Текст книги "Маленькие подлости"

Автор книги: Кармен Посадас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

ДЕНЬ ВТОРОЙ
КАРЕЛ И ХЛОЯ

– Сиди прямо, дядя, вот так, убери руки, если не хочешь, чтобы я тебе бритвой горло порезала… Осторожно, дядя, и не смотри в зеркало, понял? Не дергайся, как овца под ножницами, дядя, не выводи меня из себя, тогда все получится тип-топ.

Карел Плиг обреченно опустил затылок на высокую спинку стула и, чтобы отвлечься от неприятного ощущения близости острейшей бритвы к нижней губе, принялся считать, сколько раз в монологе Хлои прозвучат слова «дядя» и «тип-топ». Сегодня ему выпала счастливая возможность убедиться, что превратить классическую бородищу, которую он носил со дня отъезда из Праги, в стильную бородку, – деликатная и далеко не простая процедура: занимает по меньшей мере двадцать пять минут.

Он насчитал шестьдесят три «дяди» и тридцать «тип-топов». Были вариации слова «хрен», но их Карел не подсчитывал. «Хорошо, – подумал он, – что испанский язык такой скудный. – И произнес «тип-топ» в ответ на оброненный Хлоей вопрос. – Этак я через два-три месяца смогу говорить не хуже испанцев».

Так оно и случилось. Благодаря сожительству с Хлоей Триас, а также неумирающей любви к латиноамериканским песням Карел через несколько месяцев пребывания на родине Сервантеса свободно владел современным сленгом, разбавленным словами, заимствованными из старинных шлягеров.

Гораздо труднее оказалось приспособиться к негласным законам, регулирующим отношения между мужчиной и женщиной на Западе. Испанские девушки врывались в его жизнь с прямолинейностью и скоростью метеорита. В этом, однако, не было ничего особенного, чешские подруги возникали так же неожиданно. И там и тут девушки отдавались ему прежде, чем он успевал об этом подумать. Никакого ухаживания, покорения женского сердца и тому подобного. Идешь на дискотеку, к тебе подходит девушка: – Танцуешь?

Затем она предлагает выпить, ты соглашаешься – и бац, уже лежишь в чужой кровати с плюшевыми мишками или розовыми подушками, на которых вышито: «Если хочешь голубого принца повстречать, то должна сначала много жаб поцеловать». А со стены на тебя глядит Брэд Питт или другой капиталистический актер, словно контролирует, как ты выполняешь мужскую обязанность, Но существуют и незнакомые для иммигранта правила поведения в постели. Например, нужно по-разному целовать случайную приятельницу и любимую девушку.

– А теперь не шевелись, дядя К. Твоя ямочка на подбородке такая же сексуальная, как у Майкла Дугласа, вот только требуется ювелирное мастерство, чтобы выбрить это местечко, у меня от напряжения вся задница вспотела.

Хлоя назвала Карела коротко – «К.» – перед тем, как впервые поцеловать его по-настоящему. Карела тогда взволновало это необычное и вроде почетное обращение, оно ассоциировалось с фамилией его знаменитого земляка Кафки. Прошли недели, прежде чем он узнал, что «К.» – это всего лишь сокращенное название популярного крема для обуви. Впрочем, к тому времени их чувство переросло в истинную любовь. Они были вместе уже несколько месяцев, позади остался быстро пройденный этап незабываемых первых ласк, когда тела только познают друг друга, но губы не сливаются в страстном поцелуе.

Однажды вечером Карел сидел в баре рядом с захмелевшим молодым человеком. Постепенно они разговорились, и тот поделился философскими откровениями которые случаются только между совершенно незнакомыми мужчинами.

– Нет, брат, ты не прав. Дело не в том3 что здесь все не так, как в твоей стране. Просто наши девчонки мы их зовем «сметанкой», поголовно сошли с ума. Они согласны на любой секс, но если хочешь, чтобы какая-нибудь тебя поцеловала по-настоящему, знаешь, так чтобы язык в рот, то сперва своди ее в церковь, иначе ни-ни. Абсолютно шизанутые, уверяю тебя. Мне кажется они свихнулись, насмотревшись этой ерунды в фильме «Красотка». Так что теперь поцелуй в рот означает «люблю тебя вечно и безвозвратно, аминь», давай трахаться.

Может быть, поэтому к моменту сакраментального «Поцелуй меня, К.» Хлоя и Карел уже освоили на практике все рекомендации «Камасутры».

– Осторожно, дядя, бритва очень острая, как бы не дрогнула у меня рука…

Рука-то у Хлои нормальная, а вот язык… Каков ее язык, Карел Плиг ощутил в самом прямом смысле однажды ночью, которую он потом часто вспоминал

Они познакомились утром в супермаркете. Карел по поручению Нестора покупал мускатный орех для срочной кулинарной надобности, а Хлоя – пакет палочек и две кока-колы «Классик» на завтрак. Она сразу выложила ему многое о себе, что впоследствии окзалось лось правдой. Например, то, что в течение нескольких недель снимает мансарду без электричества вместе с двумя иммигрантами-марроканцами; что ей нравится музыка групп «Лед Зеппелин» и «Перл Джем», а также иногда «Эй-СиДи-Си» (какая жалость, у них разные вкус!), что ненавидит родителей и презирает деньги; что ни разу в жизни не садилась на мотоцикл. А той иезабываемой ночью он узнал новые и совершенно обескураживающие щие детали. Это произошло в разгар рамадана, вскоре после того, как они познакомились, в то время он уже подружился с ее соседями Ануаром и Сассемом.

– Пойдем отсюда, – сказала Хлоя в квартире на мансарде. – Ребята постятся и от этого совер шенно невыносимы.

Смеркалось. Хлоя потребовала, чтобы они поехали на такси, хотя мотоцикл Карела стоял у дома. Машина притормозила возле особняка, похожего на те, который думал Карел, существовали только в голливудских кинофильмах сороковых годов. Вдруг, словно ню мановений волшебной палочки, появился швейцар и расплатился с шофером. Хлоя бросила через плечо: – Старики дома?

Карел решил, что у нее престарелые родители, он понял свою ошибку позже, когда познакомился с ними: мать лет сорока с хвостиком, похожа на американскую киноактрису Ким Бэсинджер; отец – копия мужчины с плаката, призывающего курить «Мальборо-лайт». Для Карела это открытие стало очередным уроком Запада: если девушка из богатой семьи взбунтовалась, значит, ее родители выглядят так, словно сошли с рекламных щитов.

Однако осталось непостижимой загадкой капиталистического мира, почему Хлоя, имея в распоряжении особняк, превышающий по габаритам его спортивную школу в Праге, предпочитала жить на грязном чердаке в компании с тараканами, старыми газетами, имитирующими палас, и довольно засаленными ковриками для вознесения молитв Аллаху, или почему питалась в основном сырными палочками и кока-колой.

В ту ночь в доме «стариков» Хлои Карел прошел через суровое испытание, а именно: через первый поцелуй любви, столь долго назревавший. И сейчас, пребывая в состоянии вынужденной неподвижности по милости Хлои («Я только сделаю тебя чуть респектабельнее, дядя, вот увидишь, станешь как новенький, все будет тип-топ, обещаю, а то куда же ты годишься с бородой из юрского периода?»), Карел, глядя в зеркало, не замечал ни новых очертаний волосяного покрова вокруг губ, ни тонких длиннющих бакенбардов, которые Хлоя начала мастерить, он думал о первом поцелуе.

Он вспомнил ощущение нежного влажного рта и неожиданный привкус сплава меди и, наверное, олова. Карел даже засомневался, все ли делает правильно. Он продвинул язык поглубже и замер в испуге: не пораниться бы. Он переменил направление и провел кончиком языка по прекрасным зубам: коренным, клыкам, резцам… «Какой-то стерильный получается поцелуй, – мелькнуло в голове, – слишком аккуратный и правильный, никакой романтики. Но черт возьми, как еще целовать девушку, у которой на языке и нижней губе по металлической штуковине?»

Постель Хлои, как и следовало ожидать, украшали плюшевые мишки. Зато отсутствовали подушки с советами, как заполучить голубого принца. Вместо Брэда Питта сексуальные способности Карела в этот звездный час оценивала группа «Нирвана» в полном составе.

Мышеловка захлопнулась. Они занимались сексом в доме родителей Хлои, и Хлоя целовала его как своего избранника.

– Я люблю тебя, К., – сказала она в ту ночь, – и хочу, чтобы мы были неразлучны навсегда, понимаешь? Не хочу больше приходить в этот дом даже в гости, мать их… Ты – единственное, что у меня есть на свете. Позволь мне жить у тебя. Разреши работать рядом с тобой. Я умею готовить, накрывать на стол. Я буду делать все бесплатно, мне не нужны деньги, лишь бы рядом. Как считаешь, возьмет меня твой шеф в «Ла-Морера-и-эль-Муэрдаго»? Скажи, что да. Послушай, сейчас ты поверишь, что я на самом деле люблю тебя. Я покажу тебе кое-что, о чем не знает никто. – Она начала было вынимать из рюкзака потертую красную шкатулку, но вдруг передумала и достала пару компакт-дисков «Перл Джем»: – Нет, блин, не стоит…

Что она хотела показать? Фотографию бывшего возлюбленного? Девушки всегда хранят портреты тех, кого сильно любили. Однако Карел не решился тогда спросить Хлою.

И теперь, сидя перед зеркалом, он не поинтересовался, действительно ли Хлоя оценивает на «тип-топ» свои парикмахерские усилия, вправду ли ей нравится эта поросль вокруг его губ и эти тонюсенькие, как муравьиная вереница, бакенбарды, в которые превратилась несчастная борода, «Al pa?s donde fueres, haz lo que vieres»[26]26
  На чужой стороне поступай как все (исп.) (аналог: в чужой монастырь со своим уставом не лезут).


[Закрыть], – подумал бы Карел, знай испанскую поговорку. А так он лишь взял на заметку, что ему еще многое надо постичь в устройстве западного мира. И конечно, выполнить просьбу Хлои. «Скажу Нестору, что мне нужна помощь в доставке заказов и что это ему ничего не будет стоить, он мужик хороший, поймет».

– Ты умеешь водить мотоцикл?

– На мотоцикле пусть ездят твоя мать, дядя! – отрезала Хлоя и мгновенно, с легкостью поменяла гнев на милость: – Поцелуй меня, К., обними и поцелуй крепко.

И Карел Плиг сделал так, как она хотела, и не только потому, что слова звучали в ритме болеро. Просто к тому времени он пристрастился к сладости ее рта.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

ИЗ КНИГИ «МАЛЕНЬКИЕ ПОДЛОСТИ»

Часть вторая.

Яичные десерты

Не разбив яйца, поджаришь яичницу.(Народная мудрость)

Дорогой мой друг Антонио Рейг, вместе с рецептами направляю тебе это небольшое примечание.

Oeufs Intactes

Возьмите два очень свежих яйца и…

НЕРАЗБИТЫЕ ЯЙЦА, ИЛИ КАК СЕРАФИН ТОУС КУПИЛ РОЯЛЬ

Покинув салон мадам Лонгстаф, Серафин Тоус решил прогуляться. Было еще не поздно, шесть часов вечера; он мог бы позвонить кому-нибудь из друзей (или подруг) и пригласить поужинать вместе, кому-нибудь из близких друзей, перед кем не надо притворяться, казаться симпатичным или вежливым, интересоваться здоровьем согласно правилам хорошего тона; ему не хотелось делать даже таких усилий. Он знал: Эрнесто и Адела Тельди в городе. Эрнесто ему не нравился, а вот с Аделой он был близко знаком в течение многих лет, они знали друг о друге много сугубо личного, поэтому ее компания была бы сейчас очень кстати. Бывает такое неважное состояние души, когда хочется разделить с кем-то свое одиночество. Серафин Тоус мог бы позвать ее без всяких опасений: Адела не станет расспрашивать его о том, что он не желает рассказывать. Дозвониться до нее ничего не стоило: достань из кармана телефон, набери номер (он хранится в памяти мобильника под цифрой три, если быть точным) и: «Адела, у тебя сегодня найдется свободный часок, чтобы поскучать в моем присутствии?» Но вместо того чтобы набрать чей-либо номер, Серафин отключил телефон и таким образом продемонстрировал намерение пережить душевную сумятицу в одиночку, по-мужски.

Он свернул с площади Селенике, где жила мадам Лонгстаф, на улицу Ареналь и направился к Паласио Реаль[28]28
  Королевский дворец в Мадриде.


[Закрыть], даже не представляя, куда заведут его ноги и мысли. В последнее время и те и другие управляли им по собственной прихоти, это-то и обескураживало. Несколько недель назад, например, они привели Серафина к бару «Нуэво-Бачелино», о чем он сожалел, а сегодня – к дому мадам Лонгстаф, что его обрадовало.

– Мы пришли к вам за помощью, сеньора, – сказал он ведьме, словно он сам, его ноги и мысли существовали порознь.

И поведал о том, какую оплошность он допустил, посетив клуб для мальчиков, добавив в конце повествования умоляющим тоном:

– Наверняка есть – должно быть – средство, чтобы сделать меня таким же нормальным человеком, каким я был до смерти моей супруги. Сделайте милость, ведь не должно быть так, что у мужчины вдруг ни с того ни с сего возникают определенные наклонности. Скажите мне, ведь это был мираж, это ненормально, если при виде фотографии мальчика, очень похожего на другого, которого знал в молодости, вдруг внутри просыпаются какие-то неуместные страсти, давно прошедшие, забытые, уверяю вас, мадам, клянусь всем святым… Пожалуйста, скажите мне… Подтвердите, что я вылечусь от лихорадки, она сжигает меня с того дня, как я посетил этот ужасный клуб. У вас должно быть средство, чтобы вернуть меня в то состояние, в каком я пребывал рядом с Норой. Нора – моя жена, понимаете? Она умерла несколько месяцев назад, такая потеря…

Улица Ареналь заполнена народом, шумная толпа увлекает за собой случайного прохожего. Не в силах противиться, он плывет вместе со всеми, словно щепка, подхваченная неумолимым потоком. Здесь и обутые в сандалии туристы, непрерывно сверяющие свой путь со схемами городских улиц, и богемного вида завсегдатаи столичных кафе, и воры-карманники, и разного рода курьеры, бездельники, шарлатаны и нищие. Человеческая масса колышется, перемещаясь по руслу, образованному проезжей частью улицы и стенами домов, и разветвляясь на ручейки, которые утекают в проходы между витринами бесчисленных магазинов: от лавчонок, торгующих накладными волосами, до универмагов и супермаркетов.

– А зачем сеньоху забывать об этом мальчике? – спросила мадам Лонгстаф, не дожидаясь, пока он закончит изливать душу. – Зачем? Ведь если сеньох даже о своих хуках заботится так, что они у него выглядят кхасивыми и молодыми, как у пианиста… И сеньох – уважаемый человек, кабальехо…

Будь проклята манера бразильских предсказательниц обращаться к собеседнику в третьем лице, когда они хотят подчеркнуть свое уважение. Чужая почтительность не утешает Серафина Тоуса. Он не может считать себя ни кабальеро, ни просто достойным человеком из-за мучительного воспоминания о мальчике из «Нуэво-Бачелино». Ты совсем не изменился, Серафин, ты чувствуешь то же самое, что при встрече с Педрито Мартинесом. Тебе тогда не было и восемнадцати, и ты целый год провел, тайком наигрывая сопаты и другие фортепианные пьесы в укромном уголке дома на улице Аподака. Мартинес, твой молоденький ученик… Педрито Мартинес. Какое безыскусное имя и какое необыкновенное тело! Тебя терзал стыд, но параллельно ты испытывал наслаждение, признайся, Серафин, ведь были и наслаждение, и страсть, и… Нет! Это не то, что тебе нужно в жизни, эти угрызения совести, вечный страх перед разоблачением. Мартинес, почти ребенок… Что сказали бы твои любящие родители? А друзья? Ты прекрасно знаешь что: «Баба, проститутка, дерьмо, сучка, гомосек, задница, плебей, педик, педик, педик!..»

В магазине для новобрачных на улице Ареналь можно приобрести роскошный свадебный нарядиз перели вающегося атласа и фату со множеством цветочков. Однако Нора даже не посмотрела на такое. Себе на свадьбу она выбрала чудесное незамысловатое платье из натурального шелка, в котором казалась выше, чем на самом деле, и почти красивой. Она была преисполнена гордостью женщины, которая знает, как сделать мужчину счастливым. Подобных женщин немного на свете, и ему посчастливилось встретить одну из них. И как раз вовремя. Нора-умница, Нора-помощница, Нора-жена, предугадывающая каждое желание мужа, никогда слова поперек не скажет, благослови ее Господь! «Вы, наверное, не понимаете, мадам Лонгстаф, она была само совершенство, просто создана для меня, поймите!»

Людской поток на улице Ареналь, ведя за собой Серафина Тоуса, ответил вместо мадам Лонгстаф:

– Покорись судьбе, парень, расслабься, стань наконец тем, кто ты есть.

Что за глупость! Он давно не «парень» и не хочет плыть по течению, поэтому он и решил посоветоваться с мадам, а та лишь уставилась на него, склонив голову и свесив рыжие патлы на левое плечо. Что происходит, черт побери, даже Лонгстаф похожа на мужчину, лицо – точь-в-точь как у актера, забыл какого. «Не смотрите на меня так, сеньора, помогите, прошу вас, должно быть какое-то средство, чтобы исчезла тень того, кем мне никогда не хотелось быть, никогда, особенно теперь, в мои годы, только представьте, старый гомосексуалист, потенциальный развратитель малолетних…»

В этот момент, слава Богу, Серафину на глаза, словно утопающему спасательный круг, попалась вывеска магазина: «Товары для верующих». Витрина подействовала успокаивающе: гипсовые фигурки святых – чудотворца Антонио Падуанского, спасителя заблудших Христа Мединаселийского, покровителя страждущих Иуды Тадео. Покровителя страждущих…

– Пхоблема чхезвычайно интехесная. – В голосе мадам Лонгстаф прозвучала обнадеживающая нотка. Однако тут же старуха добавила: – С позволения сеньоха, я сегодня не дам ему никакого снадобья, мне нужно вхемя, чтобы обдумать феноменальный случай. Но пусть сеньох не беспокоится, я скохо позвоню ему и пхиглашу на пхием.

– Но, мадам, приходить сюда еще раз… Поймите, я не могу часто посещать ясновидящих, я юрист. Эта профессия требует безукоризненной репутации и имеет мало общего с вашим… искусством прорицания, замечательным искусством, без всякого сомнения, но войдите в мое положение: если кто-то узнает меня, пойдут разговоры… Я очень рискую…

– Замолчите! Замолчите, meu branco Уважаемый (порт.). ], ждите моего звонка, – перебила его мадам Лонгстаф, перейдя от почтительного обращения в третьем лице на бог весть какие бразильские фамильярности. Затем выразилась еще менее уважительно: – Хватит волну гнать, vai, vai, vai Иди (порт.). ].

Когда по улице Ареналь приближаешься к площади Оперы, то начинаешь улавливать мелодии самбы и боса-новы, вальса и танго. Звуки, сопровождаемые ритмичным «раз-два-три, раз-два-три», летят из распахнутого окна Академии бальных танцев.

«Вы не можете отпустить меня так просто, мадам, вы обязаны помочь. Для вас не составит большого труда назначить какое-то зелье, одно из тех, которыми вы так знамениты. В конце концов, все, что мне нужно, – это забыть, сеньора, забыть, не думать о детских руках, о пальчиках, порхающих по клавишам», – мысленно повторял Серафин последние слова, обращенные к мадам Лонгстаф, в то время как его шаги ускорялись под боса-нову. К счастью, сонаты, которым он когда-то обучал Педрито Мартинеса в доме на улице Аподака, совершенно не похожи на песню в исполнении Винисиуса де Мораэса, доносящуюся из Академии бальных танцев, и Серафин отвлекается от музыкальных воспоминаний, вновь ведомый ногами и мыслями в неизвестном направлении. Вот он магазин, где продают пижамы, а вот фирменный «Пэнс энд К°», за ним – солидное и красивое «Кафе-дель-Реаль», дальше – бар, откуда слышится характерное птичье щебетание игрального автомата, возвещающее о чьем-то выигрыше. «Мне хорошо, – думает Серафин Тоус, – мне очень хорошо. Уличная толпа помогает забыть прошлое, у меня получится, я смогу продержаться по меньшей мере до следующего визита к мадам Лонгстаф. Спокойно, Серафин, через несколько секунд твое смятение растворится и исчезнет в привычном состоянии "ни-слова-ни-мысли-ни-чувства"».

Вот-вот не останется и следа от клуба «Нуэво-Баче-лино» и юноши с печальными глазами, нервными пальцами и волосами, подстриженными ежиком; растают всякие воспоминания о Педрито Мартинесе и убогом пристанище на улице Аподака, от которых его избавила обожаемая Нора на годы любви и умиротворения. И людской поток, влекущий Серафина, ускоряет движение, поскольку улица Ареналь сужается и наконец исчезает в новой, недавно устроенной пешеходной зоне. Там, за витринным стеклом, молчаливый, не издающий ни звука, стоит рояль.

Два дня спустя пара похожих юношей водружают инструмент возле камина в его гостиной. По иронии судьбы кто-то размещает на рояле портрет Норы, словно там его законное место. Серафин, глядя на фотографию, обращается к жене: «Нет-нет, Нора, любимая, это не то, что ты думаешь. Ты не должна думать плохо. Во всем виноваты ноги и мысли, это они привели меня в магазин «Реаль-Мусикаль», я не хотел, и все же… Он здесь временно, драгоценная моя, сейчас даже рояли можно вернуть, если что-то не понравится. Побудет в доме два-три дня, не больше, знаешь, ках амулет против злых духов, уверяю тебя, только это, верь мне».

– Шеф, распишитесь за доставку.

Молодой человек протягивает квитанцию. Он одет в рабочий комбинезон без рукавов, руки и плечи совсем не музыкальные, но Серафин все равно изучает их, смотрит на перекатывающиеся мускулы под гладкой кожей, покрытой светлыми, нежными, почти детскими волосками.

– На тебе тысячу дуро за беспокойство, – говорит Серафин, засовывает банкноту в верхний карман комбинезона и дважды похлопывает по нему ладонью, словно хочет удостовериться, что пойманная птичка не выпорхнет в любой момент на волю.

– Вы так любезны…