Текст книги "Либидо, его метаморфозы и символы"

Автор книги: Карл Юнг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

"Анаха[150]150
  Призываемый и есть, собственно говоря, звезда. Ср. стихотворение мисс Миллер.


[Закрыть]: Серафим! Из твоей сферы! Какая бы звезда[151]151
  Это есть атрибут совершающего свой путь солнца.


[Закрыть] не содержала твоей славы в вечных небесных глубинах; хотя ты бдишь с «семью», хотя мир несется перед твоими сияющими крыльями по бесконечному седому пространству – послушай!

О, подумай о той, которой ты дорог! И хотя она для тебя – ничто, но подумай, что ты для нее – все. Вечность является возрастом твоим. Нерожденная, бессмертная красота заключена в твоих глазах. Ты не можешь мне сочувствовать, разве только в любви; и тут ты должен признать, что никогда более любящий прах не плакал под небесами. Ты проходишь по многим твоим мирам[152]152
  Солнечная субстанция бога.


[Закрыть], ты видишь лик того, кто сотворил тебя великим, и той, которая создала меня меньше всех изгнанных из врат Эдема; но милый серафим, о, выслушай!

Ибо ты любил меня и я не хотела бы умереть, покуда не узнаю того, знание чего причинит мою смерть: что ты забываешь в вечности твоей ту, в чьем сердце смерть не могла удержать любви к тебе, бессмертному в сущности твоей[153]153
  Солнечная субстанция собственной души.


[Закрыть].

Велика любовь тех, кто любит среди грехов и страха; они, я чувствую, борются в сердце моем; недостойная борьба! Прости, о мой серафим! что подобные мысли являются потомку Адама. Ибо горе есть стихия наша. Приближается час, предупреждающий меня, что мы не совершенно покинуты. Явись, явись! Серафим! Собственный мой Азазиил! Лишь будь здесь! И предоставь звезды их собственному свету!

Аголибама: Зову тебя! Жду тебя и люблю тебя! Хотя я создана из праха, ты же – из лучей[154]154
  Соединение обеих световых субстанций указывает на общность их происхождения; это суть образы libido. Здесь они являются риторическими фигурами, прежде же они были учеными. Мехтильда Магдебургская полагала, что она буквально соткана из любви.


[Закрыть] более сияющих нежели лучи отражаемые потоками Эдема, но и бессмертие не может отплатить более горячей любовью за мою любовь. Во мне живет луч света[155]155
  Ср. выше, что было сказано о либидинозном образе змеи. Мысль, что высочайшая точка означает одновременно и конец, даже смерть, проложила себе здесь дорогу.


[Закрыть], который, чувствую это, хотя ему и запрещено еще блестеть, зажжен был от твоих лучей и от лучей твоего Бога[156]156
  Ср. вышеупомянутые картины Штука: Грех, Порок и Сладострастие, где обнаженное женское тело обвито змеею. В сущности это является образом беспредельного страха смерти. Тут же следует упомянуть и о смерти Клеопатры.


[Закрыть]. Быть может, ему долго суждено оставаться скрытым: мать наша Ева завещала нам смерть и тление – но сердце мое презирает их: хотя эта жизнь должна исчезнуть – разве мы с тобой должны расстаться из-за этого?

Я могу разделить с тобой все – даже бессмертную печаль, ибо ты решился разделить со мною жизнь. Дрогну ли я при виде твоей вечности? Нет! Хотя бы жало змеи пронзило меня насквозь и ты сам, подобно змею, продолжал бы обвивать меня![157]157
  Обвитие змеею. 74 Byron 1, с, р. 415.


[Закрыть] И я буду улыбаться и не прокляну тебя, а буду держать тебя в столь же теплых объятиях, но спустись и испытай смертную любовь к бессмертному…"

Явление обоих ангелов, которое следует за призывом, как всегда оказывается блестящим световым видением:

"Аголибама: Сбрасывая тучи со своих крыльев, как будто они несут завтрашний свет.

Анаха: Но если отец наш увидит это!

Аголибама: Он лишь подумает, что это месяц, вызванный песнью какого-либо волшебника, встал на час ранее обыкновенного.

Анаха: Смотри: они зажгли запад, точно возвращающийся закат. – Остаток их сияющего пути блестит теперь тихим, многоцветным изгибом на самой дальней тайной вершине Арарата".

Перед лицом этого красочного светового видения, когда обе женщины исполнены томления и ожидания, Анаха высказывается в притче, имеющей характер предчувствия и позволяющей вновь заглянуть в жуткую темную глубину, из которой на одно мгновение всплывает, наводящая ужас, звериная природа нежного бога света:

«Теперь же взгляни: он снова погрузился в тьму, подобно пене, вызванной Левиафаном из неисследимой его родины, когда он играет над спокойной глубиной и которая снова исчезает, вскоре после того, как он погрузится вниз, вниз, туда, где спят истоки океана».

Подобно Ливиафану! Мы помним эту преодолевающую тяжесть на чаше весов, означающей права Бога по отношению к человеку Иову. Там, где глубокие источники океана, живет левиафан; оттуда подымается всеразрушающая волна, все в себе поглощающая пучина животной страсти. Давящее, удушающее 74 чувство, что влечение неудержимо вторгается, находит свою мифологическую проекцию во все покрывающей собою волне, которая уничтожает все существующее, чтобы из этого уничтожения могло возникнуть новое и лучшее творение.

"Иафет: Предвечная воля удостоит объяснить этот сон о добре и зле; и искупит в себе самой все времена, все существующее; и покрыв ад своими всемогущими крыльями, уничтожит его! И вернет искупленной земле красоту ее рождения.

Духи: Когда же начнет действовать это дивное волшебство?

Иафет: Когда придет Искупитель; сначала в страдании, затем в славе.

Духи: Новые времена, новые местности, новые искусства, новые люди! Но все те же старые слезы, старые преступления и еще более старые болезни будут существовать среди рода вашего в разнообразных видах; но все те же нравственные бури будут проноситься и над будущим, как волны, которые в несколько часов проносятся над славными могилами великанов".

Пророческие горизонты Иафета имеют прежде всего пророческое значение для нашей поэтессы. Смертью моли в свете зло устранено лишь на сей раз; комплекс вновь открылся действительности, хотя и в цензурированной форме; проблема этим не разрешается; страдания и томления начинаются снова; однако, чувствуется «обетование в воздухе», предчувствие избавителя, «многолюбимого», солнечного героя, который вновь подымается к солнечной высоте и снова спускается в зимний холод, являясь светом надежды от поколения к поколению – образом libido.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. Введение

Прежде чем заняться материалами этой второй части, кажется мне нелишним бросить обратный взгляд на тот своеобразный ход мыслей, к которому нас привел анализ стихотворения Моль и солнце. Хотя это стихотворение и отличается сильно от предшествующего гимна Творцу, однако ближайшее расследование «томления по солнцу» привело к основным религиозным и астрально-мифологическим мыслям, которые тесно примыкают к размышлениям по поводу первого стихотворения: творческое божество первого стихотворения, коего двойственная, морально-физическая природа с особенною отчетливостью вскрыта Иовом, приобретает в основах второго стихотворения новую квалификацию, астрально-мифологического, или лучше сказать астрологического характера. Бог становится солнцем и поэтому находит по ту сторону нравственного расчленения понятия о божестве на Отца Небесного и на дьявола адекватное естественное выражение. Солнце есть, как замечает Ренан, собственно единственный разумный образ бога; все равно, стоим ли мы на точке зрения доисторического варварства или современной естественной науки: и в том и в другом случае солнце есть родительское божество, мифологически преимущественно – бог-отец, которым живо все живущее, ибо он оплодотворитель и создатель всех вещей, источник энергии нашего мира. В солнце, как предмете естества, не склоняющемся ни перед каким человеческим нравственным законом, в полную гармонию разрешается раздор, которому подпала душа человека вследствие воздействия нравственного закона[158]158
  Так представляется нам это с психологической точки зрения. Об этом см. далее.


[Закрыть]. И солнце также является не только благодеянием; оно способно и к разрушению, почему зодиакальный образ августовской жары есть опустошающий стада лев, которого убивает еврейский предшественник Спасителя, Самсон[159]159
  Самсон как бог солнца. См. Steinthal: Die Sage von Simson.


[Закрыть], чтобы избавить истомленную жаждою землю от этой муки. Гореть и жечь свойственно солнцу; его природа находится тут в согласии с собою, и человеку представляется естественным, что солнце жжет. Оно светит и праведным и неправедным одинаковым образом и способствует росту как полезных так и вредных существ; поэтому солнце более чем что-либо способно изображать собою видимое божество этого мира, т. е. действенную силу нашей собственной души, именуемую нами libido; и сущность libido состоит в том, чтобы производить как полезное так и вредное, добро и зло. Что это сравнение не есть пустая игра слов, этому учат нас мистики; когда они сосредоточиваются внутри себя (т. е. интровертируют) и спускаются к глубинам своей собственной сущности, то они обретают «в сердце своем» образ солнца; они находят свою собственную любовь или libido, которая по праву, мне хочется сказать, по физикальному праву именуется солнцем, так как источником нашей энергии и нашей жизни является именно солнце. Наша жизненная сущность, рассматриваемая как энергетический процесс, есть целиком солнце. В чем особенность этой солнечной энергии, внутренне созерцаемой мистиками, показывает следующий пример из индусской мифологии[160]160
  Знакомством с этим отрывком я обязан д-ру van Ophuijsen, Zurich.


[Закрыть]. Из объяснений третьей части мы заимствуем следующие места, которые имеют отношение к Рудре[161]161
  Рудра собственно отец ветров (Maruts), бог ветра и бури; он выступает здесь в качестве единственного творческого божества, о чем и свидетельствует дальнейший текст. Созидающая и оплодотворяющая роль вполне подходит ему, как богу ветра. См. рассуждение в первой части, касающееся Анаксагора, а также и последующие.


[Закрыть].

(2) Да, единственный Рудра, правящий этими мирами благодаря своему правящему могуществу, не заменяет никого иного. Он стоит позади рожденных; при конце времени поглощает все миры, которые он, защитник, произвел.

(3) Со всех сторон у него глаза, со всех сторон, наверное, у него лица, руки наверное со всех сторон, со всех сторон у него ноги. Руками и крыльями он вырабатывает их, создавая небо и землю, единственный бог.

(4) Кто из богов является одновременно источником и ростом, господином всего, Рудрой, могучим ясновидящим; кто в старину внес в существование сияющий зародыш – пусть он соединит нас чистым разумом.

По этим атрибутам легко узнать Творца всего сущего, а в нем солнце, которое окрылено и пронизывает тысячью глаз наш мир[162]162
  Персидский бог солнца Митра также наделен бесчисленным множеством глаз.


[Закрыть].

Следующие места подтверждают сказанное и присовокупляют к этому еще одну важную для нас особенность, именно что бог заключен также и в отдельной твари.

(7) За пределами этого (мира) Браман за ним, могучий скрытый в каждом существе согласно его виду, единственный, окружающий господин всех – узнав его, они становятся бессмертными.

(8) Я знаю этого могучего человека, подобного солнцу, за пределами темноты, его (и его) только зная, можно перешагнуть через смерть; (совершенно) не существует другой тропы для прохождения.

(11) Простирается он над миром. Господь. Поэтому он добр, как всепроникающий.

Мощное божество, солнцеподобное, живет в каждом, и кто познает его, становится бессмертным[163]163
  Кто имеет в себе бога, т. е. солнце, тот бессмертен подобно солнцу. Ср. первую часть, гл. V.


[Закрыть]. (Кто знает глубокий страх смерти, легко поймет, что жажда бессмертия является побудительной причиной к отожествлению себя с солнцем.) Следуя дальше тексту, мы подходим к новым атрибутам, поучающим нас тому, в какой форме и в каком образе живет в человеке Рудра.

(12) Могучий монарх, он, человек, тот, который направляет свою сущность к этому миру совершенной чистоты Господнего, неисчерпаемого света.

(13) Человек ростом с большой палец, внутреннее я, всегда находится в сердце всего рожденного; разумом, управляя разумом в сердце, он обнаруживается. Чтобы те, кто знает, они стали бессмертны.

(14) Человек с тысячью головами (и) тысячью глазами (и) тысячью ногами, покрывающими землю со всех сторон, он стоит за нею, за шириною в десять пальцев.

(15) Человек воистину является всем этим, (обоими) тем, что было и тем, что будет, господином (также) бессмертия, далеко превосходящего все остальное.

Важные параллельные места встречаются в Katha-Upanishad (II, IV).

(12) Человек ростом с большой палец живет посреди, внутри существа, прошлого и будущего господин.

(13) Человек ростом с большой палец, как пламя свободное от дыма, господин прошлого и будущего, все тот же сегодня, завтра он будет все тот же.

Кто этот мальчик с пальчик, легко угадать: это фаллический символ libido. Этим героическим карликом является Фаллос, совершающий великие деяния; он этот уродливый бог, невзрачного вида, и все же великий чудотворец, так как является видимым выражением воплощенной в человеке творческой силы. Это странное противоречие бросается в глаза и Фаусту[164]164
  Гёте: Фауст. Перевод Николая Холодковского под редакцией Петра Вейнберга.


[Закрыть].

Мефистофель: Перед разлукой должен я сказать,

Что черта ты успел таки узнать.

Вот ключ.

Ф а у с т: К чему мне эта вещь пустая?

Мефистофель: Возьми, взгляни: не осуждай, не зная.

Ф а у с т: В руке растет, блестит, сверкает он.

Мефистофель: Теперь ты видишь, чем он одарен.

Ступай за ним, держи его сильнее

И к Матерям иди ты с ним смелее.

Снова вручает дьявол Фаусту чудесное орудие, фаллический символ libido, после того как вначале пристав в виде черной собаки к Фаусту, он рекомендовал себя следующим образом:

Мефистофель: Частица силы я,

Желавшей вечно зло, творившей лишь благое.

Я отрицаю все – и в этом суть моя,

Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,

Годна вся эта дрянь, что на земле живет.

Не лучше ль было б им уж вовсе не родиться!

Короче: все, что злом ваш хилый брат зовет,

Стремленье разрушать, дела и мысли злые

Вот это все – моя стихия[165]165
  Гёте: Фауст, ч. I.


[Закрыть].

Соединившись с этою силою, Фауст оказывается в состоянии осуществить задачу своей жизни сначала путем сомнительных авантюр, но затем ко благу человечества: без «злого» начала не действует никакая творческая сила. Здесь, в этой таинственной сцене с матерями, где поэт для разумеющих снимает покров с последней тайны творчества, Фауст нуждается в фаллическом волшебном жезле (магизму которого он однако вначале не доверяет) для того, чтобы совершить величайшее из чудес, именно создание Париса и Елены. Таким путем Фауст обретает божественную чудотворную власть и к тому же лишь при посредстве незаметного маленького инструмента. Это парадоксальное свойство, по-видимому, известно было в самой глубокой древности, ибо и Упанишады говорят следующее о божественном карлике:

(19) Без рук, без ног, он двигается и схватывает, без глаз видит и без ушей слышит. Он знает то, что нужно знать, но не существует знающего его. Его называй первым, могучим человеком.

(20) Меньше малого, (однако) больше великого, в сердце существа покоится сущность и т. д.

Фаллос является существом, которое движется без членов, видит без глаз, которому ведомо будущее; он наделен бессмертием в качестве символического представителя всюду действующей творческой силы. Он мыслится существом совершенно самостоятельным; это не только было общераспространенным представлением древности, но и явствует из порнографических рисунков наших детей и современных художников. Он провидец, художник и чудотворец, поэтому нечего удивляться, если некоторые характерно фаллические черты приурочиваются к мифологическим провидцам, художникам и чудотворцам. Гефест, Виланд-Кузнец и Мани (основатель механизма, славившийся, также как художник) имели изуродованные ноги. По-видимому, типично также и то, что провидцы были слепы, и что древний провидец Меламп[166]166
  К тому же Меламп ввел фаллический культ. В награду за то, что он похоронил мать змей, змееныши прочистили ему уши так, что он стал «яснослышащим».


[Закрыть] носил предательское имя Чернонога. Нога карлика, невзрачность и уродливость стали особенно характерными чертами тех таинственных хтонических божеств, сыновей Гефеста, которым приписывалась могущественная чудотворная сила, именно Кабиров[167]167
  Ср. картину на вазе из фиванского Кабириона, где Кабиры изображены то в облагороженном, то в карикатурном виде. (См. Roscher. Lex. s. Megaloi Thcoi.)


[Закрыть]. Имя Кабир означает мощный; их самофракийский культ глубоко связан с культом фаллического Гермеса, который по сообщению Геродота был занесен в Аттику пе-лазгами. И Кабиров называют великими богами. Их близкими родственниками являются идейские дактилы или мальчик с пальчик[168]168
  Право называть дактилов мальчиками с пальчиками дает одно замечание у Плиния (37, 170), согласно которому критянские благородные камни, имевшие цвет железа и форму большого пальца, назывались идейскими дактилами.


[Закрыть], которых мать богов обучила кузнечному ремеслу:

Теперь ты видишь – чем он одарен:

Ступай за ним, держи его сильнее —

И к Матерям иди ты с ним смелее

Кабиры были первыми мудрецами, учителями Орфея, они же изобретали эфесские заклинательные формулы и музыкальные ритмы. Характерная несоразмерность, на которую мы выше указали как в тексте Упанишады, так и в Фаусте, встречается и здесь, ибо исполинский Геракл слыл также и идейским дакти-лом[169]169
  Отсюда и дактилический размер.


[Закрыть]. Фригийские великаны искусные слуги богини Реи[170]170
  No Jensen (Kosmologie, S. 292, ff.) Oannes-Ea является создателем формы человека.


[Закрыть], были в то же время дактилами. Учитель мудрости в Вавилонии Оанн[171]171
  Inman: Ancient pagan and modem Christian symbolism.


[Закрыть] изображался в фаллической форме рыбы. Оба солнечных героя Диоскуры имеют близкое отношение к Кабирам[172]172
  Varro отожествляет великих богов, с пенатами. Кабиры по его мнению были изображениями Кастора и Поллукса в Самофракийской гавани.


[Закрыть], они также носят остроконечную шляпу, головной убор этих таинственных богов[173]173
  В Бразилии у берегов Лаконии и в Пефносе находились статуи с остроконечными шляпами высотою всего с фут.


[Закрыть], который с той поры получил распространение как тайная примета. Аттис (этот старший брат Христа) носит такую же остроконечную шляпу, как и Митра. Традиционною эта шляпа стала в изображениях наших хтонических инфантильных божеств[174]174
  Весьма многозначительно то, что именно монахи изобрели капюшон.


[Закрыть] и для других типичных карликов. Фрейд обратил уже наше внимание на фаллическое значение шляпы, которое она имеет в фантазиях современников. Дальнейшим толкованием является то, что остроконечная шляпа изображает собою крайнюю плоть. Чтобы не очень отступать от моей собственной темы, я должен здесь удовольствоваться этими немногими указаниями. Но при случае я вернусь к этому пункту впоследствии и тогда выскажусь более подробно.

Образ карлика ведет к фигуре божественного мальчика, юного Диониса. На вышеупомянутой фиванской вазе изображен бородатый Дионис[175]175
  Типический мотив отроческого учителя мудрости воспринять и, мифом о Христе в сцене, где двенадцатилетний отрок Иисус учительствует в храме.


[Закрыть] в виде Кабира, а рядом фигура мальчика, далее следует карикатурный образ мальчика, а потом снова бородатый карикатурный мужской образ, означает собственно нить, но в орфическом словоупотреблении имеет значение семени. Предполагают, что это сопоставление соответствовало группе культовых образов в самом святилище. Это предположение оправдывается историей культа, поскольку она известна: то был первоначально финикийский культ отца и сына[176]176
  Рядом с Митосом находится женская фигура, обозначенная на вазе согласно орфическому словоупотреблению как «рождающая».


[Закрыть], старого и молодого Кабиров, которые более или менее ассимилировались с эллинскими богами. Этой ассимиляции особенно способствовал двойственный образ взрослого и отроческого Диониса. Можно было бы назвать этот культ культом большого и маленького человека. Дионис в своих различных аспектах является фаллическим богом, в культе которого важною составною частью был фаллос (так например в культе аргивского быка-Диониса). Кроме того фаллическая Герма этого бога давала повод к персонификации дионисического фаллоса в образе бога-Фаллоса, который был ничем иным, как Приапом. Он называется спутником или товарищем Вакха. Все это приводит к тому, чтобы признать в вышеупомянутом образе и в сопутствующем ему образ мужчины и его детородного органа[177]177
  Roscher. Lex. s. v. Megaloi Theoi.


[Закрыть]. Подчеркнутый в тексте Упанишад парадокс о большом и маленьком, карлике и великане, нашел здесь более мягкое выражение в сочетании мальчика и мужа, сына и отца[178]178
  Roscher. Lex. s. v. Phales.


[Закрыть].

Мотив уродливости, сильно использованный культом кабиров, встречается также на вазах. Как раньше поводом к расщеплению послужило различие в росте, так и здесь этим поводом явилась уродливость[179]179
  Упомяну, что Stekel в Символике сна выследил этот род изображения детородного органа.


[Закрыть].

Не приводя пока дальнейших доказательств, я замечу лишь здесь, что только что упомянутые мифологические данные бросают особенно яркий свет на первоначальное психологическое значение героических творцов в области религии. Культ Диониса глубоко связан с психологией умирающего и воскресающего спасителя, образа характерного для передней Азии, многочисленные метаморфозы которого сгустились в лице Христа в прочное образование, пережившее тысячелетия. С нашей точки зрения мы приходим к тому взгляду, что эти герои и их типические судьбы суть отображения человеческой libido с ее типическими судьбами; это – imagines, так же как и образы наших сновидений, они являются актерами и толкователями наших тайных мыслей. А так как мы ныне в состоянии разгадывать символику снов и тем самым вскрывать тайную психологическую историю развития индивидуума, то перед нами открывается путь к пониманию тайных пружин психологического развития народов.

Ход мысли, приведший нас к фаллической стороне символики libido, ведет также и к оправданию самого термина libido[180]180
  Приобщенная сюда фигура «рождающей», тем более поражает меня, что я уже давно думаю, не является ли источником религиозно-творчественной libido примитивное отношение к матери.


[Закрыть]. Заимствованное из половой области слово libido получило самое широкое распространение в качестве психоаналитического термина: это произошло по той единственной причине, что понятие, связанное с этим словом достаточно широко, чтобы покрыть собою все необычайно разнообразные проявления воли, взятой во шопенгауеровском смысле, и в то же время достаточно содержательно и выпукло, чтобы мочь характеризовать своеобразную природу той душевной сущности, которая имеется в виду психоанализом. И собственно классическое значение слова libido квалифицирует последнее как вполне подходящий термин. Libido взята у Цицерона[181]181
  Одновременно с появлением в печати первой части этой моей работы о Libido вышла в свет работа Фрейда под заглавием: Psychoanalytische Bemerkungen uber einen Pall von Paranoia (jahrb. Bd. Ill, S. 68). В ней встречается следующее замечание Фрейда по поводу «теории libido», вытекающей из фантазии душевнобольного Шребера, замечание, которое по смыслу своему представляет собою полную параллель сделанным мною соображениям. Вот это место: «Божеские» лучи Шребера, образовавшиеся путем сгущения солнечных лучей нервных волокон и семенных нитей, суть не что иное, как вечно изображенные и во сне проецированные оккупации libido; они придают его больной фантазии поразительное согласие с нашей теорией. Что мир должен погибнуть оттого, что "я" больного притянуло к себе все лучи, далее, что больной впоследствии во время процесса восстановления должен был чувствовать тяжелое беспокойство, как бы бог не расторг лучистого соединения с ним; эти и некоторые другие частности фантастических образов Шребера звучат почти как эндопсихические восприятия процессов, допущение которых я кладу здесь в основу понимания паранойи.


[Закрыть] в весьма широком смысле: «Говорят, что libido (вожделение) и laetitia (радость) возбуждаются благами двоякого рода: laetitia имеет отношение к настоящим благам, libido к будущим. Laetitia и libido направляются стало быть на блага; но libido пленяется и воспламенившись увлекается тем, что ей кажется ценным. Все ведь следуют от природы тому, что представляется добром, и избегают противоположного. Поэтому коль скоро нечто имеет видимость, словно это есть благо, природа сама побуждает к тому, чтобы обрести это благо. Когда это совершается длительно и разумно, то мы называем это voluntas (воля). Они полагают, что то, что ими так определяется, встречается лишь у мудрецов; воля означает желать нечто согласно разуму: то же, что противно разуму возбуждается чрезмерно, есть libido или необузданное желание, которое можно встретить у всех глупцов».

Значение libido здесь желание и (в отличие от стоического понятия хотеть) необузданное страстное хотение. В соответствующем этому смысле пользуется и Цицерон[182]182
  Pro Quint. 14.


[Закрыть] словом libido: agere rem aliquam libidine, non ratione – нечто совершать с вожделением, а не с разумом. В подобном же смысле говорит и Саллюстий: Iracundia pars est libidinis (гнев есть часть вожделения). Но в другом месте Саллюстий придает тому же слову более мягкий и более общий смысл, который приближается вплотную к психоаналитическому словоупотреблению:

«Они имели больше охоты (libido) к прекрасному оружию и боевым коням нежели к блудницам и к пиршествам». Также: «Если бы ты имел доброе влечение (libido) к своему отечеству и т. д.» Слово libido столь общеупотребительно, что предложение libido est scire имеет просто значение «я хочу», «мне желательно». Но и значение половой похоти подтверждается классическими образцами. С этим всеобщим классическим пользованием рассматриваемого понятия совпадает также и этимологический контекст самого слова libido[183]183
  Liberi – дети сопоставляются у Nazari с libet (Riv. di Fil., XXXVI, 573 ff.). Если бы это подтвердилось, то Liber, несомненно мог быть сопоставлен с liberi и являлся бы итальянским божеством плодовитости, также мог быть сопоставлен с libet. Libitina есть богиня покойников; она, по-видимому, никакого отношения не имеет к Lubentina и Lubentia (атрибут Венеры), сопоставляемым с libet. Это имя еще не выяснено. Libare – лить (приносить жертву?), по-видимому, не имеет никакого отношения к liber. Этимология libido не только указывает на центральное положение понятия, но и на связь с немецким словом Liebe. Вследствие этого мы должны сказать, что не только понятие, но и само слово libido удачно выбрано для нашей задачи.


[Закрыть].

Можно сказать, что понятию libido, как оно было развито в новых работах Фрейда и его школы, придается в функциональном отношении то же значение в области биологической, какое в области физики придано со времени Роберта Майера понятию энергии[184]184
  Теоретико познавательная корректура положения о сохранении энергии могла бы отметить, что этот образ есть проекция эндопсихического восприятия эквивалентных видоизменений libido.


[Закрыть]. Было бы нелишним здесь коснуться дальнейших подробностей, связанных с понятием libido, после того как мы проследили образование ее символов вплоть до высочайшего выражения в человеческом образе героического творца религиозной области.