Текст книги "Раненый камень"

Автор книги: Кайсын Кулиев

ЖЕНА ПОЭТА

Н. Кешоковой

 
Ты – смелый ловчий – расставляешь сеть
Редчайшим птицам сердца и ума.
Жена велела детям не шуметь
И ходит как на цыпочках сама.
 
 
Подаст обед, заштопает носки
И постирает вовремя белье.
Любить тебя до гробовой доски —
Призванье и поэзия ее.
 
 
Когда успех твой мчится на коне
И ты в чести, – волнуясь и любя,
Жена стоит в тени и в стороне,
Чтоб больше света пало на тебя.
 

Перевел Я. Козловский

* * *

Сильве Капутикян

 
Надо мною шумит платан:
Я страницы твои листаю.
Гонят пленниц во вражий стан:
Я страницы твои листаю.
 
 
В вышине по-людски кричит
Журавель, потерявший стаю.
Камни родины горячи:
Я страницы твои листаю.
 
 
Вот бросает цветок джигит.
Ловит женщина молодая,
А другая плачет навзрыд,
Жизнь прошедшую вспоминая;
 
 
Вдаль изгнанник бредет с сумой,
Слезы льет по родному краю,
Не вернуться ему домой:
Я страницы твои листаю.
 
 
Мне мерещится, будто сам
По Армении я шагаю.
Присягаю ее камням.
Припадаю к ее ручьям:
Я страницы твои листаю.
Я стихи твои повторяю.
 

Перевел Н. Гребнев

* * *

Я. Козловскому

 
Ты помнишь лето? Лес, трава кругом
И пятна крови нашей или вражеской.
С тех пор мне росы на лугу лесном
В закатном блеске алой кровью кажутся.
 
 
Мне и зима запомнилась навек.
Осевший снег в начале марта месяца.
С тех пор, когда я вижу талый снег,
Мне пятна крови на снегу мерещатся.
 
 
Мы были крепки, каждый как скала.
Мы кладь несли, не чувствуя усталости,
И та беда, что где-то нас ждала.
Являла облик смерти, а не старости.
 
 
Не виделась нам старость впереди,
А нынче – еду ль, за столом сижу ли я —
Все чаще руку подношу к груди,
Каким-то чудом не задетой пулею.
 
 
Все чаще наяву или во сне
Те мальчики, не ставшие мужчинами,
В бинтах сырых являются ко мне,
И лица их не тронуты морщинами.
 
 
Мне видятся огонь и облака,
И пулеметчики и пулеметчицы,
И степь, где скачет конь без седока
И повод по земле за ним волочится.
 

Перевел Н. Гребнев

ТЕНЬ ГОРЫ

 
Он был горой. Ты – тень его. Ну что ж,
Быть тенью при горе не просто тоже.
Но все равно – пусть трудно ты живешь,
Ты тень горы и без горы не можешь.
 
 
Да, нелегко призвание твое —
Служить горе всю жизнь, не уставая.
Он был горой. Ты – тенью от нее.
Но у большой горы и тень большая.
 

Перевел Н. Коржавин

СОЛОВЬИ

Михаилу Дудину

 
Ты помнишь весной Фирюзу и ее соловьев,
Что пели весь вечер уверенно, самозабвенно,
Как пели Хафизу когда-то за далью веков?
Мы слушали их, и сливались для нас постепенно
 
 
Грядущее с прошлым. Дождь хлынул на землю потом
И мир освежил, как сердца соловьиное пенье.
Кто выдумал глупо, что стала та песня старьем?
Она, как и дождь и рассвет, не подвластна старенью.
 
 
Не могут вовек устареть ни слова о любви,
Ни то, как на склоне спокойно кизил созревает.
Ни речка, под солнцем несущая воды свои,
Ни море, которое только живущим бывает.
 
 
Ты помнишь весной Фирюзу и ее соловьев,
Что пели и пели, сливаясь с дыханием ночи,
Как в древние годы? В их пении – голос веков
И голос всей жизни: «Земля, я люблю тебя очень!»
 

Перевел Н. Коржавин

СИМОНУ ЧИКОВАНИ

 
Шить привелось мне без родной земли,
Я видел лишь во сне Эльбруса купол белый,
Шла тень орла по куполу вдали,
И я следил за ней душою онемелой.
 
 
Я знал тоску. Мне снился мой Кавказ,
Чегемский водопад и влажный гул Дарьяла.
И годы шли мои, как медленный рассказ
О том, чего в пути недоставало.
 
 
Я раскрывал твой том и не смежал ресниц,
И друга верного я локтем чуял локоть.
Перед душой моей вставали со страниц
Кавказские хребты, летел орлиный клекот.
 
 
Я раскрывал твой том, и прибавлялось сил.
Я видел наяву все, что хранил в помине.
На склонах скал багровый зрел кизил,
И солнечный рассвет струился по долине.
 
 
Ронял листву засохшую орех,
Тень от платана поднималась косо,
Форель плескалась, словно детский смех,
В потоке у подножия утеса.
 
 
Я раскрывал твой том от родины вдали,
Приобретала смысл иной земля чужая:
Как будто мы с тобой под облаками шли,
Нагорным снегом губы освежая.
 
 
Как будто я лежал в тени горы крутой
И Ушбой любовался в светлой рани.
Там пир шумел, и добрым тамадой
Тем пиром правил друг мой Чиковани.
 
 
Я раскрывал твой том и на крылах парил
Поэзии, исполненной привета.
За милый мир тебя благодарил
И дожидался своего рассвета.
 
 
…Об этом вспомнил я сейчас, взойдя
Уступами на перевал Крестовый.
Увидел наш Кавказ под струями дождя,
Блеснувший в душу мне своей красою новой.
 
 
Ты братство пел, лелеял дружбу ты.
Средь мастеров как мастер ты в почете.
Твои стихи – орлами с высоты.
Твои орлы всегда, мой друг, в полете.
 
 
Издревле люди любят мастеров —
Гранильщиков камней и ювелиров слова.
С крутых высот Кавказа я готов
Петь мастерство души высокой снова.
 
 
Стихом своим ты делаешь Кавказ.
Его вершины выше и прекрасней.
Гора к горе – их не охватит глаз,
И солнце жизни над хребтом не гаснет.
 
 
Мой путь с твоим нерасторжимо слит.
Арагви Тереку не посылает вызов.
Пусть эта песня ласточкой летит
И вьет гнездо у твоего карниза.
 

Перевел М. Дудин

АЛИМУ КЕШОКОВУ

 
Я помню Перекоп в кроваво-алом,
Продымленном лохматом башлыке.
Свистели пули над Турецким валом,
Шли, завывая, «юнкерсы» в пике.
 
 
Бойцы, что ночью кашу уминали,
В рукав курили, разговор вели,
С утра весь день дрались, и умирали,
И воскресали на клочке земли.
 
 
Мы были среди них на той полоске,
Обороняя огненный редут.
Как барабанный звук, сухой и жесткий,
Я слышу отголоски тех минут.
 
 
Дышала рота горячо и тяжко,
И ты, земляк мой, не погиб едва:
Упала, пулей сбитая, фуражка,
И чудом уцелела голова.
 
 
Суровых лет мне подсказала проза.
Что твой характер, недругам на страх.
Как будто бы рукой каменотеса
Был из утеса высечен в горах.
 
 
И только так, и только в этом дело,
В бою, в стихах, в сердечной маете —
Нам надо жить открыто, чисто, смело.
Как там, на перекопской высоте.
 
 
Мы проживем ли мало или много.
Но, не сойдя до ложной простоты,
Останемся до смертного порога
Достойными хранимой высоты.
 
 
Мы хлеб, и соль, и табака затяжку
Всегда с тобой разделим, как в бою.
Я вижу пулей сбитую фуражку,
Благословляя голову твою.
 

Перевел Я. Козловский

* * *

 
Смотрит с неба луна. Льет на скалы свой свет.
Ищет, где бы поспать, не помявши бока.
Льет свой свет на снега она столько же лет,
Сколько лет здесь лежат и не тают снега.
 
 
И детьми мы следили за ней. А луна
Так же точно плыла за окошком ночным,
И казалось, войдет к нам и скажет она:
– Завтра будем играть мы. А нынче поспим!..
 

Перевел Н. Коржавин

* * *

 
К то-то песню ту же самую
Напевает в тишине,
Что и мне когда-то мамою
Пелась в горской стороне.
 
 
Дождь ли, полночь ли метельная,
Звезды ль на небе видны.
Льется песня колыбельная,
Как извечный свет луны.
 

Перевел Я. Козловский

* * *

 
Льет дождик, и капли стучат по стеклу.
Приснилось мне детство: в горах на рассвете
Под елью столетней, прижавшись к стволу,
Укрылся мальчишка в дырявом бешмете.
 
 
Стекают потоки с зеленых высот.
Мне видится детство, я прячусь под елью.
Смеюсь я и плачу, а дождик идет,
И мокнут снега в Безенгийском ущелье.
 

Перевел Н. Гребнев

* * *

 
Я вижу, мама, день весенний.
Ты молода еще, я мал.
Уткнув лицо в твои колени,
Я слушал песню и дремал.
 
 
Ты, не откладывая дела,
Под мерный гул веретена
Про медвежат мне песню пела,
И уносила их волна.
 
 
Как искры на спине форели
В прозрачном озере весной,
Слова искрились, и горели,
И пахли ягодой лесной.
 
 
Ты пела звонко, пела тонко,
Тебя чужая жгла беда
Так, словно твоего ребенка,
Как маленького медвежонка.
Уносит полая вода.
 
 
И нынче, как тогда, в то утро,
Спой песенку про медвежат,—
Пусть нам покажется, как будто
Сидим мы тридцать лет назад,
 
 
Что нет у глаз морщин суровых
И где-то старость далеко,
Что у меня на сердце снова
Светло, как в детстве, и легко.
 

Перевел Н. Гребнев

ПАМЯТИ МАТЕРИ

1

 
«Коль у тебя есть мать, в себе ты носишь свет»,—
Не зря так говорят. Теперь я это знаю.
Тот свет в моей душе горел так много лет,
Что я привык и жил, его не замечая.
 
 
Но мама умерла. И свет, что мне светил,
Перед зарей погас. Конец. Вопрос решился.
И для меня в ту ночь рассвет не наступил,
И я его не ждал: я матери лишился.
 

2

 
Я помню: в детском сне я плакал, – снилось мне.
Что мама умерла, что я один остался.
Мне снился этот сон не раз и на войне,
И я тогда в слезах в землянке просыпался.
 
 
И весточку домой спешил скорей послать.
Боясь поверить в сон, надеясь, но несмело.
А нынче наяву похоронил я мать.
И дерево, в душе расцветшее, сгорело.
 

3

 
Когда мне, как другим, грозила смерть в бою,
Вдруг мать я вспоминал, и было легче все же,
Я знал: она потом оплачет смерть мою
И позабыть меня уже вовек не сможет.
 
 
И становился я от этого храбрей.
Шел в бой и презирал смертельную угрозу.
Нам силу придают и слезы матерей,—
Не только их слова, но даже слезы. Слезы.
 

4

 
А матери всех тех, кто раньше их терял,
Не хуже, чем моя, хоть их спокойны лица.
Снег горести на них, тот снег, что нынче стал
На голову мою уверенно ложиться.
 
 
О, руки матерей! С сегодняшнего дня
Я понял до конца, я знаю вашу силу.
О, все, кто матерей лишился до меня!
Я стал таким, как вы, и буду до могилы.
 
 
О, все, кто матерей лишился! Я сейчас
Всю вашу боль постиг. Отныне вашим стану.
Да, матери за жизнь нас ранят только раз,
Теперь и у меня в душе такая рана.
 

5

 
Все горы одолев, взвидя на перевал.
Являлся я к тебе. Ты сразу разводила
Огонь. И грелся я. И холод забывал.
Хотя луна в окно еще сквозь снег светила.
 
 
Но разделили нас такие горы льда,
Что их не одолеть, хоть век стремись упрямо.
И не приду к тебе я больше никогда.
Я не смогу к тебе прийти. Ты слышишь, мама!
 

6

 
Теперь я лишь во сне услышу голос твой.
Он очень далеко, совсем заглохли звуки.
И только лишь во сне увижусь я с тобой,
Увижу лишь во сне твои глаза и руки.
 
 
Руками лишь добро всю жизнь творила ты.
Глаза! – что может быть тех глаз теплей и ближе
Поток жестокий снес меж нами все мосты.
Я, мама, лишь во сне теперь тебя увижу.
 

7

 
Росли мы без отца. Последнее всегда
Ты отдавала нам. Сама недоедала.
Но все жив черный день душой была чиста,
И копоть горьких бед в тебе не оседала.
 
 
И ты не за себя страдала в горький час
Изгнанья – за меня тревожилась все время.
Когда болел, всю ночь ты не смыкала глаз.
Была ко всем добра, как у себя в Чегеме.
 

8

 
В изгнании, устав, к тебе я приходил
И головой к груди, как в детстве, прижимался.
И исчезало все, чем я измучен был,
И сам себе опять я мальчиком казался.
 
 
Казалось – вижу вновь любимой речки бег
И вообще вокруг земля родная наша,
Где медленно, как встарь, идет чегемский снег,
Где выйдешь – и в лицо дохнут ветра Кёк-Таша.
 

9

 
И сам не молод я. Но все любил сидеть
С тобой, как в детстве, лоб уткнув в твои колени.
Сидеть, закрыв глаза, не думать, не глядеть,
И ощущать себя ребенком в те мгновенья,
 
 
И радоваться так, как будто с детворой
Я только что поймал случайно птицу-чудо…
Мне больше никогда так не сидеть с тобой,
И больше никогда ребенком я не буду!..
 

10

 
Похоронили мать в сентябрьский ясный день.
Он очень ясен был, как радость, как начало.
Белели гребни гор, но мне казалось – тень.
Тень черная, как ночь, на горы набежала.
 
 
О, этот день в горах! Он чистотой слепил,
Он счастье обещал и не вязался с грустью,
Он чист был, как она всю жизнь. Таким он был.
Как помыслы ее, молитвы, сердце, чувства.
 

11

 
В земле теперь ты. Всё. Пришла впервые ночь,
Ночь без тебя. К тебе и ночь прийти не может.
Ты перешла за грань, ушла из жизни прочь.
Тебя ни дождь, ни снег теперь не потревожат.
 
 
А все как при тебе: деревьев желтизна,
Ветра с реки Черек поют – им горя мало.
На твой могильный холм льет ровный свет луна.
Она твое лицо недавно освещала.
 

12

 
Но, если трудно мне, иду в твой дом опять,
Утешиться хочу. Но вижу стул – и только.
И словно видом всем он хочет мне сказать:
– Ты ищешь мать? Ищи. Искать ты будешь долго.
 
 
Ищи! И я ищу. Нет смысла, но ищу.
Ведь можешь только ты помочь в моей печали.
Мне трудно без тебя, зову тебя, кричу.
Но даже эхо мне теперь не отвечает.
 

13

 
«Не плачь. Мужчиной будь! – ты говорила так
Мне в тягостные дни. – Терпи. Нельзя иначе».
И я терпел. Но тут не выдержал, размяк.
Как мальчик, я стою на кладбище и плачу.
 
 
Я плачу, мама. Да. Прости! Я в первый раз
Ослушался тебя сегодня у могилы:
За все года лишь раз сегодня, в скорбный час,
Я плачу. Ты прости – сдержаться нету силы!
 

14

 
«Сынок, не плачь по мне. Подумай. Я ушла,
Увидев, что ты жив, что дружишь с целым светом,—
Смерть раньше, чем тебя, меня к себе взяла.
Но ведь ее сама просила я об этом.
 
 
Об этом я сама молилась. И не раз. Что бунтовать?
Зима всегда сменяет осень.
Не верь, что жизни свет в душе твоей погас.
Живи. Будь тверд и мудр. Сын! Мать об этом просит.
 

15

 
Ты без меня живи, как жил до этих пор,
Будь справедлив, чтоб все друзья тебя любили.
А если на, себя ты навлечешь позор.
Твоя седая мать заплачет и в могиле.
 
 
Будь зорким, мой сынок. Ведь жить подчас трудней,
Чем умереть. О том и спорить глупо даже.
На страже я была, хранила честь детей.
Пусть мой могильный холм теперь стоит на страже».
 

16

 
Ты мне была судьей в дни счастья, в дни беды —
Во всем, что я любил, чего хотел добиться.
И первою всегда догадывалась ты
О том, что мне грозит опасность оступиться.
 
 
Хочу я, чтоб твоя святая доброта
Всегда жила во мне. Хочу я всей душою,
Чтобы твоя во мне осталась чистота.
И в том теперь клянусь здесь, над могилой стоя.
 

17

 
Мать умерла моя, уверенная в том.
Что все ж не навсегда мы расстаемся с нею.
«Не плачь, сынок, пойми – мы встретимся потом!»
Звучит в моих ушах все тише, все слабее.
 
 
Но все сильней в душе моя слепая боль,
На горы посмотрел я в тягостной печали.
«Мать больше никогда не встретится с тобой.
Ты знаешь это сам!» – они в ответ сказали.
 

18

 
Теперь пришлось и мне то горе испытать,—
Я знаю, с ним вовек не разойдутся люди.
«А разве ты один вот так теряешь мать?
А разве не всегда так было, есть и будет?»
 
 
Так скажете вы. Что ж, я понимаю вас.
Вы правы. Это так. Но все ж я с этим спорю:
Смерть матери ко всем приходит первый раз,
Для каждого она – невиданное горе.
 

19

 
«Ты людям будь всегда товарищем, сынок,—
Ведь в нашей жизни смысл не что-нибудь, а люди.
И если спутник твой упал и занемог,
Ты не бросай его, подумав: „Трудно будет!“»
 
 
Так говорила ты до смерти за два дня
И так жила всегда, хоть это трудно было.
Да будет твой завет законом для меня!
Ты слышишь? В том клянусь я у твоей могилы.
 

20

 
В моих стихах тепло от молока того,
Которым ты меня в младенчестве вскормила,
В нем – красота лица родного твоего,
И доброта твоя, и мягкость, – может, сила.
 
 
И я, как ты, умру. Но в жизни доброта
Останется – она для нас всего дороже.
И пусть мои стихи исчезнут навсегда,
Но не исчезнет жизнь и человечность тоже!..
 

21

 
О люди! Все, кому не отказал в тепле,
Кому полезен был – пусть даже и не прямо,
Кому не больше пусть, чем капля на стекле,
Но радость я принес, – благодарите маму.
 
 
Все те, с кем в жизни я сердечным, добрым был,—
За все мое добро благодарите маму.
Все те, кому в пути хоть раз я пособил,—
За все мое добро благодарите маму.
 
 
Все, кто листал не зря страницы книг моих,—
За все мое добро благодарите маму.
Все те, кого хоть раз сумел согреть мой стих,—
За все мое добро благодарите маму.
 

Перевел Н. Коржавин

СТИХИ, СКАЗАННЫЕ ЗИМНИМ ВЕЧЕРОМ

1

 
Опять пришла зима, и улица бела.
Ты разожги огонь, как мама разжигала.
Прошли мы трудный путь, где за скалой скала,
Где вихрь, и крутизна, и грозный гул обвала.
 
 
Нельзя не говорить об этом – ты права.
И нам досталось то, что многим-многим людям.
Чтоб не погас огонь, подкладывай дрова.
Воспоминания в душе гасить не будем.
 
 
Вновь посмотреть хочу, как в прежние года,
Я на твое лицо, что ярко раскраснелось
От пламени… Так шли года, так шли всегда
И скрылись за грядой, что ныне в снег оделась.
 
 
Следы их на твоем лице, среди зимы,
При свете пламени я вижу… «Скоро ль пламя
На родине зажжем?» – так спрашивали мы
На дальней той земле, за снежными полями.
 

2

 
На руки смуглые твои, в глубины глаз
При свете пламени смотрю. О них писала
Моя рука не раз, но грустно мне сейчас.
Что плохо я писал о них – и мало, мало!
 
 
Всегда в твоих глазах на дальней той земле
Мне виделся Кавказ. И даже в день унылый.
Когда шумел буран в сырой, туманной мгле,
Я в красоте твоей искал источник силы.
 
 
О, женщин красота, всегда ты нам нужна!
Ты мне свое тепло и в ту дарила пору,
Когда морозом жгла меня моя весна,
Но я, с судьбой борясь, в тебе нашел опору.
 
 
Опять в горах мороз. Опять красива ты.
Хоть голову твою запорошили годы
Снегами. Но твоей слабее красоты
Заботы новые и прежние невзгоды.
 

3

 
На своего отца похожа ты. Всегда,
Во всем он горцем был, сродни родным вершинам.
Хоть часто горькою была его еда.
Он честью дорожил, как надлежит мужчинам.
 
 
Был каждый волосок его усов как меч!
Не знал он трусости и не боялся мести.
Для торжества добра он мог бы дом свой сжечь
И броситься в огонь во имя горской чести!
 
 
Отправился на фронт с седою головой,
Смотрел в лицо войны суровой силой взгляда.
Он шел, как некогда в горах сквозь снежный вой,
По окровавленным кварталам Ленинграда.
 
 
Отваге, верности он клятву дал свою,
И жизни собственной была сильней присяга.
Седого горца жизнь оборвалась в бою,
С горящим городом слилась его отвага.
 

4

 
Бесстрашно умер он: ведь он бесстрашно жил.
Таким не суждено окончить жизнь в постели.
За родину свою он голову сложил,
Тебя же унесли жестокие метели.
 
 
Ты помнишь, девочка, морозы февраля.
Степные дальние просторы Казахстана,
Тоску изгнания и снежные поля?
Как рано боль души узнала ты, как рано!
 
 
Отец лежит в снегах, путь преградив врагу.
А ты ждешь весточки, подросток, дочь солдата.
Твоя печаль – как след кровавый на снегу…
Мы грелись у огня на том снегу когда-то.
 
 
Не пропадет вовек та пролитая кровь.
И скорбь не пропадет. И в этом есть отрада.
Пусть правда ранена – она воспрянет вновь…
За горький мой рассказ меня винить не надо!
 

5

 
В черкеске белой снят отец твой на стене.
Он строен и высок, при нем кинжал старинный.
Ему усов уже не покрутить, но мне
Он будто говорит: «Кулиев, будь мужчиной!»
 
 
Мне кажется: вот-вот он выбежит на круг,
Запляшет, как плясал на свадьбах в дни веселья.
А видно, что плясал он лихо! Сотни рук
Ему стучали в лад, и пели с ним ущелья!
 
 
Я верю: брал легко он трудный перевал.
Бросался он в огонь, в бушующую воду.
Я верю: он с врагом как нужно воевал
За правду, за людей, за честную свободу.
 
 
Твой сын – наш сын – похож на твоего отца.
Ничто не может зря пропасть, ничто не может!
Та пуля, что летит в бойца, – пронзит бойца…
Прости, что мой рассказ былую боль тревожит.
 

6

 
Опять пришла зима. Опять бело кругом.
Ты разожги огонь, как мама разжигала.
Воспоминания пришли, как гости, в дом,
Так пусть у очага погреются сначала.
 
 
При свете пламени я вижу: возле рта
Морщинки у тебя. А провели их годы
И за холмы ушли. К чему им быстрота?
Но время – как река, они одной породы!
 
 
Вновь на лицо твое, как в той степной дали,
При свете пламени смотрю. Зима блистает.
Как на деревья снег, легли года, легли
На волосы твои. И этот снег не тает.
 
 
В том доме, где с тобой о прошлом говорю,
Где некогда очаг затоптан был сурово,
На волосы твои, на руки я смотрю
При свете пламени, что засияло снова…
 

Перевел С. Липкин

ПЕРЕВАЛ

Поэма

Памяти Дмитрия Бычкова

1

 
На перевале буря бьет. В провалы
Сползает снег обвалом с темных скал.
Кто сосчитает путников бывалых.
Чьи кости стер в провалах перевал!
 
 
Столетний лед. Ни тропки, ни дороги.
Короткая дорога – далека,
Так далека, что показалась многим
В последний миг длиннее, чем века.
 
 
Над ними ветер захлебнулся воем
И над провалом пропасти утих.
Глубокий снег им вечным стал покоем,
И поседели матери у них.
 
 
В ауле у подножья перевала,
Спасенья ожидая от врача,
В смертельных муках женщина рожала,
В постели жесткой плача и крича.
 
 
Крик о спасенье, смятый бури гулом,
Под снежными обвалами пропал.
Как вечность, меж больницей и аулом
Поднялся неприступный перевал.
 
 
Свистит буран, и снегом бьет над бездной,
И грохотом отбрасывает крик.
И не пробраться по тропе объездной.
Есть только путь сквозь бурю, напрямик.
 
 
Но конь от бури повернет обратно,
Не пролетит сквозь бурю вертолет.
Там гул лавин повторен многократно.
Там снег клубится, превращаясь в лед.
 
 
Там голый камень с острым снегом смешан.
Там с ветром перемешан снегопад.
Туда добраться может только пеший.
Вслепую пробираясь, наугад.
 

2

 
И там, в ауле, на границе смерти,
Два сердца догорают, как свеча.
«Он человек, и он дойдет, поверьте»,—
И молча дожидаются врача.
 
 
Там ждут врача, и там глядят с надеждой
В седой туман, нависший над горой.
Кто проскользнет под буркой бури снежной.
Через разгул метели гулевой?
 
 
Там ждут врача. И провод телефона
Дрожмя дрожит, натягиваясь весь,
Трещоткой оглушительного звона
Подчеркивая горестную весть.
 
 
Там ждут врача. На телефон с укором
Глядят, как на ненужный реквизит.
А снег валит и ледяные горы
На каменные горы громоздит.
 
 
А снег валит, клубится у порога,
И каждая секунда дорога.
И на аул спускается тревога
Тяжелая, как горные снега.
 

3

 
И вот Азрет сбирается в дорогу.
Душа его тревогою горит.
– Не будь мальчишкой, подожди немного,—
Азрету старший фельдшер говорит.—
 
 
Метет буран. Хоть вылези из кожи,
Не одолеешь ночью высоты,
И никому помочь уже не сможешь.
Когда погибнешь под обвалом ты.
 
 
– О нет, Омар, я все ж пойду!
Иначе Как посмотрю я завтра на рассвет?
Я горец по рождению, и, значит,
Мне в малодушье оправданья нет.
 
 
Ведь мой отец на Ленинградском фронте
О том не думал в свой последний час,
Что упадет в бою однажды в землю мертвым,
А выполнял своей земли приказ.
 
 
И я пойду! Иначе я гордиться
Не вправе буду именем отца.
Героя сыну трусить не годится.
Уж лучше в пропасть – честно, до конца.
 
 
Пускай уж лучше ледяные камни —
Не тяжесть страха – давят сердце мне.
Судьбой своей я вечно буду равным
С отцом своим на милой стороне.
 

4

 
– Иди, Азрет! – сказала мать Азрету.—
Будь как отец. – А на своем веку
Мать сто мостов прошла по белу свету,
Решимости не обронив в реку.
 
 
Она могла увидеть сына мертвым.
Но трусом видеть сына не могла.
О женщины, вы в нас вселяли твердость,
В наш трудный век она не подвела.
 
 
И мать Азрета в этот вьюжный вечер
Накинула чернее ночи шаль,
И вместе с шалью ей легла на плечи
Тяжелым камнем новая печаль.
 
 
– Иди, Азрет! – Но смутную тревогу
Не выдало спокойное лицо.
И сын ушел в последнюю дорогу,
И буря снегом замела крыльцо.
 
 
– Иди, Азрет! – И сын ушел из дома,
Как уходил отец в последний раз.
А мать смотрела на очаг знакомый,
В тревоге смутной не смыкая глаз.
 

5

 
О матери и жены, – видно, чище
Нет наших душ, что вырастили вы.
Что наша жизнь без мужества? Кладбище.
Сад без плодов. Деревья без листвы.
 
 
За нами сыновья идут по следу
Сквозь бурю века, не жалея сил.
Без гибели храбрейших нет победы,
Нет жизни без заснеженных могил.
 
 
Простите нас за то, что в стынь и слякоть,
Встречая смерть от пули и клинка.
Мы вас в тревоге заставляем плакать.
А жизнь идет. Дорога далека.
 
 
Валится снег. Густой туман клубится.
Заводит ледяную карусель.
Ущелье воет раненой волчицей.
Ломает крылья белая метель.
 
 
Свистит метель над снежным перевалом.
Сплошная тьма – ни тропок, ни дорог,
О, сколько, буря, путников бывалых
Над пропастью ты сваливала с ног!
 
 
Азрет идет. Бураном лед обколот,
И рваные осклизли острия.
Попеременно то огонь, то холод
По телу пробегают, как струя.
 
 
Идет Азрет, как ходят в штыковую,
По осыпи сползающей, на склон.
А буря бьет в упор, напропалую,
Орудиями с четырех сторон.
 
 
Язык обвала слизывает тропы,
И режет снегом ветер боковой.
Уступы неприступны, как окопы.
Здесь, может быть, трудней, чем в штыковой.
 
 
Здесь каждый шаг – как под смертельным дулом.
Как под прицелом темной пустоты.
Обвалом снежным камни повернуло,
Они ползут, как танки, с высоты.
 
 
Идет Азрет. Ползет. Как ледорубом,
Цепляется руками за скалу.
В отчаянье прикусывает губы
И вновь сползает в ледяную мглу.
 
 
И снова вверх. И кажется, что прорван
Сегодня ад и выпущен на свет,
И снег валит, клубится снега прорва.
Грохочет тьма. Вперед дороги нет.
 
 
Ни огонька. И темнота как тина.
Слабеет в напряжении рука.
«Назад!» – грохочет снежная лавина.
«Иди, сынок! – звучит издалека. —
 
 
Я голову дыханьем отогрею,
Я поцелуем лед сниму с бровей,
К груди своей прижму тебя. Скорее,
Смелее поднимайся, не робей!
 
 
Не бойся только. Сердце мое рядом,
С тобой сейчас. И, видишь, впереди
Твоя дорога материнским взглядом
Освещена над пропастью. Иди!»
 
 
Азрет встает. Идет вперед. И снова
Нащупывает выступы нога.
А мать сидит и смотрит на багровый
Огонь мерцающего очага.
 
 
«Не дай, аллах, погибнуть сердцу сына,
Как я не дам погаснуть очагу».
Ревет буран. Туман клубится синий.
Качается вселенная в снегу.
 
 
Подбрасывает мать в огонь поленья,
И веселей огонь запировал.
Ползет Азрет по каменным ступеням,
По осыпи скользя, на перевал.
 

6

 
Сжимаясь, пальцы на ветру немеют,
Тяжелым снегом застилает взгляд.
Дышать труднее. Губы леденеют,
И ноги, непослушные, скользят.
 
 
Ни дерева, ни камня. Мир закован.
Куда ни ткнись – свистящий снег и лед.
Азрет на миг позабывает, кто он.
Где он, куда сейчас идет.
 
 
«Иди назад!» – наотмашь хлещет ветер,
Пронзительною злостью обуян.
И кажется, что все пути на свете
И все дороги схоронил буран.
 

7

 
Идет Азрет у пропасти по краю
И слышит строгий голос за спиной:
«Иди! Не бойся, я с тобою. Знаю,
В какой ты путь отправился, сынок.
 
 
Иди, сынок! Не бойся. В мире вечен
Лишь только подвиг. Смерть у нас одна.
Она сама определяет встречу,
А я-то знаю, как она трудна.
 
 
Я молодым погиб в бою как воин,
За нашу землю, жизнью верный ей,
И я, сынок, сейчас тобой доволен:
Ты Человеком стал среди людей.
 
 
А если б ты остался дома, рабской
Душою струсил и не вышел в бой,
Наверно б, я в своей могиле братской
Заплакал от позора, как живой.
 
 
Тоскуя по тебе, я брал на руки
Чужих детей. Томился без конца:
Перед атакой и в предсмертной муке
Мне не хватало твоего лица.
 
 
Ты стал мужчиной, мальчик мой. И очень
Трудна твоя дорога. Продержись
Еще немного. Сделай все, что можешь,
Но сохрани свою сегодня жизнь.
 
 
Иначе мать от горьких слез ослепнет
И навсегда останется одна,
С туманным взглядом холоднее пепла
И сединой белее полотна.
 
 
Она меня оплакивала долго
И так же будет плакать о тебе.
Будь тверд, мой мальчик. Нету выше долга
Взбираться вверх, наперекор судьбе.
 
 
Мы никогда с тобой не расставались.
Сегодня твой черед идти на бой,
Я не хочу, чтоб матери остались
Лишь наши фотографии с тобой.
 
 
Как будет плакать мать! Взбирайся кверху.
Слез было много, будут – впереди.
Без подвига все в мире, на поверку,
Засохнет, словно дерево. Иди!
 
 
Смелей, сынок! Не отступай ни шагу,
Храбрейший только чувствует на вкус
Прекрасную высокую отвагу.
Гнилой крапивой умирает трус.
 
 
У храброго одна дорога – кверху,
У храброго – к бессмертию ключи.
Он умирает так, как пересверки
Слепящей светом молнии в ночи.
 
 
На дне морском не спрячешься от смерти.
Везде найдет, на плечи взвалит груз.
В глаза заглянет, четкий круг очертит.
И вечной жизни не добьется трус.
 
 
Я впереди. Иди за мною следом.
Взбирайся вверх, срываясь и скользя.
Вершины часто заметает снегом,
Но отступать пред высотой нельзя.
 
 
Я вижу все. И я сегодня знаю:
Ты Человеком стал среди людей.
Я за людей погиб. Благословляю
Тебя на подвиг и на жизнь. Смелей!
 
 
В глаза тебя целую, открывая
Твои глаза, отогревая лед.
Горжусь тобой, но рана штыковая
Мне это громко крикнуть не дает».
 
 
Азрет встает. Его не сокрушила
Ни ночь, ни вьюга. Храбростью храним,
Он лезет вверх. Бураном бьет вершина.
И весь аул взбирается за ним.
 

8

 
Обрывы слева и обвалы справа.
Седые глыбы ледяной брони.
Буран – на седловине перевала.
По сторонам – аульские огни.
 
 
На перевале – ураганом косит.
Вслепую, спотыкаясь, наугад
Идет Азрет, как в штыковой, проносит
Живую душу через этот ад.
 
 
Без боя здесь не сделаешь ни шагу.
Но сердце устремляется вперед.
Не эта ли решимость и отвага
Нас по дорогам космоса ведет?!
 
 
И ночь в пути, как двадцать лет в дороге,—
Так измотал Азрета перевал.
Азрет добрался и на том пороге,
Где смерть стояла, задыхаясь, встал.
 
 
Здесь буря не рвалась и не кололась.
И в тихом ветре он услышать смог:
«Спасибо, милый!..» – материнский голос.
И вздох отца: «Ты молодец, сынок!..»
 

9

 
Был первый крик спасенной жизни громок.
И солнце засияло впереди.
И словно улыбнулся тут ребенок,
И мать прижала первенца к груди.
 
 
Чабан Адильгери рожденью сына
Был, словно жизни обновленной, рад.
И у врача прощения просила
За все тревоги молча Фатимат.
 
 
Азрет стоял, смежив устало веки,
Не ожидая никаких похвал.
Он Человеком был. И Человека
Высокий долг повел на перевал.
 
 
В честь сердца человечного Азрета
И мальчика Азретом нарекли,
Чтоб людям нес запас добра и света,
Достойного своей родной земли.
 
 
Живи, Азрет! И помни об Азрете.
Как он, не бойся холода и тьмы,
Чрез пропасти, опасности, сквозь ветер
Иди – и будь счастливее, чем мы.
 
 
Две жизни ликовали. Жизни ради
Не зря Азрет собою рисковал.
…Смерть повернулась за порогом, сзади,
И медленно ушла на перевал.
 

10

 
К полудню распогодилось. И взору
Открылся мир сверкавших солнцем гор.
И радость сердца поднималась в гору,
В блистающий заснеженный простор.
 
 
Был счастлив мир. И было столько света,
Голубизны чистейшей чистоты.
Как будто праздник, запоздавший где-то,
В аулы опускался с высоты.
 
 
Новорожденный улыбался свету.
От Фатимат струился тихий свет.
Опасность миновала. Смерти нету.
В обратный путь отправился Азрет.
 
 
Он поднялся к вершине перевала.
Снег под ногой подался, застонал,
Лавина по камням загрохотала.
И кинулась, и начался обвал.
 
 
Он в сторону метнулся от удара.
Лавина повернула напролом.
И он упал, как падает чинара,
Под корень срубленная топором.
 
 
Захлебываясь отзвуками гула,
Срывая камни, прыгая, скользя.
Его лавина в пропасть потянула,
Вцепилась в ноги. Вырваться нельзя.
 
 
Смерть снова встала на твоей дороге.
Догнала. Забирает. Заберет.
Азрет… Азрет… Тебя не держат ноги,
Стал очень скользким под ногами лед.
 
 
«Смерть!» – голосит летящая лавина.
«Смерть!» повторяют скалы и холмы.
Азрет… Азрет! Ты падаешь в теснину,
И больше нет ни лета, ни зимы.
 
 
Живое сердце милый мир покинет.
Над пропастью затихнет крутоверть.
И ты свое позабываешь имя.
И сердце останавливает смерть.
 
 
Но слышишь ты в последнее мгновенье,
На зыбкой грани смертного конца.
Стон тяжкий матери и сожаленье
Последнее, горчайшее, отца.
 
 
Конец всему, что мило и не мило,
Ни страха, ни печали, ни утрат.
У каждого из нас души светило
Своим путем уходит на закат.
 

11

 
Шаль черная на весь аул надета.
На улице аула – ни души.
Оплакивали женщины Азрета
И причитали в горестной тиши:
 
 
Зачем ты смерти покорился рано?
Зачем пошел на ледяной откос?
И матери зачем нанес ты рану?
Зачем ты горе матери принес?
 
 
Зачем в дому последние подпорки
Ты гибелью своею подрубил? —
Мать слушала, потом сказала горько:
Он правильно, мой мальчик, поступил.
 
 
И, как бы в одобрение, снаружи,
Сквозь причитаний горестную тишь,
Израненной душою голос мужа
Услышала: «Ты верно говоришь.
 
 
Я плачу рядом. Боль невыносима.
От слез и боли светлый день ослеп.
Меня оплакав, провожаешь сына,
Единственного. Горек вдовий хлеб.
 
 
Прости меня, как должно и как нужно,
Жена моя, за снег твоих седин.
Платить за жизнь ценою малодушья
Я не умел. Оно – не для мужчин.
 
 
Как волосы твои сегодня седы…
Дай голову. Прижмись к груди, жена!
Мы поровну с тобой делили беды.
Теперь же будешь бедовать одна.
 
 
Не превращал я равнодушье в бога,
Как жалкий трус, оставшийся в живых.
Наш сын погиб. Он шел моей дорогой
И жизнь свою отдал за жизнь других.
 
 
А трус живет. Живот растит во благе,
Для ближних не теряя волоска.
Он променял сладчайший вкус отваги
На жирный запах жирного куска.
 
 
Трус – в жизни мертв. Мы – в смерти воскресаем.
Честь человека подвигом храним.
Для трусов жизнь закрыта караваем,
И хлеб отваги недоступен им».
 

12

 
Мать чуткою душою услыхала
Сквозь голос слез, затерянный в снегу,
Сыновий голос: «Мама, с перевала
Я не вернусь к родному очагу.
 
 
Мне не подняться больше, не добраться.
Не дотянуться через лед и снег,
К твоей щеке щекою не прижаться.
Не улыбнуться солнышку во сне.
 
 
Прости меня! Я не искал погибель.
Я очень виноват перед тобой,
Что слишком поздно смерть свою увидел.
У смерти не отпросишься домой.
 
 
Прости меня! Но в той дороге поздней
Я радость принести тебе хотел.
Горят дрова и не дают замерзнуть
Зимою людям, – так и я горел.
 
 
Судьба людей мою судьбу просила
Через буран идти на перевал.
Чтоб тяжесть равнодушья не давила,
Я сам на плечи тяжесть смерти взял.
 
 
Ритм чистый моего сердцебиенья
Тяжелый снег остановил навек,
Как снег нагорный, чистые стремленья
Моей души засыпал горный снег.
 
 
Прости меня! Мне оправдаться нечем.
У радости и горя свой союз.
Груз смерти я взвалил себе на плечи.
И на вершину поднял этот груз».
 

Перевел М. Дудин