Текст книги "Война с самим собой"

Автор книги: Карл Меннингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

[1]Более подробный и обстоятельный анализ этого случая приводится в книге Рейдера Нормана «Параноидальное самоистязание». «Журнал Медицинского общества Канзаса», апрель 1936 г., с. 133– 136.

Случай с мистером И. еще более драматичен. Это был утонченный кубинский джентльмен. За два года до того, как были сделаны приведенные ниже наблюдения, произошел эпизод, в дальнейшем оказавший большое влияние на этого человека. Гуляя по улицам Гаваны, он увидел женщину, которая настолько его заинтересовала, что он без раздумий пошел за ней следом и приметил, как она скрылась за дверью одного из домов. В это же время он обратил внимание на разносчика похоронных венков, сидящего со своим товаром во внутреннем дворике. Герой нашего рассказа ощутил некую ассоциативную связь между красавицей и разносчиком цветов и решил, что эти встречи не случайны и имеют символическое значение, которое он определил как выбор между жизнью, воплощенной в незнакомой красавице, и смертью, которую олицетворял разносчик и его мрачный товар. Джентльмен выбрал жизнь и постучал в дверь жилища незнакомки, и, когда ему открыли, счел это благоприятным знамением. Виновница его экзальтации любезно пригласила его войти в комнату. Вскоре он распрощался с хозяйкой и вернулся домой.

Произошедшее буквально потрясло его, и, почувствовав усталость, он прилег отдохнуть. Пораскинув мозгами, он решил, что его «выбор жизни» настолько удачен, что было бы правильным компенсировать его жертвой, предвосхищая праведный гнев господа. Следуя своему замыслу, он убедил себя в необходимости развода с женой, хотя та была прекрасной хозяйкой, нежной любовницей и не помышляла ни о чем, кроме блага своего мужа. Правда, она была бездетна, но он никогда не корил ее за это. Пребывая в размышлениях на эту тему, он не заметил, как его сморил сон, и он проспал вечеринку, на которую собирался вместе с женой. Впрочем, он воспринял этот сон как знак свыше и утвердился в мысли о том, что небеса благословляют его решение.

По прошествии некоторого времени он заметил, что-то изменилось в его отношениях с окружающими; на работе стали происходить всякие неурядицы; он стал получать меньше писем, знакомые порой говорили ему странные вещи. Иными словами, ему показалось, что некая сила, о природе которой он не имеет никакого представления, довлеет над ним. В это же время ему на глаза попадается картина религиозного содержания, которую он воспринимает как знак, поданный ему все теми же неведомыми силами, избравшими именно его исполнителем великой миссии. Его начинают раздражать люди, которых он относит к числу «неженок». Для того чтобы доказать, что не принадлежит к их числу, он принимает на себя руководство фирмой и увольняет всех сотрудников, кроме своего близкого друга. Вскоре он созывает совет директоров компании и объявляет, что решил отменить назначенное заседание, а очередной совет состоится, когда ему заблагорассудится. Последующие дни он находится в крайне угнетенном состоянии духа, грубо и беспардонно ведет себя по отношению к жене, заявляя, что не выносит даже ее присутствия. Дело дошло до того, что он грозит убить ее, если она нарушит его одиночество.

Сейчас, когда пациент вспоминает тот период, ему кажется, что мотивом его поступков было стремление перебраться из своей страны в Соединенные Штаты, причем с весьма конкретной миссией. Отправленный в США для психиатрического лечения, он решил, что облагодетельствует тысячи девушек, которые родят ему миллионы детей, и он станет родоначальником новой человеческой расы. Он был настолько в этом уверен, что вначале пытался приступить к делу сразу по приезде. Когда это ему не удалось, он утешил себя мыслью о том, что пока еще не достоин столь высокой миссии, и возомнил, что право на венец мессии должно быть подтверждено новыми жертвами и лишениями.

Не раздумывая долго, он стал прикладывать к телу зажженные сигареты и в неукротимом стремлении нанести себе как можно более сильное увечье не раз хватался за нож. День и ночь около него дежурила сиделка, которую он успешно обманывал. Притворяясь спящим, он ослаблял ее бдительность и, не проронив ни звука, жег себе руки о трубу парового отопления. Несколько дней кряду он отказывался принимать пищу, хотя раньше был большим любителем поесть. Он устоял даже тогда, когда ему предложили его самые любимые блюда. Все попытки насильственного кормления не увенчались успехом. Пациент отвергал любую пищу, за исключением омерзительной смеси из молока, апельсинового сока, яиц, рыбьего жира, сахара и соли. Однажды его пост затянулся на три месяца, в течение которых он бросил курить, перестал читать книги, танцевать (а он был большим поклонником танцев), смотреть кинофильмы и вообще заниматься какой-либо активной деятельностью. Все это время, облаченный в старую, поношенную одежду, он просидел в одиночестве и молчании, не выходя из комнаты. В ответ на сообщение о смертельной болезни его сестры он сказал, что, отрекшись от всего мира, он отрекается и от сестры. Так же решительно он отказался вернуться к работе, заявив, что отныне никакие мирские дела его не интересуют. Со временем мистер И. становится все более нетерпимым к людям, считая, что они подают ему пример непозволительной слабости, в то время как сами не способны противостоять жизненным невзгодам, и вообще они зря коптят небо. Ему казалось, что, в отличие от всех прочих, он – несгибаемый борец за идеалы и будущий благодетель человечества.

В процессе психиатрического исследования выяснилось, что болезненные отклонения мистера И. были вызваны непрестанной внутренней борьбой с дремавшими гомосексуальными наклонностями. По его собственным словам, во время вышеупомянутого эпизода он предпочел общество прекрасной незнакомки, с усилием отведя взгляд от торговца, надевавшего цветочные гирлянды на шест (возможно, пациент рассматривал шест как фаллический символ). Таким образом, выбор, сделанный в пользу женщины, означал преодоление гомосексуального стремления. После этого эпизода с пациентом и произошла метаморфоза, столь значительная, что оказался затронут глубинный уровень сознания. Подсознательно на борьбу с гомосексуальными импульсами были мобилизованы все силы. Из «своего в доску парня», больше всего любившего праздно слоняться по дому, мистер И. превратился в агрессивного пьяницу, посещавшего публичные дома и налетавшего с кулаками на близких друзей. Позднее, уже находясь на лечении в санатории, он выказывал тревогу и несогласие всякий раз, как предпринимались попытки замены женщин-сиделок на мужчин. Он постоянно убеждал себя в собственном могуществе, противопоставляя себя тем, кого называл «неженками». Такое поведение являлось внешним проявлением установок его сновидений; так, его преследовал сон, где он исполнял женскую роль, а один из его друзей держал в руках длинную палку, намереваясь при ее помощи изнасиловать нашего героя.

В этом случае отчетливо просматриваются все элементы, определяющие картину аскетизма-мученичества. Эротическая составляющая очевидна – за гетеросексуальным фасадом скрывалось желание преодолеть гомосексуальные наклонности. Наличие элемента самоуничижения также не вызывает сомнений. Возможно, агрессивный аспект будет не так очевиден для тех, кто не видел этого пациента воочию. Те же, кто сталкивался с ним в жизни, в полной мере испытали его самодурство и безответственность, непредсказуемость и неудержимую ярость в отношении людей, которых он считал ниже себя. Итак, безусловно, можно утверждать, что пациент являл собой пример аскета и мученика одновременно, с ярко выраженной агрессивностью поведения, проблемами сексуального характера и подчеркнутым, даже вызывающим стремлением к самонаказанию.

Б. Исторические примеры мученичества и аскетизма

В предыдущем разделе были приведены примеры, которые могут показаться рядовому читателю из ряда вон выходящими и комментируя которые скептик может заявить: «Возможно, такие люди и существуют; более того, я могу допустить, что они вытворяют чудовищные вещи, подчиняясь своим извращенным наклонностям. Однако это не имеет ничего общего с известными мне примерами истинного мученичества, без признаков сумасшествия». Для психиатра между тем не существует принципиальной разницы между «сумасшедшими» и нормальными людьми; в этом смысле все зависит от подхода к проблеме. Психопат, или «безумный мученик», идет на поводу у своих инстинктов в ущерб системе общепринятых ценностей. Однако в отличие от тех, кого принято считать «нормальными людьми», он не скрывает своих целей за маской показной добропорядочности.

Для того чтобы убедиться в том, сколь мало учитываются основополагающие психологические факторы мученичества, причем причины его объясняются маловразумительными клише типа «серьезные мотивы» и «безвыходные ситуации», следует сделать экскурс в историю мученичества и аскетизма. Изучение исторических примеров также поможет осознать и то, как общество поощряло подобные явления на разных этапах своего развития. Методы самоуничтожения принимали разные формы. Одни люди, ставившие целью достижение духовного совершенства, практиковали целибат, отказывались от естественных радостей жизни, постились, раздавали свое имущество бедным и вели подчеркнуто скромный образ жизни. В то же время эта категория органично вписывалась в жизнь общества. Ко второй категории можно отнести тех, кто, желая обрести святость, игнорировал мирскую жизнь и проводил свои дни в полном одиночестве, совершенно опустившись внешне, нередко подвергая себя бичеванию и другим видам самоистязания1.

[1]Любимым местом уединения аскетов была пустыня. Это как нельзя лучше отвечало их стремлению к одиночеству и сводило к минимуму внешние факторы общения с миром. Более того, пустыня традиционно считалась идеальным местом для общения с богом (примеры Моисея, Исайи, Христа и Мухаммеда). Шьёльдруб («Следы отшельничества», Берлин, Вальтер Груйтер, 1928 г.) объясняет стремление аскетов к пустынному уединению символическим возвратом в материнское лоно. Автор пришел к этому и многим другим умозаключениям, изучая многочисленные литературные источники, монастырскую жизнь Востока и Запада, а также в результате анализа двух клинических случаев.

«Святой Жером восторженно описывает монаха, питавшегося в течение тридцати лет исключительно ячменными лепешками, запивая их грязноватой водой; другой монах жил в яме, и его дневной рацион состоял всего лишь из трех смокв; третий мыл голову раз в год – на Пасху, никогда не стирал одежду и не снимал ее до тех пор, пока она не истлевала, голодал, пока не ослеп и не довел себя до такого истощения, что его кожа стала «просвечивать»... Известно, что Святой Макарий Александрийский в течение шести месяцев спал на болоте, подставляя свое тело укусам ядовитых насекомых. Кроме того, он носил железные вериги весом восемьдесят фунтов [прим. 36 кг]. Его ученик, Св. Евсей, носил на теле сто пятьдесят фунтов [прим. 68 кг] железа и три года прожил на дне высохшего колодца. Св. Виссарион провел сорок дней и ночей в колючем кустарнике и в течение сорока лет спал стоя. Последний «подвиг» повторил св. Пахом. Некоторые святые великомученики, например, св. Марциан, ограничивались одноразовым приемом пищи, причем количество еды было столь ничтожным, что они постоянно испытывали муки голода. Известно, что единственной пищей одного из них являлся кусок хлеба весом в шесть унций [прим. 170 г] и несколько травинок; никто не видел, чтобы этот подвижник хоть раз прилег отдохнуть. Рассказывали, как однажды, вследствие хронической усталости, его веки смежились и пища выпала изо рта... Про другого святого, Иоанна, рассказывают, что он, растянувшись на скальном выступе, провел три года в молитве; за это время он не разу не попытался встать или сесть и питался просфорами, которые ему приносили по воскресеньям. Одни отшельники жили в заброшенных звериных берлогах, другие – в высохших колодцах; были и такие, кто находил себе прибежище на кладбище, среди могил. Некоторые обходились и вовсе без одежды; единственной защитой от холода им служили собственные спутанные волосы. В Месопотамии и некоторых районах Сирии существовала секта, известная под названием «Скоты», члены которой, подобно домашней скотине, «паслись» в горах и питались исключительно травой. Чистота тела приравнивалась к загрязнению души, и наиболее рьяные святые внешне представляли собой омерзительное зрелище». (Цитируется по У. Е. X. Леки, т. II, с. 107-109.)

Уилла Кэтер[1] трогательно рассказывает историю аскезы, имевшей место уже в Новом Свете. Джин ле Бер, единственная дочь самого богатого монреальского торговца, росла балованным ребенком и всегда была объектом повышенного внимания со стороны близких и друзей. Ее отец часто приглашал к себе самых высокопоставленных гостей, которые осыпали прелестную девочку подарками и знаками внимания.

[1] Уилла Кэтер. Тени на скалах. Нопф, 1934 г., с. 130-136, 150-153.

Несмотря на то, что Джин росла добродушным и общительным ребенком, черты будущего аскета стали у нее проявляться с раннего детства. В школе она раздаривала кому попало коробки с конфетами, которые ей присылали из дома. Вместо роскошных нарядов, которые посылал ей отец, девочка носила ветхую рубашку наподобие власяницы.

Когда девушка достигла совершеннолетия, отец, желая подыскать ей достойную партию, объявил, что дает за дочкой солидное приданое. Сразу же появилось множество соискателей ее руки, один из которых был школьным другом. Родители и даже духовные наставники отговаривали ее от намерения постричься в монахини, и, уступая их мольбам, она приняла компромиссное решение. Джин стала добровольной затворницей в собственном доме и дала обет хранить целомудрие и молчание в течение пяти лет. В глубине души родители надеялись, что столь экстравагантное решение семнадцатилетней девушки не может быть окончательным, но она действительно хранила молчание и удостаивала родителей своим присутствием лишь во время церковной службы. Отец, почти буквально убитый крушением своих надежд, перестал появляться в обществе, а затем и вовсе покинул семейный очаг. Мать, лежа на смертном одре, послала за дочерью, но получила отказ. Минуло пять лет, и Джин продлила срок своего обета. По истечении десяти лет добровольного заключения в стенах отчего дома она потратила свое приданое на строительство часовни, внутри которой, за алтарем, была устроена ее персональная келья наподобие башни. Келья состояла из трех ярусов, нижний из которых был загорожен решеткой, находясь за которой можно было оставаться невидимой для остальных прихожан и, не привлекая ничьего внимания, присутствовать при богослужении. Ежедневная пища затворницы была весьма скудной, а передавали ее через окошко в ограждении. На втором ярусе кельи была оборудована спальня, где помещалось узкое ложе с легким покрывалом, неспособным согреть в холодные канадские ночи, и небольшой подушкой в изголовье, находившемся в нескольких сантиметрах от Дароносицы. Третий ярус она украсила церковными ризами; там она сучила пряжу и вязала носки для бедных.

Дни напролет она проводила в этом каменном мешке, который покидала лишь в полночь, чтобы сотворить часовую молитву в церковном приделе. В зимнее время она топила небольшую печку, и то лишь тогда, когда ее пальцы коченели и отказывались выполнять ежедневную работу. Поговаривали, что, несмотря на все убожество ее существования, она им явно наслаждалась, и вне пределов кельи затворницу ничего не интересовало.

Тут я оставляю за читателем право сопоставления этой впечатляющей аскезы с приведенными выше примерами исторического великомученичества. Элементы «радости-в-горе», «любви-через-страдание», самоотречения, если не «самонаказания», и агрессивности по отношению к родителям и объектам любви (нанесение им моральной травмы и отказ от общения) достаточно очевидны.

Эта же писательница приводит еще один пример добровольного мученичества времен начала миссионерской деятельности среди канадских индейцев. Речь идет о некоем Ноэле Шабанеле, окончившем свои дни среди диких ирокезов. Наш герой приехал в Америку из французского города Тулузы, где преподавал ораторское искусство. Это был утонченный эстет, мало приспособленный к суровой миссионерской жизни среди дикарей. Несмотря на это, он решил изучить язык индейцев, рассчитывая обратить новые души в истинную веру. Его существование превратилось в настоящую пытку. К этому располагала вся окружающая обстановка: топящиеся «по-черному» вигвамы, неистребимые насекомые-паразиты, сон и еда в окружении собак и дикарей, невыносимая вонь и грязь, плохо приготовленная пища, состоящая из собачьего мяса и других подобных «деликатесов». Неудивительно, что после пяти лет, проведенных в индейском стойбище, он так и не выучил язык народа, который, со своей стороны, относился к нему с презрением. Неудача на лингвистическом фронте говорит о многом, ибо, кроме родного французского, он владел греческим, древнееврейским, итальянским и испанским. Индейцы не скрывали своего отвращения к молодому ученому и не упускали случая пнуть его или перепугать до смерти. Приводится эпизод, когда ему предложили мясо, на поверку оказавшееся человеческим, и, после того, как об этом было объявлено, долго смеялись и издевались над незадачливым «белым человеком». В отличие от многих, более мужественных миссионеров, он так и не привык к лишениям и трудностям индейского быта. Брезгуя спать в грязных жилищах индейцев, он устраивал свой ночлег прямо на снегу, ел грубую растительную пищу, служил объектом постоянных и оскорбительных шуток. Его крайне огорчала невозможность справиться с поставленной задачей и до глубины души оскорбляла непристойность и грубость дикарей. Кроме того, он испытывал постоянную тоску по родине.

Начальство, видя его неспособность к выполнению возложенной миссии и принимая во внимание подавленное настроение миссионера-мученика, посоветовало ему вернуться во Францию, но отец Шабанель отринул протянутую руку помощи, поставил крест на преимуществах прошлой жизни л дал обет остаться с гуронами до конца своих дней. Два года спустя он отдал богу душу, оставленный племенем умирать в дикой местности, и до сих пор неизвестно, была ли смерть следствием переохлаждения или его убили сами индейцы.

Епитимья всегда была и до настоящего времени является неотъемлемым атрибутом религиозной жизни многих сект. Наиболее популярными из них, по крайней мере в Америке, являются флагелланты американо-мексиканского происхождения, объединенные в сообщество, известное как «Братство Искупления Крови Христовой». Члены секты, называющие себя «искупителями», живут на севере штата Нью-Мексико и юге Колорадо. Согласно церковной историографии, наибольшего расцвета это учение, возникшее в Западной Европе, достигло на рубеже тринадцатого и четырнадцатого веков. В основе деятельности членов секты лежит публичное самобичевание во искупление гнева Господня[1].

[1]См. Элис Корбин Хендерсон. Братство Света. Харкорт & Брейс, 1937.

Не менее любопытной сектой были так называемые «филиповцы»[2].

[2]Морис Бэригнг. Русский народ. Лондон, Метуэн, 1911, с. 352-354.

Члены этого русского религиозного объединения целыми семьями, и даже деревнями, удалялись в убежище, где сознательно умерщвляли себя голодовкой. В царствование Александра II один крестьянин увлек за собой в лес двадцать единоверцев, где они сознательно уморили себя голодом.

Другая религиозная группа, описанная Степняком[3],

[3]Михаил Драгоманофф-Степняк. Русское крестьянство. «ХарперБразерз», 1888.

нарекала своих адептов словом «христы», которое ошибочно интерпретировалась как «хлысты», ибо в их ритуалах самобичевание занимало не последнее место. Они не признавали семейную жизнь и исповедовали воздержание[1].

[1]Автор или источник, на который он ссылается, искажает содержание практики хлыстов с точностью «до наоборот»: признавая справедливость утверждения о неприятии семейной жизни, следует заметить, что эти сектанты практиковали беспорядочную половую жизнь и бичевали себя скорее для поощрения садомазохистских наклонностей. – Примеч. пер.

«Скопцы», или кастраты (о которых речь пойдет позднее), также принадлежали к этой группе.

Следует особо подчеркнуть то, что подобная практика была свойственна не только христианским общинам. Описания аскетических практик можно обнаружить в трудах последователей Мухаммеда,

«Миян Хатим из Самбхаля, живший в шестнадцатом веке, странствовал босиком и с непокрытой головой в течение десяти лет и все это время не разу не уснул в своей кровати. Мухамад Гаут провел двенадцать лет, скитаясь по безлюдным холмам долины Ганга, где вел крайне аскетичную жизнь, питаясь листьями с деревьев и ночуя в пещерах. Шейх Бурхан в течение почти пятидесяти лет и до самой смерти воздерживался от мясной пищи, как, впрочем, и от большинства других продуктов и напитков... На закате жизни он перестал пить даже воду и проводил время в медитационном созерцании внутри крохотной кельи». (Джеймс Хастигз. Энциклопедия религии и этики. «Скрибнер», 1910.)

буддистов, брахманистов и представителей многих других религий.

«Индийские аскеты воздевали руки, обращали лица к небу и надолго замирали в такой позе. Их мышцы коченели и все тело как бы «деревенело». Были и такие, кто ходил голым в любую непогоду, наносил себе раны кинжалом, питался падалью и экскрементами. Среди индийских магометан были факиры, заковывавшие себя в цепи или приковывавшие к ногам пушечные ядра. Встречались и те, кто долгие годы передвигался ползком или «на карачках»; спал на кровати, утыканной железными шипами, месяцами подставлял обнаженную голову беспощадным лучам тропического солнца. Наиболее благочестивые и уважаемые члены иудейской общины и в наши дни перед началом искупительного поста наносят друг другу 39 или 13 ударов плеткой. В зороастризме принято считать, что 30 искупительных ударов отпускают человеку его грехи... Геродот повествует о том, как древние египтяне наносили себе удары во время горения искупительной жертвы; египетские отшельники по такому поводу резали себе лица ножом. У предков современных мексиканцев кровопускание считалось лучшей искупительной жертвой и признаком благочестия... «они калечили себя с усердием и в то же время бесстрастно; кровь текла так обильно, что казалось, они выпускают ее всю, без остатка». (Клавигеро, «История Мексики.) В традиции североамериканских индейцев самоубийство было не менее популярным». (Цитируется по Уэстермарк, т. II, с. 353.)

Евреи, греки, римляне и другие народы верили в то, что бога можно умилостивить искупительной жертвой.

В известной поэме Шиллера «КольцоПоликрата» этот вывод находит свое подтверждение. См. также: Мани-Кирли. Значение жертвы. Лондон, 1930.

Ювенал рассказывает, как приношение жертв к алтарю Исиды сопровождалось исступленным поведением римлянок. Зимним утром женщины делали в Тибре проруби и три раза окунались в ледяную воду или ползли на окровавленных коленях вокруг Тарпейской скалы. Были и такие, кто, желая особо почтить богиню, совершал нелегкое паломничество в Египет.

Аскетический идеал не вполне согласуется с религиозными канонами. Теория о главенстве духа над телом за счет унижения последнего была близка многим языческим философам, включая Платона и Цицерона.

Как бы ни любопытны были широко известные аскетические практики, идентификация психологических мотивов в каждом из конкретных случаев представляется весьма проблематичной. Прежде всего не следует искать логического обоснования в социальных условиях и исторических обстоятельствах этих примеров. Великомученики подвергали себя таким лишениям, что современный человек вряд ли посчитает их оправданными с точки зрения целесообразности. Поэтому прежде всего следует обратить внимание на глубинную предрасположенность к самоистязанию. Впрочем, нельзя отрицать и веяний эпохи, когда такие поступки пользовались чрезвычайной популярностью, а также то обстоятельство, что, спасая душу через угнетение тела, они спасали жизнь в религиозном смысле этого слова. Иначе говоря, разрушительные тенденции оправдывались созидательной целью. Культура любого народа и эпохи содержит элементы, усиливающие, а порой и провоцирующие саморазрушительные тенденции личности. При этом воздействие может осуществляться на механическом, экономическом, философском, образовательном, социологическом или моральном уровнях. Воссоздать объективную картину такого влияния не представляется возможным, так как мы сами являемся объектами такого влияния. Поэтому мы можем лишь констатировать исходную деструктивность добровольного мученичества, при этом мы, возможно, упускаем из виду суицидальные аспекты нашей собственной культуры, рассматривая их как факторы превентивного характера. Не исключено, что будущие поколения определят нашу культурную традицию как наиболее разрушительную. (Задумайтесь, например, о таких явлениях, как дорожные происшествия, безумная гонка вооружений, безответственное отношение к природным ресурсам и весьма небрежное отношение к правам человека.)

Я уже слышу справедливые возражения на мои филиппики по поводу деструктивного характера поступков великомучеников и страстотерпцев, которые, очевидно, стремились противопоставить свои идеалы бездушной морали враждебного общества. Впрочем, я и не пытался принижать роль этих подвижников, рассматривая исторические примеры с той же беспристрастностью, что и клинические случаи проявления факторов, провоцирующих агрессивность, истощение и нездоровый эротизм.

Элемент самонаказания

Рассказывают, как один индеец, живущий в резервации Уайт Роке в штате Юта, в состоянии алкогольного опьянения убил свою мать. Убийца покинул родное племя и до конца жизни, то есть в течение последующих тридцати лет, искупал свой грех. Голос совести постоянно напоминал ему о том, что он не кто иной, как презренный преступник. Поэтому он старался избегать людского общества и жил подаянием. Он не носил одежды, не имел крыши над головой и нередко, просыпаясь зимой там, где застала его ночь, был вынужден отдирать свои примерзшие за ночь волосы от земли.

Мотивация поведения этого индейца более понятна, чем мотивы исторических святых и мучеников, так как поступок, послуживший поводом к самоуничижению, очевиден.

Предлагаю читателю самостоятельно сделать выводы из следующих фактов. Гитлер не пьет спиртного, не курит, не употребляет в пищу мясное и не признает семейные ценности. («Майн Кампф», Мюнхен, Эгер Верлаг, 1927 г.). Муссолини воздерживается от крепких напитков, является последовательным вегетарианцем, ест мясо лишь раз в неделю, не курит и запрещает окружающим курить в его присутствии. («Нью-Йорк тайме, 27 февраля 1937 г.). По словам Филдинга из «Бешеного Джонатана»: «Величие человека зависит от его способности к убийству». Вероятно, упомянутые выше могущественные политики компенсируют собственную агрессивность элементами аскетизма.

Святые мученики сами не раз говорили, что их страдания являются следствием их прегрешений. Однако такие заявления являются скорее признаком гипертрофированной совести, чем доказательством вины. Потребность в наказании, может быть, и не связана напрямую с совершением тяжкого преступления или смертным грехом. Настойчивые попытки причинить себе боль, покрыть свое имя позором являются свидетельством prima facie1

Ргimа facie – доел, «на первый взгляд»; здесь – «прямое доказательство».

того, что человек страдает чувством вины и, чтобы избавиться от него, ищет наказания. Большинство людей не осознает, что нравственные критерии среднего человека не имеют ничего общего с реальностью, которая более жестока, нелицеприятна и зачастую необъяснима. В царстве бессознательного воображаемые преступления порождают не меньшее чувство вины, чем совершенные злодейства. Порой даже невинные инстинктивные побуждения могут стать источником агонизирующего раскаяния. В соответствии с теорией психоанализа проклятия и остракизм по отношению к самому себе являются подобием детской реакции на родительские нравоучения. Заложенные в раннем возрасте принципы морали определяют поведение человека на протяжении всей последующей жизни. Система общественных и религиозных запретов и ограничений лишь укрепляет заложенные в детстве принципы и не несет ответственности за возникающее чувство вины, ибо укоры совести знакомы даже дикарям, не имеющим представления о сложных философских и нравственных теориях цивилизованной части человечества.

По мнению Уэстермарка, аскетизм «не свойственен народам, не имеющим четко очерченной концепции греха». В соответствии с этим заявлением он утверждает, что некоторые религии навязывают людям, прежде не имеющим понятия о грехе как таковом, искусственные представления и таким образом провоцируют стремление к покаянию. Не подвергая сомнению обоснованность таких высказываний, психоаналитики полностью отрицают доминирующую роль религиозных учений в формировании чувства вины. Напротив, исследования подтвердили, что религиозные догматы возникли в процессе неустанных поисков психологического равновесия и, в частности, сообразности чувства вины содеянному.

Существует немало легенд о муках раскаяния известных аскетов. Есть записи о том, что их нравственные мучения достигали такой остроты, что никакие лишения и никакое умерщвление плоти не помогали избавиться от соблазна в виде воображаемых демонов и злых духов.

В музее Метрополитен есть картина одного из последователей Ие-ронима Босха, в гротескном виде представляющая искушение святого Антония. На первый взгляд символизм этого полотна представляется несколько преувеличенным, но при более подробном изучении некоторые образы подтверждают свою актуальность. Например, глаз и ухо старика вполне могут символизировать недремлющее око родителей, а обнаженная красавица в окружении звероподобных фигур может означать низведение любви до уровня скотства. Сладострастные позы фантасмагорических созданий на заднем плане демонстрируют саму природу искушения. Впрочем, художник мог и не отдавать себе отчета в том, что появлялось на холсте под влиянием подсознательного вдохновения.

Возможно, они считали, что им досаждают мирские мысли, и искренне верили в происки дьявола, проникающего в их грешные головы и предстающего по ночам в образе прекрасной женщины. Очевидно, что, несмотря на все старания, они несли непосильную ношу отчаяния и страха. Известно, что их скорбь была столь высока, что один из мучеников ежедневно заливался слезами, а у другого выпали все ресницы от непрестанных рыданий.