Текст книги "Девочка летом"

Автор книги: Катя Дериглазова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Скоро 38».

Немного поколебавшись, запихнула вместе с письмом в конверт с навощённой маркой (если повезёт, можно будет стереть штамп и использовать ещё раз) и заклеила. Рядом нашёлся почтовый ящик. Едва я опустила письмо, тихо подошедший Алекс гавкнул мне в ухо, подхватил за талию, закружил.

– Испугалась? Пойдём тусить!

Просачиваясь сквозь толпу, лавируя между деловыми тётками с начёсами, солидными мужиками с потными лысинами, бабульками с тележками, бездомными со стаканчиками для подаяния, торговцами цветами, свежей малиной, книгами, конфетами, магнитами, журналами «Семь дней», мы спустились в переход-«трубу». Там кто-то исхитрился подключить усилок, гудели басы, серьёзные ребята играли что-то из AC/DC. Поклонники в коже обступали музыкантов тройным кольцом, степенно кивая в такт.

– Держись за руку, потеряешься! Что ты говоришь? Я не слышу!

– Почему ты не спрашиваешь меня, как экзамен прошёл?..

– А что-то не так?

– Да нет… проехали.

Арбат для меня был праздником, карнавалом, выставкой, цирком и театром одновременно. Я всего во второй раз тут без родителей, только успеваю крутить головой во все стороны.

– Девушка, хотите портрет? Молодой человек, давайте я вам вашу даму нарисую!

Мы немного замедлились у художников, занявших начало улицы. Зазывали не меня – мы не выглядим платёжеспособно. Десятки пастельных портретов голубоглазых детей и фальшиво-мечтательных девушек были выставлены на этюдниках для образца, а на шаржах знаменитостей – кудлатой Пугачёвой и головастого Цоя с огромной челюстью и малюсенькой гитарой – были приклеены оранжевые ценники, как на сникерсах в ларьке.

– Интересуетесь? Возьмите на подарок!

Потянулись лотки с ушанками, матрёшками с изображением Горбачёва и Ельцина, советскими значками, хохломскими ложками, гжельскими вазами, сувенирными балалайками, медалями, фляжками, фенечками, бусами. Гроздья бисерных браслетов меня почему-то расстроили: все зимы я проводила, склонившись с леской над россыпями мелких бусинок, составляя всем друзьям особенные орнаменты, учитывая значения каждого символа, каждого цвета: Алексу тёмно-синий с рунической надписью, Ворону – широкий чёрный браслет с Белым деревом и семью звёздами, Нюсе – красно-белый орнамент, чтобы притянул любовь и свободу. У меня 15 браслетов на руках, и каждый сплетён подругами и подарен со значением. Плести самой себе фенечку просто пошло. Собственные поделки носят только до момента обмена подарками. А тут можно просто заплатить и увешаться оберегами с головы до пят. Лишних денег на фальшивые украшения всё равно нет, так что фиг с ними. Я с удовольствием пялилась на прохожих. Тусовка в родном городе была совсем крошечной, даже семейной – все полушутя называли друг друга сыном, дочкой, братом и даже внуком, образовывая кровосмесительный клан человек на 30: романы и «семейные» связи были скоротечны. Всех парней с длинными волосами в городе я знала если не лично, то по имени.

Здесь же толпа поражала. Двое помятых панков с ирокезами, громко ругаясь между собой, тормошили ещё более мятую лысую девицу в клетчатых штанах, сидевшую на земле с безразличным видом: «Жаба, мать твою, когда ты ужралась?» Девушка подняла на меня совершенно мутные глаза, громко рыгнула и завалилась набок.

– Народ, вам помочь?

– Да чё ей будет, жабе. Разве пять рублей дай! – вяло отозвались панки, взваливая девицу на плечи и волоча куда-то в переулок.

Где-то рядом должна быть «Стена мира». Я почему-то представляла себе, что около неё должны сидеть настоящие бродячие хиппаны, играть на гитарах что-нибудь из Jefferson Airplane. И, конечно, кто-то махнёт рукой – сестрёнка, иди к нам! Я очень старалась выглядеть так, чтобы сразу давать понять миру, кто я: волосы на прямой пробор перехвачены тесёмкой на лбу, самые круглые очки, которые можно было заказать под мои толстые линзы, на шее бисерные бусы и большой деревянный пацифик, витые индийские кольца в ушах, рукава рубашки подвёрнуты, чтобы видны были фенечки, клешёные джинсы я сама вышила мелкими цветами и бабочками, а через плечо перекинута узорная торба, сшитая из узбекского покрывала на старом «Зингере» Алексовой бабушки.

Но у стены никого не было, кроме шумной группы азиатских туристов: они позировали парами, щёлкали малюсенькими «кодаками» и беспрестанно улыбались. Я остановилась. Очень хотелось рассмотреть стену поближе. Маленький китаец в панамке и тёмных очках снял с шеи камеру и сунул мне в руки: сфотографируй нас всех! Алекс недовольно вздохнул. Туристы, смеясь, втянули его за руку в свою композицию, две совсем пожилые бабушки симметрично обняли его за талию: он был вдвое выше, что вызвало у всей группы новые улыбки и веселье. Я дождалась последней вспышки, улыбнулась и помахала туристам рукой. Под несколькими слоями корявых надписей вроде «Новосиб-1996» и «Спартак – чемпион» уже непросто было разглядеть антивоенные рисунки на кафельных плитках: перечёркнутое облако атомного взрыва, радуга, бабочка, пацифик, строчка из Beatles, яблоко, клубника, домик, Горбачёв и Буш.

– Жаль, меня тут не было! Ты знал, это одна американская художница придумала: каждый, кто был на Арбате в этот день, мог сделать рисунок. Хотя в девять лет я скорее всего собаку бы нарисовала. А ты бы что?

– Да я как не умел рисовать, так и не умею. А уродство плодить не хочу. Сейчас бы написал «Умри во славу Одина!» Маркер же есть, дай? Да не злись, я шучу. Вечно ты шуток не понимаешь. Нравится тебе Москва, не жалеешь уже, что со мной поехала? То-то же. Идём?

У театра Вахтангова худой парень с выразительным лицом громким, перекрывающим шум улицы голосом рассказывал анекдоты на заказ. Зрители подкидывали ему всё новые темы и покатывались от хохота. Деньги и сигареты в обувную коробку сыпали редко, но щедро.

Через несколько шагов кассетный магнитофон гудел что-то заунывно-восточное, а двое ребят с голыми торсами сыпали из мешков битое стекло на расстеленный ковёр.

– Сейчас мы произведём уникальный опыт! Хождение по осколкам! Практика йогов! На ваших глазах! – кричал один.

– При помощи самогипноза и такой-то матери любой зритель, внеся свою скромную лепту в пропитание бродячих артистов, сможет этот опыт повторить! – вторил другой, размешивая осколки ломом.

У стены Цоя клубился неформальный народ. Почти все пили или курили. Или и пили, и курили, и пели одновременно. Цивильная девушка в коротком платье, опасливо озираясь, позировала на фоне стены и удалых киноманов. Пузатый фотограф, согнувшись в три погибели, всё никак не мог поймать в кадр красавицу без чьей-нибудь чумазой рожи на заднем плане. А я думаю, это только добавило бы кадру привлекательности. Ну почему я не взяла свой «Зенит»? Вот бы потом ребятам на тусовке показать Арбат, и стену, и народ!

– Послушаем музыкантов?

– Если это хорошие музыканты.

– Да ладно тебе! – я решительно плюхнула сумку на асфальт и уселась по-турецки. – Дай мне, что ли, сигарету.

– Новая жизнь, новые привычки? – хмыкнул Алекс. – Последняя. Пойду сгоняю за пачкой и пивом, а ты никуда не уходи и будь умницей, я быстро.

Я знаю, моё дерево не проживет и недели.

Я знаю, моё дерево в этом городе обречено,

Но я всё своё время провожу рядом с ним.

Мне все другие дела надоели.

Мне кажется, что это мой дом.

Мне кажется, что это мой друг…

Неожиданно тихо и проникновенно зазвучал голос рядом. Эту вещь Цоя мало кто пел. Я не киноманка, но безумно люблю именно эту вещь – щемящую, грустную, прощальную, про смерть – так мне кажется. Как будто уже тогда он знал. Хотя про каждого смертного можно сказать…

Песня оборвалась гитарным перебором, сама гитара, изрядно потёртая, опустилась сверху прямо мне на колени.

– Привет, дитя цветов! Сыграешь? – Хозяин гитары уселся рядом. Тёмные тонкие волосы по плечи, острый нос, тельняшка. Взрослый, намного старше меня. – Я видел тебя у метро, но ты так сосредоточенно что-то строчила, что я постеснялся сказать, какое ты рыжее солнце. А что там было? Пишешь стихи? Песни? Роман в трёх томах?

– Спасибо за комплимент, но если это подкат, то он обречён на провал, – смущённо улыбнулась я. – Стихи пишу, но плохие. А ещё я тут не одна.

– Да я видел. И этот свирепый металлюга запрещает тебе разговаривать с незнакомцами? Это правильно, об этом ещё Булгаков писал – «никогда не разговаривай с неизвестным». Но я представлюсь и не буду незнакомцем, с которым страшно разговаривать воспитанным барышням. Зовут меня Додо, можно Михаил, – он протянул руку ладонью вверх.

– Джинни, можно Евгения Николаевна, – поддержала я салонный тон и хотела пожать руку, но Додо поймал её и поднёс к губам.

– Очень приятно.

– А у нас девушкам тоже руку жмут. Если близкие друзья, то потом целуются. Не жать руку – очень невежливо.

– У вас – это где?

– Я не местная. 400 кэмэ к югу.

– А скажи, знают ли у вас, за четырёхсотым кэмэ, что такое Rainbow?

– Вопрос с подвохом? Конечно, знают – это группа Ричи Блэкмора!

– И это правильный ответ, – голосом телеведущего провозгласил Миша-Додо. – Но не единственный. Вот тебе ещё один правильный ответ, – он вынул из рюкзака сложенный вдвое листок. – Держи, последний остался. Рэйнбоу, сударыня, а иначе собрание племён Радуги – это такое волшебное место, где всем рады. Но особенно таким как ты. Вроде хипповского лагеря в лесу. Без алкоголя, без наркотиков. Сигареты можно, – кивнул он на так и не зажжённую Мальборо. – Главный закон – никого не напрягать. И очень желательно молиться о мире. Так что читай, потом мужчину своего бери, детей бери, подруг бери, хлеба бери побольше и мёда! Завидую тебе – первая Радуга светит ярче. В этом году много народу будет, со всей Европы люди приедут. И ехать недалеко, под Питер, трасса – сказка. Да ты прочитаешь потом, там всё подробно рассказано. Ну, бывай, до встречи дома, ещё увидимся!

Он быстро поднялся, бесцеремонно потрепал меня по рыжим космам, закинул гитару за плечо и отошёл к кучке волосатого народа в глубине переулка. Я ошалело прочитала листовку раз, другой, третий.

Мы, братья и сёстры, дети Бога, члены семьи жизни на Земле, друзья природы и всех людей, дети человечества, называющие себя Племенем Семьи Радуги, смиренно приглашаем

Все расы, людей, племена, сообщества, мужчин, женщин, детей, личностей – из любви,

Все нации и национальных лидеров – из уважения,

Все религии и религиозных лидеров – из веры,

Всех политиков – из милосердия, – соединиться вместе с нами на Встрече Племён Радуги, чтобы выразить наше искреннее желание мира на Земле и согласия между всеми людьми.

Я изо всех сил ущипнула себя за руку. Секунду назад я даже представить себе не могла, что есть такое счастливое место. Где все такие как мы. Тут, рядом, в этом мире. Не бессовестные керуаковские битники, не весёлые проказники Кизи, не в книгах, не в кино! Есть, есть люди, у которых «неформальство» не заканчивается волосами на сантиметр длиннее уставных и фенечкой, смело надетой в субботу, пока суровый папаша не видит «бабские бусы на парне, которого вот-вот в армию призовут». Жить в лесу, в индейском типи, молиться о мире. Засыпать под звёздами. Жить в любви, без насилия и страха, жить, заботясь о природе и «не оставляя следов». Целый месяц каждый год. Они есть, живые люди! Пипл! Забылось слабенько написанное сочинение, забылась усталость, хотелось скорее собирать рюкзак – и в дорогу, в дорогу! Керуака, кстати, взять с собой, перечитать. Такая необыкновенная, газированная, щекочущая радость вскипала внутри, как будто мне сообщили, что можно сейчас, не сходя с этого места, провалиться к эльфам в Средиземье.

Рядом уселся Алекс.

– Уф, еле нашёл. Будешь пиво? Сигарету верни, если не куришь. Что это у тебя? Уже рекламы какой-то в руки насовали? Ко мне, прикинь, подходят двое таких страшных, прыщавых: «А вы верите в чистую любовь?» А я им: «Это что ли в душ ходить перед тем как потрахаться?», ахаха…

Я радостно протянула листовку и стала внимательно смотреть в лицо читающего Алекса. Скрестила пальцы: пожалуйста, пожалуйста, давай ты скажешь: «Супер, Женька, поехали хоть завтра». Ну препожалуйста!

– Да ну, херня какая-то. Или секта, – Алекс улыбнулся половиной рта и смял в ладони лист с картой. – Ты что, поверила? Это Москва, детка, тут никто никому ничего просто так не делает. Ну, Женёк. Ну что ты сразу в слёзы… Всё будет хорошо. Я узнавал.

***

За сочинение поставили 4/3, потому что по сути это была половина сочинения. Английский я сдала вроде неплохо, но без огонька. Вчера мы с Ленкой и Грин, скрестив пальцы и промолчав всю дорогу в суеверном ужасе, ездили смотреть на списки зачисленных.

Народ толпился у входа на факультет, на дверях только что прикрепили тёплые от принтера листы. Девчонки попытались с разбегу вклиниться в толпу, но все орали, шумели, пихались локтями и истерили. Наконец чья-то мама организовала какое-то подобие очереди и стала громко зачитывать фамилии.

– Зайцева, Забудько, Зырянов… Нет никакой Зеленько Октябрины. Да я два раза уже прочитала, нет. Мда, не так хорош был мой немецкий, как я думала.

– Лисовская Евгения… Нет, нет Лисовской. Конечно, нет. Тринадцать баллов проходной, а у меня двенадцать.

– Лихолетова Елена Константиновна! Есть! Ленка, смотри! Смотри же! Вот, ты! А-а-а! – Сильная Ринка, всего раз хлюпнув носом, оторвала офигевшую Лихолетову от земли и закружила.

– Девчонки, ну, девкии… – плакала Ленка, – я же не специально, я же во второй раз. Да вы тоже поступите в следующем году, будем дружить всё равно…

Вернулись в общагу. Я все слёзы выплакала по дороге и просто молчала, пила кофе, курила чужие сигареты в окно. Два раза сходила вымыть пепельницу и набрать воды. Один раз в душ, просидела голая под холодной водой пять минут, пока не начали стучать зубы. Выжала волосы, вымыла с мылом очки.

– Жень, смотри, вот Ринка нашла, что её как медалистку с одним экзаменом в РГГУ возьмут, а на заочку вообще без экзамена, только приходи! Можно на социологию, можно на педагога-психолога. Там экзамены позже, успеваете документы подать. Ты поспала? Гулять пойдём?

– Я с Алексом встречаюсь. Он же не знает ещё. В их универе тоже сегодня список вывесить должны. Договорились в шесть. Так что вы идите, потом найдёмся.

***

У Арбатской, как всегда, было полно народу. Кое-кого я уже узнавала: красивая кудрявая женщина лет сорока в футболке с Iron Maiden – хозяйка рок-магазина, всегда выходит покурить за угол. И всегда вокруг неё толпа волосатых парней с гитарами. Хмурая бабуся с клетчатой сумкой на колёсиках останавливается, молча, пристально и угрюмо смотрит на дующих пиво: обычно они ускоряются втрое и протягивают ей пустую тару. Тогда бабка отходит в сторону, нежно пакует бутылки в сумку, прикладывает руку козырьком ко лбу и высматривает следующих благодетелей. Фальшивая нищенка на картонке: вчера она издали заметила милиционеров и тут же скинула халат, платок и толстые, обмотанные изолентой очки, превратившись в жукастого мужичка в спортивном костюме. Мужичок шустро подобрал картонку, высыпал в карман подаяние из стаканчика, подмигнул и потерялся в толпе. Вот этого рыжего дядьку в кожаной жилетке и с тростью я тоже уже видела: он щурился на выходящих из метро, пытаясь кого-то рассмотреть, много курил, всегда дисциплинированно донося бычок до мусорки, а сейчас охлопывал себя по бокам, что-то искал в карманах.

– Извини, ты не прочитаешь мне, что на пейджере? Я лупу, кажется, потерял, – обратился он ко мне.

– Если покажешь, куда нажимать. Очкарики должны друг друга поддерживать! Ага: «Опаздываю на 20 мин. Инна».

– Это моя жена! Сегодня в университет поступила. Такая умная, потомственная программистка, представляешь? Ещё её бабуля программы для станков делала.

– Ничего себе, повезло вам! А я тоже парня жду, тоже сегодня известно станет, поступил или нет.

– Волнительно. Но даже если не поступил, это не конец жизни, я тебе как старый тридцатилетний пень говорю. Я в своё время в Бауманку как дурак три раза поступал, а потом ушёл со второго курса. А ты у нас кто, физик или лирик?

– Я Женя, – ответила я и спохватилась: – Будущая журналистка.

– А я Вит, Виктор. Хочешь джин с тоником? Оливку в бокал не предложу, есть обычный, очаковский. Только тёплый уже.

– Ужас как много пьют в Москве, – ухмыльнулась я, принимая маленькую синюю баночку. – Ещё ни вечера без пива, сидра или джин-тоника.

– Это анестезия от жизни, – высокопарно возгласил Вит.

Мы перешли в тень какого-то закрытого киоска и устроились на бордюре, среди мусора, окурков и мятых пивных банок, которые безуспешно выгребал маленький дворник в оранжевом жилете. Успели дважды покурить (похоже, пора покупать свою пачку!), поговорили о музыке и стихах – как ещё узнать своего в этом мире, как не перетерев все нежнейшие переливы настроений в новом альбоме «Калинова моста»? Оказалось, что Вит знает про Рэйнбоу и не раз там бывал:

– Это как раз для тебя место! Обязательно поезжай, не пожалеешь! Я в этом году пропущу, здоровье шалит, в гематологию того и гляди законопатят на месяц…

– Ага, распиваем! Пройдёмте, гражданочка!

Алекс, незаметно подошедший от метро, цапнул меня за локоть, изображая строгого товарища милиционера. Рядом стояла и хохотала высокая брюнетка, настоящая валькирия, широкоплечая, сероглазая, в простой белой майке, открывающей рельефные загорелые руки.

– Ну ничего себе совпаденьице! Я Инна, ты Женя, да? А это Вит, мой муж.

Алекс и Вит пожали руки.

– Представляешь, вот только познакомились!

– И уже распиваете? – прищурился Алекс. – Инна – моя однокурсница. Поступил! Ну и ты конечно, да? Когда у тебя заселение? У нас 25-го. Дядька, козлина, что-то передумал, чтоб я у него жил. Попросил сегодня общагу. Да и с универом рядом…

– Саш… я что-то перенервничала, – у меня моментально потекли слёзы, в горле застрял колючий бумажный комок.

– Ну что, ну что ты, маленькая… Всё хорошо, без крыши над головой не останемся, всё образуется. Давай сегодня отдыхать. Не надо пьяных слёз, – строго погрозил он пальцем, вытянул из моей ослабшей руки полупустую баночку, допил одним глотком и, смяв, швырнул в урну. – Ну что, ребят, пройдёмся туда-обратно по Арбату?

***

Обратный поезд уходил рано утром. Мы заняли места в конце плацкартного вагона, внезапно назначенного общим – а значит, на каждом сиденье будут ехать как минимум двое, как в электричке. Алекс стратегически закинул рюкзак на верхнюю полку, чтобы забраться спать. Мимо в утреннем мареве плыли платформы: Калитники, Текстильщики… Перерва… Царицыно. Невыспавшиеся дачники с вёдрами и корзинами смотрели вслед поезду. Я прижималась лбом к холодному стеклу, дышала на него. Выводила пальцем затейливые вензеля.

– У меня такое ощущение, что за меня ты вообще ни капельки не рада, – приглушённым голосом говорил Алекс. – Ну и что, что ты не поступила? Это же МГУ, не пед, что ты хотела. Ты думаешь о нашем будущем? Что значит «подала на заочку для подстраховки», а? Чего ты вдруг забоялась уезжать? В Орле же трясина, трясина, Жень, западня. Ну нахрена тебе филфак сраный? Зарплаточка учительская из бюджета, школа малокомплектная деревенская? Послушай взрослого умного человека. Тебя же даже в вашу областную газету в штат не берут, – ударил по больному Алекс. – Там партийные морды с шестидесятых сидят, левой ногой о высоких урожаях из года в год переписывают. А если возьмут, то только чтоб за жопу хватать. Ты наивная, Жень, невероятно. Ты ничего не изменишь там.

Я крутила в пальцах чёрную фенечку и смотрела на свои уродские отросшие ногти с чёрной траурной каёмкой. Надо руки помыть, что ли…

– Все люди делятся на две категории: терпилы и бойцы. Терпилы довольствуются тем, что дают в родном болоте, – Алекс снова сел на любимого конька. – А если я не хочу воевать, хочу плыть по течению и смотреть на облака?..

– …мы, Женя, должны зубами выгрызать своё. Не сдаваться. Мы же с тобой одни, одни против серой массы, разве нет? Решай сама, короче. Моё мнение ты знаешь. Я вижу два варианта. Первый – вали обратно в Орёл, учись в этом педе сраном. Ути-пути, ты же олимпиадница, гордость школы, Льва Толстого наизусть знаешь – все эту муть любят. Дальше вот что будет: знакомишься с Васей из Мухосранска, на втором курсе замуж, на третьем ребёночка, на четвёртом уже будешь картошку со свёкрами сажать и огурцы закатывать. И не мотай головой, я видел, так всегда бывает. А второй вариант, Женечка, это когда ты бросаешь всем этим обыкновенностям вызов и делаешь, как я говорю. Переезжаешь ко мне. Я выбью отдельную комнату в семейной общаге, на первое время. Дадут, куда денутся. Я тебя прокормлю. Захочешь – пойдёшь работать в нормальную редакцию какую-нибудь, вместе выберем. Мои предки от тебя не в восторге, кроме бабули, конечно. Но мне плевать, я взрослый и сам решу. Это ты же как дитятко малое.

Когда он говорит «есть два варианта» – это всегда значит: есть мой и неправильный. И не надо быть студенткой МГУ, чтобы отличить один от другого. Я слушала, опустив глаза, и прикусывала нижнюю губу, чтобы не разреветься. Алекс поджёг новую сигарету и заговорил быстрее, злясь от моего молчания.

– Знаешь, я не уверен, что это любовь такая. Давай, думай скорей. Если ты ещё не всё поняла. В отношения без совместной жизни я не верю. Хочу, видишь ли, иметь возможность спокойно потрахаться с любимой девушкой каждую ночь, а не раз в неделю. Может, тогда тоже сделаю по-своему? Даже по-твоему – у вас, хиппи, так ведь принято, люби всех подряд, тебя не убудет?.. Отличненько. Никакого целибата. Фрилав, да? У тебя в Орле Вася будет, у меня там куча девок, которые, кстати сказать, ещё на экзаменах у меня телефончик просили и на пиво звали. Это тебе так, к сведению. А то, может, Ворон твой драгоценный снова прискачет, утешит? Как только я отвернусь – он тут как тут? Отлично заживём, Жень. Просто чудесно. И не говори потом, что я тебя не предупреждал. Ну что ты ревёшь опять? Правда глаза колет? Всё, я за пивом к проводникам. Тебе не брать? Да, с утра, а что? Имею право.

Как же больно. Алекс прав, конечно… Говорил же папа, всё это блажь, но так и быть, прокатись до Москвы, посмотри, попробуй, сама убедись. «Высоковат уровень, Женя, – тут же возникла в голове Госпожа Критик. – Люди годами, годами поступают. Надо смотреть на вещи реально. Надо взрослеть. Для женщины на первом месте – её мужчина, а не собственный гонор. Ты должна выбрать, чья карьера важнее, его или твоя. Если ты не хочешь его потерять».

Большим ли грехом будет маленькое враньё? Ну правда, попробовать в следующем году? Или всё же на заочку… Ммм, как тупо, жить в Москве, на сессию ездить в Орёл. Папа не оценит. Понять, по-онять, что важнее. С работой что-то решать поскорее, у родителей стыдно деньги брать, и у Алекса стыдно. Что самое главное? Самое главное – любовь. All you need is love. Значит, надо к нему. Как-нибудь… всё образуется. Перемены всегда сначала пугают. Но потом-то всё будет хорошо. И тогда признаюсь. И мама точно скажет: «Ну, рыжуль, ну вы партизаны, ну, даёте!» Хотя она так занята сестрами и их великой танцевальной карьерой, что на тебя и времени особо нет, будем честны… Максимум, цыкнет и головой покачает, а потом пойдёт жаловаться подругам – вот какая старшая, хитрая как лиса, всё по-своему! С отцом сложнее… Будет молчать и игнорировать меня, обращаться через Алинку с Аринкой: «Скажите своей сестре…»

Алекс возвращается, на ходу прихлёбывает «Арсенальное». Я обнимаю его, кладу голову на колени. Я хочу, чтобы всё было как раньше.

– Ты прав. Лав из ол ю нид, – я смотрю ему в лицо снизу вверх. – Всегда вместе, друг за друга. Прости меня?

– Но чтоб в последний раз, – он наклоняется, целует мокрыми от пива губами, прижимает к животу.

– Подожди, у меня же подарочек к поступлению и началу новой жизни для тебя есть. Вот. Купила в магазине «Для душа, для души».

Я протянула ему маленькую, с грецкий орех, розовую свинку в пакетике.

– Немного помялась. Она пахнет розмарином. Помнишь, ты мне подарил кассету «Пинк Флойд»? Это в честь них. Как раз годовщина первого прослушивания ‘Pigs On The Wing’!

– Спасибо, роднуль, – он поцеловал меня в висок. – Что-то я спать всё же хочу. Полезешь на верхнюю?

– Я почитаю ещё. Мне теперь Ахматова в страшных снах является: «Читай меня, читай, – говорит, – не то пожалеешь!» Купила на книжной толкучке на Лубянке, последние гроши вытрясла.

Я скинула кеды, подтянула ноги и открыла синий томик на поэме «Реквием». Сильная всё же поэтесса, почему я её раньше не читала внимательно?.. Всё как будто слишком, нарочито женское, страдальное. Но ведь так и есть, сколько ни отрицай, эти завихрения в душе и составляют самую суть личности. Как же ей было больно. И как мне сейчас это отзывается…

А параллельно я прокручивала в голове правильные слова. Я всегда мечтала: своя семья, и, конечно, с ним, только с ним. Для этого нужно выйти из дома, уехать, он прав. Ходить к друг другу в гости – не семья. И ещё почти весь август впереди. Если я отдам ему этот год, он согласится на мою просьбу – это будет справедливо. Просто скажу: «Сделай для меня всего одну маленькую вещь. Давай поедем на Радугу. Там со всего мира будут люди, попрактикуешь английский, сам хотел. Там северная природа, почти тайга, как в Норвегии. Если будет плохо, уедем, честное слово», – вот именно так, быстро, чётко, по делу!

– Билеты, документы готовим, повторная выборочная проверка! Готовим билеты, готовим документы! – побежала по проходу кругленькая проводница. Следом вразвалочку шли два милиционера с дубинками и кобурами.

– Тормози, Игорь Михалыч. Вот этого вот нефера давай посмотрим, – первый мент ткнул пальцем в лежащего спиной Алекса и демонстративно разогнал перед лицом воздух, мол, невыносимо пахнет пивом. – Вставайте, гражданин.

– А-а? – недоумённо замотал головой Алекс, поворачиваясь мятым от сна на рюкзаке лицом. – В чём дело? Кого позвать?

– Старший сержант Смирнов, – отточенным жестом милиционер вынул из кармана раскрытое удостоверение, ощетиненное гербами и печатями, и так же быстро спрятал. – Вставайте, гражданин, личный досмотр.

– В смысле – обыск? – нехорошо улыбнулся Алекс углом рта. Мне стало страшно, что он по своему обыкновению будет цепляться к словам, занудствовать и высмеивать ментов, которых всегда считал дураками и дуболомами.

– Пока всё же досмотр, – не менее противно ухмыльнулся Смирнов в ответ. – Паспорт и билет для начала предъявите.

– А в чём разница? – не сдавался Алекс.

– А разница в том, молодой человек, – пояснил второй мент, – что при досмотре вы карманы выворачиваете, при обыске – мы, а вы тихо лицом к стеночке стоите и не строите из себя самых умных. Ваш рюкзачок?

Пассажиры вокруг перестали гомонить, с удовольствием глядя на спектакль. Алекс снял рюкзак с полки и поставил на стол. Я вытаращила глаза и старалась не упустить ни малейшего движения милиционеров: вся тусовка рассказывала страшные байки, как менты чисто из классовой ненависти подсовывают волосатым наркотики, и незадачливые хиппари надолго отправляются шить рукавицы в солнечной Мордовии.

– Выкладывайте всё на стол, гражданин… – тут мент заглянул в паспорт, – гражданин Раймер Александр Антонович. Иностранец, что ли?

– Русский немец, – Алекс с вызовом посмотрел в глаза Смирнову.

– Ну, тогда хенде хох. Это у тебя что?

– Записная книжка. Учебник по матанализу. Библиотечный. Художественная литература, Станислав Лем. Ручка. Карандаш. Транспортир. Носки запасные. Зубная щётка. Сигареты. Свитер. Плеер.

– Давай из карманов теперь.

– Носовой платок. Зажигалка. Ещё зажигалка.

– Не держи за идиота, из куртки.

Алекс стащил косуху с полки, расстегнул все карманы, высыпал на стол пригоршню монет.

– Деньги. Наши, русские, рублей десять. Ещё зажигалка. Ещё пачка сигарет.

Тут рука нащупала в глубине кармана ещё что-то, и Алекс выложил на стол маленький перевязанный ниткой пакетик, замаранный изнутри белым порошком, и недоумённо на него уставился.

– Оппаньки! – обрадовался Смирнов. – Игорь Михалыч, зафиксируй, зови понятых! – Это что, гражданин Раймер?

По лицу Алекса пробежала тень, пассажиры из их отсека, две солидные тётки, завороженно и с некоторым даже ужасом уставились на пакетик. Мужик с верхней боковушки вытянул шею и хмыкнул:

– Чего, правда, что ли, наркоманы, молодёжь?

– Гражданин Раймер, повторяю вопрос – что в пакете?

И тут настал мой звёздный час:

– А это, товарищ милиционер, мыльная свинья! Раскрошилась немножко. Понюхайте, розмарин и лимон, в магазине обещали «спасение для жирной кожи и стойкий аромат».

Когда посрамлённые милиционеры отправились искать новых жертв в следующих вагонах, а свинья была предъявлена всем желающим, мы снова «пошли курить» в тамбур. Я решила, что сейчас самый подходящий момент, чтобы всё прояснить.

– Саш, ты меня не перебивай, пожалуйста, мне тебе надо кое-что сказать, – начала я.

– Ты меня пугаешь, Женёк, когда начинаешь с моего цивильного имени, – лениво потянулся Алекс, широко зевнул и притянул меня к себе. – Ну, что такое?

Я тут же сбилась и почему-то продолжила про другое.

– Ты представляешь, какой скандал мой отец устроит, когда узнает, что мы вместе живём?

– Я не понимаю, почему не сходить в ЗАГС и просто его перед фактом не поставить? Своим я тоже не скажу. Предки ж начнут вот это всё – гости, салаты, бррр! И в церковь я не пойду, сама понимаешь. Мы сколько уже вместе, год? Пора б ему смириться. Не начинай, пожалуйста, про религию, про возраст, про вот это всё – это я уже от твоего бати слышал… Я сколько тебе повторяю, подумай, как будет лучше нам двоим, а не как папочке будет спокойнее. Я тебе сто раз это говорил, но похоже, мои слова для тебя на последнем месте.

– Слушай, я не про это сейчас, – настроение мгновенно рухнуло в бездну, подступила тоска. – Я… я хотела поговорить про то, как мы проведём остаток лета. Пожалуйста, дай мне договорить до конца, не перебивай, ладно?

Алекс начал целовать и покусывать меня за шею и ключицы, но я вывернулась из кольца его рук и посмотрела ему в глаза. Шит, я уже все испортила. Он раздражён. Момент упущен. Но остановиться я уже не могла.

– Я с тобой согласилась, ты учиться будешь, у тебя чёткий план на жизнь, а я… Мне очень страшно, если честно. Я всё равно Орёл люблю, я тут выросла, тут моя семья. Мне страшно уезжать. Но я всегда выбираю быть с тобой, – затараторила я.

Когда волнуюсь, язык совсем не успевает за мыслями. Это всех злит, а я даже не замечаю. Алекс чуть нахмурился – вертикальная морщинка между бровей. Стараюсь замедлиться, но не тормозить:

– И мне очень нужны силы, Саш. Силы даёт только природа, только лес. Я же чёртова эльфийка, – выдыхаю, крою грустную улыбку, зеркальную, углом рта. – Когда эту листовку, про Радугу, мне на Арбате дали, это было как чудо, как благословение, как исполнение самой невозможной мечты. Я очень, очень хочу это увидеть. Пожалуйста, давай поедем, а? Ну совсем ненадолго. У меня палатка есть хорошая, американская, маленькая, но теплее вдвоём будет. Я всё найду, одеяла, котелок. Тебе не трудно будет в лесу, честно-честно, я позабочусь об очаге и всём таком женском, как настоящая скво. Погоду обещают хорошую. Природа там – как в твоей любимой Норвегии: сосны, мох – просто земля из саг. Люди там будут разные, я уверена, найдётся с кем о твоей музыке поговорить. И ты так хотел нормально инглиш практиковать – там точно будет с кем. А если не найдёшь по интересам, будем просто вдвоём, у костра сидеть, книжки читать. Ну хотя бы дня на три, если тебе ну совсем-совсем не понравится – уедем, я обещаю. Кстати, поехать можем автостопом, и сэкономим прилично. А если тебе влом по трассе, на плацкарт наскребём, я думаю. Ну, что скажешь? Ну пожа-алуйста. Я так редко прошу.