Текст книги "Записки пинчраннера"

Автор книги: Кэндзабуро Оэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

С душевным трепетом я поверил в это. Просто не мог не поверить. Хотя лучи шли от одного источника света, все равно – факт оставался фактом – на Земле были две самостоятельные проекции. И я осознал, что меня и сына смерть настигнет не вместе, а каждого в отдельности.

Примерно через неделю после того, как я, разбуженный Юнгом, испытал это совершенно новое чувство, отец Мори не пришел за своим сыном, что случалось крайне редко. Вместо него появилась похожая на индианку мать Мори, с тонкими ногами, выглядывавшими из-под черной юбки. Взгляд ее был задумчиво устремлен вниз. Мы с ней всего лишь однажды перекинулись несколькими словами. И то, что она сказала, поразило меня:

Вы, наверно, знакомы с телевизионной дивой Ооно? Она очень дурная женщина, мой муж вступил с ней в связь! Если вы встретите ее, то передайте, чтобы она оставила его в покое! – выпалила она, и ее глаза – два карих пятна на огромных белках – неподвижно уставились на меня.

Я только слышал имя – Ооно Сакурао, – ответил я, уклончиво, и мать Мори, не дожидаясь, что я скажу дальше, повернулась ко мне спиной и быстро направилась к кучке родителей в углу двора, ждавших наших детей.

Мать Мори, с черными как смоль прямыми волосами, скрученными на затылке узлом, на первый взгляд своим несколько старомодным видом напоминала поколение наших матерей, но ее смуглое лицо с пористой кожей, когда она, чуть наклонив голову, смотрела немигающими глазами в сторону, казалось удивительно современным, гораздо более современным, чем лица остальных женщин, стоявших на площадке.

Было, правда, совершенно ясно, что ее маленькая фигурка несет на себе печать человека, пережившего несчастье, общее для матерей наших детей. Мать Мори беспрерывно дрожала, точно маленькая птичка, и отвергала любую попытку заговорить с ней.

4

Ну, как Юнг? – спросил появившийся утром отец Мори, глядя на меня со своим обычным вызывающим бесстыдством и стараясь уловить мою реакцию. – Интересно? То, что вам нужно?

Конечно, интересно. Меня очень заинтересовали сны самого Юнга, меня они потрясли, по скорее эмоционально. Сны об НЛ О.

Пресловутый волшебный фонарь, – сказал отец Мори с чувством, изобразив на своем лице подобие улыбки. Взгляд его, казалось, был устремлен в себя.

Разве вы посещали лекции по психологии и философии? Вы же окончили физический факультет.

Я бывший физик-атомщик. Служил на атомной электростанции – стоит ли подробно распространяться о том, что это за работа? Ваше прошлое мне хорошо известно; однажды я вам, как писателю, даже письмо послал. Хотя ответа и не получил. Правда, я отправил вам ругательное письмо, и поэтому отсутствие ответа меня не удивило. Но, с другой стороны, наш протест мы буквально сунули вам под нос и вы не могли не обратить на него внимания.

О! Вот оно что! Припоминаю. Действительно, я как-то получил письмо от служащих атомной электростанции. Я и в самом деле на него не ответил. Это было года три-четыре назад, да? Но я думаю, что содержание письма не требовало ответа. Честно говоря, я помню его очень смутно…

Я не собираюсь снова ругать вас. Вы получаете, наверно, много подобных посланий?

Получаю. Ругательные письма бывают в основном двух видов – на которые просто ответить и на которые, как на ваше письмо, ответить невозможно, на них я и не отвечаю. Но порой я получаю такие письма, которые просто повергают меня в отчаяние.

Что же это за письма?

Мне этот разговор ужасно неприятен, – ответил я.

Дело в том, что меня уже больше шести лет преследует один юноша, которого я в глаза не видел. Время от времени я слышу, как он, пьянея от ненависти, задыхаясь, шипит в телефонную трубку:

– Убью! Я – Дохлая обезьяна! Почему я один должен мучиться еще столько лет? Я убью тебя!

Однажды после того, как он весь день изводил меня телефонными звонками – звонил раз двенадцать, и я неизменно молча клал трубку, – он позвонил в тринадцатый и пропищал тоненьким голоском:

– Слушай, ты, чеши в психиатричку.

Но самым главным оружием Дохлой обезьяныбыли письма, он меня прямо-таки терроризировал ими. В письмах, нацарапанных твердым карандашом на небрежно вырванных листках из блокнота – их невозможно было прочесть, не поднеся к свету, – содержались такие слова: «Я хочу, чтобы ты знал – у тебя и твоей жены дурная кровь, вот вы и родили идиота. Мне нет, наверно, необходимости уничтожать вас своими собственными руками. Ведь если сказанное мной проникнет в ваши души, у вас будет лишь один выход – всей семьей покончить с собой». Такие письма приходили регулярно несколько раз в педелю.

Дохлая обезьянас гордостью писал, что его отец «принадлежит к элите – служит в крупнейшей в Японии сталелитейной компании» – и он, «младший ребенок из хорошей семьи», еженедельно подвергается тщательному осмотру психиатра. Знаете, моя мать, чтобы исцелиться от болезней, уже много лет переписывает сутры и, стремясь помочь моей жене, заболевшей неврозом от писем Дохлой обезьяны, преодолеть недомогание, стала ежемесячно посылать ей специальный журнал-пособие. Однако никто не рассматривал упорные – враждебные действия Дохлой обезьяныкак антисоциальные, правда за исключением меня и моей жены.

Дохлой обезьянойон сам назвал себя по телефону и. видимо, гордился этим и даже в одном из писем рассказал, почему он назвал себя именно так. Дохлая обезьянабыла галлюцинацией наркомана из «Человека с золотыми руками» Нелсона Олгрена [10]10
  Олгрен, Нелсон – современный американский писатель.


[Закрыть]– когда его лишали наркотиков, ему казалось, что сзади в его шею вцепилась дохлая обезьяна. Отправитель писем заявлял, что он как раз и есть та самая Дохлая обезьяна, которая сзади намертво вцепилась в мою шею.

«Сообщаю тебе, что освободиться от моих объятий ты сможешь, лишь убив меня или передав в руки полиции. И я буду твоей Дохлой обезьянойдо того дня, пока сам не решусь убить себя. Вцепиться в человека и мучить его до тех пор, пока он не погибнет, совсем не трудно для того, кто достаточно уверен в себе. Тем более если вдуматься в трансцендентную природу действий Дохлой обезьяны. Знай, до тебя я заставил дрожать от страха одну девушку. Потом я вцепился в тебя, и теперь ты в руках Дохлой обезьяны, у которой за плечами уже немалый опыт».

Сообщить в полицию? Но там и так знали, что этот юноша действительно посылал студентке одного университета, с которой состоял в кружке, именуемом «Исследовательское общество туризма», любовные письма, вкладывая в каждый конверт лезвие безопасной бритвы, но, поскольку он объяснил, что у него не было намерения причинить зло, дело оставили без последствий. К тому же, что бы ни сделал «ребенок из хорошей семьи», по собственной воле посещающий психиатра, полиция будет к нему снисходительна.

Однако почему Дохлая обезьяна, не углядев смысла в том, чтобы цепляться за тонкую шейку бедной девушки, решил вцепиться в мою шею? Ежегодно я прочитывал до восьмидесяти его писем, но так этого и не понял. Он требовал, чтобы «во искупление» я с его помощью посмотрел в глаза реальности. То, что мой сын неполноценный, он узнал либо из вывешенного в муниципалитете списка детей, определенных в специальные классы, либо из информационного листка попечительского совета. Интуиция подсказала Дохлой обезьяне, что писатель, являющийся отцом такого ребенка, – самый подходящий объект, чтобы вцепиться ему в шею. Как это ни печально, следует признать, что он обладал незаурядной интуицией. Действительно, все эти годы страдала не только Дохлая обезьяна.

Неужели юноша видел смысл жизни лишь в том, чтобы мучить вас? Вряд ли. Может быть, мотивом, побудившим его писать свои странные письма, была страстная мечта, которую он хотел с вашей помощью воплотить в реальность, и он пришел в негодование, когда вы отказались ему помочь? Взять хотя бы случай со студенткой, которую он заставил дрожать от страха, – разве исключено, что он просто-напросто влюбился в эту бедную девушку?

Он говорил, что хочет стать критиком. Семья его тоже этого хотела. После множества писем, в которых он всячески поносил нас с женой, вдруг приходит разорванный на клочки черновик с просьбой помочь ему войти в литературный мир.

Вы его слишком ненавидите, и поэтому, скорее всего подсознательно, рассказывая о нем, изо всех сил стараетесь скрыть, что он хотел стать писателем. А ведь, если рассматривать происшедшее с этой точки зрения, у вас с ним много общего.

Вы хотите сказать, что Дохлая обезьянаи я проецируемся из одного источника НЛО?

– Там в этом убеждены, – наслаждаясь моим гневом, прокомментировал отец Мори. – Этот юноша мечтал, в один прекрасный день совершив некое превращение, отнять у вас вашу литературную работу, и тогда уже вам пришлось бы посылать ему полные ненависти письма. Более того, он хотел бы лишить вас не только работы, но и той жизни, которую вы ведете в своей семье. Вот почему он постоянно говорит вам гадости про вашего ребенка, про вашу жену, что казалось бы, не имеет никакого отношения к его литературным амбициям. Скорее всего, вы не освободитесь от Дохлой обезьяны, пока не поменяетесь с ним местами, ха-ха. Поэтому бессмысленно из года в год проклинать его. Не будь Дохлой обезьяны, вы, наверно, подыскали бы себе кого-нибудь другого и день и ночь пылали бы ненавистью. Возможно, эта Дохлая обезьянаи есть спроецированный волшебным фонарем облик ненависти, скопившейся у вас внутри, ха-ха. Заявление протеста, которое я писал вам, возникло из необходимости спроецировать скопившуюся во мне ненависть, и совершенно случайно объектом были выбраны вы. Правда, мне и в голову не приходило, что вы выбросите мое письмо.

Разумеется, я его не выбросил. Просто убрал подальше, в книжный шкаф, к тем письмам, на которые нет желания отвечать.

Вот, значит, почему я не перешел к угрозам, несмотря на то что вы мне не ответили. Ведь если бы я хотел угрожать врагу, то хоть я и не Дохлая обезьяна, но тоже могу привести в трепет десятки миллионов людей, ха-ха. Потому что я человек, который теоретически способен изготовить небольшую атомную бомбу, ха-ха.

Изготовить атомную бомбу, пусть и небольшую! Это уже выходило за рамки разговора, который могли бы вести средних лет мужчины, дожидавшиеся наших д е т е й на школьной спортивной площадке под пасмурным майским небом. Я подумал, что такое, скорее, могла бы сказать всегда погруженная в свои мысли и казавшаяся от этого нервнобольной жена отца Мори. Неужели кто-то мог подумать, что этот похожий на музыканта-авангардиста ученый-атомщик способен привести в трепет даже собственную жену?

Не имея на то никаких оснований, я вдруг осознал, что, скорее, сам отец Мори постоянно находится в зловещей тени, отбрасываемой этой похожей на индианку маленькой женщиной, словно сжавшейся от напряжения – не только духовного, но и физического. Разве он, человек солидный, стал бы угрожать небольшой атомной бомбой, если бы не это давление, которое он непрерывно испытывал? Я вспоминаю, что как раз в тот день отец Мори – неважно, в каком смысле, – впервые употребил слово превращение.

5

Помню и еще один день, когда как-то под вечер меня навестили отец Мори с сыном. Отец Мори сначала несколько раз прошел туда и обратно вдоль покрытой нежной молодой листвой и потому просматривавшейся насквозь живой изгороди, пытаясь определить, что делается в доме. Мужчина небольшого роста в надвинутой на самые глаза шляпе, по форме напоминающей китайскую, каждый раз меняя направление, замирал перед домом, потом снова шел дальше. Чуть отодвинув штору и наблюдая за ним, я размышлял о причине странных движений мужчины и вдруг понял, что это отец Мори, ведущий за руку самого Мори. Если н а ш их доте й, начавших двигаться в определенном направлении, заставляют изменить его без должного объяснения словами и жестами, они, следуя телесной и духовной инерции, сопротивляются этому. И, неосторожно потянув ребенка за руку в другую сторону, можно вывихнуть ему запястье. Инерция бытия наших детей, растолстевших от малоподвижной жизни и неумеренного питания, – сила колоссальная. Я не стал дожидаться, пока отец Мори решится ступить на вымощенную кирпичом дорожку, ведущую в дом, и вышел встретить их. При этом я будто бы в поисках опоры взял за руку сына, подняв его с любимого места – за холодильником, у теплой задней стенки.

Стоявший у низкой деревянной калитки отец Мори, увидев, что из дому вышел я с сыном, растерялся, но его первые слова, так же как и вызывающая улыбка, слегка тронувшая глаза и рот, были подчинены стремлению скрыть свое смущение.

У вас такой вид, будто вы приняли меня за Дохлую обезьяну.

Я ничуть не напутан, скорее испытываю к Дохлой обезьяне отвращение.

Я уже говорил однажды, что это, возможно, не более чем одно из проявлений вашего отвращения к действительности. Разумеется, наше неожиданное вторжение тоже вполне могло вызвать ваше отвращение, ха-ха.

Я открыл калитку и стал наблюдать спектакль, как мой сын и Мори обнаруживают друг друга. Они не разговаривали между собой, не рассматривали один другого. Лишь исподволь раздували жар взаимного интереса, тлевший в их груди, подобно подернутым пеплом углям, и жар все усиливался, и наконец кончиками пальцев они потрогали карманчики джемперов друг друга – тогда их бесстрастные, похожие лица осветились приветливой улыбкой.

Скажи «здравствуй», – сказал я сыну.

Здра-а-авствуй.

Скажи «здравствуй», – сказал и отец Мори своему сыну.

Здра-а-авствуй.

Прошу вас, – пригласил я в дом отца Мори после того, как мы заставили п а щ и х д е т е й поздороваться.

Нет-нет, давайте поговорим здесь. Вы уже нашли и перечитали то письмо?

– Что? Нет, я еще не рылся в письмах. Но саму пачку достал. Стоит посмотреть на эту огромную пачку протестов и ругательных писем – от одного их количества тошно становится.

– Вы правы – вы ведь человек, который в течение многих лет публикует написанное… И тем не менее я надеюсь, что за сегодняшний и завтрашний день вы отыщете и прочтете написанное мной письмо, хотя, как мне кажется, прочитав его заново, опять рассердитесь. Никуда не денешься, я писал это письмо, питая к вам неприязнь, ха-ха.

Отец Мори пришел, чтобы предложить план примирения после этого письма, но, чувствуя, что он может оказаться для меня унизительным, боялся, как бы я не обиделся. Но в конце концов отбросил колебания и заговорил, будто о чем-то постороннем:

Помните, моя жена обращалась к вам по поводу Ооно. Она считает, что все, кто имеет отношение к средствам массовой информации, связаны в единую семью… И вот я подумал, что, если, рассердившись на мое письмо, вы возьмете и напишете статью и кое на что намекнете мне в отместку, Ооно может оказаться в неловком положении. Даже если в беседах с издателями вы только упомянете мое имя рядом с Ооно – одно это уже может повредить ей. Я фигура малозаметная, так что мне безразлично, а Ооно – личность известная. Хотя, с другой стороны, я человек, пострадавший во время аварии на атомной электростанции, что привело меня к группе Ооно, а это стало началом нашей близости, так что и мое имя тоже может попасть на страницы какого-нибудь реакционного еженедельника.

О сплетнях я не пишу. И разговоров такого рода с издателями не веду.

Но вы, наверно, специально сказали моей жене неправду, утверждая, что ничего не знаете об Ооно? Вы сразу же заподозрили подвох в ее вопросе, я в этом уверен.

С Ооно-сан я, разумеется, знаком. Но нужно ли было говорить об этом вашей жене? Между тем, как вы знакомы с Ооно-сан, и тем, как знаком с ней я, существует принципиальная разница, согласны?.. Может быть, лучше зайдем в дом – там и поговорим?

Мы с отцом Мори устроились друг против друга в моем кабинете, а расположившиеся на полу наши детихотя и не переговаривались между собой, но занялись одной и той же работой – рисованием. Жена принесла детям бумагу, карандаши и сладости, а нам – чай и тут же удалилась, поскольку отец Мори ее полностью игнорировал.

– Я узнал от жены, что вы сказали ей, будто не знакомы с Ооно; наверно, о ней не стоит говорить и вашей жене тоже?

Ооно Сакурао, находясь на студенческой стажировке в Испании, потратила это самое лучшее в жизни время впустую, хотя и она сама, и многочисленные ее приверженцы считали иначе. Во всяком случае, не совершив еще ничего особенного, она получила широкую известность среди журналистов как активная общественная деятельница. Целью ее жизни было снять кинофильм. Она училась у Луиса Бунюеля, но по замыслу ее фильм должен был превосходить все созданное им. Однако, еще не приступив к работе над фильмом, она была захвачена организацией различных народных движений. Но и это тоже, как она считала, входило в подготовку к созданию фильма, к которому вот-вот должна была приступить, – она окружила себя молодежью, готовила ее духовно, эмоционально, физически. Смысл жизни она видела не только в организации различных движений, но и в том, например, чтобы пригласить в Японию поэта, эмигрировавшего в Мексику после войны в Испании, и организовать ему лекционную поездку по стране. Впрочем, на телевидении она получила известность вовсе не благодаря созданию чрезвычайно актуального фильма, рассказывающего о движении за эмансипацию женщин, а благодаря совсем другой работе. И хотя у нее прахом пошло лучшее в жизни время, держала она себя с достоинством, правда иногда несколько комичным, и на митингах, на экране телевизора представала блестящей кинозвездой. Телевизионная дискуссия, в которой я увидел Ооно Сакурао, была посвящена годовщине драматического возвращения на родину солдата – об этом знают все, – который в рядах японской армии воевал в странах Южных морей, а потом даже после капитуляции, не зная, что война окончилась, не сложил оружия и в одиночестве двадцать пять лет продолжал воевать психологически. Дискуссия началась после того, как на экране прошли кадры: яма, в которой жил солдат, сцены восторженных встреч по всей стране, – и Ооно сразу же сморщилась, сказав, что ей нехорошо. Рассказывая о солдате испанцу, ведущему настоящую борьбу в изгнании, значительно более долгом, чем то, которое пережил солдат, пропустивший окончание войны, она побледнела – ей снова стало нехорошо, – я это видел собственными глазами.

Я действительно считаю Ооно женщиной незаурядной. Наблюдая за ней, я убедился, что она обладает особыми данными, необходимыми для телевидения, для митингов.

Только наблюдали? А ноги вы разве ей не мыли?

Но это…

Ну конечно, вы ей всего-навсего вымыли ноги, – сказал отец Мори, наслаждаясь моим замешательством.

Это произошло в вечер приема по случаю завершения лекционного турне того самого испанского поэта; тс, кто участвовал в организации лекций, после окончания официальной части приема устроили скромную встречу, чтобы отблагодарить молодежь, взявшую на себя всю тяжесть организационной работы. Во время приема загрохотал гром и пошел проливной дождь. Был разгар лета, и от сорокаградусной жары и стопроцентной влажности страдали кожа, сосуды, слизистая оболочка – начиная с полости рта и кончая легкими, – даже человеческие эмоции, казалось, умерли, но теперь дождь возрождал их к жизни. От станции метро до места, где должна была состояться вторая встреча, мы шли улицей, по которой неслись потоки воды, и женщины забрызгали ноги. Совершенно случайно вышло так, что в крохотном туалете я вымыл ноги будущей киносценаристке, с трудом протиснувшей в него свое крупное тело. Мы пошли туда вместе, потому что оба были пьяны.

А вообще, откуда мне знать, что вы ограничились только этим? Совершенно случайно я впервые переспал с Ооно как раз после той попойки. Во время встречи я внимательно изучал вас, а вы, наверное, даже и не помните, что я там тоже был. Здорово же вы можете набраться, да и я хоть не такой мастер по части выпивки, но все же…

Нет, вы-то, по-моему, как раз из тех людей, которые, оставаясь трезвыми, наблюдают за такими пьяными, как я, например. Вернувшись после той встречи домой в стельку пьяным, я ничего не помнил, за исключением того, что мыл ноги какой-то крупной женщине, а вы даже спали с ней, так что объективно я прав.

Я тоже был пьян. И поскольку впервые стал близок с ней напившись, естественно, никакого удовольствия мы не получили, в дальнейшем связь с Ооно всегда имела неприятный привкус. Я уже говорил, что, став жертвой облучения в результате несчастного случая на атомной электростанции, я повел борьбу с государством, Ооно же – организатор группы, которая поддержала меня. Наши любовные отношения базировались на нездоровой психологической основе. Я и с самого начала не отдавался целиком борьбе, а потом, влюбившись в Ооно, и вовсе стал ходить на собрания и митинги только для того, чтобы увидеться с ней. Но я оправдывал себя тем, что влюбился не в какую-то заурядную женщину, а был покорен сильным характером Ооно.

– Действительно, это женщина с характером.

– Да. Именно в ее характер я и влюбился, а спать с ней стал уже, так сказать, в развитие этого, но добились мы лишь того, что больно ранили друг друга – в этом и состояла наша близость. И причиной была наша первая встреча. Близость с этой женщиной впервые заставила меня испытать страх, что я становлюсь импотентом.

Наши дет и, полностью вычеркнув из своего сознания существование друг друга, но при этом стараясь согласовать даже свои движения, играли, как бы слившись в единое целое. И рисовали на обрывках бумаги картинки, состоявшие из множества точек. Ни отцу Мори, ни мне, хотя рядом сидели наши дети, не было нужды стесняться столь рискованных тем.

Отец Мори во время той второй встречи опасался, что Ооно Сакурао даст себе волю и напьется до бесчувствия.

В ту ночь почему-то не было ни одного из молодых ребят, именовавшихся личной гвардией Ооно, которые составляли ее постоянное окружение. Наверное, сама Ооно послала их проводить испанского поэта. Весть о том, что Ооно, которая напилась в ознаменование окончания длительной работы по организации лекционного турне, висевшего на ней огромной тяжестью, заставила одного писателя мыть ей в туалете ноги, распространилась с быстротой молнии. Под утро, когда встреча окончилась, отец Мори взял такси, чтобы отвезти Ооно. Однако, как только такси тронулось, Ооно стало нехорошо, и ему пришлось заехать в находившийся неподалеку мотель. До этого дня отец Мори встречался с Ооно довольно часто, но им еще ни разу не приходилось ночевать в одном номере. Увидев, что к будущей киносценаристке, которую стошнило в ванной, вернулась бодрость, отец Мори понял, что теперь пора перейти к более решительным действиям. Во всяком случае, именно так, несколько упрощая, утверждал он.

Я по собственному опыту знаю, что сила, побудившая опт Мори сделать все эти красноречивые признания, родилась благодаря моей профессии. Если ты писатель, то тебе часто приходится встречаться с людьми, которые приходят к тебе, чтобы рассказать о пережитом, о мечтах, о жажде событий в своей жизни. Превратив меня в слушателя, они надеются, что я сумею проникнуть в самое существо их жизни, хотя рассказ их – они это сознают – далек от совершенства. Ведь их слушатель – писатель.

В том же роде был и рассказ отца Мори. У него было свойственное учившимся на физическом факультете несколько высокомерное отношение к литературному факультету (наше детство пришлось на годы преклонения перед наукой и техникой: началом послужила трагедия атомной бомбардировки, а завершением – присуждение Нобелевской премии профессору Юкава [11]11
  Юкава, Хидеки (род. в 1907 г.) – японским физик.


[Закрыть]и в то же время переоценка силы воображения, силы слова.

– Я бы хотел использовать вас как экран волшебною фонаря, источником света которого служит мое подсознание; на экране отражусь я, неведомый сам себе. На вашем экране я соединю в одно целое то, что ощущается мной пока лишь как обрывочные предчувствия и грезы, а я хочу увидеть всю картину целиком. Разве сила воображения писателя, умение использовать возможности слова не помогают мне в этом?

Тут мы заметили, что наши дети, не говоря ни слова, неуверенно задрали вверх головы и па их лицах застыл вопрос. Мы повели их в уборную, и наши дети, став по обеим сторонам унитаза, помочились,* налив при этом на пол.

– Менять ночью простынку и водить сына в уборную всегда было моей обязанностью. И каждый раз меня поражает его восставшая плоть.

– Меня тоже. Но, когда я потом размышляю, в чем тут дело, мне представляется, что это служит двум целям, Первая цель такова: мой сын родился с дыркой в черепе, как мне кажется, чтобы ею для воздействия на человечество мог воспользоваться космический посредник, и ночью, Когда мы, обнаженные, предаемся мыслям о смерти, мой сын употребляет восставшую плоть как антенну. Эта информация накапливается в нервных клетках сына в виде Шифра, напоминающего наследственный код. В один прекрасный день шифр разгадают, и он превратится в информацию. В ночной тьме, объявшей Токио, в телеобъектив посредника из космоса попадет крохотная светлая точка – антенна.

Вот что происходит, пока мы меняем мокрые простынки, выбираем клеенку и стелем новую простынку. Ха-ха!

– А другая цель?

– Другая?.. Как показал случай с Ооно, я постепенно превращаюсь в импотента, и восставшая плоть сына – это как бы компенсация…

В тот день еще один мой посетитель, сам Мори, все время молчавший, перед уходом неожиданно поднял крик. Когда я сказал отцу Мори, беспокоившемуся по поводу обмоченного пола в туалете, ничего, мол, страшного не произошло, Мори, голая попка которого была покрыта гусиной кожей, стал вдруг каким-то механическим голосом выговаривать себе: Нельзя этого делать, так мочиться на пол нельзя!

6

Моя жена встретила отца Мори неприветливо – у нее не было причин питать к нему симпатию, поскольку мать Мори в тот день, когда приводила своего сына в школу, ей тоже пожаловалась, что Ооно и отец Мори продолжают свою отвратительную связь. Правда, это не вызвало сочувствия к ней ни моей жены, ни остальных матерей. Мать Мори, когда собеседница, оглушенная потоком ее слов, пыталась вставить хоть словечко, грубо перебивала се и снова заводила речь о том, что муж и Ооно строят против нее злые козни, но, когда собеседница, стерпевшая и это, все-таки начинала что-то говорить, мать Мори, опустив голову и дрожа всем телом, отворачивалась и не обращала больше на нее никакого внимания.

– Глаза вылупит, как птица, и уставится на кончик своего носика, а вокруг рта торчат волоски, словно пыль какая-то! – передавала мне жена слова одной из матерей, вдовы, служившей в ночном кабаре.

Кожа на лице у матери Мори была смуглой и казалась закопченной, а вокруг рта густо росли волоски, и капельки слюны, попадавшие на них, когда она разговаривала, напоминала белую пыль. Для матерей наших детей, которым всегда хотелось поговорить о своем тяжелом положении, откровения матери Мори не были чем-то из ряда вон выходящим, поэтому с такой злобой корить ее не было оснований.

Но вот однажды моя жена, присутствовавшая вместе с сыном на практических занятиях, где дети учились делать покупки, вернулась домой на час позже обычного и, возбужденная, горячо заговорила об отце Мори. Даже сын, раскрасневшись, повторил несколько раз, употребив, разумеется, выражения жены:

– Выдающийся человек, ученый, специалист! Выдающийся человек, ученый, специалист!

Паши дети под руководством преподавателя и преподавательницы в сопровождении следовавших за ними метрах в пяти отцов и матерей отправились на практические занятия «как делать покупки». Дети, которые могут по-настоящему платить деньги и делать покупки, должны войти в магазин и купить что-либо, а те, кто на это не способен, пусть попытаются хотя бы войти в магазин без сопровождения родителей. Это был супермаркет с автоматическими дверьми. Ими-то и защемило руку мальчику из самого младшего класса. Не столько от боли, сколько из страха, что оказался в ловушке, он поднял невообразимый крик. Слишком медлительный и неповоротливый учитель и всегда неумеренно суетливая учительница оказались бессильны что-либо сделать. Служащий супермаркета – тоже. Тогда отец Мори, стоявший в стороне от сбившихся в кучку родителей и, казалось, безучастно смотревший куда-то в сторону, начал действовать и освободил ребенка.

Когда работа была закончена, около двери валялись инструменты, деревянные бруски для столярных работ, одеяло; все это отец Мори заставил принести из супермаркета, но было такое впечатление, что, работая, он вытаскивал нужный ему инструмент из своих собственных карманов. Когда автоматические двери были вынуты из пазов, ток отключен и ребенок благополучно высвобожден из зажавших его дверей, вся грудь у него была залита кровью. Однако это была не его кровь, а кровь, лившаяся из раны отца Мори. Он поранился, когда…начав работу, всунул руку между створками, чтобы не поранился ребенок.

На следующий день созвали специальное собрание, чтобы рассказать о случившемся родителям, не присутствовавшим при происшествии, и одновременно выразить благодарность отцу Мори. Жена всячески уговаривала меня пойти. Но я не пошел, представляя себе, какой шум поднимет там отец Мори в присутствии директора школы и старших преподавателей. Как я и предполагал, отец Мори ругался со школьной администрацией и родителями одновременно, по ругань его пи к чему не привела – об этом рассказала жена, позвонив во второй половине дня по телефону, установленному в специальном классе, где учились наши дети. «Из-за того, что обстановка чрезвычайно напряженная и от голода ребенок проявляет беспокойство, хорошо, если бы ты пришел за сыном, потому что я собираюсь дослушать спор до конца». Жена была на редкость сдержанна и в то же время взволнованна.

Когда я пришел в школу, немногие оставшиеся еще там отцы и матери, прижав к себе детей, толпились в дальнем конце класса, они напоминали группу беженцев. Не только сами дети, но и отцы и матери тоже выглядели измученными от голода и бесконечных споров. Отец Мори один стоял у доски и что-то говорил. Директор школы и старшие преподаватели, в общем администрация школы, в неестественных позах расположились на деревянных скамьях, предназначенных для детей. Представьте себе, что вдруг в разгар сражения, итог которого неясен – победа или поражение? – появляется человек, и неизвестно, кто он – враг или друг, – таким взглядом встретил меня директор школы. В классе было холодно, по он сидел багровый, от него чуть ли не пар валил. Именно он, видимо, и был объектом нападок отца Мори. У всегда уверенной в себе преподавательницы покраснели скулы, и она укоризненно смотрела на отца Мори; другой преподаватель, ответственный за случившееся, сидел, скорчившись на слишком низкой для него школьной скамье, всем своим видом оп старался показать, что готов пасть ниц перед отцом Мори.