Текст книги "Сокровища Перу"

Автор книги: Карл Верисгофер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

XI ГЕРОЙСКИЙ ПОДВИГ. – СТРАШНАЯ НОЧЬ. – ОБЛИЧЕННЫЙ ХРОМОЙ ЧЕРТ. – НАПАДЕНИЕ. – В ПЛЕНУ. – ИСКУПЛЕНИЕ КОРОЛЕВСКОГО ГРЕХА. – РАБЫ-НЕВОЛЬНИКИ

– Не удастся ли нам еще сегодня поохотиться на ленивцев или на тапира? – спросил Бенно.

– Нет, уже сегодня это будет трудно, у нас и так слишком много груза, но на днях мы опять отправимся на охоту на свиней.

– Да, но мы вряд ли еще так долго пробудем у вас.

– Ах, что ты говоришь, чужестранец! Без вашего огненного колдовства все мы должны будем погибнуть, если явится Хромоногий!

– Ну, это мы еще увидим; мы вас в обиду не дадим, – успокаивал их Рамиро, – а пока скажите мне, какое дерево вы употребляете для изготовления ваших корыт и челноков?

– А вот и оно как раз, – сказал Утитти, – это Яатоба (Jatoba).

Светло-зеленые, красные, белые и пурпурные цветы обвивались гирляндами вокруг дерева, придавая ему особую красоту. Недолго думая, один из туземцев забрался довольно высоко на такое дерево и с помощью своего каменного топора искусно надрубил кору поперек, затем с помощью клиньев, которые он вбивал за кору, стал осторожно отделять ее от дерева до самого низа, где кору уже надрубил другой индеец. В несколько минут большой длинный пласт коры лежал на земле.

Тем временем остальные туземцы развели костер, который успел уже почти догореть, но горячие угли еще сохраняли сильный жар. Предварительно смочив хорошенько кору в воде, туземцы стали держать ее над огнем, но так, чтобы она не тлела, а только сильно нагревалась. От жара оба продольных края стали постепенно сворачиваться и загибаться внутрь, наподобие свернутой в трубку бумаги. Чтобы не дать краям слишком свернуться, посредине установили надежную распорку; концы коры, усердно поливая водою, индейцы закладывали складками, скрепляли маленькими деревянными колышками и затем оплетали лыком.

– Неужели эта штука удержит ваш мед? – спросил Бенно, – ведь она вся-то не весит пяти фунтов!

– О! – засмеялись туземцы, – да это наши рыбацкие челноки, мы других и не знаем. Мы по двое садимся в них и отправляемся на лов далеко вниз или вверх по реке. Для войны мы строим, конечно, другие лодки: тогда мы выжигаем целые стволы, но для рыбной ловли эти челноки очень удобны и пригодны.

Наконец корыто готово, в него складывают весь мед и все остальное, затем опять лесом пускаются в путь, сквозь чащу, где только топоры могут проложить дорогу, где все пестро, разнообразно и беспорядочно, все дико и глухо, живописно и красиво, в общем производит какое-то подавляющее и удручающее впечатление.

Перед закатом солнца охотники возвратились в деревню, и первое, что предстало их взору, – это шкура ягуара, растянутая для просушки на кольях.

Несколько перуанцев вышли встретить охотников.

– Ну, как вы думаете, кто уложил этого зверя? – спросили они, указывая на шкуру унце.

– Уж не Михаил ли?

– Он самый! Бродили они с Филиппо по лесу, вдруг видят, унце тихонько подкрадывается к нашим мулам. Михаил вскрикнул, унце же, видя, что ей помешали и накрыли с поличным, собиралась, как всегда в таких случаях, улизнуть, но Михаил, обезумев от страха, ударил ее раз, другой и третий топором по голове, причем один из его ударов пришелся унце как раз между глаз и свалил ее с ног. Тогда нам было уже не трудно всадить в нее несколько пуль и уложить на месте! – рассказал один из перуанцев.

– А как она вскрикнула: точно человек, – прошептал Михаил, бледнея, – точно… – он не договорил, искоса взглянул на Рамиро и скрылся.

На другом конце лагеря у костерка расположился старый Филиппо, а подле него на песке прикорнул и Михаил. Они таинственно рассуждали о приворотном корешке. Филиппо рассказывал, что корень этот имеет вид распятого Христа, даже и язвочки от гвоздей заметны, и терновый венец, и сомкнутые очи. Всякий, у кого есть этот корень, может видеть сквозь землю, может воскрешать мертвых, может повелевать духами, и те должны нести ему золото и алмазы.

– А как ты думаешь, найдем мы этот корень? – спросил Михаил.

– Надо искать, искать неутомимо, и, как знать, может быть, нам посчастливится найти!

Тем временем охотники подошли к доктору и нашли, что ему гораздо лучше.

– Денька через два можно и в путь пускаться! – сказал он, заметно повеселев.

Рамиро при этих словах как будто ожил.

– Итак, через два дня, в субботу, значит! Это дело решенное, не так ли, господа?

– Да! Да! – послышалось со всех сторон.

– Так как послезавтра нельзя рассчитывать на появление луны, – сказал Халлинг, – то я предлагаю посвятить эти два последних дня полнейшему отдыху, а затем отправиться ранним утром с несколькими туземцами на охоту за тапирами. Потом они вернутся сюда обратно, а мы будем продолжать свой путь.

– А Тенцилей? А Хромоногий? – заметил кто-то.

– Да ведь он должен по уговору явиться лишь послезавтра вечером, не раньше!

Все рассмеялись.

Вечер прошел весело, а следующий за ним день был посвящен полнейшему бездействию. Вечером же на небе виднелась между туч лишь узкая полоска месяца, прощавшегося с землею до нового новолуния.

Настал опять томительно-жаркий день, солнце пекло нещадно, точно раскаленный огненный шар, вися в небе.

– Как видно, будет сильная гроза! – сказал доктор.

– Это обстоятельство только нагонит еще больше страха на туземцев. Смотрите, индейцы уже сейчас строят свое огненное кольцо, готовя круговой костер, чтобы укрыться в нем, когда явятся злые духи.

– Помяните мое слово, – сказал Халлинг, – сегодня произойдет нападение!

– Еще новая задержка! Новое препятствие! – воскликнул Рамиро, сжимая кулаки. – Что за незадача!

День был томительный, мучительно-знойный. Туземцы бродили, как тени, боясь вымолвить слово, боязливо поглядывая на своих гостей и поспешно сторонясь и давая дорогу Непорре, появлявшемуся то тут, то там в полном своем облачении колдуна.

– Там, в тучах, огонь уже наготове, – шептали индейцы, – сегодня явятся сюда Хромоногий и белый коршун!

– Мы застрелим и того, и другого! – утешал их Рамиро, но утешение его не производило желанного впечатления, и туземцы недоверчиво качали головами.

Под вечер Тенцилей прислал к белым своего посла с приглашением прийти в его хижину вождям и переводчику перед наступлением ночи.

Индейцы уже начинали зажигать свои огни, повсюду виднелись громадные запасы дров и горючего материала. Женщины и дети уныло жались друг к другу в центре огненного кольца. Все они были с ног до головы вымазаны черной краской, кроме старой колдуньи, щеголявшей в желтом. Она сидела у самого входа в огненный круг.

– Это разумно, – пошутил Педрильо, – как только Хромоногий увидит эту старуху, то, наверное, тотчас же обратится в бегство, если он одарен хоть небольшим эстетическим чувством!

Вдруг раздались заунывные, жалобные звуки какого-то печального, рыдающего напева. То пели индейцы, как бы предчувствуя свою неминуемую близкую смерть и прощаясь с жизнью. Время от времени, в виде аккомпанемента, протяжно стонали флейты: хуу… у, хууу…

– Нет, что ни говори, но во всем этом есть что-то похожее на роковое предчувствие! Сегодня настанет отмщение за смерть Брага! – сказал Халлинг.

Из леса стал доноситься какой-то странный шум: слышался треск ветвей, зрелые плоды падали с деревьев, целые тучи сорванных листьев и лепестков цветов сыпались на землю. Началась буря, но пока еще без дождя и грозы. Все кругом будто вымерло. В хижине Тенцилея царила могильная тишина. Безмолвно и неподвижно сидели, прижавшись к стенам, Обия и Баррудо; посредине стоял Непорра, прислонившись к столбу, подпирающему крышу, а Тенцилей, худой, с горящими, глубоко ввалившимся глазами, лежал в своем гамаке.

– Здравствуйте, чужеземцы! – сказал он, подавляя вздох, – я рад, что вы сдержали свое слово. Не правда ли, вы эту ночь проведете здесь, со мной?

– Да, славный вождь, мы пришли к тебе, чтобы быть с тобою. Скажи нам, как ты себя чувствуешь теперь? – спросил Халлинг.

– Плохо, очень плохо! Я видел дурной сон: Брага приходил ко мне. Он стоял вот тут и манил меня к себе рукою, затем подошел ко мне, склонился надо мной, и я видел глубокую зияющую рану на его груди, а из нее капала мне на лоб кровь, горячая, свежая кровь…

Рамиро вдруг круто повернулся и вышел на свежий воздух.

Буря перешла в страшную грозу. Огненные молнии на несколько секунд разверзали небо, заливая всю окрестность целым морем пламени. Гром страшными раскатами грохотал над хижинами и с треском разряжался где-то близко-близко над лесом. Вдруг из деревни донесся страшный, раздирающий душу крик, крик смертельного страха и ужаса. Спустя минуту, мимо открытого входа хижины пролетела низко-низко с резким пронзительным криком громадная белая птица, сильно размахивая крыльями в воздухе, и затем исчезла.

– Белый коршун! – прошептал кто-то.

Тенцилей молча уставился неподвижным взглядом в то место, где мелькнула на мгновение эта страшная птица. Не успели еще присутствующие очнуться от этой неожиданности, как в хижину совершенно беззвучно вошла странная высокая фигура, значительно выше человеческого роста, в длинной белой мантии, с черепом вместо головы и двумя светящимися точками в глазницах. Фигура эта приближалась прямо к королю.

– Хромоногий! – воскликнул Непорра и протянул к нему свой магический жезл, как бы ограждаясь от наваждения, но рука скелета отстранила его, и привидение склонилось над королем. Не будь здесь белых, вероятно, видение разом покончило бы с Тенцилеем, но Бенно смело схватил его за полу его мантии и крикнул: – Дай-ка хорошенько поглядеть на тебя!

Халлинг и доктор Шомбург преградили ему путь, но проворный обманщик успел ускользнуть от них, растеряв второпях все свои доспехи: череп скатился прямо к ногам Бенно, белый плащ, составленный из листьев белого куста, искусно сколотых между собой шипами терновника, лежал тут же на земле.

Вдруг послышался среди наступившей минутной тишины призывный звук рога, захваченного нашими путешественниками из Рио на случай, если надо будет издали дать знать друг другу о чем-нибудь – у них были даже условные сигналы.

– Нападение! – крикнул Рамиро. – Наши призывают на помощь!

Гроза разразилась страшным ливнем. Рамиро, а за ним и все остальные бегом направились в деревню, откуда уже доносился шум настоящего боя. Пестро раскрашенные дикари обрушивались со своими каменными топорами и кольями на безоружных женщин и детей, убивали и кололи их десятками. Несколько хижин было объято пламенем. Повсюду кроткие и миролюбивые индейцы, приютившие у себя путешественников, терпели поражение, всюду торжествовали нападающие. Белые сражались наряду со своими хозяевами, но почти голыми руками – ни у кого не было ружей. Не слышно было ни одного выстрела.

– Смотрите, наши хотят отбить у врагов хижину, где, наверное, сложены все наши ружья и заряды. Но это вряд ли удастся им: смотрите, наши так и валятся один за другим. Ах, какой ужас! Дикари оцепили хижину, к ней нельзя подступить ни с какой стороны!

В том конце судьба воюющих уже решилась. Побежденные, разбитые наголову туземцы стонали, оглашая воздух проклятиями в адрес своего вождя.

– Тенцилей, где ты? Провались ты сквозь землю, лжец и обманщик! Тенцилей, отдай нам наших жен и детей, погибающих из-за тебя!

И крики эти сливались с шумом грома, треском деревьев, разбитых молнией или сломленных бурей.

Друзья присоединились к остальным своим товарищам и сражались вместе с ними, но дикари поминутно получали все новые и новые подкрепления. Число их до того возросло, что белых совершенно оттеснили от хижины, где хранились их вещи и запасы и, окружив их со всех сторон, забрали всех уцелевших в плен. Теперь дикари бросились раскидывать груды листьев и прутьев, в которых были запрятаны белыми их оружие и другие вещи. Прежде всего появилось ружье.

– Что это? Оружие? Что же им рубят, бьют?

– Нет, слишком длинно! Что же им кидают? Тоже нет! А вот и круглые шарики свинца, они как раз приходятся по отверстию в этих палках, но что же с ними делать? – дикари недоуменно вертели ружья в руках, стараясь догадаться, в чем тут секрет.

– Пусть себе сами доискиваются, лучше приберечь это разъяснение до позднейшего времени, тем более что эти господа способны были бы застрелить нас из наших же ружей, если бы только сумели это сделать! – говорил Бенно.

– А у меня остался при себе еще заряженный пистолет, – сказал Рамиро, – если кто-либо станет уж чересчур навязчив, можно будет разом усмирить его!

– Бога ради не делайте этого! Кто знает, что может случиться. Этот единственный оставшийся в нашем распоряжении выстрел может стать для нас крайне необходимым в какой-нибудь критический момент!

Связанные по рукам и ногам крепким лубком путешественники сидели неподвижно на земле и следили за тем, что происходило вокруг.

Дикари вытащили почти все ружья и большинство мешков с пулями, а также и несколько мешков с бобами, которые они с презрением отшвырнули в сторону. Счастье еще, что запасы пороха в красивых, пестро размалеванных пороховницах укрылись от их внимания, не то их драгоценное содержимое, здесь, в пустыне, было бы, без сомнения, высыпано в песок, а самые пороховницы превратились бы в головной убор или что-либо в этом роде.

Сало, мясные консервы, кофе, мука и крупа – все это было оставлено без внимания, точно как и мулы, предоставленные самим себе. Только одни ружья были забраны с собой.

– Мои инструменты тоже все здесь припрятаны и не попались им на глаза, – сказал доктор Шомбург, – этот ливень, от которого мы так тщательно старались укрыться, право, сослужил нам немалую службу.

– Да разве вы еще находите, что мы вернем себе свободу и придем сюда за всем нашим имуществом? – спросил его Рамиро, и луч надежды вновь оживил его лицо.

– Ну да, конечно! Я никогда не перестаю надеяться, сеньор Рамиро. Мало того, я скажу вам, что положение наше, как пленных, в руках этих младенчески простодушных людей далеко не так ужасно, как может казаться с первого взгляда. Рано или поздно нам непременно удастся убежать от них!

– Да, рано или поздно!.. – вздохнул Рамиро, которому каждая минута была дорога и который переживал невообразимые мучения в разлуке со своими горячо любимыми женою и детьми.

– Все же ведь это лучше, чем никогда!

Тем временем победители, забрав то, что нашли нужным, и уводя за собою несколько сот пленных, двинулись в обратный путь.

– Смотрите! – вдруг воскликнул Бенно, указывая своим товарищам на какой-то предмет, лежавший впереди дороги. – Смотрите!

Это был труп рослого, красивого индейца. В груди его была широкая поперечная рана: чья-то злобная рука вырвала сердце из груди убитого и бросила его к его ногам. Когда длинная вереница пленных приблизилась к этому месту, большая жирная крыса юркнула в кусты.

Рамиро невольно приостановился и взглянул в лицо мертвеца.

– Это Тенцилей! Негодяи вырвали у него сердце из груди! – произнес он взволнованным голосом.

– Да, после того как он предательски пронзил грудь ни в чем не повинного человека! – сказал Халлинг.

– Таким ли словом назвал этот поступок справедливый Господь? Вот что желал бы я знать, – сказал Рамиро, – быть может, он это сделал в гневе, в припадке неудержимого бешенства. Разве это можно назвать убийством?

Все молчали, никто не сказал на это ни слова, и Рамиро медленно последовал за другими, как-то неохотно отрывая взгляд от трупа несчастного вождя. Теперь мысли его обратились к той крысе, которую они спугнули своим приближением.

– Как только шум шагов затихнет, – думал он, – она вернется, изгрызет это гордое, благородное сердце и стащит куски его в свою нору полакомить своих детенышей! – При этой мысли мороз пробежал у него по коже, и он невольно содрогнулся.

По освещенному блеском молнии месту сражения, среди груды окровавленных мертвых тел, бродила сгорбленная старушонка с развевавшимися по ветру космами седых волос, в растрепанной и испачканной рогоже, накинутой на плечи и волочившейся по земле.

– Где Тенцилей? – восклицала она пронзительным, злобным голосом, – я ищу его, красивый черный горшок для него уже давно готов! Где Тенцилей?

Но никто не отзывался ей, и она злобно грозила кулаком, угрожая кому-то невидимому и бормоча какие-то непонятные слова. Когда погибло столько неповинных людей, этот виновник всех зол, постигших его народ, не мог, не должен был оставаться в живых! Она хотела зарыть его в землю своими руками, хотела своими ногтями вырыть ему могилу! При этом старуха злобно и громко смеялась.

– А где же Тренте? – спохватился Бенно, – я его давно не вижу! А Михаил? А Альфео, Коста и Филиппо? Неужели все они убиты?

– Нет, это было бы ужасно! Я полагаю, что им удалось где-нибудь укрыться и спастись! – сказал доктор Шомбург.

– Где-то мой бедный Плутон, его совсем не было видно нигде, но если он жив, то на свободе, а мы теперь военнопленные этих дикарей и, может быть, пригодимся им на жаркое или рагу! – произнес Бенно.

– Пустяки, эти дикари давно уже не людоеды!

– А бабушка Тренте, о которой он так любил упоминать?

– Ей была добрая сотня лет, да и она-то говорила об этих вещах понаслышке. Но интересно знать, куда нас ведут эти дикари? Как видно, нам предстоит путешествие по воде! Смотрите, вон лежит до сорока канотов, эти первобытные челноки были в употреблении и у древних германцев. Несомненно, нам еще придется грести в качестве рабов! Право, приключение это очень забавное, не будь оно опасным! – сказал Халлинг.

– Пустяки, я не верю ни в какую опасность в данном случае, – возразил Шомбург. – Если бы мы находились в Северной Америке, пожалуй, можно было опасаться быть поджаренным или привязанным к столбу пыток, но эти безобидные дикари не знают ни пыток, ни казней. Они просто превратят нас в рабочих невольников, вот и все!

– До тех пор, пока мы не сумеем бежать от них, господин доктор, не так ли? – спросил Бенно.

– Ну, да, конечно, – отозвался почти весело доктор, – не век же нам работать на этих дикарей! Кроме того, я вполне уверен, что и бежать от них нам будет не так трудно, надо только выждать время, вот и все.

Победители и их пленные дошли до реки. Стали спускать челны на воду, и путешественникам приказано было садиться на весла и грести. Над обеими скамейками был сделан навес из листьев для защиты от солнца. Каждый из челноков представлял собой плавучий зверинец: в каждом из них лежала большая собака, а на шестах и прутьях, которые поддерживали навес, ютились и другие животные, принадлежавшие владельцам челноков и следовавшие повсюду за ними: голуби, попугаи, маленькие обезьянки, мелкие чешуйчатые зверьки и громадные белые ара. Время от времени они слетали на прибрежные плодовые деревья, чтобы затем безошибочно отыскать челнок своего хозяина и сесть опять на свое место.

Они плыли вверх по реке. Поутру путешественники были уже далеко от разоренной деревни гостеприимных индейцев, где они столько времени пробыли. Теперь по обе стороны реки громоздились высокие скалы, местами до того близко сходившиеся, что индейцам приходилось входить по пояс в воду и тащить свои челноки за собой. При свете восходящего солнца друзья могли разглядеть своих победителей: все это были рослые, стройные люди с медно-красными лицами и телами и длинными, как у женщин, волосами. На головах у них были высокие уборы из перьев ярко-оранжевого цвета; такие же перья торчали у них в ушах. Кроме того они носили красные, точно лакированные, бусы, выточенные из особого легкого и мягкого дерева. Но всего любопытнее были продетые в нижнюю губу небольшие красные дощечки величиной с вершок, напоминавшие крошечные лопаточки, которые при каждом слове хлопали. Дощечки эти ужасно обезображивали губу, неестественно вытянутую, и придавали всему лицу странный, некрасивый вид.

Люди эти были вооружены длинными луками и стрелами, каменными топорами и длинными копьями. На привале дикари стали варить пищу, причем наделили и своих пленных большими порциями, но ни дров не носили, ни до весел не дотрагивались: все это должны были делать пленные. За общей трапезой оказалось, что в числе пленных находились и Обия, и Утитти, но из-за отсутствия переводчика Тренте путешественники не могли разговаривать с ними. Одно только сумел Обия объяснить белым – это то, что победители отняли у него светлую ложку, которой он так гордился. На вопрос, что сталось с Непоррой, он дал понять, что они этого не знают, но что, вероятно, ловкий колдун успел укрыться где-нибудь от врагов.

Далее путь лежал между высокими скалами, по узким проходам, где скалы образовывали высокие сводчатые ворота, а вода клокотала и бурлила, точно в кипящем котле. Сколько раз путешественники думали, что и лодки, и люди неминуемо разобьются в водовороте о скалы, все более и более дикие, мрачные и бесплодные. Растительность становилась кругом все более и более скудной; жучков, бабочек и мелких пташек было все меньше и меньше.

После трех дней пути челноки вытащили на берег и путь, ведший теперь в гору, продолжали пешком. Там наверху виднелась уже деревня победителей. Женщины и дети выбежали встречать возвращающихся, и к чувству радости, вызванному победою своих над врагами, примешивалось еще и чувство удивления при виде белых.

– Ну, теперь начнутся наши диковинные представления, – пошутил Халлинг, – будем им показывать, как ножницы режут, как щеточки приглаживают волосы, как зеркало отражает их безобразные рожи.

Действительно, зеркальца приводили дикарей в неописуемый восторг, даже самая старая и страшная колдунья пожелала увидеть свою образину.

– Смотрите, вон идет карлик, – сказал Бенно, – какой урод: и спереди, и сзади большой горб, и всего один только глаз, громаднейшая лысина, и руки, как щупальца! Это, вероятно, колдун этого племени.

Маленький человечек ткнул себя в грудь, затем на удивление повелительным жестом указал сперва на зеркальце, затем к своим ногам, очевидно, требуя, чтобы белые положили зеркальце на землю у его ног.

Те отрицательно покачали головой.

– Посмотрим, что он теперь будет делать! – засмеялся Халлинг.

Карлик опрометью бросился в ближайшую хижину. Через минуту Гонн-Корр, как звали безобразного карлика-колдуна, вернулся в полном своем облачении, но если рослый стройный Непорра в своем наряде из лисьих хвостов производил впечатление чего-то величественного и внушительного, то этот бедняга возбуждал только смех и чувство гадливости. Вместо лисьих хвостов весь он, а в особенности голова, были увешаны чучелами крыс, которые шевелились при каждом его движении. В руке он держал свой магический жезл – высокий бамбуковый шест, увешанный ореховыми скорлупами и крыльями летучих мышей. Кроме того, он притащил с собою большую тыкву и короткой палкой неистово барабанил по ней. Указав еще раз на зеркальце и на землю тем же повелительным жестом, он стал выплясывать, кривляться и оглушительно барабанить по своей тыкве, стараясь таким образом устрашить белых.

Доктор Шомбург между тем достал из кармана свое увеличительное стекло и навел его на руки колдуна. Получив ожог, колдун выпустил из рук и свой жезл, и свою тыкву и оглядывался кругом, недоумевая, что бы это могло быть.

Но вот доктор вторично направил свое увеличительное стекло на обнаженное тело карлика, и на этот раз человечек до того струсил, что убежал, как заяц. У входа в одну из хижин он встал на четвереньки, затем юркнул в отверстие этой темной ямы и запрятался в самом дальнем ее углу.

– Долго ли мы здесь будем стоять без дела на этом солнцепеке? – сказал Рамиро. – Хоть бы за что-нибудь приняться!

– А вот и сам вождь идет сюда, да еще со стрелой, украшенной черным пером, а вы знаете, что стрелы с черным перьями – отравлены смертельным ядом.

Высокий, рослый индеец с красными сережками из деревянных бус и красной дощечкой на губе подошел к пленникам и повел их к очень просторной хижине, перед которою стояло несколько больших корзин с орехами и каштанами, а в самой хижине, сложенный из камня, очаг и несколько сосудов для воды.

– Вот ваше жилище и ваши съестные припасы, – пояснил им знаками вождь дикарей. – А теперь следуйте за мной, я укажу вам вашу работу!

Пленные последовали за вождем. Женщины и дети целой толпой пристали к ним, и все тараторили и гоготали, как стадо гусей.

Компания остановилась подойдя к лесу, состоявшего из великолепных ореховых деревьев поразительной красоты, как по необычайной толщине своих стволов, так и по величественной зеленой кроне, представлявшей собою густой непроницаемый зеленый шатер. Самые мелкие из них достигали по меньшей мере высоты ста футов. С их совершенно прямых могучих сучьев свешивались до самой земли длинные ветви, усеянные густою мелкою листвой, среди которой, подобно колосьям пшеницы, красовались гроздья крупных, совершенно зрелых трехгранных орехов, известных на европейских рынках под названием «американских орехов». Множество их уже осыпалось на землю. Индейцы указали своим пленным на эти деревья и притащили множество покрывал, плащей и корзин для сбора этих плодов, причем женщины стали страшно ссориться и браниться между собой. Но одного властного слова вождя было достаточно, чтобы прогнать их всех обратно в хижины.

Повелительным жестом он приказал невольникам приняться тотчас же за работу. Педрильо и Рамиро проворно взобрались на дерево и стали трясти его громадные сучья до тех пор, пока целый град орехов не посыпался на землю. Пока путешественники были заняты сбором орехов, вождь дикарей и еще другой индеец развели неподалеку костер, и когда тот прогорел, с особым наслаждением зарылись в теплую золу. Эти нагорные индейцы постоянно носили на себе большие кожаные плащи. Им, детям знойных долин, было слишком холодно здесь, на этих прохладных горных высотах, и едва только зашло солнце, как у них зубы стали стучать от холода. К этому времени здесь кончались все работы, двери хижин завешивались кожаными завесами, из дымовых отверстий каждого жилища стали взвиваться синеватые струйки дыма. Дикари развели огонь в своих очагах, готовили каждый свой ужин и грелись у огня.

В продолжение ночи никто не караулил белых, но, несмотря на это обстоятельство, им невозможно было бежать, так как большие чуткие собаки туземцев сейчас же начинали ворчать и рычать, как только кто-нибудь из них отходил на несколько шагов от хижин. Затем каждый раз высовывалась какая-нибудь медно-красная рожа из-за двери хижины, и вытянутая вперед рука многозначительно подымала кверху стрелу с черным пером.

О бегство нечего было и помышлять.

– Не имея ни оружия, ни запасов, нам вообще невозможно решиться на побег, – сказал доктор. – Без переводчика и без проводника, без гамаков и оружия, мы будем совершенно беспомощны в этих дебрях. Это значило бы идти на верную смерть, что прекрасно понимают сами дикари!

– И на основании этого рассчитывают с полной уверенностью на долгое владение пятьюдесятью рабочими невольниками! Милая перспектива для нас, нечего сказать! – воскликнул Рамиро.

И отойдя в сторону, он закрыл лицо руками и долго глухо рыдал в порыве безысходного отчаяния.