Текст книги "Раненый камень"

Автор книги: Кайсын Кулиев

ОБВАЛ

 
Дождь по ущельям бушевал,—
Казалось, вдоль теснины
Он промочил громады скал
До самой сердцевины.
 
 
Сорвавшись с черных облаков.
Висел он над горами,
Подобно тысяче орлов
С шуршащими крылами.
 
 
Гремел, шумел он, завывал
Ста тысячами глоток.
Хлестал Черекский перевал
Ста тысячами плеток.
 
 
Он гнал камней тяжелый вал
По горному отрогу.
Сбивал со склонов глыбы скал,
Перерезал дорогу.
 
 
В краю, лежащем между скал,
Бывало так от века:
Весенний дождь рождал обвал,
На горе человека,
 
 
В ущельях свадьбы запирал
И пастухов со стадом,
Дороги он перерезал
Коням и конокрадам.
 
 
И все ж бедняк благословлял
Беды своей свирепость:
Обвал порою превращал
Селенье горца в крепость.
 

Перевел Н. Гребнев

ГРОМ

 
Две горы ли, две скалы ли
Бьются лбами в этот час.
Или вдруг с горы пустили
Вниз по крышам тарантас?
 
 
Первый гром грозы весенней
Прокатился за горой,
Как полки перед сраженьем,
Скалы выровняли строй.
 
 
Старикам в грозе весенней
Видится огонь и дым.
Грохотом былых сражений
Вешний гром приходит к ним,
 
 
Им мерещатся дороги
И тревоги прежних дней,
И дрожащие их ноги
Шпорят вороных коней.
 
 
Гром грохочет в отдаленье,
Видится мальчишкам бой.
Кажется им гром весенний
Близкой пушечной пальбой
 
 
Медленно рождая фразы,
Вдалеке грохочет гром.
Мне он кажется рассказом
О грядущем и былом.
 

Перевел Н. Гребнев

РУКИ ГОРЦА

 
Мгла над желтой чинарой,
Над осенней листвой.
Горец, труженик старый.
Покачал головой.
 
 
Сел он, седоволосый,
Чуть сощурив зрачки,
Положил он на посох
Две дрожащих руки.
 
 
Руки горца, знавали
Вы счастливей деньки.
Серый камень тесали,
Закаляли клинки.
 
 
Вы могучими были,
И не так уж давно
Вы пшеницу косили,
Ворошили зерно.
 
 
Вы и поле пахали
С незапамятных дней
И проворно седлали
Самых лучших коней.
 
 
Кровь водою смывали,
Разрывали бинты.
Голубиц обнимали
Неземной красоты.
 
 
Колыбели качали,
И ласкали детей,
И землей засыпали
Опочивших друзей.
 
 
Вы дома возводили,
Превращенные в прах,
Вы огонь разводили
В ледяных очагах.
 
 
Разгребали во вьюгу
С гор скатившийся снег,
Подвигали вы другу
Свой последний чурек.
 
 
Никогда не ленились,
Не жалели щедрот,
А теперь опустились.
Кто вас в том упрекнет?
 

Перевел Н. Гребнев

НАШИ ДОРОГИ

 
По равнинам и по скатам
Вьетесь вы издалека,
От гранита сероваты.
Желтоваты от песка.
 
 
Засыпает вас метелью
Вот уже который век.
Вы изогнуты в ущельях.
Переломаны у рек.
 
 
Где-то солнце камень старый
Накалило в летний день,
Где-то добрые чинары
Путнику бросают тень.
 
 
Утром здесь туман ложится,
Пыль клубится в час дневной,
Ночью гравий серебрится
Под серебряной луной.
 
 
Поздней осенью дороги
Листьями покрыты сплошь,
В мягких листьях тонут ноги.
Ты по золоту идешь.
 
 
На горе ли, под горою,—
Павшие сто лет назад.
Здесь под плитами герои
Безымянные лежат.
 
 
Здесь порой поют и плачут,
По дороге с двух сторон
Кто с веселой свадьбы скачет,
Кто плетется с похорон.
 
 
…Помню, по дороге старой
Из далекого села
Мать с корзинкой шла с базара,
На спине меня несла.
 
 
И от легкости корзинки
И от тяжести нужды
Матери моей слезинки
На песке прожгли следы.
 
 
По дорогам этим после
Брел я сам, пуглив и мал,
И копытцами мой ослик
По сырым камням стучал.
 
 
Пояса дорог старинных,
Где зимой, который век.
С веток падая, рябина
Красит кровью белый снег,
 
 
На своих потертых спинах
Вы укачивали нас
И на родину с чужбины
Приводили в светлый час.
 

Перевел Н. Гребнев

КЛИНОК И РОЗА

 
Где зелень пробивается сквозь камень
И на плечи ложатся облака,
Мне дорог розы красноватый пламень
И лунный блеск холодного клинка.
 
 
Родную землю просьбой беспокою,
Я говорю ей тихо: – Не забудь,
Когда умру, ты мне своей рукою
Клинок и розу положи на грудь.
 

Перевел Я. Козловский

У ОЧАГА

 
С гор возвратившийся сквозь проседь
Зимы, когда летят снега,
Любил отец мой бурку сбросить,
Потом присесть у очага.
 
 
И, цветом схожий с пастью волчьей,
Огонь то злился, то смирнел.
И на него отец мой молча,
О чем-то думая, смотрел.
 
 
О том ли думал он с тревогой,
Что снег метет, – спаси аллах,
Не разминулись бы с дорогой
Охотившиеся в горах.
 
 
Иль думал, как и все крестьяне,
Он, возвратясь под отчий кров:
Здоровы ль овцы на кутане?
Кормов ли хватит для коров?
 
 
Металось пламя и сникало,
Зардев на черной головне.
Но черных дум не возникало
В отцовской доброй голове.
 
 
Мели снега жестокой доли,
И помню, что огонь зачах.
Но вот он вновь в балкарском доме
Венчает каменный очаг.
 
 
Горит очаг. Огнем объяты
Дрова чинаровые в нем.
Сижу, как мой отец когда-то.
Задумавшись, перед огнем.
 
 
Со мной отцовские тревоги
И горы в дымчатых снегах.
Я думаю о людях многих,
О подвигах и о стихах.
 
 
И кажется: ущельем горным
Летит гнедой гривастый конь.
Не предаваясь мыслям черным.
Смотрю я молча на огонь.
 

Перевел Я. Козловский

* * *

 
Тучи клубятся, по склонам кочуя.
Белые горы, вы дороги мне.
Белое утро, проснувшись, хочу я
Белые горы видеть в окне.
 
 
Чувству сердечному я покоряюсь,
В Мекку ходивших понять не могу.
Любящий родину, я поклоняюсь
Горным вершинам в белом снегу.
 

Перевел Я. Козловский

КИНЖАЛ

 
Ты, выкованный мастерами,
Добру служил и злу служил,
За что в аулах матерями
Благословен и проклят был.
 
 
Сражал врага земли родимой,
Но и героя наповал
Рукой злодейской иль ревнивой
Ты, выхваченный, убивал.
 
 
Кружился ворон над убитым,
На весь аул рыдала мать,—
Картинам этим незабытым
Причастен ты по рукоять.
 
 
И не тебя ль, когда был молод,
Носил отец мой на ремне.
Тобой в горах мой брат заколот,
Два чувства будишь ты во мне.
 
 
Двух этих чувств пойми причину
И за нее не обессудь,—
Тебя вонзала храбрость в грудь,
А трусость всаживала в спину.
 
 
Сталь боевая обнажалась,
Холодная, была пряма,
А в ней то солнце отражалось,
То кровью запекалась тьма.
 
 
То был ты славен, то ничтожен,
В зависимости от того,
Кто вырывал тебя из ножен
И убивал тобой кого.
 
 
Порой ты беден был, но страшен
Своей чеканной простотой,
Порой насечкой был украшен
И рукоятью золотой.
 
 
Но там, где рек кипят истоки,
Тебя ковавший уповал
На то, чтоб ты, судья жестокий,
Безвинного не убивал.
 
 
Но самому тебе учесть ли,
Сколь раз в минувшие века
Неволила, защитник чести,
Тебя бесчестная рука.
 
 
Я к равнодушным не причислен,
Иную славу я стяжал.
Ты дорог мне и ненавистен,
Кавказский кованый кинжал.
 

Перевел Я. Козловский

ОСЕНЬ В НАЛЬЧИКЕ

 
Дом построен, и вымыты окна,
А каштаны в осеннем огне,
И листвы первозданная охра
Отражается в каждом окне.
 
 
Стала липа медового цвета,
Но глаза на мгновенье закрой —
Оживет в ее шелесте лето
И пчелиный клубящийся рой.
 
 
То костер ли искрится пастуший
Или рдеет кизиловый куст?
Не спеши, приглядись и послушай:
Схожа осень со зрелостью чувств.
 
 
И задумчивость леса не в силе
Даже ветер прервать до поры.
Облака в холодеющей сини
Как снега Безенгийской горы.
 
 
Журавлей улетели станицы.
Но светла и спокойна душа.
Годы давние, словно страницы,
Перелистываю не спеша.
 
 
Вижу осень, и парк нелюдимый,
И серебряный свет с вышины,
И листок на коленях любимой,
Как желтеющий отблеск луны.
 

Перевел Я. Козловский

Я ВЕРНУЛСЯ С ГОР

 
Вдохнувший снега вечного
И синевы озер.
Домой июльским вечером
Я возвратился с гор.
 
 
Еще клубилось облако
Косматое во мне,
И с ветром рука об руку
Я шел по крутизне.
 
 
Где горизонта линия
Лежит на гребнях гор,
И солнцем был и ливнем я.
Листвы вздымал шатер.
 
 
Будила вновь заря меня,
И в утренних лугах
Нес вместе с косарями я
Росу на сапогах.
 
 
И там, где тропы вклинены
В клубящийся туман,
Я пил из кружки глиняной
Целительный айран.
 
 
Во мне звучали выстрелы,
Цвели во мне, чисты.
На каменистых выступах
Рожденные цветы.
 
 
Во мне вершины гордые
Венчал весь звездный рой,
Когда вернулся в город я
Вечернею порой.
 

Перевел Я. Козловский

В ДОРОГЕ

 
Кому не вспомнится в дороге
Тепло родного очага?
Уносит путь меня далекий,
Степные выстелив снега.
 
 
Степным захлестан я простором,
Степную ширь вбирает взгляд.
И мысленные перед взором
Нагорья отчие стоят.
 
 
И сердцем зрячим, не иначе,
Сквозь версты вижу пред собой
Поднявшийся, как хвост кошачий.
Дым над родимою трубой.
 
 
Лежат снежинки на пороге,
Калитки звякнуло кольцо.
Мне мама вспомнилась в дороге,
Ее глаза, ее лицо.
 
 
Все сон напоминает, правда.
Огонь в камине виден мне,
И перед ним взлетает плавно
Тень колыбели на стене.
 
 
В дуге степного окоема.
Сквозь ветры и летящий снег,
Я чувствую дыханье дома,—
Уж так устроен человек.
 
 
Одолеваем расстоянья
И словно предаемся снам.
И резче тем воспоминанья.
Чем тяжелей в дороге нам.
 

Перевел Я. Козловский

ГОВОРЮ С ГОРОЙ

 
Ты огромна, бела. Но себя принижать
Я не стану, – мечта у меня есть большая.
Я учусь у тебя свои дни провожать
Так спокойно, как ты свои дни провожаешь.
 
 
Ты могуча, бела. Ты блестишь в вышине,
Всем вокруг на далеком видна расстоянье.
Я учусь у тебя: как хотелось бы мне
Так же радовать всех высотой и сияньем.
 
 
Нет, не падаю ниц пред твоей высотой.
Только крылья растут, и взлететь подмывает.
Я стою, и века, что прошли над тобой,
Над моей головой не спеша проплывают.
 
 
У поэтов и гор долг один – высота!
В этом вся их задача и суть: непрерывно
Звать людей только вверх, чтоб не гасла мечта
На земле, где бывают и грозы и ливни.
 
 
Я смотрю, как врезаешься ты в облака.
Нет, твоя высота не гнетущее бремя!
Чтоб не стала бескрылой и тусклой строка,
Я учусь у тебя ежедневно, все время.
 
 
Так издревле стоишь ты – свободна, горда,
Ледники не сумели согнуть твои плечи. —
Высота! Пусть живет на земле высота! —
Звезды шепчутся так над тобой каждый вечер.
 
 
Ты огромна, гора! У тебя на виду
Становлюсь я и выше и чище, я знаю.
Людям радость нести, красоту, высоту
Я учусь у тебя: ты – гора, ты большая!
 

Перевел Н. Коржавин

ПЕСЕНКА

 
Вот песенка простая
О снеге на вершине,
О камне у дороги.
Вот песенка простая.
 
 
Вот песенка простая
О речке, что в теснине,
О дереве зеленом.
Вот песенка простая.
 
 
Вот песенка простая:
В лесу набрав малины.
Подходит к дому мальчик,—
Вот песенка простая.
 
 
Чиста, как снег вершины,
Проста, как серый камень,
Звонка, как эта речка.
Та песенка простая.
 
 
Как мальчика улыбка
Ты, песенка простая.
Ты веточкой мне снишься
Кизиловой, зеленой.
 

Перевел Н. Коржавин

ЗИМОЙ В ТЕРСКОЛЕ

 
Зима в Терсколе. Тут, беседуя с горами,
Живу. А по ночам мне снова снишься ты.
Я слышу, как ветра всю ночь гудят упрямо,
Но сосны утром вновь прямы, белы, чисты.
 
 
Зима в Терсколе. Я веду со снегопадом
Беседу. Сквозь него ты вновь идешь ко мне.
Твой воротник в снегу, и все тебе тут радо.
Все – сосны, горы, снег, идущий в тишине.
 
 
Все это снится мне. Ты знаешь ли об этом?
Все это снится мне сияньем давних лет.
Здесь все бело, весь мир захвачен белым цветом,
Здесь только дым из труб окрашен в черный цвет.
 
 
Зима в Терсколе. Я живу, благословляя
Все, что дает нам жизнь, – любовь, надежду, смех.
Пишу стихи о том и счастье обретаю.
Садится не спеша на ветки сосен снег!
 
 
Зима в Терсколе. Я пишу. Ложатся строки
Спокойно и легко в открытую тетрадь.
В них – эти сосны, снег, в них – блеск вершин высоких,
В них – ты. Мне хорошо тебя здесь вспоминать.
 
 
Зима в Терсколе. Я, беседуя с горами,
Живу. Вокруг меня – лишь белые хребты.
Рождается мой стих. И, чуть родившись, прямо
Через реку Баксан спешит домой, где ты…
 

Перевел Н. Коржавин

* * *

 
Снег идет в этот вечер в Баксанском ущелье.
Дети спать в это время ложатся повсюду.
Хватит, нынче побегали и пошумели,—
Время спать. Пусть дома их счастливыми будут!
 
 
Только древний Эльбрус среди ночи белеет.
Он могуч. И все дети ему как родные,—
Он кивает им всем, сон их чуткий лелеет:
– Спите. Ночи счастливой вам, дети земные!..
 

Перевел Н. Коржавин

ФИРЮЗА

 
Фирюза! Радость в имени легком твоем,
Будто машет журавль своим гордым крылом.
 
 
Фирюзэа! Так красавица зваться должна
Иль платан, когда зелень платана нежна.
 
 
До сих пор я в гостях у тебя не бывал.
Как талантлив был тот, кто тебя так назвал!
 
 
Зеленеют платаны, бормочет вода.
Всюду яблоки – их желтизна, краснота.
 
 
Над тобою хребет. Доконал его зной:
Стал он схож с буйволиной облезлой спиной.
 
 
Фирюза! Когда вновь я вернусь на Кавказ,
Ты мне в наших горах будешь сниться не раз.
 
 
Ты мне сказочным сном будешь сниться вдали.
В этот сон верил радостно Махтумкули.
 
 
Ты в душе навсегда, не на день, не на год.
А когда я почувствую смерти приход
 
 
И все лучшие дни вновь пройдут предо мной,
Ты опять прошумишь мне зеленой листвой,
 
 
И шепнут твое имя платаны твои,
И зальются в садах, как теперь, соловья.
 
 
Фирюза! Радость в имени легком твоем,
Словно машет журавль своим гордым крылом.
 

Перевел Н. Коржавин

НОЧЬ СВАДЬБЫ

 
Висит над аулом луна. Свет лежит на скале.
Снега на хребтах, лес зеленый, поляны, стремнины.
И темные реки текут по скалистой земле
К хлебам, что созрели на нивах Чегемской долины.
 
 
Луна над аулом. Ночь свадьбы. Уже привезли
Невесту. С подругами рядом сидит она скромно.
Танцуем, поем, веселимся, как будто мы шли
По жизни легко и наш день не бывал еще темным.
 
 
А юноши в круг выбегают и пляшут, легки,
Как будто вовек никакой не узнают печали.
Потом поднимаются медленно с мест старики.
Танцуют, – да так, словно горя они и не знали.
 
 
Ночь свадьбы идет. Тост за тостом, как света поток
Вершин белизна в них и рек неуемная сила,
Блистанье зарниц. Пробки с треском летят в потолок,
И в стены, и в двери летят, чтоб веселье бурлило.
 
 
В открытые окна деревья глядят, как из мглы,
И видят невесты и девушек тонкие лица.
Ночь свадьбы идет. Над аулом вершины белы,
На них эта полночь июльская грудью ложится.
 
 
А девушки пляшут так плавно, как будто несут,
Боясь, что расплещутся, ведра воды родниковой.
Пусть строчки мои эту плавность их не растрясут,
Пускай сохранит ее прелесть звенящее слово.
 
 
Ночь свадьбы идет. В тостах – яркие звезд огоньки
И шелест чинар, что растут за аулом, на воле,
В тех тостах сияют под ясной луной ледники
И дождь шелестит, поливая подсолнуха поле.
 
 
Ночь свадьбы идет. Слышен крик: – Бубен, бубен! Сильней!
Эй, парень, что ноги жалеешь? Гремит плясовая! —
Как будто не знали мы боли и горестных дней,
Так пляшем, поем. Лунным светом дворы заливает.
 
 
Мы свадьбу справляем, пируем, беду победив,
Луна нам завидует, хоть и глядит величаво.
У горного лета сейчас как бы счастья прилив:
Леса зеленеют, и пахнут высокие травы.
 
 
Рассвет наступает. Луны за окном уже нет.
Белеют хребты, где-то солнце встает за горою.
Поднявшись, сказал тамада, освещенный зарею:
– Восславим же радость и выпьем за новый рассвет!
 

Перевел Н. Коржавин

СНЕГОПАД В ГОРАХ

М. Дажильговой

 
В горах снегопад. Побелели холмы, и дорога,
И скалы высокие, словно твоя красота.
Снег падает медленно, тихо, задумчиво, строго,
Как мысли мои о тебе в этот час и всегда.
 
 
Как будто плывут над ущельями белые птицы,
Идет этот снег не спеша, без труда, без помех.
Желаю сегодня охотнику не оступиться:
Охотничьи тропы невидными делает снег.
 
 
Нет ветра, мороза. Ушли облаками туманы.
Скал плечи гранитные, белая ель на скале.
Снег падает плавно, бесшумно, с утра, непрестанно,
Как мысли мои о друзьях, о судьбе, о земле.
 
 
Снег падает так, как свой сказ развивает сказитель,—
Уверенно, вдумчиво, медленно, без суеты.
И кажется: все испытанья, надежды, событья,
Вдруг став журавлями, сейчас облетают хребты.
 
 
Снег идет над дорогой, стоит, как завеса сплошная,
Гранитные груди у скал, все хребты в белой мгле.
Снег падает плавно, идет, никому не мешая.
Как мысли мои о тебе, о любви, о земле.
 
 
Снег медленно падает, тихое белое чудо,
Чинары высокие молча на склонах стоят.
И кажется: снова я где-то далеко отсюда
И мне только снится спокойный родной снегопад…
 

Перевел Н. Коржавин

ШАЛЬ

 
Шаль, что носили матери в горах,
Святыней ты была для нас в веках.
Как матери святое молоко,
Вознесена ты нами высоко.
 
 
Не раз, не два направленному в грудь
Кинжалу перерезала ты путь.
Упав пред тем, кто был готов убить.
И он не смел тебя переступить.
 
 
Не страх и не предчувствие беды,—
Его могла сдержать лишь только ты
В своем порыве ясном и святом.
К добру и чести стала ты мостом.
 
 
Сильней кинжала, – пусть он страшен, – шаль.
Сильней больших гранитных башен шаль,
Немало жизней так спасла ты, шаль,
Носителем добра была ты, шаль.
 
 
Да, тот, кто всей душою жаждал мстить,
Не мог, не смел тебя переступить.
Всегда легко рискуя головой,
Он становился робким пред тобой.
 
 
У очага ребенком я дремал
И к мягкой шали щеку прижимал,
И было хорошо в тепле дремать,
И молча на меня смотрела мать.
 
 
Шаль черная горянок-матерей,
О, ветра вой, о, память детских дней!
О, снег, летящий с неба в дымоход! —
Казалось, саклю снегом занесет.
 
 
Ребенка в колыбели бахромой
Пушистою касавшаяся шаль
И горцу, что покинул дом родной.
Теплом его казавшаяся шаль!
 
 
Когда ж от пули гибли храбрецы,
Их покрывали шали той концы,
Шаль горских матерей, ты и сейчас
Воспоминаний много будишь в нас.
 
 
Я вижу вновь очаг и дом родной,
И прижимаюсь вновь к тебе щекой,
И вновь дремлю, устав от детских дел,
Как будто не старел я, не седел.
 
 
Как худенькие руки матерей,
Как их морщины – след нелегких дней,
Так эта шаль – вещей священней нет
Способна излучать тепло и свет.
 
 
Хранила честь земли родимой, шаль.
Была, как жизнь, непобедимой, шаль,
Героев павших покрывала, шаль.
Тепло поэтам ты давала, шаль!..
 

Перевел Н. Коржавин

УЧЕНОМУ ЯЗЫКОВЕДУ

 
О смерти языка спокойно, без участья,
Ты речь свою повел, ученую весьма.
Что для тебя язык? Глагол, деепричастья…
А для меня он – жизнь. Ты понял? Жизнь сама
 
 
Когда я слушаю слова родимой речи,
Я вижу тех, кто пал, но кто свободу спас.
Я вижу храбрецов, чье слово в жаркой сече
Горело, словно кровь, как день в закатный час.
 
 
«Будь с нами, мужество!» – слова из уст летели
Из окровавленных, как птицы, напролом,
И гнали пришлецов разбойных из ущелий,
И смелых славили на языке своем.
 
 
Поныне те слова стоят, как наши скалы,
Поныне те слова сверкают, как мечи.
В них раны сабельной огонь кроваво-алый,
В них вечной доблести горячие ключи.
 
 
Мужчины, чьи уста полны были и кровью
Сраженья правого и кровью слов родных!
О, жены, что детей баюкали с любовью.
Оплакав их отцов на языке живых!..
 
 
О смерти языка ты говоришь бесстрастно,
Но мне-то слышится, как девушка на нем
Твердит слова любви, – они звучат прекрасно.
Как листья, как родник в цветении лесном.
 
 
Прислушайся, – тебе откроются долины,
И блеск травы, и шум дождя в словах простых,
В них ветки шелестят, и клекот в них орлиный,
И ум пословицы, и звонкий древний стих.
 
 
Не этот ли язык звенел над колыбелью?
Не он ли хлеб растил с упорством и трудом?
Не он ли горевал? Не он ли звал к веселью
И «Мир вам» говорил, вступая в каждый дом?
 
 
Он молоком блеснет, теплом тебя согреет,
Когда произнесешь на нем ты слово «мать»,
А скажешь «яблоко» – все расцветет, созреет,
А скажешь «небосвод» – весь мир начнет сиять.
 
 
Язык не слабый снег, он не растает вскоре,
Язык – могучая гранитная скала.
С народом он делил и радости и горе,
И в споре с ним позор познали силы зла.
 
 
Язык народа жил, как всадник и как воин,
Родной земле служил, как пахарь и мудрец.
Он так же, как народ, бессмертия достоин,
А если он умрет, умрет он как храбрец.
 

Перевел С. Липкин

КАМЕНЬ

 
Много раз я писал о тебе… Издавна
Были камнем богаты аулы нагорий,
И народ мой оставил свои письмена
В камне: мудрость свою, и надежду, и горе.
 
 
Мысль народов других в древних книгах жила,
В фолиантах хранились былого анналы.
А у горцев бесправных – скала да скала.
Мысль вверялась камням. Камни, камни и скалы —
 
 
Наши книги, история нашей земли!
Потому-то и камень везде в преизбытке.
Что столетия в нем свой язык обрели.
Это скорби и стойкости твердые свитки!
 
 
Вот надгробья, вот мельничные жернова,
Башни… Память о войнах, набегах, обвалах.
Выразительны камни, как будто слова.
Заливала их кровь, лунный свет заливал их.
 
 
Это плач матерей и томленья подруг,
Боль поэта и мысль мудреца-чародея,
И умельца движения чуткие рук,
Дух борца… Я читаю их, сам каменея!
 
 
Сколько каменных я раскрываю страниц!
Это всадников-кровников единоборство,
Это крик полонянок и ропот темниц,
Это наших крестьян трудолюбье, упорство.
 
 
Это каменное их терпенье. Борьба
Их за жизнь. Их глазами глядят эти камни
На меня так внимательно! Предков судьба
В них живет и становится сразу близка мне.
 
 
В доме каменном, у очага, сколько раз,
Камень, ты согревал мои ноги босые.
Нам при жизни служил. А придет смертный час —
У могил имена сохранишь ты людские.
 
 
Я уйду, ты же будешь веками храним.
Нет без камня и дерева горской дороги.
Так недавно ты грел мои детские ноги
У огня… Скоро станешь надгробьем моим…
 

Перевел С. Липкин

В ХУЛАМСКОМ УЩЕЛЬЕ

 
Так чисто небо – всех небес небесней,—
Что хлынуть хочется слезам из глаз!
Оно мне кажется прекрасной песней,
Пропетою для мира в первый раз!
 
 
Я чувствую, на небо глядя, робость,
Молчу, как будто все мои слова,
Сорвавшись с турьих троп, низверглись в пропасть,
Как будто с речью я не знал родства.
 
 
Иду я по Хуламскому ущелью.
Иду, как будто должен по камням
Поспеть одновременно к новоселью,
К веселой свадьбе и к похоронам.
 
 
Иду средь белых скал и средь развалин
Домов, старинных башен крепостных.
Вид очагов погасших так печален,
А ведь они пылали для живых.
 
 
Жестокость, что вела борьбу со светом,
Водою мертвой залила огонь…
Мой стих, когда не скажешь ты об этом.
Погибни, в бездну упади, как конь!
 
 
Гляди, не бойся. Эти камни стали
От горя черными на всем пути.
Молчат, как будто от беды устали
И слово трудно им произнести.
 
 
А ты не камень. Плачь же! На колени
Стань пред камнями! Зарыдай в золе!
Пусть никогда разрушенных селений
Ничьи глаза не видят на земле!
 
 
Разрушенные сакли – как могилы.
Судьба, как жестока ты к нам была,
Как била по зубам! О, день постылый,
Полуразвалин горькая зола!
 
 
Пойди узнай, под чьими небесами
Глаза навек закрыли мастера,
Что дерево и камень здесь тесали
Для каждого жилища и двора.
 
 
– Белеют нового аула зданья.
Что ж у развалин плачешь ты, поэт?
– Не возвратиться мертвым из изгнанья,
Не исцелиться ранам прежних лет!
 
 
Упал я на колени пред камнями
И горько плачу о недавнем зле.
Нет, не бывать жестокости над нами!
Пусть ей жилья не будет на земле!
 

Перевел С. Липкин