Текст книги "Манадзуру"

Автор книги: Каваками Хироми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– Не тот. Про расплывающиеся буквы красиво написано, – сказал Сэйдзи и пристально взглянул на меня. Я встала и, как была, в ночной сорочке села рядом с Сэйдзи на диван. Женщина последовала за мной. Точнее все, что от неё осталось. Вскоре она исчезнет полностью.

– Мы же еще когда-нибудь встретимся, правда? – приблизившись к его уху, промолвила я.

Сэйдзи улыбнулся.

– Когда-нибудь, очень нескоро, – промолвила я вновь.

Женщина исчезла. Наверное, больше не появится. Из окна комнаты гостиницы виднелся маленький кусочек водной глади. Вода ярко сверкала.

Снова подкралась печаль. Хотя утренний солнечный свет должен был начисто рассеять её. Должно быть, это просто отголоски. Улыбнувшись Сэйдзи в ответ, я закрыла глаза.

Через несколько мгновений наши губы слились. Потом медленно оторвались друг от друга. Отрываясь, кожа сразу становилась сухой. Как будто сдираешь кожицу на обветренных губах. Влажно поблескивающие секунду назад, они вмиг высохли.

«Наши губы расстались», – только успела подумать я, как обнаружила, что стою уже в Токио. Я четко помнила, как мы сидели рядом в самолете, несущем нас обратно. Помнила, как в Синагаве помахала на прощанье ему рукой. Но всё, что было между этим, из памяти стерлось.

Момо листала учебники. Она подписывала выданные на новый учебный год книги. «Янагимото Момо».

– Почему ты пишешь азбукой? – спросила я.

– Моё имя трудно красиво написать иероглифами, – смеясь, ответила она.

– Я собираюсь подать заявление о признании его пропавшим без вести, – само собой слетело у меня с языка.

Я долго не могла решиться на это. Влага во мне продолжала сочиться, и казалось, так будет всегда.

– Вот как? – мама подняла голову. Момо, наоборот, уткнулась в тетрадь и принялась выводить имя.

– Как тебе дом Янагимото-сан? – спросила мама.

– Там было очень тихо.

Теперь мама опустила голову. Резко, словно шея переломилась пополам. Присмотревшись, я с удивлением обнаружила, что она спит.

– В последнее время бабушка стала вот так засыпать, – объяснила Момо.

Мама продолжала сидеть на стуле, ровно выпрямив спину, только её голова склонилась на грудь, а глаза были крепко зажмурены.

– Проснись, – стала трясти я её.

– Не надо. Она скоро сама проснётся, – покачала головой Момо. – Пусть поспит.

Мама чуть приоткрыла глаза. Махнула рукой, словно отгоняя назойливую мушку, глаза её при этом уже окончательно открылись.

– Всё в порядке? – спросила я, на что мама недоуменно отозвалась:

– Что именно?

На солнце набежала туча, но через миг вновь блеснули лучи. Солнечный свет через окно залил наши лица и плечи.

Стоило чуть согнуться, как лучи засияли вокруг лба, подобно короне. Три женщины в одинаковых коронах. В жилах которых текла одна кровь. Женщины из разных поколений.

Процедура оказалась не столь сложной, как я ожидала. Сначала я забрала документы в полиции, затем получила выписку из домовой книги, написала заявление, сходила в суд по семейным делам и заплатила несколько тысяч иен.

– Мы официально объявим его в розыск, после этого должно пройти шесть месяцев, – объяснили мне.

До официального засвидетельствования факта смерти должно пройти шесть месяцев. Я вспомнила, что женщина может выйти замуж только через шесть месяцев после развода. Наверное, в цифре шесть есть что-то мистическое.

Когда я вернулась домой, мама спросила, как все прошло. Я принялась излагать всю процедуру по порядку, словно пересказывая сюжет фильма.

– Слишком просто, – заключила мама, надувшись, как маленький ребенок.

День клонился к вечеру, но солнце сияло по-прежнему ярко. Цветы с вишни давно облетели, и на ветках уже появилось множество молодых зеленых листочков.

– Не люблю это время года, организм ведет себя совершенно непредсказуемо, – пробормотала мама, вернув своему лицу соответствующее возрасту выражение. Она поправила прядку на виске. Волосы были совсем седыми.

– А где Момо? – словно только что вспомнив, спросила мама.

– В школе, – ответила я, а мама опять поправила прядку. «Мама, пожалуйста, не умирай», – словно вяло бросая ей вдогонку, подумала я. Неужели этот дом был всегда таким солнечным? По гостиной то там, то тут пробегали яркие искорки. В стеклянном стакане стоял одуванчик – его принесла Момо. Цветок полностью раскрылся, собирая в себя солнечный свет. Всё сверкало: и стол, и стулья, за отсутствием сидящих плотно придвинутые к столу, и пол, которого касались ножки стульев, и валяющиеся на полу домашние тапочки Момо, и мелкие соринки, прилипшие к ним, и седина на волосах убирающей сор мамы, и опухшая от работы с водой ладонь, которая то и дело прикасалась к седым прядкам, и идущая от ладони морщинистая рука, и даже складки в завернутом до локтя рукаве.

– Солнце прямо слепит глаза, – пожаловалась я. Мама улыбнулась.

– В такой день должны найтись все пропавшие вещи.

– Неужели найдутся? – переспросила я, на что мама опять улыбнулась. Не сказав больше ни слова, прищурив глаза, она глядела на солнце.

– Надо сварить агар-агар, – сказала мама.

– Агар-агар – это вот эти палки? – засмеялась Момо.

– Уже два часа замачивается, хватит, я думаю. Теперь его надо хорошенько промыть и очистить.

Момо опустила руки в глубокую миску, заполненную до краев водой, и принялась мять агар-агар.

– Бабушка, посмотри, вот так хватит?

В её лице, повернутом ко мне в профиль, проступал облик Рэя. В её носике. И ещё в краешках губ, когда она смеялась.

Отрывая от желатиновой полоски маленькие кусочки, Момо кидала их в слабо кипящую воду.

– Ой, вода трепыхается!

– Как это трепыхается?!

– Ну, она еще не трясется, как желе, только трепыхается.

Похожие на щебетание трех воробьев голоса, которые наполняли своим звуком наше женское царство, легко гнулись. Не растягиваясь при этом слишком далеко, они без устали звенели в этом доме.

Мы добавили в кастрюлю сахар и молоко, под конец капнули миндальной эссенции. Затем вылили содержимое кастрюли на прямоугольное блюдо и оставили остывать. «А Момо еще немного подросла», – подумала я.

– Какие у тебя теплые руки, Момо, – заметил мама. – Теплые, даже вода отталкивается.

Миндальный тофу, белый и гладкий, продолжал застывать в четырёхугольной форме.

– Агар-агар можно и в холодильник не ставить: и так застынет, – объяснила мама.

– Но вкуснее есть холодный, давайте поставим! – взмолилась Момо. Руки, возившиеся с едой, одни покрытые глубокими морщинами, другие гладкие, а третьи тронутые увяданием, то соприкасались, то расходились, то перекрещивались друг с другом.

Они больше не преследовали меня. Вокруг тела раскинулось пустое пространство, отчего мне было немного холодно.

Грудь кольнуло болью, но тут же отпустило. К ней, к этой боли, я тоже привыкла. Вот так привыкая, я отныне была обречена брести по сумраку. Быть может, там, на краю сумрака, опять засияют пронзающие этот дом лучи.

Переписав вычеркнутые места, я начала исправлять шероховатости, всплывавшие каждый раз, как я перечитывала роман. Исправляя одну за другой, я обнаруживала все новые и новые, в конце концов, полностью отчаявшись, я позвонила Сэйдзи.

– Если уже не можешь остановиться, значит, роман удался, – сдерживая смех, утешил Сэйдзи. Его голос проникал в тело.

«Вдруг он захочет встретиться», – думала я, набирая его номер. Он был не так далеко, но уже не близко. Сейчас я даже не могла представить себе, как это – встречаться с Сэйдзи. Наверное, совсем скоро и звук этого имени «Сэйдзи», и то, что оно вызывало во мне, бесследно уйдут.

– Я тебе отправлю по почте. Почитай еще раз, ладно?

– Почитаю, – прозвучал тихий ответ.

Почему Рэй исчез? Мог бы и не исчезать, ведь время лечит. Ведь время заставляет всё в мире постоянно изменяться.

– Совсем не изменилось, – проговорил Сэйдзи, будто прочитав мои мысли.

– Что не изменилось? – в изумлении переспросила я.

– То, как ты говоришь. Совсем как давным-давно.

– Давным-давно, скажешь тоже. Мне даже как-то не по себе стало, – возмутилась я, а Сэйдзи едва слышно засмеялся. Наша первая встреча с Сэйдзи произошла раньше, чем давно.

– Момо стала походить на Рэя, – раньше я старалась не упоминать имя Рэя при Сэйдзи, но сейчас, когда мы стали друг другу далеки, я произносила его совершенно спокойно.

Я хорошо помнила то чувство любви, которое я испытывала к Сэйдзи. И наш последний поцелуй. Я помнила и наши страстные соития, когда его тело проникало в моё, а мои чувства расплавлялись и сливались с его чувствами. Но я больше не хотела всё это вернуть.

– Да, дети быстро растут, – ответил он.

Из троих детей Сэйдзи я видела только одного, и то на фотографии. Он был на два года младше Момо. Фотографию эту сделали, когда он только пошел в первый класс. На нем были короткие шортики и гольфы, ручки болтались в непомерно больших рукавах. На Сэйдзи он совсем не походил.

– На жену тоже не похож. Но ведь, пока растёт, непонятно, – сказал тогда Сэйдзи и улыбнулся.

Когда я повесила трубку, на душе стало необычайно легко. Там, в глубине, осталась витать только нежность его голоса.

«Дети быстро растут», – попробовала я сказать, как Сэйдзи. И резкое, порывистое поведение Момо стало уже почти мягким. Все реже я слышала от неё слова, которые ранили меня.

В памяти возник силуэт Момо на лугу в тот вечер год назад, когда рядом с ней кто-то стоял. Та тень – это, наверняка, был Рэй. Тень, хоть и густая, зияла пустотой.

– Что же там было, в этом Манадзуру, – спросила у меня Момо.

– Что же, в самом деле – вспоминаю, но не могу вспомнить, – ответила я, но Момо явно не удовлетворилась моим ответом.

– Ты постоянно туда ездила, нас с бабушкой бросала.

– Разве? Одна я ездила всего-то три раза.

– Да? – Момо удивленно распахнула глаза. – Правда? Без тебя время так долго тянулось. Наверное, поэтому мне стало казаться, что ты ездила чаще.

Момо поняла. Поняла, что я что-то оставила в Манадзуру. Поняла, что у меня было это что-то, оставив которое, я никогда больше не смогу вернуть.

«Эй!» – звала я иногда в пустоту, сидя в одиночестве в комнате. Но никто не возникал рядом. Ни прозрачные, ни густые, ни женщины, ни мужчины – никто из них не приходил.

– Пусто, – прошептала я. Но пустота уже начала заполняться чем-то новым. Ощущение походило на то, как промытый в воде желатин варится в кастрюле. Такой же прозрачный, как вода, но более густой, он постепенно тает, превращая воду в желе. Так же и нечто новое постепенно заполняло пустоту.

Не песок, но нечто, напоминающее его. Если прикоснуться к стенкам вместилища пустоты, они будут шершавыми на ощупь, как будто проводишь рукой по песку, и не можешь понять, где песок, а где стенка. То же происходит, когда желатин и вода становятся одной субстанцией.

– Момо, ну скажи, там, на лугу, с тобой был папа? – спросила я. Момо на мгновение замерла, а потом выдохнула.

– Это был папа? – встречно спросила она меня. Медля с ответом, я внимательно посмотрела на Момо. Очертания её лица вновь потеряли определенность. Интересно, сколько раз они поменяются, пока она окончательно вырастет.

– Это был папа? – снова повторила она вопрос.

В молчании я вглядывалась в личико Момо.

– Я испугалась его, – пробормотала, наконец, она. – Я папы совсем не знаю, и мне стало страшно. Я испугалась, и он поманил меня. Когда он звал меня с собой, мне хотелось следовать за ним.

Я вздрогнула.

– Слава богу, ты не пошла за ним, – вымолвила я, беря её за плечи. Момо кивнула. Я крепко обняла Момо. Потом еще раз.

Издалека по дороге кто-то двигался навстречу. Рукава одежды надувались и трепетали на ветру. У двоих идущих сквозь прищуренные на ярком солнце веки ослепительно сверкали лучи.

При каждом шаге с подошвы ботинок осыпались песчинки, словно эти ботинки знали только песчаный берег моря. Угловатые плечи мужчины при ходьбе оставались неподвижными. Женщина тоже, выпрямив спину и ни разу не качнувшись, твердо двигалась вперед.

Приветствуя, я помахала им рукой, они помахали мне в ответ.

В этот день снова сильно палило солнце. В вышине под потолком перехода на Мару-но-ути со станции Токио, где была назначена встреча, эхом катился гул голосов воскресной сутолоки.

– Как же долго ехать сюда на синкансэне [29]29
  Сверхскоростной экспресс.


[Закрыть]из Хиросимы!

– Всё потому что ты, Саки, боишься самолётов, – перемолвились двое и засмеялись.

– Большое спасибо, что Вы выбрали время встретиться со мной, – поклонилась Саки. – Несмотря на то, что мы вроде бы больше не родственники.

– Я еще пять месяцев буду госпожой Янагимото, – отозвалась я, и Саки лучезарно улыбнулась.

Я не видела сестру Рэя с тех пор, как умерла свекровь, тогда она запомнилась мне молоденькой хрупкой девчушкой, но сейчас она изменилась, расцвела и, без сомненья, превзошла своего брата по привлекательности. Она смотрела на меня своими широко распахнутыми глазами с четко очерченным верхним веком, которым отличались все Янагимото.

– Гостиница в нескольких минутах ходьбы отсюда, – промолвил Рюдзо, муж Саки.

– Момо подъедет попозже.

Узнав в воскресенье, что в Токио приезжают родственники и хотят встретиться, Момо долго сомневалась, идти ли ей на эту встречу.

– Значит, папина младшая сестра, – бормотала Момо, словно пережевывая во рту слово «сестра».

– Простите, что так внезапно. Ей всегда как придет что-нибудь в голову… – засмеялся Рюдзо, и его плечи при этом вздрогнули.

Припозднившись с обедом, мы поели в ресторанчике на станции, потом вернулись к турникетам и стали ждать Момо. И Саки, и Рюдзо оказались любителями хорошо покушать. Каждый съел по одной отбивной, знатно сдобрив её горчицей и соусом, вдобавок к мясу они еще взяли на двоих телячье рагу. Полные тарелки вареного риса тоже вскоре оказались пустыми.

Личико идущей навстречу Момо расцвело.

– Тётя? – преодолев турникет, подбежала она к нам.

– А Момо-тян похожа на брата, – не моргнув, выпалила Саки.

– Похожа? – спросила Момо. Послеполуденное воскресное солнце тянуло свои лучи, проникая внутрь вокзального здания, добираясь почти до самых турникетов. Всё вокруг: и деревья вдоль улиц, и автомобили, и дома – ослепительно сверкало.

– Давайте поедем куда-нибудь на природу, – предложила Саки, разворачивая карту. Момо с нескрываемым изумлением заглянула в путеводитель по достопримечательностям Токио.

– Так, вот есть парк фонтанов Вадакура, – воскликнула она звонким голосом и зашагала вперед.

– Вы всё так же работаете? – спросил Рюдзо, поравнявшись со мной. Момо прилипла к Саки, и они почти вприпрыжку неслись впереди.

– Ну, как сказать… Разовые заработки. То здесь, то там, разные заказы. Но слава богу, до сих пор могла себя обеспечивать.

Рюдзо понимающе кивнул.

«Так и буду жить дальше», – подумала я, глядя на твердую линию его подбородка.

Парк фонтанов Вадакура располагался рядом с большой гостиницей.

– Хотела бы я пожить в таком шикарном отеле! – проговорила Саки.

– Дороговато, – невозмутимо прокомментировал Рюдзо. Мне вдруг вспомнилась та гостиница под названием «Суна», которую держали мужчина и пожилая женщина, похожие на сына и мать.

– На выходные сюда приезжает много рыбаков, – сказал тогда мне сын. Должно быть, когда гостиница наполняется шумными постояльцами, воздух в ней становится совсем другим, нежели когда я ночевала там в одиночестве.

– А какие они, мои кузены? – спросила Момо.

– Непослушные негодники. А я ведь тоже хотела такую прелестную девочку, как ты, Момо, – весело ответила Саки.

– С таким воспитанием и с такими родителями они вряд ли станут изящными созданиями, – добавил Рюдзо, и его плечи затряслись от смеха.

Солнечные лучи падали на всё вокруг. Поставив руку козырьком, Момо посмотрела на небо. В вышине, оставляя за собой белый след, плыл самолет.

– Так далеко от земли, и ведь кто-то не боится! – промолвила Саки.

– Красиво! Самолет как иголка! – воскликнула Момо.

– Момо похожа на куколки у Саки дома, – заметил Рюдзо.

– Мы часто вытаскивали их из витрины и играли, а мама потом ругалась, – промолвила Саки.

В волосах Момо купались солнечные блики. И щеки Саки, и мочка уха Рюдзо, и трава в парке, и вода в фонтанах, и далекое небо – все купалось в солнечных лучах. Я зажмурилась и почувствовала, как на закрытые веки тоже льются солнечные лучи. Перед глазами появились просторы Внутреннего моря. По спокойной теплой воде ползла вереница рыбацких шлюпок, держа курс в открытое море.

«Рэй, когда-нибудь, очень нескоро, но мы встретимся».

Пылающий корабль медленно погружался в дрожащую гладь ночного моря Манадзуру. Пришедший из ниоткуда возвращается в никуда. Вдалеке звучал нежный голосок Момо, ослепительное сияние залило весь парк.