоже приехал сюда совсем недавно, – продолжал я.

Однако парень не клюнул, даже рта не раскрыл. Хочет, наверное, чтобы я думал, будто он просто так, из любопытства глазеет по сторонам. Я свернул на привокзальную площадь и медленно поехал мимо клумбы с цветочными часами. И тут глаза парня внезапно сузились, взгляд беспокойно зашарил по площади. Взгляд острый, как игла. С особой сосредоточенностью парень рассматривал выход из вокзала, когда машина проезжала мимо дверей, он стиснул зубы, у рта пролегла резкая складка.

– Объедем площадь еще разок? – предложил я.

– Зачем? – спросил парень и повернулся ко мне, изображая недоумение. – Вам здесь что-нибудь нужно?

– Мне-то нет...

– Мне тоже.

Я, смутившись, отвел взгляд и выехал с площади. Парень снова принялся насвистывать. Да, такого не подловишь. Судя по всему, он твердо решил не говорить со мной ни о чем важном. Ну что ж, если ему хочется, я тоже буду помалкивать. Не скажу ему, зачем я приехал в город. Впрочем, может быть, он и так знает. Даже и о том, что находится в бандероли. Скорее всего, бандероль предназначается не мне. Так кому же? Выходит, парню – ведь здесь никого больше нет. Наверное, я один блуждаю в потемках, а ему все известно. Да, это самый логичный вывод.

Я – временная наемная сила, но парень наверняка занимает иное положение. Он – важное звено в организации, возглавляемой С., полноправный член «фирмы». Я более или менее могу предположить, почему С. не посвятил меня в суть дела. Или он доверяет мне только частично, или считает, что человеку, думающему лишь о себе, вообще доверять нельзя, или же решил меня сначала испытать. Хотя не исключено, что С. собирается использовать меня только один раз, а потом послать куда подальше. Я бы на его месте поступил именно так. Человек, которому скоро стукнет сорок, плохо поддается «промыванию мозгов». Лучшее доказательство тому, что я не ошибаюсь, – высокая плата за мои услуги.

Что, интересно, испытал С., увидев меня после семнадцатилетнего перерыва? Что он подумал, когда пришел в мое убогое жилище – в таких даже бедные студенты не живут – и увидел меня, подыхавшего на койке от жары? Я тогда смутился и сел на кровати, пробормотав: «Ну вот, так я и живу». Что он чувствовал, глядя на меня? Наверное, мысленно потешался. Но виду не подал, ни словом, ни жестом не выдал насмешки. Если бы я почувствовал в его поведении снисходительность или брезгливость, я бы не стал с ним разговаривать, а в два счета выставил бы за дверь. Ячменный чай, которым я его угостил, С. выпил до последней капли и до самого ухода сидел вежливенько так, не развалясь. Не все, что он говорил, было приятно выслушивать, не нравилось мне и то, что он ничего не рассказывает о себе, но я понимал – это в интересах дела.

И все же нет, не верю я С. Чтобы я стал доверять ему полностью, на все сто, должен пройти не один год. А парень, он ему верит? Или его заставили верить? Какой идеей руководствуется он, делая свое дело? В его возрасте я тоже кое во что верил. Верил в свой талант, в знания, в то, что я не такой, как все. Благодаря моим достижениям самые бездарные сотрудники фирмы и те получали дополнительные премиальные. И все окружающие отдавали должное моим способностям.

Но теперь я больше в себя не верю, я полон сомнений. Когда я понял, что не могу существовать без напряжения, без борьбы, не могу больше работать в фирме, я стал жить один. Что за вздорная была идея – тратить двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году только на себя. Я слишком поздно это понял.

А что будет с парнем? Не сорвется ли в один прекрасный день и он, тоже поняв, что все преодолел и всего достиг? И когда до него дойдет, что им манипулировали, он захочет полной, абсолютной свободы и неминуемо сорвется, загремит вниз. Но, вероятнее всего, он будет верой и правдой служить своим боссам и после многих лет беспрекословного подчинения сядет на место, которое занимает сейчас С.

Я затормозил возле почты. Перед тем как выйти из машины, попросил парня:

– Если пристанет полицейский из-за нарушения правил стоянки, посигнальте, чтобы я вышел, или сами отгоните машину куда положено.

На привокзальной площади полицейские смотрели на мелкие нарушения сквозь пальцы, но здесь, на улице, запросто могли придраться.

– Чтобы загудело, надо нажать вот сюда, да? – спросил парень, показывая на середину рута.

Я кивнул и вылез из машины. Одно, по крайней мере, стало ясно. Он ни черта не смыслит в автомобиле. Первоклассник и то больше знает, чем он. Значит, одним из непременных условий при подборе кандидата на мое место было умение водить машину.

Я сказал почтовому служащему, сидевшему с кислой миной за стойкой, про бандероль, показал свое водительское удостоверение, шлепнул по бланку печаткой, после чего он небрежно швырнул мне узкий и длинный сверток в коричневой оберточной бумаге. Бандероль аккуратно, крест-накрест, была перевязана бечевкой. Взяв сверток в руки, я понял, что он тяжелее, чем можно было предположить по внешнему виду. Вверху значилось мое имя, но в графе «отправитель» стояла какая-то незнакомая мне фамилия.

Вернувшись в машину, я сунул бандероль в бардачок и пытливо взглянул на парня, но тот не обратил на мои действия никакого внимания. Возможно, прикидывается. И в это мгновение я вдруг испытал непонятный душевный трепет. В напряжении я находился с того самого момента, когда взял в руки сверток, мое неугомонное воображение заработало вовсю. Надо успокоиться. Перед тем как дать газ, я несколько раз глубоко вздохнул.

Парень опять насвистывал. Надоел до смерти. Этот чертов свист начинал раздражать меня не на шутку. Надо же какой супермен, все нипочем. И до свертка ему дела нет, скажите пожалуйста. Хоть бы взгляд кинул в сторону бардачка. Я был зол. Зол и возбужден. Временами даже забывал, что сижу за рулем, – не следил за дорогой, один раз чуть не проскочил на красный свет.

Свернув на тенистую улочку, я остановил машину возле магазина рыболовных принадлежностей. На сей раз парень тоже вылез из автомобиля и последовал за мной. Все дверцы я закрыл на ключ – боялся за бандероль. Парень тем временем подошел к витрине, присел на корточки и стал внимательно разглядывать золотых рыбок, плававших в аквариуме.

– На корюшку? – переспросил хозяин лавки и покрутил головой. – Что-то рановато.

– Ничего, – ответил я. – Нам ведь только так, позабавиться.

Хозяин нацепил на нос очки, висевшие у него на шее на тонкой цепочке, и ушел в глубь магазина, пошарил там по полкам и тут же вернулся. Он вручил мне две короткие удочки с маленькими пластмассовыми катушками.

– Вот, это на корюшку. – И добавил: – А ловить надо на червя, – и принес из холодильника четыре виниловых пакетика с живыми червями.

Один из покупателей, лысоватый мужчина, стоявший у прилавка и глазевший на меня, вмешался:

– Зря вы это, корюшка сейчас не клюнет. Уж если ловить, так лосося.

Они оба смотрели на меня как на последнего идиота. Я мысленно проклинал свою неосторожность. Теперь двое из местных жителей меня запомнят. И как я выгляжу, забудут, наверное, не так скоро. Ни к чему задерживаться. Я заплатил, взял покупки и поспешно вышел из магазина. Парень по-прежнему был увлечен золотыми рыбками, я поторопил его, и мы быстро уехали. Я-то еще ладно, но парню светиться уж совсем ни к чему. Почему я в этом так уверен?

Мы с парнем сидели за круглым белым столиком и молчали. Обед мы уже заказали, но официантка успела поставить только пепельницу и графин с водой. От солнца нас защищал натянутый над столиком полосатый красно-синий зонт, края которого бились и трепетали под дуновением ветерка, налетавшего с моря. Внизу, под обрывом, вытянулся серпом песчаный пляж, было видно, как мужские и женские фигурки копошатся в пенной полосе прибоя. Но купающихся можно было пересчитать по пальцам. У выхода из бухты стоял на якоре всего один прогулочный катер. Окружающий мир переливался и вспыхивал нестерпимо ярким сиянием, словно отлитый из раскаленного вольфрама. Плавно изогнутая линия берега, загорелые люди на пляже, покачивающийся на волнах катер, без устали машущие крыльями чайки, чернильная чаша моря – все слепило глаза, казалось, вокруг рассыпаны осколки одного огромного зеркала.

На веранде под зонтиками не оставалось ни одного свободного столика. Внутри, в зале, было прохладно, и море через цветные стекла широких окон просматривалось точно так же, но там почему-то не сел ни один человек, лишь сновали официантки в ярких передниках да торчал какой-то тип в галстуке-бабочке, наверное администратор.

Рядом проходило широкое шоссе, по которому на бешеной скорости, стирая шины о раскаленный асфальт, один за другим проносились автомобили – не успеешь разглядеть, а он уже промчался мимо, заглушив ревом мотора шум прибоя, и исчез вдали, растворился в густом от зноя воздухе. Жарко. Ох как жарко. Парень неподвижно застыл в кресле, на его белой спортивной рубашке проступили пятна пота. Откинувшись на спинку, закинув ногу на ногу и опершись правой рукой о край стола, он смотрел прищуренным взглядом куда-то за горизонт. Его электронные часы запищали – значит, уже двенадцать.

Я тоже старался избегать лишних движений, сидел развалившись, обмякший от жары. Только глазами сквозь темные очки все поглядывал по сторонам, особенно на автомобильную стоянку. Стоило кому-то приблизиться к моей машине, как я сразу дергался, готовый вскочить и броситься туда. И это при том что дверцы я запер. Оставшаяся в машине бандероль все сильнее действовала мне на нервы.

Вообще-то особых причин для волнения у меня пока не было. Ну, приехал вчера клиент, ну, пришла сегодня бандероль – всего и делов-то. А я жаждал событий, жаждал перемен. Я догадывался о том, что в бандероли. Давно догадывался – еще с самого утра, когда впервые услышал о ней от С.

Но, может, я ошибся? Попал пальцем в небо? Слишком много нафантазировал? Во всем, что касается работы, мои нервы обострены до предела. Так было всегда, еще со времен службы в фирме. Будь я таким, как все остальные, то есть обычным, нераздумывающим исполнителем, со мной, наверное, не произошло бы того срыва. И работа осталась бы при мне, и семья, и жил бы я на свете спокойно, всем довольный. «Ты так и не понял, идиот, насколько это важно – жить как все!» – крикнул брат во время нашего последнего разговора.

Справа за соседним столиком сидело целое семейство, и я время от времени поглядывал туда. Они пришли раньше нас и уже начали есть. Двое загорелых до черноты детишек, уткнувшись носами в тарелки, уплетали за обе щеки. У мамаши лицо было усталым, но в уголках рта таилась счастливая улыбка. Папаша сидел ко мне спиной, и разглядеть его я не мог. Интересно, такой же у него усталый вид, как у жены, или нет? Может быть, то сижу я сам, собственной персоной, только не нынешний, а прежний? Вряд ли... Эта семья, наверное, ведет обычную жизнь, в которой бывают бури и невзгоды, но не происходит ничего такого, что исправить уже нельзя. Удел этой пары – жить изо дня в день тихо и размеренно, не сомневаясь в правильности заведенного порядка вещей, понемногу стариться и, наконец, отойти в мир иной, ни разу не переступив черты, делящей общество на задворки и изнанку. А по какую сторону этой черты находится С.? Наверное, он не признает подобного деления, ему даже в голову не приходит, что такая черта существует. Или, возможно, он понимает, что принадлежит к изнанке, но надеется со временем превратить ее в фасад. Может быть, С. верит, что ему удастся перевернуть общество вверх тормашками, если он нарушит его законы, если станет торпедировать его такими вот парнями, для которых цена собственной жизни – копейка? Пусть не С., а те, кто за ним стоит. Нет, даже не они, а сам этот парень, который сидит сейчас передо мной.

– Ух, – сказал я, – как все вокруг тихо и мирно. Парень ничего не ответил. Даже не шелохнулся – по-прежнему сидел, откинувшись тренированным телом на спинку плетеного кресла, и смотрел вдаль.

– Скучно жить на свете, – пробормотал я.

И опять он промолчал. Высыпал в рот из бокала не успевшие еще растаять льдинки, звонко захрустел ими и проглотил. Но меня уже понесло, я решил во что бы то ни стало заставить его заговорить.

– А может, так оно и лучше. Еще немного – и наша страна, глядишь, станет просто раем.

Парень положил в рот еще несколько кубиков льда, но не глотал их, а сосал. Я с иронией добавил:

– Все у нас есть, о чем еще можно мечтать?

Ответа я так и не дождался. Парень с непроницаемым лицом смотрел на море, не раскрывая рта. Не мог он меня не слышать и не понять тоже не мог. Просто я для него – пустое место, можно не обращать на меня никакого внимания. Наверное, он не снисходит до того, чтобы тратить время на споры с таким, как я. Или решил, что не клюнет на мою удочку? А может, он из тех, кто считает, что слова вообще ни к чему, и верит только в действия?

Надо еще помахать перед ним красной тряпкой, подумал я. Открыл было рот, чтобы сказать: «Теперь в нашей жизни ничего уже не изменишь», – и заколебался. А тут как раз принесли еду. Я столько всего назаказывал, что пришли сразу две официантки. Они с трудом уместили на столике такое количество тарелок.

– Выглядит аппетитно, – разомкнул наконец уста мой клиент. Голос его звучал весело и беззаботно. – Это что, дары местных вод?

– Наверное, – равнодушно пожал я плечами, но тут же взял себя в руки и вежливо прибавил: – Вы ешьте, ешьте, в жару надо хорошо питаться.

Если б не машина, я б с удовольствием выпил пивка. Похмелье прошло еще утром, головная боль исчезла без следа, как только я получил на почте бандероль. Даже аппетит появился. Ничего удивительного – утром-то я не ел. Чувствовал я себя теперь отлично, настроение тоже было прекрасным. Как будто скинул разом лет десять.

Семейство за соседним столиком закончило трапезу, но уходить не спешило. Сидели, лениво о чем-то переговаривались. Может быть, обед в приморском ресторане – последний штрих их летнего отпуска. Но вот детишки, не слушая уговоров матери, вскочили и понеслись сломя голову в сторону берега. Глава семейства аккуратно пересчитал сдачу, сложил ее в кошелек и громко позвал расшалившихся детей. Потом вчетвером зашагали под палящим солнцем к стоянке. Кроме папаши, все подмели еду с тарелок подчистую.

Я неожиданно для самого себя спросил:

– Вы как, семейством обзаводиться не собираетесь?

Внезапность вопроса, видимо, подействовала – парень обескураженно заморгал.

– Семейством? – переспросил он и отпил воды. – Вы имеете в виду, не собираюсь ли жениться?

– Ну да. – Я продолжал есть, стараясь не смотреть на него. – Я имею в виду, не собираетесь ли и вы зажить так же, как все.

Парень на миг замер, потом глубоко вздохнул и вытер губы салфеткой. Но ответа на свой вопрос я так и не дождался.

– У меня с этим делом ничего не вышло, – сказал я и стал пить кока-колу. Увы, пиво она мне заменить не могла. Внутри накапливалось раздражение. Помолчав, я вдруг взял и ляпнул:

 – Нет ничего глупее, чем жертвовать собой ради каких-то там идей.

Парень резко поднялся с кресла и, бросив: «Пойду искупаюсь», поспешно направился к обрыву, оставив обед недоеденным. Я смотрел, как он легко, не касаясь перил, сбегает по крутой лестнице. Красиво это у него получалось. Потом он исчез, а когда появился внизу, на пляже, то казался уже маленькой букашкой. Я все следил за ним взглядом. Похоже, он на меня разозлился. Или просто ему надоело сидеть на месте – смотрел-смотрел на море и захотел искупаться. Может, парень с самого начала только об этом и думал, а все, что я ему тут нес, пропускал мимо ушей. Я вспомнил, как С. сегодня сказал про него: «Пускай этот делает все что захочет». Подходя к воде, парень сбросил одежду и, оставшись в одних трусах, зашлепал по мелководью. Зайдя по пояс, он упал грудью вперед и поплыл. Рассекая волны, он удалялся все дальше от берега. Я же продолжал есть, отгоняя ладонью жужжавших над столом мух.

Может быть, в море парень мысленно спорит со мной? Если тебя одолевает скука, думает он, наверное, сделай так, чтобы изгнать ее из жизни. И еще: наша страна не становится раем, а катится в тартарары – или что-нибудь в этом роде. Время от времени парень переставал работать руками и ногами и покачивался на волнах, лежа на спине. Я подумал, что он похож на огромную хищную рыбину, у которой в пасти притаилось несколько рядов острых, как бритва, зубов. Но если он акула, то никакой подходящей жертвы поблизости не было. Никто больше не заплывал так далеко, все остальные плескались возле самого берега.

Я не плавал со студенческих лет. Хотя нет. Один раз, вскоре после женитьбы, когда еще не родился наш старший, мы ходили вдвоем с женой в городской бассейн. Она плавала куда лучше, чем я, и намного быстрее. Меня хватало максимум на пятьдесят метров, а жена запросто проплыла бы и в десять раз больше. Помнится, она сказала тогда: «Если ты будешь тонуть, я тебя спасу».

Ничего, я и без нее не утонул. Держусь на плаву сам. Достаточно было С. протянуть мне руку, и я выкарабкался.

Я снова посмотрел на море. Теперь из воды торчало уже несколько голов, и я не мог различить, где там парень. Может, он нырнул? Жены у такого, конечно, нет. И не думаю, что он где-то когда-то работал. Не похоже на то. Почему у парня такой вид – будто у него вообще нет прошлого? Какой-то он неживой, прямо не верится, что за плечами у него прожитые годы. Создается ощущение, что он с самого рождения жил один, ни с кем не общаясь, даже в его связь с С. поверить трудно.

Я окинул взглядом морской простор. Только небо и вода – нет, далеко-далеко белела стая чаек, то падая на волны, то вновь взмывая к облакам. Наверное, там отмель, и во время шторма на том месте вздымаются пенные буруны. Но сейчас море везде было одинаковым. Да, так и не отправился я в плаванье. Где мне, человеку, которого и искупаться-то не заманишь, вырваться за линию горизонта? О, я прекрасно понимаю, в чем мой изъян. Мне недостает решимости. Я потому так и тянул с уходом в море, что жизнь не тряхнула меня как следует. Бросил работу, ушла жена – все это так, но по-настоящему меня еще все-таки не прижало. Вот С. – тот сразу смог припереть меня к стенке.

Я живу в мире фантазий. С тех самых пор как остался один, в течение трех долгих лет я ни разу не столкнулся с реальностью, и эта искусственная, ненастоящая жизнь продолжается до сих пор. Как только я понял, что голодная смерть мне не грозит, что я как-нибудь проживу и в одиночестве, все напряжение куда-то схлынуло. Я утратил почву под ногами, и больше у меня ни в чем нет уверенности. Все кажется мне продолжением одного и того же бесконечного сна – эти незнакомые края, горная вилла на лесистом берегу озера, телефонные звонки С., живущий под одной со мною крышей парень, приблудная дворняга, трехразовое питание, набитое купюрами портмоне оленьей кожи, таинственная бандероль.

Прожитые сорок лет словно бы и не имеют ко мне никакого отношения, их как будто и не было. Вырастившие меня родители, их старость и смерть, старший брат, двадцать пять лет просидевший за одним и тем же столом в мэрии, младший брат, погибший во время пожара, места, где я жил, знакомые, жена и дети, вереница крупных и мелких событий, составлявших когда-то мою жизнь, – до всего этого мне дела больше нет. Передо мной бескрайнее небо и бескрайнее море, залитый солнцем мир, в котором нет места тени. Насколько хватает глаз, катятся волны, над ними – невидимый пар, беззвучно сталкивающиеся атмосферные потоки. Вспыхивающие над морем солнечные блики слепят меня, пронизывая светом все мое тело, наполняют душу трепетом и радостным волнением. Я свободен. Ни С., ни этому парню, ни вообще кому-либо из живущих на земле такая свобода и не снилась. И я без сожалений расстаюсь с мечтой о работе на сейнере – она легко растворяется в бездонном синем небе. Теперь будем решать, как жить дальше. В течение краткого мига я вижу оскаленную пасть невиданной гигантской рыбы, слышу свист урагана и бешеный рев яростной толпы... Если бы из порта сейчас уходило судно, я бы не задумываясь уплыл на нем куда глаза глядят. Пусть хоть грузовое – наплевать. Есть отличный, древний как мир способ бегства: спрятаться в трюме и сидеть там до тех пор, пока корабль не отойдет от гавани подальше, а потом можно вылезать на палубу – и будь что будет...

Вдруг я заметил, что парень уже на пляже. Наплававшись, он теперь лежал на песке, подставляя тело жгучим лучам солнца. Его сразу можно было отличить от остальных – выдавали обычные, не купальные, трусы и белая незагоревшая кожа. Если он не хочет выделяться из толпы, ему надо поскорее загореть. И тогда, сколько бы он ни торчал на площади перед вокзалом, подозрений ни у кого не возникнет – обычный паренек, приехавший отдыхать на море, здесь таких тысячи.

Когда трусы подсохли, парень встал. Стряхнул прилипший к телу песок, надел штаны и рубашку, пригладил волосы и, держа туфли в руках, двинулся к высокому берегу. Обрыв заслонил его, и снова я увидел парня уже наверху. Цвет лица у него пока не изменился, наверное, загар проступит завтра.

– Ох, хорошо, – сказал парень. – Просто здорово. – Он сел за стол и продолжил прерванный обед. – Море здесь совсем чистое.

Я зажег сигарету и посмотрел на морскую ширь, потом снова перевел взгляд на парня. Его лицо казалось совсем детским – наверное, из-за мокрых волос. И на этого мальчишку С. возлагает столько надежд? Это что, символ их идей и устремлений? Опять меня заносит. Может быть, я вообще напридумывал себе невесть что. Нафантазировал про какие-то тайные замыслы, которых, поди, и в помине нет, и теперь сам себя накручиваю... Нет, это не фантазии.

Подобрав все до последней крошки, парень тщательно вытер рот и пальцы – для этого ему потребовалось несколько салфеток – и запил обед стаканом воды.

– Спасибо, все было очень вкусно, – сказал он.

– Ну что, поедем потихоньку? Уж больно здесь жарко.

– Поедем.

Я заплатил по счету и пошел следом за парнем к стоянке. От раскаленной на солнце щебенки полыхнуло таким жаром, что у меня даже голова закружилась. А в машине вообще было как в печке. Я открыл дверцы, врубил кондиционер на полную и подождал, пока из салона не уйдет нагревшийся воздух, только потом мы сели внутрь.

Солнце стояло в зените, жара достигла высшей точки. В небе – ни тучки. Дождя сегодня явно не будет. Опять было не продохнуть от пыли – как будто и не лило вчера до глубокой ночи. По шоссе сплошным потоком шли машины, и мы еле тащились.

Парень, похоже, был в прекрасном расположении духа. Опять рассвистелся. Во мне росло раздражение. Не прошло и суток, как я увидел его впервые, а он мне уже успел до смерти надоесть – говорить ни о чем серьезном не желает, даже имени не называет, тоже мне. Устал я подыскивать нейтральные темы для разговора, прощупывать его, пытаться что-то выведать. Теперь меня волновало только одно – содержимое бандероли, засунутой в бардачок. При одной мысли о том, что там, внутри, странный ток проходил по плечам и рукам.