Текст книги "Ночные проповеди"
Автор книги: Кен Маклауд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Кен Маклауд
Ночные проповеди
Посвящается Стиву Каллену
Номинант на Hugo, Nebula, Locus, премию Артура Кларка
Ken MacLeod
The Night Sessions
Дизайн обложки: Юлия Межова
Перевод с английского: Могилевцев Д. С.
В оформлении обложки использована иллюстрация Андрея Фереза
Печатается с разрешения автора и литературных агентств
Mic Cheetham Agency и The Marsh Agency
© Ken MacLeod, 2008
© Могилевцев Д. С, перевод, 2014
© Андрей Ферез, иллюстрация, 2014
© ООО «Издательство ACT», 2015
Спасибо Кэрол, Шарон и Майклу – за все.
Как обычно.
Спасибо Мику Читему, Фаре Мендельсон и Чарльзу Строссу за чтение первого черновика и критические замечания.
На идею вертикальных ферм я наткнулся в статье Карла Шредера «Ревайлдинг Канады»
(www.worldchanging.com/archives//007000.html).
Пролог: годом раньше
Государственный строй Соединенных Штатов Америки ни в коем смысле не является основанным на христианстве или любой другой религии.
Тридцать первая поправка к конституции США
– Научная фантастика стала научным фактом! – провозгласил робот.
Джон Ричард Кэмпбелл тяжело вздохнул, он и так спал в неудобной позе, так еще и пробудился от столь заезженного клише. Поерзал, сбросил одеяло с лица, поправил клипфон и выпрямился. Большая часть людей в салоне еще дремала, а почти все бодрствующие безучастно просматривали что-то на видеоочках либо контактных линзах. Наверное, бизнесмены, уже не раз летавшие и видевшие картину за окном. Кэмпбелл специально попросил разбудить его у экватора и место у окна выбрал по той же причине: хотел увидеть Тихоокеанский космический лифт. Он и его атлантический близнец-соперник были, наверное, самым впечатляющим и уж точно самым масштабным делом рук человеческих. Некогда Джон Ричард назвал его «Новой Вавилонской башней» и решил, что должен увидеть рукотворное чудо своими глазами.
– Лифт сейчас виден пассажирам, сидящим по правому борту, – пробормотал робот в наушник. – Пассажиры по левому борту увидят его через несколько минут, когда мы немного повернем, огибая запретную зону.
Кэмпбелл прижался щекой к окну, упер подбородок в плечо, приставил левую ладонь к виску, чтобы заслонить глаза от бликов – салон освещался, хотя и по-ночному тускло, – и вгляделся вперед по курсу. В темноте внизу увидел шпиль, сотканный из блестящих точек. Из его вершины тянулась вверх – казалось, совсем невысоко – яркая прямая линия. Внимательно рассмотрев ее, Джон Ричард заметил прямо над шпилем крошечный сгусток ярких огней на одной высоте с самолетом. Пока самолет разворачивался направо, заслонив в конце концов носом башню, крошечный сгусток едва заметно продвинулся вверх. Ускорение поворота чуть сильней придавило Кэмпбелла щекой к стеклу.
– Кабину вы больше не увидите, – указал робот, – но, если посмотрите вверх, в пространство, обнаружите верхнюю, космическую часть башни лифта. Под таким углом она, скорее всего, покажется короче, чем вы ожидали, – но она ярче звезд.
И в самом деле.
Кэмпбелл смотрел на яркую щель толщиной в волосок в ночном небе до тех пор, пока та не скрылась из виду. Джону казалось, что он может различить на ее дальнем конце световое пятнышко, словно бусинку, готовую вот-вот упасть с нити. Но, возможно, это всего лишь игра воображения. До орбитальной станции 35 786 километров (минус двенадцать высоты, на которой летит самолет), с такого расстояния она будет выглядеть просто точкой, и даже более крупный противовес за нею, на самом конце кабеля, едва ли покажется массивнее.
Кэмпбелл откинулся на спинку. Да, это стоило увидеть. Но и понятно, отчего часто летающие не обратили внимания. У кокпита робот-стюардесса повернула окуляры в сторону иллюминаторов левого борта и, несомненно, вещала в наушники сидевших там пассажиров, те вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть получше открывающийся вид. Наверное, с того борта зрелище было живописнее.
Кэмпбелл решил на обратном пути заказать место у окна по левому борту. Воздушный коридор обратных рейсов пролегал с западной стороны лифта.
Джон Ричард снова посмотрел в иллюминатор, позволил глазам приспособиться к темноте. Условия наблюдения оказались, мягко говоря, не идеальными – но ярчайшие звезды можно было различить. Через несколько минут обнаружился метеорит, горевший ярко-оранжевым, вскоре за ним пролетел другой. Оба раза Кэмпбелл испуганно охал. Свирепые небесные камни пролетали так близко, что от них как будто слышался посвист.
Сидеть вполоборота было неудобно. В конце концов Джон Ричард отключил канал сообщения с роботом, откинул, насколько смог, спинку, укрылся с головой и попытался уснуть. Был уверен, что не сможет, – но потом вдруг обнаружил, что одеяло лежит на коленях, а из иллюминатора светит солнце прямо в глаза. Рассветное небо сияло всеми оттенками зелени, от лайма до скорлупы утиного яйца, словно фон на индуистской картине. Но спустя десять минут небеса залило чистой темной синью.
Джон Ричард прикорнул снова.
Послышалась приятная трель. Включился канал связи. Выдвижной экран на спинке переднего сиденья показал: самолет приближается к западному побережью США, местное время – два часа дня. В начале и конце салона роботы втолкнули в проход между сиденьями тележки и принялись раздавать кофе. Кэмпбелл взглянул в иллюминатор и увидел на поверхности океана белые полосы, будто следы от комет. Из-за волн вода напоминала гофрированную жесть.
Ноги болели. Джон Ричард встал, извинившись, пролез мимо двух соседей и направился к туалету посреди салона. Когда вернулся, робот с тележкой был уже в двух рядах от него. Джон Ричард быстро сел на место.
Тележка остановилась и зафиксировалась, робот замер. Голова овальная, в глазах выпуклые линзы, решетка динамика в виде улыбающегося рта. Торс смутно женственных пропорций, перемычка талии, словно мехи аккордеона, под ним – конус, напоминающий длинную юбку.
– Пожалуйста, черный и без сахара, – попросил Кэмпбелл.
Рука машины вытянулась – телу при этом наклоняться не пришлось – и передала маленький поднос с заказанным кофе, соком киви и плиткой мюсли.
– Спасибо! – поблагодарил Джон.
– Пожалуйста! – откликнулся робот.
Соседка, женщина средних лет, лишь буркнула: «С молоком, два сахара!» И молча взяла поднос.
– Нет причины их благодарить, – сказала она, когда тележка поехала дальше. – Они не умнее банкоматов.
Кэмпбелл разорвал обертку своей плитки и улыбнулся женщине, ответив:
– Я и банкоматам говорю спасибо.
Над Лос-Анджелесом он снова включил комментарии, напряженно всматриваясь в изуродованную землю за окном: черная равнина, серые ленты шоссе, вместо города – едва заметная сеть пунктирных линий на поверхности, следы улиц.
– …Тогда силы христиан ударили в ответ боеголовкой в десять килотонн, – бубнил робот.
Разозлившись, Джон Ричард отключил комментарий и откинулся на спинку сиденья. Соседка, которая подалась вперед, чтобы глянуть в иллюминатор, спросила раздраженно:
– В чем дело?
– Называть мятежников «силами христиан»… – Он скривился. – Столько же христиан воевало и на стороне правительства.
Он покачал головой и виновато улыбнулся.
– Такой у меня пунктик.
– М-да, но нас, в Новой Зеландии, не правительство доставало с тех пор, – сообщила женщина, складывая обрывок упаковки от завтрака и выковыривая зернышко, застрявшее между широкими передними зубами. – Нас довели гребаные христиане.
– Я сам – гре… то есть ревностный христианин, – укоризненно заметил задетый Джон.
– Ну вы, молодой человек, и глупый.
Женщина потыкала языком между зубами, всосала найденный клочок пищи и сглотнула.
– Знаете, когда мне было как вам, я тоже хаживала в церковь. Она была у нас вся деревянная, небольшая, с резьбой, ну как у маори, если понимаете. И явились эти христиане из Америки и принялись орать на нас: мол, мы язычники, построили капище, как у дикарей. Я и подумала: а катитесь вы! Прошла мимо их пикетов к ближайшему дереву каури, чтоб подумать о моих предках, да и не вернулась больше.
– Мне очень жаль, что так произошло. Многие из этих беженцев из Америки – не настоящие христиане. Но даже и настоящие иногда бывают слишком уж заносчивыми. Потому я не одобряю их осуждение вашей церкви. Совершенно не одобряю.
– Ой, спасибо! И что же сделали бы «настоящие христиане», а?
– Хм, во-первых, они бы поговорили с вами о Писании и, когда установили бы, что люди вашего прихода, или хотя бы часть их, искренне веруют, готовы идти за Христом и признают епископальную систему церковного управления, – лишь тогда заострили бы внимание на второстепенном моменте оформления церкви.
– Господи Иисусе! – воскликнула женщина богохульно, но к месту. – То есть вы думаете так же, как и они, но просто хотите подойти вежливее!
Кэмпбелл улыбнулся, стараясь смягчить впечатление.
– Знаете, меня редко считают вежливым.
– Да, и я вижу, почему. Ладно, давайте об этом не будем. Вы кем работаете?
– Инженер-робототехник.
– А, мой сын как раз такое изучает! – сообщила женщина, уже дружелюбнее. – И где работаете?
– В парке «Ваймангу».
– То еще местечко! – Женщина раздраженно тряхнула головой. – Знаете, это меня больше всего достает в гребаных беженцах-янки! Замусорили наше чудо природы креационистской чепухой!
Она глянула резко.
– Инженер-робототехник, надо же! Наверное, возитесь с аниматронными Адамом и Евой, динозаврами и прочим мусором?
Она расплющила пластиковую чашку в ладони и в сердцах швырнула ее на пол. От такого приступа злобы Кэмпбеллу стало не по себе.
– Экспонаты вовсе не портят окружающий пейзаж. Их немного. Полдюжины аниматронов, несколько роботов. Большинство презентаций – виртуальные: программы, которые посетители могут загрузить в свои устройства.
Женщина скривилась, покачала головой и отвернулась, надев видеоочки. Джон пожал плечами, выглянул в окно. Клонящееся к закату солнце высветило равнины, столовые горы и каньоны, и вскоре внизу показалась огромная, чрезвычайно глубокая долина. Кэмпбелл заметил, что женщина потянулась к окну, и откинулся на спинку, позволяя ей взглянуть. Она, сдвинув очки на лоб, смотрела, пока Гранд-каньон не скрылся из виду.
– Не слишком похоже на Ваймангу, а? – заметила она.
Кэмпбелл обнаружил, что заговорщицки усмехается.
– И вы правы! Я не верю в креационистскую геологию.
– Во что же вы тогда, скажите на милость, верите?
– В Библию. А это значит, что я верю и в Творение, и в Потоп, и в даты, указанные в Писании. Но я попросту считаю, что искать свидетельства тому – самонадеянно и предосудительно. Богу следует верить на слово.
– То есть вы не верите в то, что окаменелости оставил Потоп?
– Не верю.
– Как же вы их объясните?
– Их не нужно объяснять. Но замечу, что нет оснований считать их останками животных. В земле мы находим всего лишь камни в форме костей.
Женщина посмотрела на него с удивленным интересом, словно не верила своим ушам.
– То есть камни с отпечатками перьев и кожи, окаменелые следы…
– Вы же сами сказали: камни.
– То есть Бог оставил их, чтобы испытать нашу веру?
– Нет, конечно! Как можно такое утверждать? До того как люди поверили, что это не просто камни, а окаменелые останки, их искренне считали природными камнями. Веру в Бога это нисколько не тревожило.
Женщина хлопнула себя ладонью по лбу.
– И как же вы объясните звезды? Они же в миллионах световых лет от нас!
– Откуда мы знаем, что они в миллионах световых лет от нас?
– Измеряя параллакс!
– Замечательно, – одобрил Кэмпбелл. – Большинство людей и не знают, как измеряются такие расстояния, просто верят, потому что им так сказали. Но ведь астрономы, измеряя параллакс, всего лишь измеряют углы между пучками света. А потом предполагают, что лучи произошли от небесных тел наподобие нашего Солнца. Но ведь доказательств этому нет.
– Как же нет? А спектры звезд, показывающие их состав?
– Но это спектры пучков света, не более того.
– Но ведь у нас теперь есть космические телескопы, мы видим планеты. Черт возьми, даже видим облака и континенты на планетах размером с Землю через этот, как его там, с летающими по орбите частями…
– Телескоп Хойла. Который тоже всего лишь сводит воедино пучки света.
– А они открывают виды планет и звезд!
– Попросту Бог создал таким образом эти пучки света – и, конечно, не для того, чтобы дурачить нас. Он явил нам Свою мощь и величие, Свою безмерную созидательность. Он же поведал нам, что создал светила небесные. Кого же винить, если мы вдруг делаем ничем не обоснованные предположения, что свет исходит от миров и звезд, о которых Бог ничего не поведал нам?
– Так, значит, вся наша Вселенная за пределами Солнечной системы – это вроде шоу с иллюминацией?
– Насколько сейчас можно судить – да. И, если уж говорить о свидетельствах в пользу их существования, позволю себе напомнить: если бы эти предполагаемые галактики состояли из существующих в действительности небесных тел, они давно бы уже развалились на части. Центробежные силы разодрали бы их. Этому парадоксу астрономы нашли единственное объяснение: «темная материя», которую они не могут ни найти, ни увидеть, ни даже определить ее природу. Но «темную материю» приходится постулировать, иначе их теории не объясняют устройства Вселенной.
Женщина даже глаза закатила от отчаяния.
– Кошмар какой-то! Пожалуйста, не говорите мне больше про вашу веру. Я просто не хочу это слушать!
У Кэмпбелла на такое имелось несколько подходящих ответов, но он лишь кивнул.
– Как хотите, – сказал он ей и отвернулся к окну.
До конца перелета они больше не разговаривали. Джон Ричард то дремал, то смотрел в окно и окончательно проснулся, когда самолет начал долгое снижение. Около восьми утра, которые, судя по ощущениям Кэмпбелла, наступили на день раньше, он заметил зеленую оконечность Ирландии, потом – зелено-бурые горы на западе Шотландии. Загорелся знак «пристегните ремни». Роботы с тележками убрали мусор и убедились, что все закреплено на положенных местах. Внезапно на горизонте показался Эдинбург, спустя пару секунд самолет стал снижаться по спирали. Земля завертелась в иллюминаторе, кружа голову. Вращение постепенно замедлилось и вдруг сменилось пугающим раскачиванием. Самолет кидало, будто падающий с дерева лист. Женщина рядом вцепилась в правую руку Джона. Удивившись, он посмотрел на нее с улыбкой – но та сидела зажмурившись. В иллюминатор виднелись башни города – такие близкие и такие опасные. Коротко ударили реактивные двигатели. Воздушный корабль содрогнулся, чуть скользнул в сторону, двигатели включились еще раз – и колеса встали на посадочную площадку. Затем самолет осторожно подкатил к порту высадки в нескольких десятках метров от места посадки.
Женщина открыла глаза и выпустила руку. Затем сказала: «Спасибо». И ничего больше.
Весьма довольный собою, Кэмпбелл вытащил из багажного ящика над головой чемодан на колесиках и пошел к выходу. Джон Ричард кивнул и улыбнулся роботу у порога, поблагодарившему его и пожелавшему приятного времяпровождения в стране либо приятного же дальнейшего путешествия. За дверью в лицо полыхнуло жаром – ожидаемым, но оттого не менее неприятным. После новозеландской зимы и двадцати часов в прохладном кондиционированном салоне от пекла в тридцать по Цельсию пот хлынул градом. Джон Ричард прошел через пограничный контроль, протащил чемодан по дорожкам и подземным коридорам к «Тревел Лодж», где у него был заказан номер, зарегистрировался и поднялся на лифте в свою комнату. И поблагодарил Бога за кондиционер в ней.
Окно выходило на угол одной высотки и задворки другой. Каждые несколько секунд комнату накрывала тень самолета – будто проносилась хищная птица. Кэмпбелл распаковал одежду, положил Библию на прикроватную тумбочку и пошел в ванную, захватив несессер. Помывшись, побрившись, сменив гардероб на посвежей и полегче, Джон Ричард ощутил себя готовым встретиться с шотландской августовской жарой. Как и предчувствовал, джетлаг[1]1
Характерное расстройство суточных биоритмов, вызываемое связанной с авиаперелетами сменой часовых поясов (прим. ред.).
[Закрыть] давал о себе знать. Но Джон Ричард надеялся обратить странное ощущение нереальности всего вокруг, рожденное сменой часовых поясов, себе на пользу – оно поможет справиться с предстоящей трудной встречей. А еще помогут растворимый кофе и молитва. Джон Ричард подозревал: ожидающие его люди рассчитывают на его замешательство и усталость от долгого путешествия, чтобы принудить к честности. Это казалось единственным разумным объяснением тому, что они настояли на встрече в утро прилета.
Инструкции они дали исчерпывающие и точные. Никакого общественного транспорта или такси. Не звонить. Идти, следуя карте, нарисованной от руки. Ее Кэмпбелл прятал в Библии и сейчас, потягивая кофе, вынул и еще раз внимательно изучил. Его предупреждали: не фотографировать карту, не сохранять в видеоочках либо другом электронном приборе. Неудобств Джону Ричарду это не доставляло. Память у него была хорошая, тренированная в детстве годами зубрежки катехизиса и Библии. Да он и не использовал видеоочки.
Он сложил карту, спрятал в нагрудный карман и покинул комнату. У выхода из отеля задержался на секунду – не сразу понял по небу, в какой стороне север.
Вид у Турнхауса был грубоватый, неряшливый – как у всех застроенных аэропортов. Улицы шли вдоль бывших взлетных полос. Из всех путей и способов перемещения: мостков, туннелей, монорельсовых поездов, микроавтобусов, велосипедов – об обычной ходьбе по земле здесь позаботились меньше всего. Пришлось топать по узким, заросшим травой тротуарам между высотками. Вокруг торчали офисные башни «HSBC», «Ниссана», «Ханиуэлла», «Газпрома», фабрики постоянно сменяющихся стартапов местной Карбоновой долины, высотные фермы, парковки. Диспетчерская вышка торчала, похожая на рукоять гигантского меча. Медленно поворачивались огромные солнечные коллекторы, чьи сверхохлажденные кабели источали жидкий азот, просачивающийся сквозь изморозь углекислоты. Кэмпбелл снова взмок от пота. Прохладой повеяло лишь от спускающегося лайнера.
За коммерческим кварталом улица выводила к району модульных быстровозводимых жилых домов с хаотично и нелепо раскрашенными стенами из углепластин, с окнами, выходящими на ухоженные огородики, с обшарпанными детскими площадками. На каждой крыше топорщились антенны. На первых этажах – непременно магазин либо кафе. Без конца ремонтируемых либо переделываемых машин едва ли не больше, чем исправных. Бегали ребятишки, лениво слонялись юнцы. Кэмпбелл увертывался от мячей и велосипедов, злился и недоумевал, пока не вспомнил: сейчас ведь школьные каникулы! Взрослые на улицах – только пенсионеры да молодые родители. Остальные, наверное, работают на вертикальных фермах, фабриках либо прибирают в офисах. Несмотря на явные признаки достатка и обеспеченности работой, от места так и веяло новизной, временностью, чуждостью. Люди сюда переехали издалека, участвуя в чьей-то масштабной схеме, и земля эта пока не стала для них своей. В лицах стариков проскальзывало что-то явно сельское. Наверное, большинство населения тут – из тех, кто потерял жилища из-за подтопления берегов или средства к жизни из-за высотных ферм.
Улицы кончились сразу за мостом через быструю глубокую реку, у стройки, где еще работали бульдозеры. Извилистую тропу через площадку отмечали флажки. Джон прошел ее и оказался на краю пустыря, заросшего высокой нетоптаной травой. Там остановился, будто решаясь нырнуть в холодную воду, сверился с картой, посмотрел на крохотный компас, вделанный в брелок, и шагнул вперед. Несколько сотен метров Кэмпбелл продирался сквозь заброшенное поле, пока не вышел к какой-то бесхозной ферме. Там свернул направо, на дорогу под железнодорожным мостом, за ним резко налево, сойдя с тротуара, и поднялся по склону, заросшему деревьями.
Близ вершины холма роща поредела, и там Кэмпбелл увидел людей, ради встречи с которыми пролетел полмира.
Они походили на рок-группу: шестеро, стоят на фоне неба, длинные волосы треплет ветер. На всех – черные фетровые шляпы, длинные черные плащи, белые рубашки без воротников, черные брюки, черные же ботинки либо туфли. Когда Кэмпбелл приблизился, усмехаясь понимающе, навстречу вышел старший группы – мужчина за сорок, с тонким, резко очерченным лицом и яркими серыми глазами.
– Мистер Кэмпбелл! – воскликнул он, хватая протянутую руку и едва не втаскивая Джона за нее наверх. – Я – Джон Ливингстон. Очень приятно!
– Я – Джон Ричард Кэмпбелл, также очень приятно!
Джон не сразу отпустил руку нового знакомого, испытывая облегчение и радуясь, что в жизни Ливингстон выглядел так же, как и на фотографиях: зрелым, мудрым и проницательным, сильным и поджарым – будто крепкий ковенантер[2]2
Шотландский протестант-пресвитерианин, последователь какого-либо из ковенантов (соглашений) (прим. ред.).
[Закрыть] давних времен, живший на воде и овсянке, в бегах от бандитов и драгунов на вересковых пустошах. В сети о нем было немного, и то, что нашлось, касалось в основном его бизнеса. Джон Ливингстон владел небольшой компанией, выпускающей для космической индустрии материалы на основе структурированного углерода. Духовное его общение осуществлялось, по-видимому, лишь устно либо, как в случае с Кэмпбеллом, обычной почтой.
– Надеюсь, странствие ваше оказалось безвозбранным? – осведомился Ливингстон.
Кэмпбелл понял не сразу.
– О да, в самом деле, – ответил он, наконец сообразив. – Очень гладко все прошло.
– Хорошо, хорошо.
Ливингстон подвел его к вершине холма, представил, и Джон пожал руки остальным собравшимся – все старше его, хотя им не было еще и тридцати. Джордж Скотт, Арчи Ридделл, Уильям Паттерсон, Патрик Уокер, Боб Гордон.
– Пожалуйста, зовите меня Джон Ричард, – попросил Джон после того, как все стали называть его «мистер Кэмпбелл».
Он улыбнулся неловко.
– Большинство и вовсе зовет меня Джей.
– Замечательно, замечательно, – отметил Ливингстон. В этот момент на холм пала тень, пронеслась и исчезла.
– Суеверный человек принял бы это за дурное предзнаменование, – заметил Кэмпбелл.
Ливингстон хохотнул.
– К счастью, мы не суеверны!
Он посмотрел в небо, будто мог снизу рассмотреть орбитальный солнечный экран – солету.
– Видите ли, я не уверен, что там, наверху, совершается благое дело. И это несмотря на то, что я зарабатываю деньги на космосе. Есть нечто весьма предосудительное в том, что они заслоняют солнце. Небо – Господу, как говорится в псалме[3]3
Псалом 113, ст. 24 по синодальному переводу Библии (прим. пер.).
[Закрыть], а землю Он дал сынам человеческим. Боюсь я, мы делаем скверное, творя человеческое в небе.
– Думаю, это попытка исправить скверное, творившееся раньше на земле, – заметил Джон Ричард.
– Так-то оно так, – согласился Ливингстон. – В любом случае, повлиять на это мы не в силах, а прямо сейчас перед нами дело Господа. Следуйте за мной.
Кэмпбелл обнаружил, что они стоят на краю карьера глубиной метров в тридцать. Секундой позже Ливингстон с пугающим спокойствием спрыгнул с обрыва и пропал. Джон шагнул вперед, остальные – следом. Впереди открылся метровый отвес, за ним – узкий выступ, похожий на ступеньку, и снова метровый отвес. Кэмпбелл последовал за подпрыгивающей черной шляпой по череде выступов и осыпающихся склонов, хватаясь за кусты дрока, пробираясь по узким расщелинам ко дну. Плоскую гравийную площадку, с трех сторон огороженную стенами карьера, испещряли лужи, камни, торчащие из-под земли, кусты, ржавые останки машин и пара неизбежных тележек из супермаркета.
Ливингстон, не оглядываясь, прошел к середине площадки, остановился, посмотрел по сторонам. Рок-группа собралась вокруг.
– Мистер Кэмпбелл, у стен есть уши, – объяснил он, видя замешательство гостя. Скользнув взглядом по единоверцам, Ливингстон добавил: – Попросим же Господа благословить наше собрание!
Он склонил голову, остальные – тоже, и все разом произнесли краткую молитву. При слове «аминь» Кэмпбелл открыл глаза и выпрямился. Колени дрожали, и он попытался унять дрожь.
– Это неофициальное собрание, – объявил мистер Ливингстон голосом вполне официальным, – церковной сессии Свободной конгрегации Западного Лотиана. Попрошу всех присутствующих воздержаться от каких-либо записей. Я прошу всех подтвердить, что они, будучи спрошены братьями по вере о собрании, расскажут о нем правдиво и без утайки.
Джон, поколебавшись секунду, добавил свое «да» в хор голосов.
– Замечательно, – подытожил Ливингстон. – Мы собрались приветствовать нашего друга, Джона Ричарда Кэмпбелла, и вопросить его о вере, перед тем как принять в братство нашей конгрегации. Джон Ричард, понимаете ли вы, что от вас требуется?
– Да, – ответил он.
– Обещаете ли вы отвечать правдиво и без утайки?
– Да.
– Джон Ричард, что вы понимаете под исповеданием веры?
Кэмпбелл ответил – ко всеобщему удовлетворению.
– Считаете ли вы, что благодать веры дана вам Божьей милостью ради спасения вашей души?
– Да!
На этот вопрос он ответил, не колеблясь ни мгновения.
Последовали другие вопросы, дотошные, требующие досконального знания доктрины. Кэмпбелл ощущал себя не столь уверенно в таких глубоких материях, но хорошо заученные «Вестминстерское исповедание веры» и «Большой катехизис» его не подвели.
Наконец Ливингстон сурово кивнул.
– Джон Ричард, в сути знание ваше истинно. Мы так и подумали, слушая ваши проповеди. Они весьма мощны, исполнены духовной силы, поисков нового.
У Кэмпбелла пересохло во рту. Его проповеди не предназначались никому за пределами небольшого круга слушателей в лесах Ваймангу. Но неким образом они распространились, привлекли внимание крохотной шотландской церкви, и ее старейшины впечатлились ими в достаточной мере, чтобы оплатить билет в обе стороны. В письме с кодом билета, приглашением, инструкцией и картой подчеркивалось, что никакое сообщение с отправителями письма не возможно и что, если возникнут какие-либо недоразумения при встрече со старейшинами, неприятных последствий они иметь не будут. Тем не менее Джон Ричард все равно ощущал себя едва ли не мошенником и самозванцем.
– А теперь, – продолжил Ливингстон, – не хотите ли вы рассказать нам о ваших проповедях?
Джон сделал глубокий вдох.
– Я должен кое-что сообщить вам – и это может вас шокировать. Раньше у меня не было возможности. Боюсь, теперь вы решите, что все хлопоты со мной были напрасными.
Ливингстон обвел взглядом собрание.
– Давайте же, мистер Кэмпбелл, признавайтесь!
– Мои проповеди были адресованы роботам!
Ливингстон никак не отреагировал на услышанное.
– Каким роботам? – спросил он.
– Гуманоидным. Таких больше не делают, потому что они слишком пугают людей. Они все обладают сознанием, разумом того типа, который, э-э… проявился в боевых роботах во время Войн за ве… прошу прощения, Нефтяных войн. Несколько таких роботов нашли приют в Ваймангу. А из них кое-кто проявил интерес к вере, возможно размышляя о появлении сущего. И я… в общем, я с ними говорил о Творении.
– Мистер Кэмпбелл, чем же вы объясните проповедь перед машинами?
– Тем, что они сами попросили меня.
Лучшего ответа он придумать не смог, а вот намного худших – сколько угодно.
– Разве не сказано нам: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями»[4]4
Мф. 7:6 (прим. пер.).
[Закрыть]?
Кэмпбелл сперва потупился, затем посмотрел прямо.
– В юности я… в общем, я опубликовал поспешные и чересчур дерзкие теологические труды. Теперь я отрекся от них. Однажды машины с искренней увлеченностью спросили меня – и я ответил. Только и всего. Они выказывали интерес, спрашивали еще и еще, у них вошло в привычку собираться вокруг меня и слушать. Так оно и пошло. Я не утверждаю, что у машин есть душа, но рассудок у них есть, они способны мыслить рационально. И я считаю – верней, надеюсь, – что из этого можно извлечь полезный урок.
– Какой же?
– Производство искусственного разума – достижение, которым более всего гордятся и хвастаются секуляристы. Искусственные жизнь и разум – величайший триумф их материализма. Более того, по их утверждениям, они достигли того, что христиане признают исключительной прерогативой Бога, – создали искусственное рационально мыслящее сознание. И разве не обернется сладость этого триумфа пеплом в их ртах, если их творения признают и восславят Господа?
– Если Господь говорил из пасти валаамовой ослицы, возможно, Он использует и пасть робота для того же, – заметил Ливингстон. – И это вне зависимости от того, есть душа у роботов или нет. Вы это хотели сказать?
– Да! – воскликнул Джон с облегчением. – Именно так!
– Джон Ричард, мы очень рады это слышать. Хотите узнать, как дошли до нас сведения о ваших проповедях?
Он молча кивнул, боясь, что голос выдаст волнение.
Ливингстон сунул четыре пальца в рот и засвистел так, что по карьеру раскатилось эхо. Наступившую вслед за этим тишину нарушил хруст шагов по щебенке. Из-за скалы в полусотне метров вышел человек и направился к собравшимся. Широкая грудь прикрыта тенниской, мускулистые руки, свитер повязан на поясе. Лишь когда мужчина приблизился, Кэмпбелл заметил легкую странность в текстуре кожи, с необычной резкостью обозначенные жилы.
Незнакомец протянул руку и крепко сжал ладонь Кэмпбелла своей, сильной и сухой.
– Доброе утро, мистер Кэмпбелл! Мое имя – Грэм Орр. Я слушал ваши проповеди с большим интересом. Рад наконец-то встретиться с вами, сэр!
– И я рад, мистер Орр, – сказал Джон, глянув искоса, в легкой растерянности, на Ливингстона, который сухо улыбнулся, наблюдая за встречей.
– Вы… то есть вы… – промямлил Джон.
Орр отступил на шаг и усмехнулся – еще суше и суровее, чем Ливингстон.
– Мистер Кэмпбелл, не хочу смущать вас и скажу сразу: я не робот, – он скривился. – Я потерял конечности и многое другое в Войнах за веру.
– А-а, простите…
У Джона на кончике языка вертелось: «Мы не зовем их „Войнами за веру“». Но брякнуть про политкорректность в это искусственное лицо было бы непростительно. Мужчина выглядел не старше Кэмпбелла, синтетическое лицо соответствовало возрасту, в котором был уничтожен оригинал.
Технологии, позволяющие придать роботу почти человеческий вид, практически не отличались от тех, что позволяли дать калеке почти идеальные по функциональности и виду протезы. Кэмпбелл и не знал, что появилось раньше. И те и другие возникли во время невероятного технологического рывка после Нефтяных войн, порожденные отчаянной необходимостью. И обе технологии уже устарели. Человекоподобных роботов не производили по причинам, о которых Кэмпбелл знал как никто другой. А нынешняя методика регенерации органов и тканей могла излечить любое ранение, исключая разве что разрушение коры мозга. Джон слишком расстроился, поскольку принял человека за робота, и даже не подумал спросить, отчего Орр не прибегнул к регенерации. Впрочем, причина очевидна: при регенерации использовались стволовые клетки эмбрионов, что для истинных христиан (католиков в особенности) было практически убийством. Орр пожал плечами.
– Иногда я пользуюсь тем, что меня принимают за робота. И, вообще говоря, это не совсем ошибка.
