Текст книги "Песнь ледяной сирены"

Автор книги: Кармаль Герцен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Летта гордилась ею.

Сольвейг настолько боялась разочаровать сестру, что не замечала очевидного. Когда остальные видели в ней незадачливую ледяную сирену, Летта восхищалась ее талантом. Пусть он и не был связан с родовым даром, но разве это важно, когда страсть, что приносит тебе счастье, вызывает улыбку на чужом лице?

«Когда я найду ее, когда вернусь с ней домой – я сделаю все, чтобы стать лучшей во всем Крамарке скрипачкой. Поеду в Нордфолл, найду лучшего учителя и буду учиться музицировать. Буду играть прекрасные мелодии и может даже… создавать свои»

По легендам, бытующим среди жителей Крамарга, пурга-пересмешница заманивала доверчивых путников в гущу леса лишь для того, чтобы выпить их тепло. Чего дух зимы никак не мог ожидать, так это того, что его чары вдохнут в Сольвейг новые силы, придадут ей так необходимой сейчас решимости.

«У тебя не выйдет меня заморозить. Ледяная стихия есть и в моей крови».

Сольвейг медленно поднялась, отбросила на спину белоснежные волосы. Она вернет свой голос. Она найдет сестру. Она докажет, что никаким силам их не разлучить.

Даже свите Белой Невесты и детям Хозяина Зимы.

Глава шестая. У судьбы огненные крылья

– Чертов везунчик, – пробормотал Нильс.

Морщась, он поднялся на кровати. Поврежденную руку ему перебинтовали лоскутами ткани, смоченными в специальном отваре, который был призван вытянуть магию Хладного. Но пока на теле все еще выделялись ярко-голубые, выпуклые вены, что под кожей стали стеклянными и наверняка причиняли ему сильную боль. Однако Нильс отчаянно храбрился и, кажется, искренне расстроился, когда понял, что несколько дней ему придется соблюдать постельный режим и копить силы для нового патруля.

– Ты о чем?

– Брось, малыш-феникс, – фыркнул Нильс. – Она, как и ты, огненный серафим. У тебя проблемы с пламенем, а она чихать хотела на проблемы с пламенем. Она огнеустойчива, понимаешь?

Эскилль отвел взгляд. Конечно, он не мог не думать об этом. Откровенно говоря, это все, о чем он мог думать со вчерашнего дня. Бессонная ночь, одни и те же мысли по кругу. Аларика прекрасна и она – огненный серафим. Единственная, кто может выдержать противоестественный жар его касания.

Судьба?

Счастливая случайность?

В палатах крепости Огненной стражи царила тишина – большинство больных и раненых спали. Эскилль нарушать ее не спешил, но под испытующим взглядом друга сдался.

– Брось, я ничего о ней не знаю.

– Ты знаешь, что она – огненный серафим и она не мужчина и не восьмидесятилетняя, как наши с тобой общие знакомые серафимы Хальдор и Анетте. Ты хоть представляешь, как тебе повезло?

Эскилль, признавая правоту друга, молчал.

Первыми огненными серафимами Крамарка были люди, что родились на Пепельном побережье у Фениксова моря. Они несли в себе силу огня, которая передавалась из поколения в поколение. Иногда род серафимов прерывался, словно царящая вокруг бесконечная зима гасила пламя в сердцах новорожденных. Но чаще происходило другое – младенцы рождались с огнем, текущим в венах, а из крови родителей он исчезал. Закон преемственности – так это называли.

Нильс был прав. Здесь, вдали от Фениксова моря, в самом сердце заснеженного острова, огненных серафимов днем с огнем не сыскать. Потому Хадда и Улаф Анскеллан и перебрались сюда с Пепельного побережья, когда Эскилль еще не родился. Молодожены-серафимы горели желанием оберегать жителей городка, уязвимого своей близостью к Ледяному Венцу. И какими бы непростыми ни были их с родителями взаимоотношения, за это решение бросить жизнь в столице и посвятить свою жизнь защите Атриви-Норд Эскилль их глубоко уважал.

Не прошло и года, как Хадда забеременела, а Улаф стал лучшим стражем, которого когда-либо видел Атриви-Норд. Непробиваемый, словно зачарованная Хозяином Зимы ледяная стена, характер Улафа и бурлящий в его крови огонь позволили ему не подняться, а буквально взлететь по карьерной лестнице и дослужиться до звания капитана.

Теперь их огненное наследие хранил Эскилль. С утратой родителями дара в Атриви-Норд осталось трое огненных серафимов. С появлением Аларики – четверо.

– Одного факта, что она – такая же, как я, недостаточно.

Нильс скептически поднял бровь.

– Правда? То есть это не ты шарахаешься от противоположного пола как от чумы? А теперь, когда в городе появляется красавица-серафим, ты вдруг идешь на попятную?

– Я не иду на попятную, – нахмурился Эскилль. – Я лишь говорю о том, что она не знает меня, а я – ее.

Однако шанс познакомиться поближе выпал ему тем же вечером. После одиночного патруля он снова наведался к Нильсу. Перед входом в палату, в которой следопыт проводил незапланированный отпуск, Эскилль столкнулся с Аларикой. Красноволосая лучница со сдержанным любопытством изучала крепость. При виде Эскилля она заметно оживилась.

– Нильс сказал, ты – сын капитана. А еще – огненный серафим.

Эскилль едва заметно скривился – не успел привычно запереть эмоции внутри. Однако от Аларики его реакция не укрылась.

– Не переживай, шарахаться от тебя или преклоняться перед твоим авторитетом я не собираюсь. Начать с того, что я сама – дочь капитана Слеттебакка.

Сказано без лишней патетики или бахвальства, но с достоинством. И последнего – ровно столько, чтобы понять: девушка перед ним совсем не так проста. Даже если не брать в расчет столь редкую для Крамарка сущность огненного серафима и принадлежность Аларики к роду самого основателя Огненной стражи.

– И что же дочь столичного капитана делает здесь, в Атриви-Норд? – со смешком спросил он.

– То же, что и все вы, стражи.

– Ты не страж, – возразил Эскилль.

Сам не знал, откуда в нем взялась эта уверенность. Аларика выглядела слишком… свободолюбивой. Казалось, за ее спиной – не только два огненных крыла, но и вольный ветер.

– Верно. – Она склонила голову набок с улыбкой, чуть вздернувшей уголки изящно очерченных губ. – Несколько дней назад я провозгласила себя свободным охотником на исчадий льда и покинула дом. В Огненной страже было слишком много правил, да и до нашего города исчадия редко добираются. Я не хочу ждать, когда они придут и дадут мне возможность их уничтожить. Я хочу сражаться. Я хочу истребить как можно больше этих чертовых тварей.

«И тем самым, зуб даю, вписать свое имя в анналы истории – рядом со строчкой с именем Ларса Бьерке».

Эскилль покивал, на сей раз стараясь держать эмоции при себе, не выдавая их вчерашней незнакомке. Он знал много охотников, жаждущих отобрать у Огненной стражи лавры защитников Атриви-Норд. При том, что сами стражи всегда были только рады добровольцам – тем, кто носил герб с символом Феникса на парадных плащах или же нет. Знал и много таких, как Аларика – отчаянных, дерзких идеалисток, которые верили в то, что у них получится сражаться с ледяными демонами Крамарка на уровне мужчин.

Но, быть может, именно Аларике, это под силу – в отличие от тех, кто в суровых снежных пустошах очень скоро позабыл свои мечты и идеалы. Было в ней что-то такое…

– Разве, в таком случае, ты не должна сейчас выполнять свою миссию по очищению Крамарка от исчадий? – суховато осведомился он.

– Я решила проверить твоего бедолагу друга. А заодно предложить тебе временно заменить напарника, которого ты лишился по вине Хладных.

Эскилль удивленно вздернул бровь.

– Я не одиночка, как ты мог подумать, – обворожительно улыбнулась Аларика. – Да и два огненных серафима против стаи исчадий льда – лучше, чем один.

Он рассмеялся, поддаваясь ее очарованию.

– С этим тяжело поспорить.

– Значит, ты согласен? – Аларика возбужденно хлопнула в ладоши. – Отлично!

Эскилль хотел было сказать, что не припомнит, чтобы произносил слова согласия, но представил себе укоризненный взгляд Нильса. Может, друг все-таки прав? Может, не стоило бежать от судьбы, которой для него могла оказаться прекрасная лучница-серафим?

– А теперь, на правах напарника, я могу поинтересоваться, что за ритуал ты проводил в Ледяном Венце? Никогда не видела ничего подобного.

Эскилль покачал головой с одобрительной усмешкой. А она своего не упустит…

– Мой словоохотливый друг верно сказал – это обряд упокоения.

– Упокоения… кого? Исчадий льда?

Он покачал головой и начал издалека:

– Тебе определенно знакомо имя Ларса Бьерке.

Аларика фыркнула.

– Определенно. Я читала, наверное, все его манускрипты и путевые заметки – начиная от знаковой «Классификации исчадий льда» до малоизвестного «Путешествия в Порто-Айсе».

Ларс Бьерке стал известен не только благодаря отчаянной охоте на исчадий, но и благодаря своим рукописям, посвященным тем, кто пойдет по его стопам. Огненная стража, разумеется, классифицировала исчадий льда до него, разделив на Хладных, Морозных Дымок, Снежных Призраков, Дыханий Смерти и Фантомов. Однако в своих манускриптах Ларс Бьерке приводил куда более полное их описание. Он изучал различия в их повадках – склонность сбиваться в стаи или же бродить по лесу в одиночестве, их уязвимые места и лучшие тактики нападения.

– Вряд ли тебе попадались в руки его старые труды, которые он написал, когда только-только стал охотником на исчадий льда.

– А именно? – встрепенулась Аларика, готовая опровергнуть его слова.

Эскилль замялся. Но что-то, таящееся на дне теплых ореховых глаз лучницы-серафима заставило его признаться. Направляясь к площадке второго этажа и вынуждая Аларику следовать за ним, он приглушенным голосом сказал:

– Я выкупил дневник Ларса Бьерке у его отца. Был проездом в Нордфолле по делам Огненной стражи вместе с капитаном, услышал, как он говорит про семью Бьерке, и… Я просто не смог упустить такой шанс.

Судя по вздернутой брови, от Аларики не укрылось, что Эскилль предпочел назвать отца капитаном. Но куда сильней ее впечатлила другая часть сказанного.

– Ты выкупил дневник Ларса Бьерке? Святое пламя, да ты им одержим!

Он коротко хмыкнул. Спорить, однако, не стал.

– Я хотел лишь поболтать с его отцом, расспросить, каким Бьерке был в детстве… А тот увидел мой интерес, ну и… понеслось. А я просто не смог отказаться.

Облокотившись на перила балюстрады, серафим послала Эскиллю хищный взгляд прищуренных глаз.

– И много там было всякого сокровенного?

– Сокровенного? О, ты его плохо знаешь.

– Конечно, я же его личные записи не похищала, – насмешливо фыркнула Аларика.

Эскилль не позволил себя смутить.

– Я сказал его отцу, что личные записи читать не стану. Он уверил меня, что ничего… эдакого… там нет. И не обманул.

– Хорошо. Что же там было?

– Думаю, ты не удивишься, если я скажу, что Ларс Бьерке с детства интересовался исчадиями. Большинство дневниковых записей были посвящены слухам о них – ты сама сказала, до столицы они добираются редко. Будучи подростком, Бьерке познакомился с девочкой по имени Ранвайг, живущей там же, где и он в детстве – в Нордфолле. Она привела его в свою общину, в которую входили колдуньи, называющие себя посланницами духов. Так вот они утверждали, что духи зимы под предводительством Хозяина Зимы не просто заманивают людей в лес, чтобы заморозить их до смерти, как многие до сих пор и считают. Да, заманивают, да, усыпляют, но затем… Они вытягивают из них души.

Огненный серафим подалась вперед, взбудораженная его словами.

– Зачем? Духи зимы ведь кормятся человеческим теплом. Зачем им души из остывших оболочек?

– Чтобы Хозяин Зимы превратил их в новых исчадий льда.

Аларика резко дернулась назад – словно маятник, что качнулся из стороны в сторону. Эскилль мучительно пытался прочитать по ее лицу хотя бы оттенок эмоций. Разочарована ли лучница-серафим его ответом? Считает ли его – как Нильс, как отец – глупцом, верящим в сказки?

– Но, как я понимаю, ни у кого из живущих – в том числе и колдуний Нордфолла, нет ни единого доказательства, что превращение душ людей, умерших в лесах и снежных пустошах Крамарка, в исчадий льда – не миф, – осторожно произнесла Аларика – будто и впрямь боялась ранить его своим неверием. – Собственно, как и само существование Хозяина Зимы.

– Но нет и доказательств обратного, – заметил Эскилль. Через высокое стрельчатое окно взглянул в белоснежную даль, лишь на горизонте очерченную полоской зеленого леса. – У всего есть начало и есть конец. За все эти годы мы истребили полчища исчадий. Это конец каждого из них. Но где их начало?

– Почему тебя, в таком случае, не интересует, откуда в нашем мире взялись сестры-метелицы, вьюги-плакальщицы, бураны-шатуны…

– Духи зимы бессмертны, как само время. Как сам Хозяин Зимы, Дух Острова. Ты же не спрашиваешь себя, как появилось время? Как оно выглядит, есть ли доказательство, что оно вообще… существует? Ты просто знаешь, что оно было, есть и всегда будет. Исчадия льда умирают на наших глазах, от наших мечей, стрел и факелов. И все равно возрождаются снова… Словно Феникс – хоть и принадлежат к вражескому лагерю, к противоборствующей стихии.

Эскилль и сам не помнил, когда в последний раз говорил так страстно, так проникновенно. Осекся, смущенный.

Защищая свою теорию, он сказал то, о чем думал все эти годы:

– Мы всегда считали, что исчадия льда появляются сами по себе, рождаются изо льда и снега. Как морозостойкие и смертельно опасные сорняки. Но почему тогда их концентрация так высока именно в Ледяном Венце и его округе? Очевидно же, что появляются они именно оттуда. Там их колыбель, в которой им в определенный момент становится слишком тесно.

– Сорняки в колыбели, – пробормотала Аларика. – Твои аналогии поражают меня в самое сердце.

Эскилль с улыбкой развел руками:

– Ну прости, я не поэт. С огнем мне управляться проще, чем со словами.

Тут он тоже несколько лукавил. Но чужачке о его проблемах с даром знать не стоило.

– Прямых доказательств, что Ледяной Венец – место рождения исчадий льда, у меня, разумеется, нет. Но стеклянный лес назвали так не напрасно. Не напрасно капитан Анскеллан – как и другие до него – запрещают заходить вглубь Ледяного Венца, в место, которое называют Сердцевиной. Даже не зная, что именно находится там, они понимают, насколько это опасно.

– То есть, по-твоему, там находится некое средоточие магии Хозяина Зимы, которое и «кует» исчадий льда?

– Да. Именно поэтому Сердцевина просто кишит духами зимы – его то ли слугами, то ли детьми, то ли вестниками.

Аларика нахмурилась.

– Как вы вообще можете отличить одну часть Ледяного Венца от другой? Он же словно Фениксово море – единый, одинаковый.

– Духи зимы. Как только защитные обереги перестают действовать, и они появляются – мы понимаем, что подобрались слишком близко к Сердцевине. И, следуя приказу капитана, немедленно поворачиваем назад.

Аларика молчала. Лишь почти беззвучно из-за коротко обрезанных ногтей (не до красоты, когда охотишься на исчадий) барабанила пальцами по перилам балюстрады.

Эскилль дал ей время переварить его слова.

– К слову, дневник заканчивался на планах Бьерке сбежать из дома вместе с Ранвайг, отправиться в Атриви-Норд и стать охотником на исчадий льда. Ему было, кажется, шестнадцать. И насколько я знаю, сейчас Ранвайг его жена.

– О, ты все-таки воспользовался тем, что вы живете в одном городе, и наведался к нему домой? – рассмеялась Аларика.

– Нет, что ты! – Эскилль все-таки смутился. – Хотя… Да, я думал об этом. Не раз. И, кажется, сейчас поводов у меня больше, чем когда бы то ни было.

– Ты про странности, что творятся в Атриви-Норд? – Лучница понизила голос. Оттолкнулась от балюстрады и всем телом повернулась к нему.

Значит, о происходящем она осведомлена – что, впрочем, совсем не удивительно, если учесть статус ее отца.

Все началось около полугода назад, когда в городе начали массово пропадать горожане. Патрульные стражи заподозрили, что в этом замешаны исчадия льда, или, еще хуже, духи зимы, но так и не нашли уязвимостей в знаках-оберегах. Пронесся переполошивший весь город слух, что магия порождений Хозяина Зимы стала сильней, и артефакторы кинулись создавать новые, улучшенные обереги.

Не проходило недели, чтобы стражи не обнаружили в Ледяном Венце увешанные защитными знаками тела, часто – завернутые в кокон из инеевой паутины. Многие из мертвецов были при полном доспехе. Большинство – с оружием и колбами с кровью саламандры. Иногда оружие, части брони и разбитые колбы находились чуть дальше – покоились в «объятиях» ледяной лозы.

Да, духи зимы умели наводить морок, заманивая людей в свои сети. Но одураченные и ведомые ими бедолаги скорей ушли бы в Ледяной Венец в одном исподнем. Подавленная воля не позволила бы им обряжаться так, будто они собрались на войну.

Углубляясь в стеклянную чащу, огненные стражи натыкались и на прорванные коконы с тщательно обглоданными костями. Поначалу решили – пируют дикие звери. Но правда в том, что животные предпочитали держаться подальше от Ледяного Венца. Им будто не нравилась холодная искусственность места, который выбрали домом исчадия льда и духи зимы. Казалось, дикие обитатели Крамарка разделились: мертвым принадлежал мертвый лес, живым – живой. Лишь ледяные твари вроде снежных троллей и инеевых пауков забредали в вотчину Хозяина Зимы.

А теперь еще и похищение ледяных сирен, цель которого так и осталась для всех загадкой…

– Как ты думаешь, что все это значит?

Эскилль молчал, пытаясь понять для себя, стоит ли озвучивать Аларике свои мысли. Отец слушать его не стал – отмахнулся, едва поняв, о чем пойдет речь. Нильс считал, что он «все усложняет». Как бы то ни было, в его точку зрения не поверил никто. Аларика с ее одержимостью уничтожить как можно больше исчадий льда, с ее ненавистью к ним… могла поверить.

– Кожей чувствую – что-то надвигается, – признался Эскилль.

– Что-то, связанное с Ледяным Венцом?

Он пожал плечами.

– Мертвые люди, духи зимы и исчадия, словно хлебные крошки, ведут туда.

– Теория любопытная, – после недолгой паузы призналась Аларика. – Я про сотворение исчадий льда. Да и сама эта Сердцевина… Что, если нам попробовать подобраться к ней, чтобы понять, что скрывает Ледяной Венец? – Она вонзила белые зубки в мякоть губ. Карие глаза сверкали восторгом – так ей приглянулась собственная идея. – Кому это сделать, как не нам, двум огненным серафимам?

Эскилль оказался прав: Аларика была весьма честолюбива. Мог ли он ставить эту черту характера ей в упрек? Нет, конечно нет.

Отчасти потому, что к любым характерам был лоялен. Жизнь на снежном острове непроста, и спокойным, миролюбивым особам здесь приходится несладко. Тут нужна особая жилка, умение вгрызаться зубами в лед – или когтями в жизнь, полную постоянной смертельной опасности, от которой не всегда способно защитить даже пламя.

Отчасти потому, что и у самого Эскилля хватало причин для взращенного с детства честолюбия. Желание если не вписать свое имя в историю, оставив в ней огненный след, то хотя бы доказать отцу, что он не бесполезен.

Кто знает, какие тайны хранила в своей душе красавица-серафим?

– У тебя есть хоть какие-то зацепки, хоть какие-то предположения, что может ждать нас в сердце Ледяного Венца?

– Только противоречивые слухи, размытые предположения и страшные байки, которые впору рассказывать непослушным детям перед сном, – признался Эскилль. – Я не просто так говорил о Бьерке. Если кто и знает больше, так это он.

Помолчав, Аларика деловито сказала:

– Тогда решено. Подготовь все к отправлению в Ледяной Венец и дай мне знать.

Посчитав разговор законченным, она начала спускаться по лестнице. Эскилль смотрел ей вслед, пока гибкая фигурка, облаченная в зачарованную кожаную броню, не скрылась за входной дверью крепости. Ему все чудился какой-то подвох. Он попросту боялся верить в собственную удачу.

Но что, если у его судьбы были красные волосы и два спрятанных под кожей огненных крыла?

Глава седьмая. Одинокий ветер

Холод Сольвейг был не страшен – и пурга-пересмешница, поняв это, оставила ее наедине с лесом. Ей бы вздохнуть с облегчением, но так хотелось еще немного послушать голос Летты…

«Послушаешь, – строго сказал внутренний голос, – когда ее найдешь».

О том, как отыскать сестру немой потеряшке в опасном, диком лесу, она старалась не думать. Сердце заныло, разум опалила злость – на себя и на коварных духов зимы. Одна надежда – на патрули огненных стражей. Сольвейг часто видела, как они проходят мимо ее дома по пути в лес. В белой коже и белых, подбитых мехом плащах – чтобы затеряться на фоне снега и покрывающего хвою инея.

Чтобы подать им знак, ей нужно пламя. Сольвейг оборвала еловые веточки с нижней части ствола. Надежно прикрытые от снега пушистой кроной, они были совершенно сухими. Сольвейг на мгновение прижала тонкие пальцы к ноздрям. Пропитавшиеся запахом ели, они пахли… мамой.

Умельцы-парфюмеры вытягивали из хвои эфирные масла, создавая «хвойные духи» – с запахами сосны, ели, лиственницы, кедра. Более тяжелые, специфические ароматы по сравнению с духами с запахом снежных лилий, крокусов, подснежников и анемонов – цветов, что распускались под снегом. Но и те, и другие пользовались популярностью – у тех, кто был недостаточно богат, чтобы позволить себе купить духи, эфирные масла в которых вытягивали из цветов, выращенных в оранжереях и зимних садах.

Первые еловые духи Сольвейг подарила мама.

Со временем семейное дело начало процветать – уже без нее, к сожалению. После одного большого заказа, когда во влиятельную семью Нордфолла, столицы Крамарка, отправилась сразу дюжина платьев сестер Иверсен, Летта подарила младшей сестре духи с ароматом роз – капризного и редко выживающего в их зимних краях цветка. Сольвейг помнила, как восторгалась подарком, как представляла себя одной из дам на балу в Зимнем Дворце.

У них с сестрой даже была такая игра: они представляли, как Сольвейг на свое восемнадцатилетие наденет сшитый ею наряд из кружева и шелка, который ни в чем не уступит нарядам великосветских дам, окутает обнаженные плечи и шею шлейфом розовых духов и будет до рассвета кружиться в танце со статными кавалерами. Неузнанная ледяная сирена, обыкновенная швея, что на один лишь незабываемый вечер притворилась благородной леди.

Сольвейг с детства хранила в шкатулочке самые милые ее сердцу вещи: письма отца, которые он писал, находясь в патруле вдалеке от дома, первый камушек, который ей удалось заморозить даром ледяных сирен, первая инеевая прядка Летты, с которой та рассталась без особого энтузиазма. В этой маленькой резной сокровищнице Сольвейг прятала от чужих глаз не аромат роз, запечатанный в стеклянном флаконе с причудливым колпачком в виде хрустального цветка, а дешевый бутылек с запахом ели. Память год за годом стирала все больше связанных с мамой моментов, как бы ни хотела Сольвейг их, ускользающих, удержать… но с ней всегда был флакончик духов и драгоценное воспоминание: улыбка матери и протянутая к малышке Сольвейг ладонь с подарком на ней.

Отныне и навсегда для Сольвейг мысли о матери, словно призрачная дымка, окружал еловый аромат.

Словно призванная ее памятью, мама появилась в нескольких шагах от нее. Дыхание перехватило – не от удивления, от боли, вызванной пониманием, что ее мамы быть здесь не могло. Хотелось зло закричать, но кричать было нечем. Ее связки больше не способны рождать ни шепот, ни Песнь, ни крик. Сольвейг сморгнула слезы, которые тут же превратились в ледяной бисер, и написала на снегу: «Уйди». Пурга-пересмешница не послушалась, но и ближе подходить не стала. Не стала, как ее сестра, что притворилась Леттой, хохотать и танцевать. Пряталась за пушистым одеянием ели, словно стесняясь своего обличья.

Сольвейг зло тряхнула головой и сосредоточила внимание на том, чтобы собрать как можно больше сухой хвои. Она легко загоралась – то, что нужно для хорошего, яркого костра.

– Больно, – прошептал за ее спиной дух зимы. Маминым голосом, от которого Сольвейг пробрала дрожь. Это слово Туве Иверсен шептала, умирая от оставленных Хладным ран. – Тебе. Да?

Потревоженные воспоминания заставили Сольвейг оцепенеть. Не сразу она поняла, что пересмешница задала вопрос. Просто сделала это так неумело, будто только-только училась говорить.

– Какая. Я.

Все тот же мамин голос, но интонации разные – как у слов, произнесенных в разные моменты жизни, с разными оттенками эмоций. Сольвейг обернулась, недоуменная.

– Как я выгляжу? – голос веселый, но пурга-пересмешница не улыбалась. И тут же полустон-полушепот: – Больно. – А после нейтрально-равнодушное: – Да?

Из осколков разрозненных слов, которые Сольвейг собрала терпеливо, удалось уловить их смысл, что едва от нее не ускользнул. «Тебе больно от того, как я выгляжу?» Глядя в льдистые глаза пересмешницы, что выдавали в ней духа зимы, она медленно кивнула.

Пурга поспешила сменить свое обличье, сбросить его, как надоевший наряд. Снежинки, что составляли ее тело, разлетелись в разные стороны вспугнутыми вьюжницами. Несколько мгновений Сольвейг видела лишь пустоту, которая вскоре сменилась лицом едва ей знакомым. Кажется, одна из клиенток ателье, которой Летта недавно продала сшитое Сольвейг платье.

– Прости. – Пурга обернулась человеком совсем уже чужим. – Не могу. – Снежинки разлетелись и слетелись снова, вылепили другое лицо. – Иначе.

У них, пересмешниц, не было ни лица, ни даже собственного голоса. Вот и приходилось красть их у других.

Сольвейг не должна была разговаривать с духом зимы – ведь они, по определению, коварны и враждебны. Один из них завел ее в лес, другой обманул, притворившись Леттой. Но любопытство и что-то более глубинное, личное, быть может – сочувствие к одинокой скиталице, которая вынуждена притворяться другими людьми, побудило ее написать на снегу: «Как ты выглядишь на самом деле?»

Пурга робко приблизилась, чтобы взглянуть на оставленное ей послание. Ответила словами человека, что захлопнул отворившиеся ставни или выглянул в потревоженное веткой окно:

– Просто ветер.

Сольвейг со вздохом закрыла глаза. Она сейчас не в той ситуации, чтобы сочувствовать духу зимы, и все же… Разозлившись на свою мягкотелость, она резко отвернулась. Однако успела увидеть, как пересмешница делает еще один робкий шаг к ней.

– Мне одиноко, – пожаловалась пурга голосом человека, чьи слова она подслушала в лесу. Или украла из чужого подсознания. – Сестры. Не понимают.

Голос ее изменился дважды, но Сольвейг не стала оборачиваться, чтобы убедиться, что переменилась и сама пурга. Собирала хвою, старательно не обращая внимания на духа зимы. Не выдержала и с мучительным стоном оставила новое послание на снегу. «Не понимает чего?»

– Люди. Тянет. Не такие, как я.

Пурга-пересмешница была мозаикой, собранной из тысяч отголосков, тысяч чужих лиц.

«Тебе интересны люди?»

– Другие. Странные.

С губ Сольвейг сорвался беззвучный смех. Дух зимы считал людей странными…

– Но ты… похожа. Мы с тобой. Похожи.

Сольвейг вспыхнула. Снова это сравнение ледяных сирен с духами зимы и их то ли слугами, то ли младшими братьями, то ли дикими, неразумными дальними родственниками – исчадиями льда.

«Мы ничем с тобой не похожи!» От вспыхнувшего внутри гнева ее руки дрожали, когда она выводила слова на снегу.

Сольвейг отвернулась, ставя точку в разговоре. Руками раскидала в стороны снег в поисках игольника – опавшей хвои. Мелькнуло горькое: она справилась бы с задачей куда быстрей, если бы с ней был голос сирены. Вспомнилось, как Летта с легкостью разворошила снег, прокладывая в сугробе тропинку к дому.

А еще сестра умела лепить из снега всевозможные фигурки птиц и зверей. Сотворенные ее Песней, они выглядели как живые – вьюжницы, северные олени, совы, снежногривы, белые волки…

Пурга-пересмешница потерянно прошептала:

– Летта…

Сольвейг обломала нижние ветви сухой, лишенной иголок, ели. Разложила их на прямо на снегу, не сумев оголить землю.

– Не надо. Огня. Не надо.

«Разве вы не страдаете от недостатка тепла?»

– Человеческое… греет. Живое… ранит.

Сольвейг сердито мотнула головой. Она не станет жалеть духа зимы – если пересмешнице не нравится огонь, пусть уходит. А ей нужно отыскать сестру.

Трением сухих веток она выжгла искру – Летта когда-то научила. Ледяные сирены прекрасно управлялись с родной стихией, а вот огонь им приходилось черпать из Фениксова моря, чтобы наполнить чаши Феникса во время ежегодной церемонии памяти, или добывать огнивом, которого у Сольвейг сейчас не оказалось под рукой.