Текст книги "Сексуальная жизнь Катрин М"

Автор книги: Катрин Милле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Города и мужчины

Сексуальные опыты первых лет моей взрослой независимой жизни неразрывно связаны с императивной потребностью выйти пройтись, подышать, избавиться от давящего груза четырех стен. Эта потребность, впрочем, нередко служила сексуальным катализатором. Я рассталась с девственностью, когда первый раз сбежала из дома. В тот день, едва успев в бесчисленный раз в пух и прах разругаться с родителями, я услышала звонок в дверь, открыв которую обнаружила Клода – тогда совершенно незнакомого мне юношу, – посланного сообщить, что молодой человек, с которым у меня было назначено свидание, к сожалению, на него прийти не сможет. Передав сообщение, Клод недолго думая предложил себя в качестве замены. Его автомобиль рулил не останавливаясь до самого Дьеппа, гда мы разбили палатку на пляже.

Некоторое время спустя я влюбилась в берлинского студента. Несмотря на то что мы ни разу не занимались любовью (осторожный юноша никогда ничего не просил, и я не напрашивалась), его длинное, крепко сбитое тело, вытянутое рядом с моим, и большие белые ладони повергали меня в состояние, близкое к обмороку. Мне хотелось переехать в Западный Берлин. Несмотря на его островное, осадное положение, я была очарована широким Кудамом [25]25
  Сокращение от Курфюрстсмдам, одной из самых известных улиц Берлина.


[Закрыть]. Потом было письмо студента, в котором он объяснял мне, что мы слишком юны и неопытны для того, чтобы брать на себя серьезные обязательства. Послание спровоцировало еще один побег из дому снова в компании Клода, с которым я продолжала встречаться. На этот раз его автомобиль мчался на Берлин, на встречу с вероломным немцем. Необходимых для пересечения границы Западной и Восточной Германии бумаг у меня, естественно, не было, и после моей идиотской попытки тайно пересечь границу студент прибыл к заставе для переговоров лично. Таким образом, моя первая любовная история завершилась в кафе посреди необъятной парковки в каком-то лесу, где длинные очереди людей и машин выстраивались перед деревянными будками.

К моему огромному сожалению, привычка исчезать без предупреждения сопровождала меня еще долгие годы, что, конечно, было в высшей степени некорректно как по отношению к тому, чью жизнь я в тот или иной момент разделяла, равно как и по отношению к тем, кто увозил меня куда-нибудь либо ожидал меня где-то, так как я исчезала с одинаковой легкостью в обоих направлениях – из дому в гости и из гостей домой. В этой неутолимой занозе в заднице было что-то от почти болезненного стремления – которое я разделяла с Клодом, Генри и еще несколькими молодыми людьми – к эротическим путешествиям, к Новому Сексуальному Свету, стремление, которое выгоняло нас время от времени из дому, превращало в майских котов и толкало на поиски приключений за пределами братства. Неписаный закон требовал от возвратившегося шпиона рассказать о своих приключениях, каковое требование, естественно, выполнялось не всегда. Таким образом, наши хаотические желания и либертарный дух, соединяясь, образовывали нечто вроде эмульсии воды и масла. Пропасть с глаз долой на два дня в компании почти незнакомого мужчины или, к примеру, поддерживать интимные отношения с коллегой, проживающим в Милане (я поддерживала их много лет), сулит многогранные удовольствия: это не только предвкушение приключения, радость путешествия и наслаждение незнакомыми запахами чужой страны, но также эйфория от того, что вас укладывают, ласкают, ощупывают и трахают совершенно неизвестными доселе способами. Мне бы очень хотелось – к сожалению, по ряду объективных причин это невозможно – каждое утро упираться едва пробудившимся глазом в незнакомую текстуру нового, еще не обследованного потолка и, сев на кровати, на несколько мгновений испытывать головокружение, потерявшись среди по man's land [26]26
  No man's land (англ.)– «ничейная» полоса, нейтральная зона. (Прим. ред.)


[Закрыть]неизведанной квартиры в отчаянной попытке отыскать указанный вам вчера коридор, ведущий в туалет. В такие моменты единственный объект, способный доставить вам несказанное удовольствие своим присутствием и идентифицируемым прикосновением, – это тело, только что оставленное вами в глубине кровати, которое, несмотря на то что, вполне возможно, вы знакомы с ним всего лишь несколько часов, все это время питало вас своими запахами и флюидами. Сколько раз, лениво грезя о счастливой судьбе дорогих проституток высшего звена, мне приходила в голову мысль, что именно в этом и состоит главный козырь их профессии. Что касается самого путешествия, то есть временного пузыря, в котором вы живете, пока вас уже нет здесь и еще нет там, то испытываемое внутри удовольствие вполне может быть измерено на тех же весах, что и эротические переживания. Стоит мне только захлопнуть за собой дверцу такси, оставив позади нервное возбуждение, почти всегда сопровождающее любой отъезд, или оказаться в аэропорту и погрузиться в полудремотное-полубессознательное состояние, свойственное мне во время ожидания рейса, как во мне просыпается – не всегда, но довольно часто – знакомое ощущение: словно бы гигантская рука стискивает мне внутренности, выжимая из них до последней капли сладкую истому, немедленно разносимую по всему телу, до самых кончиков волос. Взгляд мужчины, в котором ясно читаются желание разрушить границы и поиск духовной близости, вызывает у меня точно такое же ощущение.

Несмотря на все вышеизложенное, я никогда не использовала многочисленные путешествия, возможность осуществлять которые мне предоставляет специфика моей работы, для умножения числа любовников. В условиях гибкого распорядка дня и наличия благоприятных обстоятельств, позволяющих сполна наслаждаться беззаботностью кратковременных, ни к чему не обязывающих связей, я трахаюсь неизмеримо меньше, чем дома, в Париже. Изо всех сил напрягая память, могу припомнить только двух мужчин, которых встретила во время путешествия и с которыми во время этого путешествия у меня случился сексуальный контакт. При этом я не случайно говорю о «контакте» – в обоих случаях это был один-единственный контакт: между завтраком и первой деловой встречей с одним и между ужином и тем, что оставалось от ночи, – со вторым.

Тому имеются два объяснения. Давным-давно, на заре моей профессиональной карьеры, умудренная коллега предупредила меня, что всякого рода семинары, коллоквиумы и прочие собрания людей, на некоторое время полностью отрезанных от привычного течения жизни, являются питательной средой для взрывного роста количества ночных хождений по коридорам гостиниц. Это – а также то, насколько бесформенные и отталкивающие туалеты могут напяливать на себя обычно следящие за своим внешним видом люди только потому, что они в отпуске, – меня по-настоящему шокировало, несмотря на то, что я к тому времени прилежно посещала места гораздо более высокой степени специализации с сильнейшей концентрацией сексуальной активности. Я, как и подобает непримиримо принципиальному новобранцу, полагала, что траханье – под траханьем я подразумевала траханье частое, регулярное и осуществляемое в хорошем расположении духа вне зависимости от пола, возраста и прочих качеств партнера(ов) – это образ жизни. В противном случае, если спокойно совокупляться можно было только в определенное время в специально отведенных местах, траханье превращалось в карнавал! (Здесь я чувствую необходимость открыть скобки и немного релятивизировать такую суровую позицию. Думается, нет нужды долго доказывать, что сексуальные наклонности и пристрастия могут сыграть с нами шутку не хуже старого зонта и что то, что надежно прикрывает нас, пока дует ветер реальности, может с легкостью вывернуться наизнанку, когда ветер подует с другой стороны, и оставить нас мокнуть под ливнем фантазий. На этих страницах я неоднократно сравнивала реальность и грезы, и вот еще одна забавная антиномия из этого ряда: несмотря на строгие принципы, изложенные выше, одна из моих самых сексуальных фантазий имела следующий сюжет: группа нервных, озабоченных бизнесменов, съехавшихся на какой-то конгресс, прячась друг от друга и таская меня по всей гостинице, немилосердно имеют меня во все дыры – то в темном углу бара, а то даже и в телефонной будке, одной рукой придерживая у уха трубку, в которой продолжается принципиальный разговор с законной супругой («Все в порядке, рыбка моя, кормят вот только не очень…»). Это была моя самая эффективная «фантазия-унижение».)

Пора, однако, вернуться к встреченным во время странствий мужчинам и рассказать подробнее – в хронологическом порядке – о двух казусах секса на выезде – случаях для спелеолога, не вылезающего из парижских подземных гаражей, беспрецедентных. Мой помощник, который столь театрально привлек меня к себе прямо посреди огромного холла шикарного отеля, действительно разбудил меня поутру, как и обещал. Это был смышленый молодой человек, хорошо понимавший, что мне был необходим отдых, чтобы оправиться от наших бесчисленных нескончаемых поездок предыдущих дней, в результате которых мы избороздили всю Канаду вдоль и поперек. Он не торопясь двигал тазом, а я, хоть и не вполне убежденная, что делаю действительно то, что мне хочется делать, не оказывала никакого сопротивления, но даже, наоборот, подбадривала его, как могла бы делать на моем месте профессионалка – с той лишь разницей, что вместо скабрезной лексики я пользовалась романтически-любовным словарным запасом. Когда все было кончено, он прямо сообщил мне, что думал об этом много дней, но, заботясь о сохранении нормального рабочего ритма, решил не торопить события. Впоследствии мы неоднократно работали вместе, но ни он ни я больше ни разу не возвращались к этому эпизоду и не сделали ни малейшей попытки продолжить опыт. Впервые в жизни сексуальные отношения, завязанные с мужчиной, которого мне неминуемо было суждено встречать вновь и вновь, не получили продолжения и ни в малейшей мере не затронули фундамент профессиональных и дружеских связей. Здесь, однако, необходимо отметить, что я в тот момент переживала особенный период моей жизни, в течение которого пыталась если не быть верной, то по крайней мере, по возможности, сдерживать свои порывы. Тогда я подумала, что именно так, должно быть, выглядят мелкие грешки тех, кто не является распутником по призванию. Это был единственный на моей памяти раз, когда я смутно испытала сожаление о совершенном половом акте.

Бразильское приключение оставило в моей душе более глубокий и неоднозначный след. Это случилось в мой первый приезд в Рио-де-Жанейро, где я очутилась, снабженная довольно длинным списком телефонов, из которых смогла дозвониться лишь по одному. Так случилось, что единственный рио-де-жанейрский художник, поднявший трубку, прекрасно знал особенно интересовавший меня период истории французской культуры, и мы проболтали добрую половину ночи на мрачной террасе где-то в Ипанеме [27]27
  Район Рио-де-Жанейро.


[Закрыть]. Прошли годы, он приезжал в Париж, я еще пару раз бывала в Бразилии. В Сан-Паулу, после праздника, посвященного окончанию биеннале, мы оказались в одном такси. Он назвал таксисту адрес моего отеля. Я не поворачивая головы пихнула его в бок. Он назвал таксисту адрес своего отеля. Кровать помещалась у большого окна, и отсветы огней неоновых вывесок разрезали ее на желтые полосы а la Хоппер [28]28
  Хоппер (Hopper) (1882–1967) – американский художник.


[Закрыть]. Он парил надо мной, его тело осыпалось на меня нежным дождем, едва касаясь губами, лбом, подбородком, руками, плечами, ногами. Мне было хорошо, в то время как я погружалась в бездны мигрени, которая сводила его с ума. Я слышала, как он шепчет что-то о времени, обо всем этом времени. С ним также не было второго раза. Много позже, снова в такси, на этот раз катившем по парижским улицам, я, почти не слушая его ласковых слов, целиком поглощенная созерцанием его лица, внезапно испытала сильнейший прилив какого-то неопределимого радостного чувства: я думала об огромной пропасти километров, лежащих между нами, и о долгих месяцах разлуки, протекающих между нашими – несмотря ни на что регулярными – встречами (иногда, будучи проездом в Рио, я ограничивалась коротким звонком), я думала об уникальной безупречности этого мимолетного сочленения времени и пространства, рождающего прекрасное, законченное целое.

Второе объяснение малому объему моих «Сексуальных заметок путешественницы» относится к вопросам, затронутым в первой главе. Я любила открывать новые горизонты – при условии наличия доброго провожатого. Меня вполне устраивало положение, при котором один мужчина знакомил меня с другим. Вместо того чтобы беспрестанно анализировать собственные желания и нескончаемо искать способы их удовлетворения, я предпочитала доверчиво опереться на прочную паутину их отношений. К тому же иметь сексуальные контакты и испытывать желание значило для меня далеко не одно и то же: я способна вожделеть мужчин, с которыми любая конкретизация желания заведомо невозможна, не испытывая при этом абсолютно никакого дискомфорта. Я была талантливой мечтательницей, мастерицей на сексуальные выдумки, и значительная часть моей эротической жизни прошла в королевстве грез, пришпоренная судорогой клитора, сдавленного между большим и указательным пальцами. Совокупление в реальности удовлетворяло потребность более общего характера: свободное скольжение среди вещей этого мира. Я уже говорила о том, что моя жизнь текла в уютной, почти семейной атмосфере сообщничества. Той атмосфере, что днем с огнем не сыщешь, высадившись в чужом городе на другом конце земли (без особенных рекомендаций).

Дом, квартира, одним словом, жилище – вот первое, что нередко приходит в голову, когда я вызываю в памяти образы тех или иных мужчин. Это вовсе не означает презрения к прочим воспоминаниям, но они неотделимы от образов декораций, среди которых имели место породившие их действия, и, для того чтобы в памяти всплыл образ тел, расположившихся в той или иной позе на постели, или вспыхнула реминисценция минуты непередаваемого словами взаимопонимания двух влюбленных, необходима предварительная ментальная реконструкция окружающей обстановки. Возможно, читатель уже обратил внимание на то, что я с большой сноровкой и скоростью устанавливаю декорации. Раздвигая ноги, я широко открывала глаза. В юности с помощью этого метода – среди прочих – я ориентировалась в Париже. Один из моих приятелей, архитектор, принимавший меня в своей квартире, расположившейся на последнем этаже недавно отстроенного здания, достаточно высокого, чтобы, повернув голову и поглядев в окно, не поднимаясь с постели, упереться взглядом в облака, как-то обратил мое внимание на тот факт, что, для того чтобы попасть из моей квартиры (правый берег, улица Сен-Мартен) в его квартиру (левый берег, улица Сен-Жак), нужно просто идти по прямой, никуда не сворачивая. Я научилась любить Инвалиды, сопровождая приятеля – зубного врача, – регулярно навещавшего одну свою знакомую – популярную в пятидесятые годы певицу варьете. Она напоминала мне не лишенные своеобразного шарма выцветшие, чопорные обложки виниловых пластинок той эпохи, и, пока она без особенной страсти трахалась с моим дантистом, я, дабы развлечь саму себя, играла в эстета из Парижа и, с презрением отвернувшись от нагроможденных на одноногих столиках бесчисленных фарфоровых и прочих черепах, глядела в окно, наслаждаясь идеальными пропорциями зданий эспланады. Каждый дом диктует свои правила движения любопытному взгляду. В квартире Эрика кровать была распределительным центром, от которого разбегались в разные стороны многочисленные камеры, фотоаппараты, экраны, линзы и зеркала. В доме Брюно, как в мастерской Мондриана, ваза с цветами была единственным фокусом цельного пространства, сформированного плоскостями и объемами дверей, балок, шкафов, столов и стульев, казавшимися слитыми воедино, словно построенными из одного и того же повторенного множество раз объема – так, большой стол казался приподнятой репликой кровати.

Во мне живо нежное ностальгическое чувство воспоминаний о просторных квартирах больших итальянских городов. Когда я только начинала работать с Энзо, он жил в Риме, в квартале, казавшемся мне окраиной, заставленной домами цвета охры, разделенными пустырями непонятного назначения. Я сама выросла на окраине большого города и, вспоминая район, в котором прошло мое детство, поражалась наличию такого количества не застроенного пространства, которое можно было объяснить исключительно наличием неких законов феодального урбанизма, требовавших, чтобы каждый дом мог беспрепятственно отбрасывать вечерами тень. Квартиры в этих домах были значительно больше, чем во французских домах соотносимой категории. В ванной комнате голос отражался от стен гулким эхом, а плитка, которой был покрыт весь пол квартиры, своей чистотой и ясностью – словно кто-то только что тщательно вымыл ее, в ожидании вашего посещения, – делала задачу приручения пространства приятно простой. Спустя год или, может быть, два Энзо переехал в Милан, где дома были старше, комнаты шире, потолки выше, но количество мебели осталось прежним. Как приятно было раздеться донага – животворный ветер пронизывал мое тело, как только я сбрасывала свитер и скидывала юбку, – и гулять по полупустой квартире, прикасаясь свежей кожей к свежевыкрашенным стенам и чувствуя себя равной самой себе, по образу пустынной комнаты, в которой нет ничего, кроме кровати да раскрытого чемодана на полу.

На пороге

Я выросла в трехкомнатной квартире, в которой проживала вся моя семья из пяти человек. Думается, теперь читателю будет проще понять, почему физическая любовь для меня столь настойчиво ассоциировалась, с завладением дополнительным пространством. Мой первый побег из дому можно смело описать глаголом «съебать» – не успев удрать, я уже еблась. Первый раз в жизни. Я сбежала не для этого, но так уж получилось. Те, кому в жизни повезло больше, у кого в детстве была отдельная комната, в которой можно было по крайней мере укрыться от нескромных глаз, или те, кто, на худой конец, наслаждаясь прелестями деревенской жизни, могли найти укромное убежище в кустах, – эти счастливцы и счастливицы, возможно, избежали подобного опыта. Постепенное открытие тайн собственного тела для них не находилось в столь тесной зависимости от необходимости максимально расширить заключающее тело пространство. Мне же приходилось перемещаться на значительные расстояния – в географическом смысле слова – исключительно для того, чтобы добраться до себя самой. Для того чтобы понять, что где-то во мне, невидимое глазу и до поры до времени недоступное даже силе моего воображения, скрыто некое жерло, устье, невероятно податливая и неизмеримо глубокая пропасть, способная поглотить отросток плоти, который делает мальчика мальчиком – и чье отсутствие на моем теле навсегда лишает меня всякой надежды когда-либо стать одним из них, – мне пришлось проделать переход Париж-Дьеп и проспать всю ночь на берегу моря.

Прилагательное «невинный» («невинная») ныне почти вышло из употребления, но в старину этим эпитетом награждали юношу или девушку, которые, по общему признанию, не имели никакого или почти никакого представления о том, каким же именно образом продолжается род человеческий. Я оставалась «невинной» практически вплоть до того самого момента, когда приняла непосредственное участие в первом акте этого процесса. Месячные начались, когда мне было двенадцать лет. Мама с бабушкой всполошились и позвали доктора, а отец, просунув голову в дверь, весело поинтересовался, не из носа ли у меня случайно пошла кровь. Вот, пожалуй, и все, что можно записать в актив моих домашних в графе «сексуальное воспитание». Я имела весьма смутное представление о том, откуда именно течет кровь, и не смогла бы внятно объяснить техническую разницу между месячными и мочеиспусканием. Однажды врач тактично объяснил мне, что ежедневных гигиенических операций, которые я проделываю при помощи мочалки, недостаточно и что мне следует мыться более тщательным образом, потому что в противном случае – тут он поднял палец руки в резиновой перчатке и принюхался – «все это пахнет довольно противно». Последней каплей стал скандал, спровоцированный каким-то рок-концертом, после которого я окончательно утвердилась в своих подозрениях. События, имевшие место во время и после концерта, сопровождавшегося драками, беспорядками и вмешательством сил правопорядка, активно обсуждались в моем присутствии матерью и ее подругами, и в ходе обсуждения выяснилось, что распоясавшиеся девушки «дошли до того, что, завладев дубинками полицейских, начали их себе засовывать…». Засовывать куда? Почему именно дубинки? Эти безответные вопросы точили меня еще долгое время спустя, когда злополучное представление было давно забыто.

Будучи подростком, я по-прежнему пребывала в неведении, примерно соответствующем уровню моего детского онанизма. Маленькой девочкой я поняла, что некоторые игры доставляют мне ни с чем не сравнимое наслаждение, поэтому я играла в куклы по специальному сценарию. Я скручивала трусики в некое подобие плотного жгута, прилегающего к щелке между ног и немного врезающегося между ягодицами, после чего усаживалась таким образом, чтобы жгут осуществлял ощутимое давление. Затем я брала пластмассового пупсика и его крохотной ручкой начинала водить по обнаженному телу Барби. Немного позже я заменила скомканные трусики прямым сжатием припухлостей, обнаружившихся в начале расщелины, и перестала играть в куклы – вместо этого я закрывала глаза и сама становилась раздетой, ласкаемой Барби. Возможно, потому, что эта деятельность доставляла мне настолько интенсивное удовольствие, я никогда не пыталась углубить мои познания в вопросе взаимоотношения полов. Вот, однако, самое интересное: в то время как воображаемая «я» принимала ласки множественных мальчиков, реальная Катрин лежала скорчившись, в почти полной неподвижности, словно парализованная, прикованная к постели, если не считать едва заметного – с амплитудой в несколько миллиметров – движения ладони, зажатой в паху. Уже много лет отец и мать не делили брачное ложе – отец остался в бывшей супружеской спальне, а мать перебралась в комнату, где, кроме меня, жил также мой младший брат, и спала со мной на большой кровати. Невзирая на отсутствие явных запретов ребенок прекрасно понимает, о каких занятиях родителям лучше ничего не знать. Я развила поистине поразительную ловкость рук для решения парадоксальной задачи: доставить себе удовольствие при минимальном количестве движений и почти не дыша – мать, перевернувшись на другой бок и случайно прикоснувшись ко мне, не должна была ни в малейшей степени почувствовать трепетание детского тела. Необходимость возбуждаться скорее при помощи мысленных образов, чем посредством откровенной ласки, возможно, сыграла немаловажную роль в развитии моего воображения. Однако бывало всякое: иногда мать, заподозрив неладное, встряхивала меня хорошенько и награждала всяческими нелицеприятными эпитетами («маленькая развратница»). К тому времени когда в дверях появился Клод и предложил увезти меня к морю, я уже перестала спать в одной кровати с матерью, но сохранила привычку – я хранила ее долгое время – мастурбировать в постели, свернувшись калачиком. В общем, можно сказать, что, прежде чем раздвинуть ноги, мне пришлось научиться разворачивать плотно свитый клубок моего тела.

Пространство редко раскрывается сразу и целиком. Даже в театре – там, где еще сохранился занавес, который можно поднять, – это трудный процесс: тяжелая ткань нехотя ползет вверх и нередко, обнажив лишь половину сцены, запинается на полпути, с трудом преодолевая невидимое сопротивление и отдаляя на несколько секунд столь ожидаемый зрителями момент, когда они наконец смогут мысленно принять участие в разворачивающемся действе. Хорошо известно, что мы придаем особенное значение понятию перехода, будь оно связано с определенным местом или с определенным отрезком времени. Очень может быть, что томное наслаждение, обволакивающее меня в зале ожидания аэропорта, звучит дальним отзвуком того далекого сегодня акта освобождения самой себя от самой себя, совершенного в день, когда я приняла приглашение Клода и, открыв дверь, перешагнула порог, не зная, что ждет меня снаружи. Но пространство слишком похоже на гигантский воздушный шарик – дуньте в него чуть посильнее, и вы рискуете оказаться перед скукожившейся двухмерной тряпочкой.

Мне было, наверное, тринадцать или четырнадцать лет, когда со мной наконец приключилась изрядно подзадержавшаяся «примитивная сцена»: выйдя как-то в неподходящий момент в коридор, я увидела в дверном проеме маминого приятеля, заскочившего навестить маму, когда отца не было дома. Он, должно быть, уходил и целовал маму на прощание – в этом не было бы ничего предосудительного, если бы она не опускала при этом веки и не прогибалась в талии. Мне это не понравилось. Ей не понравилось, что мне это не понравилось. Три или четыре года спустя все в том же дверном проеме я увидела Клода. На дворе стоял июнь. Прибыв в Дьеп и отыскав свободное место, мы разбили палатку. В то время среди студентов было модным ночами в преддверии экзаменов принимать амфетамины, подстегивающие нервную систему и позволяющие обходиться без сна. Чтобы не уснуть за рулем, Клод решил прибегнуть к помощи маленькой чудодейственной таблетки, предложив мне вторую за компанию. Он не уснул за рулем, да и ночью в палатке мы не сомкнули глаз. Когда он шепотом спросил разрешения ввести член, меня охватила дрожь. Я не в состоянии определить, что послужило причиной – принятые таблетки или происходившие события, но, как бы то ни было, я никак не могла понять, что же со мной происходит. Несколько месяцев до этого я довольно смело флиртовала с одним юношей, и кульминационной сценой этого флирта явился его член, положенный на мой обнаженный живот. Там он и кончил. А на следующий день у меня начались месячные. Мои познания в области женской физиологии были настолько фрагментарны, что я сделала предположение о том, что, весьма вероятно, кровь проистекала из разорванной девственной плевы. К тому же, словно этого было недостаточно, следующих месячных пришлось ждать непривычно долго (у совсем молодых девушек регулярность циклов может быть нарушена и нередко зависит от эмоционального состояния), и я вообразила себя беременной! Я ответила Клоду, что я согласна при одном условии: он должен повторить свой вопрос, назвав меня по имени. Он немного удивился такому странному требованию, но не заставил себя упрашивать и несколько раз произнес «Катрин». Когда он вышел из меня, я увидела едва заметный коричневый штрих на внутренней стороне бедра.

Весь следующий день мы практически не вылезали из маленькой палатки, где нам двоим едва хватало места. Мы лежали обнявшись, отделенные от бродящих снаружи людей лишь тонкой материей, сквозь которую просачивался бледный свет солнца, окрашивающий наши тела песчано-желтым. В соседней палатке природой наслаждалась целая семья, и я помню, как жена раздраженно говорила мужу: «Но чем они там занимаются?! Они же не спать сюда приехали». Умиротворенный супруг с ленцой вставал на нашу защиту: «Ребята устали, оставь их в покое». Голод не тетка, и нам пришлось-таки в конце концов выбраться на свет божий, для того чтобы поесть на небольшой террасе. Голова у меня была как в тумане. По дороге назад к палатке я обратила внимание на то, что пляж и палатки находились в тени огромной скалы, располагающейся перпендикулярно морю.

Я не помню, как именно родители заполучили меня обратно, но точно знаю, что не обошлось без драм и что это было ненадолго. Не прошло и нескольких недель, как случился эпизод в саду, неподалеку от Лиона, рассказанный в начале книги, а спустя еще некоторое время я ушла из дома, чтобы жить с Клодом. Побег в Дьеп «сделал меня женщиной» и даровал неотъемлемое от этого титула право гулять самой по себе. Несмотря на это, оглядываясь назад и вспоминая наши упражнения в палатке на пляже, приходится признать, что они сильно смахивали на детские игры. Они напоминают мой излюбленный прием бегства из мира взрослых, когда, ребенком, я натягивала на голову простыню и создавала таким образом тесное, но в полном смысле слова «жизненное» пространство моего собственного маленького домика. Тяга предаваться запрещенной деятельности в общественных местах, будучи весьма ненадежно защищенной какой-нибудь хлипкой перегородкой, полупрозрачным занавесом листвы или, скажем, частоколом мужских ног, имеет с этим детским методом что-то общее. Эта элементарная конструкция нарушения заведенных обществом правил имеет, как ни странно это может показаться на первый взгляд, больше отношения к экстравертизму, чем к интровертизму: речь не идет о том, чтобы эксгибиционистически выставиться напоказ, но, напротив, о том, чтобы свернуться ежом, изо всех сил пытаясь скрыть свое наслаждение, и делать вид, что вы и ведать не ведаете об опасности того, что оно в любой момент может, как чертик из табакерки, выскочить навстречу ничего не ожидающим зрителям, способным к тому же помешать ему осуществиться.