Текст книги "Страна Рутамята"
Автор книги: Карл Сэндберг
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
7. Две истории из высокой травы
Жил-был старик с морщинистым задубелым лицом. Он жил среди кукурузных полей на холмах в прерии неподалеку от реки Шампунь.
Его звали Джон Джонас Джонатан Жужалужастужа. Друзья и родные звали его просто Фуражиром.
У него была дочка, такая кукурузная девочка с волосами, как кукурузный шелк в пору, когда початки уже совсем созрели. Пучки нежно-золотистых шелковинок свисали вниз и покачивались на ветру, ничем не отличаясь от волос девочки. Звали ее Ева Евгения Евангелина Жужалужастужа, а друзья и родные дали ей прозвище Голубичка.
Одиннадцатый месяц ноябрь каждый год опоясывает холмистую прерию кукурузным поясом. В урожайную пору кукурузу повозками увозят с полей, а солому собирают в копны, сияющие желтым светом кукурузных стеблей.
Тогда наступает время урожайной луны: Говорят, она вяжет на небе снопы ноябрьского лунного света в золотые скирды. Так говорят.
Однажды утром в ноябре, как раз в эту пору, старик по прозвищу Фуражир сидел на солнышке, прислонясь к копне.
Девчушка, которую все называли Голубичкой, хотя на самом деле она была Евой Евгенией Евангелиной Жужалужастужей, тоже пришла туда. Ее отец сидел на солнышке, прислонившись к копне. И сказал ей, что сидит здесь каждый год, чтобы послушать, как болтают мыши, готовясь переезжать на зиму в большой фермерский дом.
«Когда приходят заморозки, початки собирают, а солому складывают в скирды, тогда поле пустеет, наступают холодные ночи. Папа-мышка и мама-мышка говорят мышатам, что настала пора пробираться на чердак, в подвал или во флигель фермерского дома», – сказал Фуражир дочке Голубичке.
«Я прислушалась и услышала, – ответила она, – как папа-мышка и мама-мышка рассказывают мышатам, что найдут тряпок, бумажек, шерсти, щепочек и соломинок, чтобы сделать на зиму теплое гнездышко в доме фермера – если их не найдут ни кот, ни кошка, ни котята».
Старик Фуражир потерся спиной и плечами о копну сена, потер руки, как будто мыл их в золотом осеннем солнечном свете, а потом рассказал одну историю:
В ту пору, когда мыши в полях шепчутся так, что их можно услышать, я вспоминаю другой ноябрь – ноябрь моего детства.
Как-то вечером в ноябре, когда урожайная луна ярко светит и громоздит в небе золотые соломенные скирды, я потерялся. Вместо того, чтобы идти домой, я пошел прочь от дома. Весь следующий день и всю следующую ночь вместо того, чтобы идти домой, я шел от дома.
На другую ночь я подошел к копне сена, где пел золотистый сверчок. Он пел те же песенки, что и сверчки в скирдах сена там, дома, где Жужалужастужа ворошат сено и кукурузу в кукурузной прерии у реки Шампунь.
Он сказал мне, этот сверчок, он сказал мне, что когда он прислушивается, если конечно все тихо в траве и в небе, то может расслышать пение золотистых сверчков в небесных скирдах, связанных урожайной луной.
Я заснул, слушая пение золотисто-желтых сверчков в копне сена, а глубокой ночью, как мне казалось, задолго до рассвета, мы вдвоем отправились в дальнее путешествие.
Да, мы отправились в путешествие. Дорогу указывал золотисто-желтый сверчок. «Урожайная луна, – объяснил он мне певучим шепотом, – зовет. Мы доберемся до лунных городов, где урожайная луна вяжет на небе кукурузные снопы».
Мы дошли до маленькой небесной долины. Урожайная луна обронила в этой долине три маленьких городка: вот как их называли – Полумесяц, Крошка-Месяц и Серебряный Месяц.
В Полумесяце выглядывают из дверей, а входят в окна. Его жители сняли с дверей дверные звонки и приладили их к окнам. Сначала мы позвонили в дверной звонок, а потом вошли в окно.
В Крошке-Месяце в трубах есть окршки, так что дым может выглянуть и посмотреть, какая сегодня погода и стоит ли выходить из трубы. А когда трубам надоедает стоять на крыше, они спускаются вниз и танцуют в подвале. Мы увидали, как пять труб спустились вниз, взялись за руки, тряхнули головами и станцевали смешной трубный танец.
В Серебряном Месяце подвалы всем недовольны. Они говорят друг другу: «Мы устали быть внизу, вечно внизу». Поэтому подвалы выскальзывают из-под пола, вылезают потихоньку и карабкаются на крышу.
Вот что мы увидели в лунных городках Полумесяце, Крошке-Месяце и Серебряном Месяце. Мы вернулись назад к копне сена, чтобы утром проснуться от ночного сна.
«В эту пору я всегда вспоминаю тот ноябрь», – сказал старик Фуражир своей дочке Голубичке.
Голубичка ответила: «Я тоже буду в ноябре иногда спать на сене, чтобы увидеть золотисто-желтого сверчка, который разговаривает певучим шепотом и может взять меня в путешествие туда, где дверные звонки на окнах, а трубы спускаются с крыши вниз и танцуют».
Старик промурлыкал: «Не забудь о подвалах, уставших быть внизу, вечно внизу».
Совсем рядом с Крем-Торт-тауном есть куча бейсбольных городков, спрятанных в высокой траве. Мимо проходят поезда, из окон выглядывают пассажиры, но в высокой траве они не замечают бейсбольных городов. Однако, они там, и высокая трава полна питчеров и кетчеров, бейсменов и полевых, беттеров и защитников, игроков-левшей и игроков-правшей. Они играют в бейсбол до темноты, и в темноте они тоже играют. В стране Рутамяте все самые быстрые игроки в бейсбол из этих городков в высокой траве.
Раньше эти города так и назывались, как в учебнике написано, теперь их имена из бейсбольного жаргона: Прорванная Защита, База-Дом, Щиток-на-грудь, Рукавицы, Девять Иннингов, Три Бола и Два Страйка, Двое на Базе, Большая Лига, Резаный Мяч, Вне Игры, Мертвый Мяч, Крученый Мяч, Ложный Бросок.
Как-то вечерком Ночной Полицейский Крем-Торт-тауна зашел в табачную лавочку, и компания молодых бейсболистов, проводящих время за бейсбольной болтовней, спросила его, что новенького носится в воздухе. Вот что он им ответил:
Я сидел на ступеньках почты, размышляя о том, сколько пропадает писем, так что на них и ответить-то нельзя. Ко мне подошел один бейсболист с пакетом под мышкой и сказал, что зовут его Ловкие Пальцы, и что рука у него тяжелая, а игрок он прекрасный, а его команда «Ложный бросок» играла вчера решающий матч с командой «Резаный Мяч». Накануне игры он приходил в Крем-Торт-таун, чтобы найти снукса и гринго и попросить сделать ему базовую майку. Он рассказал мне, что в такой майке каждый раз как берешь в руки биту, попадаешь мячом прямо в базу «дом». Он сказал, что взяв в руки биту, он всегда попадал в базу «дом», и это его мячи выиграли встречу для «Ложных бросков». А сейчас он несет пакет, а в пакете базовая майка, и он возвращает ее снуксу и гринго, потому что они только одолжили ее, и он обещал им вернуть ее после матча. Последний раз я видел его когда он топал-топ-топ – по улице с пакетом под мышкой.
Только я поболтал с Ловкими Пальцами, как показался другой бейсболист. У него под мышкой тоже был пакет. Он сказал, что зовут его Три Удара, и он отличный питчер-левша из команды «Резаный мяч», накануне игравшей с командой «Ложный бросок». Он сказал, что настоящий удар уже потерян, и так очков не заработаешь. Поэтому накануне игры он отправился в Крем-Торт-таун, нашел там снукса и гринго, и попросил дать ему мячевую майку. Крученый мяч только кажется легким, пояснил он, но он аж дымится и весь в шипах, и до него никак не дотянуться. Он сказал, что попал мячом «Ложным броскам» прямо в лицо, так что они даже до первой базы не добрались. Три Удара нес пакет и объяснил, что в нем мячевая майка, он должен вернуть ее скунсу и гринго, она принадлежит им, а ему они ее только одолжили. Последний раз я его видел, когда он топал-топ-топ по улице с пакетом под мышкой.
Компания молодых бейсболистов в табачной лавке спросила Ночного Полицейского: «Кто же выиграл матч? „Ложные броски“ или „Резаные мячи“? Кто получил главный приз?»
«Спрашивайте, сколько хотите, – ответил тот мальчишкам, – если снукс и гринго пройдут мимо почты сегодня вечером, когда я буду сидеть там на ступеньках и изумляться тому, как много писем пропадает так, что на них и ответить-то нельзя, я спрошу их, и если они мне ответят сегодня вечером, завтра я расскажу вам».
С тех пор, когда в бейсбольных городках, спрятанных в высокой траве, болтают о бейсболе, говорят, что есть только один верный способ выиграть матч – заполучить питчера в мячевой майке, который на нее надел еще и базовую майку, если конечно эти майки сделаны снуксом и гринго.
8. Две истории из Оклахомы и Небраски
Иона Иона Полотнокс был фермером и жил в Небраске со своей женой Мамми Мамми Полотнокс и дочкой Пони Пони Полотнокс.
«Кто назвал тебя двумя одинаковыми именами? Отец?» – спрашивали его.
Он отвечал: «Да, так легче запомнить два имени. Если я не услышу, как меня зовут первым именем – Иона, может я услышу, как меня зовут вторым – Иона».
«Я и свою, похожую на пони, дочурку, – продолжал он, – назвал Пони Пони, и если она не услышит меня с первого раза, то уж со второго услышит наверняка».
Все трое, Иона Иона Полотнокс, его жена Мамми Мамми Полотнокс и их похожая на пони дочка Пони Пони Полотнокс жили на ферме и растили кукурузу, причем того самого сорта, из которого делают воздушную кукурузу.
Как-то, собрав урожай, они набили кукурузой все амбары, все сараи, все закрома, все риги, все углы и закоулки фермы.
«Мы завалим воздушной кукурузой всю Небраску, – сказал Иона Иона, – спорю, ее хватит на всех продавцов воздушной кукурузы и на всех друзей и родных всех продавцов воздушной кукурузы во всех Соединенных Штатах».
В тот год Пони Пони впервые собралась печь тыквенный пирог сама. В дальнем углу кукурузного амбара, совсем заваленный кукурузой, у нее хранился секрет, большая круглая тыква, толстая желтая тыква, чудная тыква, вся в золотых пятнышках.
Она принесла тыкву на кухню, взяла длинный острый нож и разрезала ее пополам, так что получилось две половинки. Внутри, как и снаружи, тыква вся была в золотых пятнышках. Вдруг что-то блеснуло серебром. Пони Пони удивилась, что может быть в тыкве серебряного. Она засунула пальчики поглубже и вытащила что-то.
«Это пряжка! Серебряная китайская пряжка от туфельки».
Она побежала к отцу и сказала: «Посмотри, что я нашла, когда разрезала золотисто-желтую тыкву, усеянную золотыми пятнышками – серебряную китайскую пряжку от туфельки».
«Это к перемене судьбы и не знаю, к удаче или к несчастью», – сказал Иона Иона своей дочери Пони Пони Полотнокс.
Тогда она побежала к матери и сказала: «Смотри, что я нашла, когда разрезала золотисто-желтую тыкву, усеянную золотыми пятнышками – серебряную китайскую пряжку от туфельки».
«Это к перемене судьбы, и не знаю, к удаче или к несчастью», – сказала Мамми Мамми Полотнокс.
В ту ночь в амбарах, сараях, закромах, ригах, во всех углах и закоулках фермы, где держали кукурузу, загорелся огонь. Всю долгую ночь взрывалась воздушная кукуруза. Наутро вся земля вокруг фермы и все амбары были завалены белой воздушной кукурузой, так что казалось, будто вокруг огромные снежные сугробы.
Огонь горел весь следующий день, и воздушной кукурузы навалило столько, что когда Пони Пони шла от дома до сарая, кукуруза доходила ей до плеч. Всю следующую ночь во всех амбарах, сараях, закромах и ригах продолжала жариться кукуруза.
Наутро, когда Иона Иона Полотнокс выглянул из окна над лестницей, он увидел, как гора воздушной кукурузы растет все выше и выше. Она уже почти доходила до окна. В тот же день Иона Иона Полотнокс, его жена Мамми Мамми Полотнокс и их дочка Пони Пони Полотнокс еще до наступления темноты вышли из дома, приговаривая: «Мы хотели завалить кукурузой всю Небраску, но она завалила нас. Пока ветер не сдует кукурузу, мы назад не вернемся. Пока мы не получим знака и сигнала, мы назад не вернемся».
Они отправились в Оскалузу, штат Айова. Там Пони Пони Полотнокс целый год с гордостью глядела с тротуара на отца, что сидел высоко на козлах угольного фургона и правил двумя бегущими перед фургоном резвыми лошадками в сверкающей медными украшениями сбруе. Но как бы ни удачен был этот год, как бы ни гордились Пони Пони и Иона Иона, не было ни знака, ни сигнала.
Следующий год тоже был удачным, таким же удачным как тот, что они провели в Оскалузе. Они отправились в Падуку, штат Кентукки, в Дефанс, штат Огайо, в Пеорию, штат Иллинойс, в Индианаполис, штат Индиана, в Баллу Баллу, штат Вашингтон. Во всех городах Пони Пони Полотнокс любовалась своим отцом Ионой Ионой Полотноксом, а он стоял в резиновых сапогах в глубокой канаве и копал сверкающей лопатой желтую глину и черный ил, выбрасывая их через плечо из канавы. Но как бы ни удачен был год, не было ни знака, ни сигнала.
Наступил следующий. Он был самый удачный из всех. Иона Иона Полотнокс поселился с семьей в Элгине, штат Иллинойс. Иона Иона работал часовщиком на часовом заводе, чинящем часы.
«Я знаю, где ты была, – говорила по вечерам Мамми Мамми своей дочке Пони Пони. – Ты была на часовом заводе и часами глядела, как твой отец чинит часы».
«Да, – отвечала Пони Пони, – сегодня, когда я часами глядела, как мой отец чинит часы на часовом заводе, я несколько раз оборачивалась через левое плечо и видела полицейского со звездой и блестящими пуговицами, и он часами смотрел, как я часами гляжу на отца, часами чинящего часы на часовом заводе».
Это был удачный год. Пони Пони накопила деньжонок. Наступил День Благодарения. Пони Пони сказала: «Пойду поищу тыквы, сделаю тыквенный пирог». Она ходила из одной лавки в другую, заглядывала во все фермерские фургоны, что приехали в Элгин торговать тыквами.
Она нашла то, что хотела, желтую тыкву, усеянную золотыми пятнышками. Она принесла ее домой, разрезала и увидела, что внутри она, как и снаружи, густо-желтая, покрытая золотыми пятнышками.
Сверкнуло что-то серебряное. Она засунула пальчики поглубже и шарила-шарила, пока не выудила что-то, сверкающее серебром.
«Это знак, это сигнал, – сказала она. – Это пряжка, пряжка для туфельки, серебряная китайская пряжка для туфельки. Она как раз под пару к другой. Наша судьба снова меняется. Охо-хо. Охо-хо!»
Она рассказала отцу с матерью о пряжке. Они вернулись назад на свою ферму в Небраске. Все три года, что их не было, ветер дул, дул и сдул всю воздушную кукурузу.
«Теперь мы снова будем фермерами, – сказал Иона Иона Полотнокс Мамми Мамми и Пони
Пони. – Мы будем выращивать капусту, свеклу, и турнепс, мы будем выращивать тыкву, брюкву, репу и огурцы для засолки. Мы будем выращивать пшеницу, овес, ячмень и рис. Мы будем выращивать кукурузу всех сортов, только не того, из которого делают воздушную кукурузу».
Его похожая на пони дочка, Пони Пони Полотнокс, очень гордилась своими новыми туфельками, застегнутыми вокруг лодыжек. На левой туфельке и на правой туфельке было по пряжке, по серебряной китайской пряжке для туфелек. Обе под пару друг к другу.
Иногда в День Благодарения, на Рождество или на Новый Год она просит своих друзей быть повнимательней, когда они режут тыкву.
«Тыквы меняют твою судьбу, удача может обернуться несчастьем, а несчастье – удачей», – объясняет Пони Пони.
Агу-Агу и Уа-Уа – две девчушки, что жили сначала в Вали-Руби, штат Мичиган, а потом в Тележном Колесе, штат Колорадо, потом в Сломанных Воротах, штат Огайо, затем в Окнах-Нараспашку, штат Айова и наконец в Люцерна-Клевер, штат Оклахома, и поселившись там, приговаривали: «В штате Оклахома всегда мы дома».
Однажды летним утром Агу-Агу и Уа-Уа проснулись и сказали друг другу: «В штате Оклахома всегда мы дома». В то утро в открытом окне промелькнула тень гуся, она мелькнула прямо по кровати, где Агу-Агу и Уа-Уа спали по ночам с закрытыми глазками, а утром просыпались и открывали глазки.
Тень гуся мелькнула по потолку, мелькнула по стене, а потом уселась на стену, как картинка, на которой нарисован гусь, но только картинка живая – она все время то скручивала шею, то вытягивала.
«Агу-Агу», – закричала Агу-Агу.
«Уа-Уа», – пропела Уа-Уа.
Только Уа-Уа пропела свое уа-уа тихо и ласково, а Агу-Агу прокричала свое агу-агу так громко и противно, что все в доме и вверху и внизу, и все соседи в округе услыхали ее агуканье.
Тень гуся слегка приподняла левое крыло, потрм подняла правую лапку, гусиную лапку, и пошла-пошла кругом-кругом, гусиным шагом, все время возвращаясь туда, откуда вышла, а лапки ее возвращались точно туда, откуда пускались в путь. Потом она снова остановилась на том же месте, как картинка, на которой нарисован гусь, но только живая картинка – она то вытягивала шею, то скручивала ее кольцом.
Агу-Агу сбросила одеяло, выскользнула из кровати и с громким агуканьем побежала вниз к матери. Но Уа-Уа сидела в кровати, улыбаясь и пересчитывая свои розовые пальчики, чтобы проверить, столько же их у нее, сколько было вчера. Но считая свои розовые пальчики, она уголком глаза поглядывала на тень гуся на стене.
Тень гуся снова слегка подняла левое крыло, подняла слегка правую лапку, гусиную лапку, и пошла кругом-кругом, гусиным шагом, все время возвращаясь туда, откуда вышла, а лапки ее возвращались точно туда, откуда пускались в путь. Потом она снова остановилась на том же месте, как картинка, на которой нарисован гусь, только живая картинка – она то вытягивала шею, то скручивала ее кольцом.
Все это время маленькая Уа-Уа сидела в кровати, пересчитывая розовые пальчики и уголком глаза поглядывая на тень гуся.
Потом маленькая Уа-Уа сказала: «Доброе утро, уа-уа тебе – и еще раз уа-уа, я глядела в окно, когда ты появилась. Я видела, как ты села на стенку как картинка. Я видела, как ты кружилась и вернулась туда, откуда вышла. Я видела, как твоя шея вытягивалась и скручивалась в кольцо. Доброе утро тебе, уа-уа тебе, и даже два уа-уа».
Тогда тень гуся, как будто отвечая на это «доброе утро», как будто отвечая на то, что Уа-Уа хотела сказать своим уа-уа, вытянула шею прямо, куда дальше, чем раньше, и скрутила ее кольцом, куда круче, чем раньше.
Все это время Уа-Уа сидела в кровати, ощупывая пальцы на ножках, будто хотела проверить, хватит ли у нее пальцев на ручках, чтобы потрогать все пальцы на ножках, как будто хотела посмотреть, похож ли мизинец на ручке на маленький пальчик на ножке, и такой ли толстенький большой палец на ручке, как и на ножке.
Тогда, когда в комнате все затихло, тень гуся подняла левую лапку и начала петь – петь так, как всегда поют тени гусей – левой лапкой, очень нежной левой лапкой, так нежно, что расслышать можно только самой тоненькой стрункой в глубине уха.
Вот эта песенка, старая песенка, старинная песенка, песенка левой лапки тени гуся, что была спета для Уа-Уа:
Если звать тебя Агу,
Я сказать тебе смогу –
Агу-агу!
Если звать тебя Уа,
Я скажу тебе сперва -
Уа-уа!
Все Агукалки по утрам агукают.
Все Мяукалки по утрам мяукают.
Спев песенку левой лапки, тень гуся снова начала кружиться, она кружилась, кружилась, всегда возвращаясь туда, откуда вышла, а потом остановилась и гордо застыла, вытянув шею вперед, куда дальше, чем раньше, затем скрутив ее в кольцо, куда круче, чем раньше.
После этого тень гуся снялась со стены, мелькнула по потолку и по кровати, вылетела в окно и исчезла, оставив Уа-Уа сидеть в постели и пересчитывать розовые пальчики.
Уголком глаза Уа-Уа смотрела на стену комнаты, туда, где тень гуся сидела как картинка. Она увидела там крошечную тень и догадалась, что это левая лапка, та самая что пела песенку левой лапки.
Скоро агукая и цепляясь за мамин передник, в комнату вернулась Агу-Агу. Уа-Уа рассказала маме все, что случилось, но мама ей не поверила. Тогда Уа-Уа показала на стену, на левую лапку, на крошечную тень чуть слева от того места, где до этого сидела тень гуся.
Теперь, проспав всю ночь с закрытыми глазками, а утром проснувшись и открыв глазки, Агу-Агу и Уа-Уа иногда говорили: «В штате Оклахома всегда мы дома», а иногда пели:
Если звать тебя Агу,
Я сказать тебе смогу -
Агу!
Если звать тебя Уа,
Я скажу тебе сперва -
Уа!
9. Одна история о Большом народе в наши дни и о Маленьком народце в древние времена
Ранним весенним утром Крошка Капризуля Хоч сидела с тремя своими кошками, Ханной, Еще-Ханной и Саскуэханной.
Она задавала трем кошкам самые разные вопросы, но что бы она ни спрашивала, ответ она получала один и тот же.
Это были кошки-шептуньи. Ханна всегда была со всем согласна и шептала «да-да» и больше ничего. Еще-Ханна всегда со всем спорила и шептала «нет-нет» и больше ничего. Саскуэханна всегда была неуверена в себе и шептала что-то среднее между «да» и «нет», всегда что-то такое неуверенное и больше ничего.
«Байлавьи насвистывает свои байлавьиные песенки, – мурлыкала себе под нос Капризуля. – Весна пришла в высокие леса и на тихие пашни. Хухушки и ойки-свойки вернулись на север, чтобы снова свить гнезда. Зацвели дунуфу, и вот их цветы – прохладные белые язычки лепестков в голубой дымке. Стоит мне навострить уши, как я слышу байлавьев, насвистывающих свои байлавьиные песенки. Весна в лесах и на пашнях щемит мое сердце весенней болью».
Три кошки-шептуньи слушали, как Капризуля мурлычит себе под нос о весенней сердечной боли.
Ханна, со всем согласная, отвечала:,«Да-да». Еще-Ханна, со всем не согласная, отвечала: «Нет-нет». Саскуэханна, серединка-наполовинку, никак не могла решить, что ответить: «да» или «нет».
Капризуля погладила их по шерстке, нежно почесала за ушами и замурлыкала под нос: «Что за беззаботное утро, и до чего же я сама беззаботная». Сердце ее то билось сильнее, то замирало, когда она видела высоко в небе казавшегося совсем маленьким дрозда. Вот он ближе-ближе, ниже-ниже, горлышко раздувается песенкой – двик-вик-вик, замолчал и снова – цвик-вик-вик, вот он уже на земле, большая легкая птица с большими сложенными крыльями.
Появился Хум Худышка, вытер руки промасленной тряпкой, потрепал Капризулю по подбородку измазанными в колесной мази руками, поцеловал ее в нос, дернул пару раз за оба уха, а потом они отправились домой завтракать, он в первый раз, а она во второй, время уже было позднее.
«Я мчался, мчался, пока не примчался в долину Поросячьих Глазок в Мотыжных горах, – стал рассказывать Хум Худышка. – Там бегали мотыжные свинки, они рыли землю мотыжными ножками и мотыжными рыльцами. Это были худющие длинноногие свиньи, сплошь покрытые кармашками, с толстыми карманными ушами и толстыми карманными хвостами, а что в кармашках? Пыль, рыжая пыль. Они совали носы в кармашки, втягивали полные носы пыли и чихали друг другу прямо в желтые, жесткие, жеваные физиономии.
Я взял отбойный молоток, включил его, стал смотреть, как он отбивает и откапывает город. Дома в этом городе доходили мне до лодыжек, фабрики до колен, а верхушка самого высокого небоскреба оказалась на уровне носа.
Из подвала выбежал паук, изо рта у него выпала книга. Когда я попытался ее поднять, она рассыпалась в пыль, в рыжую пыль, но одну страничку я спас. Она гласила, что эту книгу прочли миллионы людей и еще миллионы должны прочесть.
Хум Худышка полез в карман и извлек оттуда поезд с паровозом, прицепленным спереди, вагоном для курящих, сидячими и спальными вагонами, прицепленными сзади.
«Я хорошенько почистил его для тебя, Капризуля, – сказал он, – но мотыжные свиньи об-чихали его пылью. Заверни его в свой носовой платок».
«А теперь, – продолжал он, – я распакую небоскреб. Посмотри на него! В нем тридцать этажей. На верхушке флагшток, чтобы поднять флаг. Посреди часы без стрелок. На первом этаже ресторан, там написано: „Следите за шляпами и пальто“. Вот тут контора, а на стене надпись: „Будь краток“. Вот лифты, они спешат вверх-вниз. На дверях вывески: банкиры, врачи, адвокаты, страхование жизни, страхование от пожара, инженеры по водным насосам, инженеры по мостам и конструкциям из железа и стали, акции, облигации, ценные бумаги, архитекторы, писатели, детективы, мойщики окон, драгоценности, бриллианты, плащи, костюмы, рубашки, носки, шелк, шерсть, хлопок, бревна, кирпичи, песок, кукуруза, кошки, пшеница, бумага, чернила, карандаши, ножи, ружья, земля, нефть, уголь. На одной двери большая вывеска: „Покупаем и продаем все“, на другой – „Устраиваем все дела“. Потом идут двери „Первостатейное“, „Лучшее из лучших“, „Самое лучшее в мире“, „Самая почтенная фирма в мире“, „Самое замечательное“, „Лучше некуда“, „Лучше не придумаешь“, „Лучше и быть не может“.
Хум Худышка поднял небоскреб, взвалил его на плечи и понес туда, куда Крошка Капризуля Хоч велела его поставить – в угол ее спальни. Она вынула из носового платка поезд с паровозом, прицепленным спереди, с вагоном для курящих, сидячими и спальными вагонами, прицепленными сзади. Она поставила поезд на пол рядом с небоскребом, так чтобы пассажиры могли выйти из поезда и войти прямо в небоскреб.
«Маленькому народцу этот маленький поезд и маленький небоскреб кажутся такими же громадными, как большой поезд и большой небоскреб большому народу?» – спросила она у Хума Худышки.
В ответ он дал ей зеркальце с половинку ее мизинца и сказал: «Женщины из этого небоскреба могут увидеть себя в этом зеркале с головы до пят».
Тогда Капризуля запела, как птичка весной: «Позабудем о мотыжных свинках, что целый день чихают пылью, о долине Поросячьи Глазки в Мотыжных горах. Отправимся туда, где байлавьи насвистывают свои байлавьиные песенки, туда, где весна в высоком лесу и на тихих пашнях, туда, где хухушки и ойки-свойки, что вернулись на север вить гнезда, туда, где дунуфу цветет прохладными белыми цветами – язычками в голубой дымке.
Они уселись под деревом, где над черными ветвями уже показалась молодая зелень, и слушали как Ханна, Еще-Ханна и Саскуэханна шепчут: «Да-да», «Нет-нет» и что-то среднее между «да» и «нет», что-то такое неуверенное, прямо серединка-наполовинку.
