Текст книги "Страна Рутамята"

Автор книги: Карл Сэндберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

ЧАСТЬ II. РУТАМЯТСКИЕ ГОЛУБИ

1. Две истории, рассказанные слепым Носом-Картошкой

Мать Гулены Глазкинс шинковала овощи на рагу, и тут у нее сломался большой нож. Тогда Гулена взяла пятнадцать центов и отправилась в город покупать новый шинковальный нож для шинкования овощей.

Выглянув из-за угла неподалеку от того места, где обычно устраивался со своим аккордеоном слепой Нос-Картошкой, она увидела старика, сидевшего нога на ногу, одна нога на тротуаре, другая болтается в воздухе.

На той ноге, что болталась в воздухе, устроилась зеленая крыса, она завязывала старику шнурки ботинка на простые и двойные узлы. Старик вертел и качал ногой, и поэтому зеленая крыса тоже вертелась и качалась.

Ее длинный хвост раз пять обернулся вокруг ботинка и под конец завязался красивым бантиком.

От кончика носа до кончика хвоста по спине у крысы шла длинная белая полоска. Две других расположились над бровями. Еще пять, коротких и широких, играли в кошки-мышки за ушами и между ребрами.

Старик и зеленая крыса беседовали об аллигаторах, о том, почему крокодилы всю зиму держат башмаки своих малюток в сундуках и зачем лунные крысы прячут перчатки в ледниках.

«Год назад, прошлым летом, я подхватила ревматизм, – начала свой рассказ зеленая крыса. – У меня был такой страшный ревматизм, что мне пришлось пробежать тысячу миль на юго-запад до самого Куроградья, пока я не остановилась наконец в городе Верхние Куры».

«Неужели?» – хмыкнул Нос-Картошкой.

«Там, в Верхних Курах меня спросили, не знаю ли я, как остановить луну, и я ответила:

«Конечно знаю, мне рассказал об этом крошка-крокодил, но я пообещала ему, что не проболтаюсь».

Давным-давно в Верхних Курах затеяли строить небоскреб, такой огромный, чтобы он достал до луны. Жители городка мечтали: «Вот сядем в лифт, поднимемся на крышу и поужинаем на луне».

Каменщики с кирпичом и известкой, крепильщики, подносчики и штукатуры все выше и выше возводили небоскреб, пока не прошли полпути до луны. Работая, они радовались: «Вот сядем в лифт, поднимемся на крышу и поужинаем на луне».

И вот уже на полпути к луне, они, поглядев как-то ночью в небо, заметили, что луна передвинулась, и забеспокоились: «Надо ее остановить. Но как это сделать? Непонятно!»

Каменщики с кирпичом и известкой, крепильщики, подносчики, даже штукатуры посоветовались и решили: «Если достраивать этот небоскреб, то он пройдет мимо луны, и нам никогда не сесть в лифт, не подняться на крышу и не поужинать на луне».

Тогда они разобрали небоскреб и стали строить его в другом месте, целясь снова прямо в луну. Как-то ночью они еще раз взглянули в небо и заметили, что она снова передвинулась, и наперебой закричали: «Надо ее остановить. Но как это сделать? Непонятно!»

Ночью все они вышли на улицы Верхних Кур, задрали головы к луне и стали друг у друга спрашивать: «Почему луна все время движется, и как ее остановить?»

Когда я увидела, как они стоят, задрав головы к луне, у меня в левом боку так и стрельнуло и страсть как захотелось рассказать им то, что мне поведал крошка-крокодил, разболтать секрет остановки луны. Той ночью у меня в левом боку так и стреляло, так и стреляло, пока я не пробежала тысячу миль обратно до дома».

Слепой Нос-Картошкой покачал ногой, и зеленая крыса тоже закачалась, а вместе с ней и длинная белая полоска от кончика носа до кончика хвоста.

«Как твой ревматизм? Полегчало?» – спросил старик.

«Любому полегчает, если пробежать дважды по тысяче миль», – ответила крыса.

Гулена Глазкинс, отправившись домой с пятнадцатицентовым шинковальным ножом для матери, чтобы та шинковала овощи на рагу, приговаривала сама себе: «Уж в это утро было о чем поразмыслить».

Выскакивая утром из кухни, Гулена Глазкинс сначала попрощалась с кухонной сковородкой, потом с кухонной тряпкой, а потом и с кухонным полотенцем для вытирания кухонной посуды.

На одну руку она повесила корзинку с только что срезанными пионами, на другую – корзинку с только что срезанными нарциссами.

Она выбежала на улицу и поспешила в город. Там она поставила обе корзины, и с пионами, и с нарциссами, рядом со слепым Носом-Картошкой.

«Я срезала тебе розовые и пурпурные пионы и желтые нарциссы, чтобы в это чудесное утро ты нюхал их аромат, – сказала она слепому Носу-Картошкой. – Приходил ли уже кто-то, кого приятно увидеть дважды?»

«Утром здесь был Скользи-Ног», – ответил старик.

«А кто такой Скользи-Ног?»

«Я не знаю. Он мне говорит: „Моя нога всегда скользит. Я собирался мыть окно, бац, и поскользнулся. Я собирался разбогатеть на рубашечных пуговицах, заработать миллион долларов – бац, и поскользнулся. Я собирался стать арахисовым королем, снова заработать миллион долларов. Я собирался стать устричным королем, продавать по миллиону банок в день. Я собирался стать упаковочным королем, продавать по миллиону мешков в день. Но стоит мне только этого захотеть, как я бац, и поскользнусь. Каждый раз, как я рвусь высоко и еще выше задираю ногу, я бац, и поскользнусь. Кто-то подсунул мне такую скользкую ногу, что нельзя не поскользнуться“.

«Поэтому ты и зовешь его Скользи-Ног?» – спросила Гулена.

«Да», – ответил старик.

«А он бывал здесь раньше?»

«Да, год тому назад он пришел и сказал: Я женился, а жена сбежала. Я бросился ее догонять, и – скользкое дело – опять поскользнулся. Я всегда получаю то, чего хочу, а потом – бац, и поскользнусь.»

Однажды ночью я забрался по лестнице на луну. Там я накопал большой мешок маленьких золотых монет – не знаю, надули меня или нет, а еще маленькие золотые плитки – не думайте, что слитки, и кучу маленьких золотых жучков – приманку для простачков. Я побежал вниз и на последней ступеньке – бац, и поскользнулся. Золотые монеты, золотые плитки и золотые жучки так и посыпались из мешка – нет монет, вот и весь секрет. Я спустился, заглянул в мешок, а в мешке пусто. Со мной все в порядке, покуда я не поскользнусь.

Я крутился на трапеции и раскручивался все сильнее и сильнее, я хотел ухватить радугу, спустить ее на землю и разглядеть получше. Я уцепился за трапецию ногами и так сильно раскрутился, что почти достал до радуги – но опять поскользнулся».

«Что же такое происходит со Скользи-Ногом?» – поинтересовалась Гулена.

«Он спросил меня то же самое, – ответил Нос-Картошкой. – Он задает этот вопрос, каждый раз как приходит сюда. Я считаю, что ему нужно только одно – укрепить ногу, чтобы не скользила. Тогда все будет в порядке».

«Я тебя поняла, – сказала Гулена. – Тебе-то легко. Тебе все всегда легко. Пока я не убежала, обещай мне, что весь день будешь нюхать розовые и пурпурные пионы и желтые нарциссы».

«Обещаю, – сказал Нос-Картошкой. – Обещать легко. Люблю пообещать».

«Я тоже, – ответила девушка, – а теперь обещанья зовут меня к кухонной сковородке, кухонной тряпке и кухонному полотенцу для вытирания кухонной посуды».

«Смотри, не поскользнись», – предостерег девушку старик, когда та перебегала улицу, направляясь к дому.

2. Две истории о жуках и яйцах

На углу стоял дом со множеством уголков, везде, куда ни глянь, были углы, и во всех жили жуки, в маленьких желтых домах с открывающимися дверями и окошками, чтобы выглядывать наружу.

Летом в вечернюю прохладу, или зимой, когда вечер выдавался теплый, жуки играли в салки-жучалки, прятки-жучатки, жучью чехарду и прочую ерунду.

Так вот в этом самом доме на углу и поселились после свадебки Тряпичная Кукла и Веник. Туда же переехала одна пожилая пара, Молоток и Гвоздья, вместе со всеми своими маленькими Молоточками и Гвоздиками.

Вот они поселились там, молодая парочка, Тряпичная Кукла с Веником, и пожилые супруги, Молоток и Гвоздья, а во всех закоулках, за водосточными желобами и за дранкой кровли кишмя кишело маленькими желтыми домами с открывающимися дверями и окошками, чтобы выглядывать наружу. А сколько было там жучиных игр – салок-жучалок, пряток-жучаток, жучьей чехарды и прочей ерунды!

По субботам утром в спокойный уголок дома приходил Противень-для-Пирожков, полный горячих пирожков на субботу, воскресенье, понедельник, вторник, среду и все остальные дни недели.

Щипцы-для-Льда приносили лед, Угольный Совок приходил с углем, Мешок-Картошки прихватывал картошки, а Корзинка-для-Шитья то входила, то выходила, бормоча себе под нос: «Шью, шью, шью».

Однажды жуки в желтых домах раскрыли все Двери, распахнули все окна и стали переговариваться: «Они постирали рубашки и пришили все пуговицы – наверно, скоро свадьба».

На следующий день жуки сказали: «Будет свадьба и свадебный обед, Ножик женится на Лучинке. Они пригласили всех, кто живет на кухне, в кладовке и на заднем дворе».

Вот настал день свадьбы. Собрались гости, все, кто живет на кухне, в кладовке и на заднем дворе. Там были Тряпичная кукла и Веник, Молоток и Гвоздья, все маленькие Молоточки и Гвоздики, Щипцы-для-Льда, Угольный Совок, Мешок-Картошки. Пришли все, даже Корзинка-для-Шитья входила и выходила, бормоча себе под нос: «Шью, шью, шью». Был, конечно, и Противень, а горячие пирожки так и подскакивали на нем.

Ножик с Лучинкой тоже поселились в доме на углу. У них родилась дочка, ее назвали Щепочка. Противень и Щепочка однажды встретились, поцеловались и уселись рядышком в уютном уголке.

По всем углам жуки в маленьких желтых домах раскрыли двери, распахнули окна и заявили: «Они постирали рубашки и пришили все пуговицы, скоро снова свадьба – свадьба Противня со Щепочкой».

Теперь у Противня и Щепочки много, много детишек. Они разошлись по всему миру, и все их знают.

«Если в горячем пирожке тебе попадется щепочка, серебряная монетка или блестящий кусочек стружки, – говорят жуки из желтого жучиного дома, – так вот, если тебе попадется щепочка, серебряная монетка или блестящий кусочек стружки, знай, что это дети Противня и девушки по имени Щепочка, дочери Ножика и Лучинки, которая, когда выросла, вышла замуж за Противня-для-Пирожков».

Иногда, когда маленький жучок, издеваясь, измываясь и изгаляясь, пристает с вопросами к взрослому жуку, тот открывает двери, выглядывает из окна и говорит малышу: «Если не веришь мне, пойди спроси у Молотка и Гвоздьи или у всех маленьких Молоточков и Гвоздиков. Они бегали везде и слышали, как Корзина-для-Шитья входила и выходила, бормоча себе под нос: „Шью, шью, шью“.

Кыш-Кыш была большой пестрой курочкой-бентамкой и жила в курятнике. Иногда она уходила из курятника куда подальше и несла яйца там, но потом всегда возвращалась домой.

Когда она оказывалась у парадной двери дома и сносила яйцо в дверной колокольчик, она звонила в дверь. Один раз, если яйцо было одно, два раза, если их было два, и десять, если несла сразу десяток.

Однажды Кыш-Кыш забралась в дом к Хихикерам и снесла там яйцо в пианино. В другой раз она взлетела на стенные часы и снесла яйцо там. Но всякий раз она возвращалась в курятник.

Как-то летним утром Кыш-Кыш вышла за ворота и зашагала, квартал за кварталом, пока не добралась до почты. Она вошла в контору и снесла яйцо в фуражку почтальона.

Почтальон надел фуражку и отправился в скобяную лавку купить коробку гвоздей. Там он снял фуражку, и яйцо упало на прилавок.

Продавец подобрал яйцо, положил в свою фуражку и отправился поболтать с полицейским. Здороваясь с ним, он снял фуражку, и яйцо выпало на тротуар.

Полицейский подобрал яйцо и положил в свою полицейскую фуражку. Мимо проходил почтальон, полицейский снял свою полицейскую фуражку, и яйцо снова выпало на тротуар.

Почтальон сказал: «Я потерял яйцо, это мое яйцо». Он подобрал его, положил в свою фуражку и забыл о нем.

Почтальон, очень высокий человек, вошел на почту через очень низенькую дверь. Почтальон недостаточно склонился, недостаточно согнулся и ударился головой в фуражке о стропила. Яйцо разбилось, и в каком он предстал виде!

Задолго до того, как это случилось, Кыш-Кыш уже вернулась в курятник, и встав в дверях, проговорила: «Сегодня у меня большой день, я снесла яйцо, яйцо большой пестрой курицы-бентамки, в фуражку почтальона».

Так Кыш-Кыш жила-поживала в курятнике. Иногда она уходила оттуда и несла яйца в пианино, часы и фуражки, но потом всегда возвращалась домой.

Когда она оказывалась у парадной двери и сносила яйцо в дверной колокольчик, она всегда звонила – один раз, если яйцо было одно, два раза, если их было два, и десять, если несла сразу десяток.

3. Пять историй о Тощем Томе по прозвищу Коняга, шести голубках, трех диких вавилонских бабуинах, шести зонтиках и Пижоне Потеряй-Пуговицу

Жил-был в Крем-Торт-тауне один человек с лошадиной физиономией. Люди прозвали его Тощий Том Коняга.

Худой он был, кожа да кости. Одна девчушка так сказала про него: «Его глаза как два светлячка, они вылезают из двух маленьких дверок и освещают летнюю ночь».

Сняв шляпу с головы, он заводил руку за спину и вешал шляпу на острую торчащую лопатку.

Собираясь надеть шляпу на голову, он заводил руку за спину и снимал шляпу с острой точащей лопатки.

Как-то летом Тощий Том Коняга сказал Крошке Капризуле Хоч: «Я иду на север, я иду на запад страны Рутамяты, чтобы посмотреть, чем отличаются друг от друга разные города. Потом я поверну и пойду обратно, и сколько прошел на запад, пройду на восток, и сколько на север – пройду на юг, пока снова не вернусь туда, где живет в Крем-Торт-тауне мой маленький дружок, Крошка Капризуля Хоч».

Он отправился в путь и шел на север и на запад, а потом возвращался на юг и на восток, пока не очутился снова в родном городке. Он уселся на пороге своей выкрашенной в красный цвет хибарки и стал ладить воздушного змея.

«Ты рад, что вернулся назад?» – спросила Капризуля.

«Конечно рад, здесь мой дом, и только тут я знаю, как поведет себя ветер, когда я скажу ему, что собираюсь запускать воздушного змея».

«Расскажи мне, что ты видел и о ком слышал, и надавали ли тебе хорошеньких подарков».

«Надавали, надавали, не беспокойся«, – ответил Тощий Том Коняга и продолжал: «Я шел и шел на запад и попал в Держи-Шляпинск. Там производят все шляпные булавки, которыми прикалывают шляпки по всей стране Рутамяте. Тамошние жители стали расспрашивать меня о Крем-Торт-тауне и о том, какие тут ветры, потому что здешние ветры уносят столько шляпок, что Держи-Шляпинск не успевает поставлять сюда булавки.

В Держи-Шляпинске живет одна старушка. Она каждое утро и каждый вечер обходит весь город. За спиной у нее тряпичный мешок. Она никогда ничего не вынимает из мешка. Она никогда ничего не кладет в мешок. Вернее сказать, никто никогда не видел, чтобы она что-то клала или вынимала. Она никогда не открывает мешок, чтобы позвать прохожих посмотреть, что там есть. Она даже спит с мешком под подушкой. Он всегда с ней, и никто не может заглянуть в него без ее разрешения, а она никому не разрешает.

Как ее зовут? Все называют ее Матушка-Тряпичница. На ней всегда передник с огромными карманами. Она никогда не разговаривает со взрослыми, но всегда рада повстречаться с мелким народцем, с мальчишками и девчонками. Ну, а больше всего она любит тех детишек, что повторяют: «Дяй» (один раз, как здесь) или «Дяй, дяй» (два раза, как здесь) или «Дяй, дяй, дяй» (три раза) или «Дяй, дяй, дяй, дяй, дяй, дяй» (столько раз, что и не сосчитаешь). Повстречав таких дяйдяек, она роется в карманах и достает оттуда шоколадку, кому квадратную, кому круглую, а кому шоколадку как полумесяц, а еще красно-белые сахарные палочки, леденцы, которых хватает на весь день, такие они длинные, и не только на весь день, но и на всю неделю и на следующую неделю тоже остается, и всякие биты и свайки, что звякают, падая на тротуар, так чудно клацают и звякают, когда их вывалишь на тротуар целой кучей. Иногда, когда кто-то из дяйдяек плачет и хнычет, она дает ему куколку величиной не больше ладошки, но эта куколка знает все буквы алфавита и может спеть коротенькую песенку по-китайски.

Конечно, – продолжал Тощий Том Коняга, заводя руку за спину, чтобы проверить на месте ли его шляпа, – конечно, надо иметь чуткие уши, не отвлекаться и хорошо себя вести, если хочешь услышать, как куколка перечисляет все буквы алфавита и поет коротенькую песенку по-китайски».

«Я бы услышала, – сказала Крошка Капризуля Хоч, – у меня уши, что надо. Я бы услышала, как куколка поет коротенькую песенку по-китайски».

«В тебе я уверен, мой маленький дружок, – сказал Тощий Том, – я знаю, что у тебя есть уши и ты умеешь ими пользоваться».

«Конечно, когда Матушка-Тряпичница обходит весь город по утрам и вечерам, все спрашивают, что же у нее в тряпичном мешке. А она на это отвечает: „Хорошая сегодня погода“ или „Сдается, лить перестанет, когда дождь кончится“. Тогда они снова спрашивают, пытают и умоляют: «что в тряпичном мешке? В тряпичном мешке – что?», а она им отвечает: «Когда ветер сдует Держи-Шляпинск и унесет его туда, откуда нет возврата, тогда – тогда – тогда я скажу вам, что в этом мешке».

Однажды задул ветер и сдул Держи-Шляпинск с земли и унес высоко в небо. Жители городка радовались: «Наконец мы услышим, как Матушка-Тряпичница рассказывает нам, что у нее в мешке».

А ветер все дул, унося Держи-Шляпинск еще выше и дальше. Наконец, они поравнялись с белым облачком, и все шляпные булавки со всего города высунулись и прикололи город к облаку, так что ветер не мог сдуть его еще дальше.

Потом жители вытащили шляпные булавки из облака, и городок опустился прямо туда, где стоял раньше.

Матушка-Тряпичница по-прежнему каждое утро и каждый вечер обходит городок с тряпичным мешком за спиной. Иногда жители говорят ей: «В следующий раз ветер унесет нас, в следующий раз ветер унесет нас так далеко, что булавки уже не зацепятся ни за какое облако. Тогда ты расскажешь нам, что у тебя в мешке». Матушка-Тряпичница просто отвечает: «Да, да-да-да», и идет искать еще одного малыша, который скажет: «Дяй» (один раз, как здесь) или «Дяй, дяй» (два раза, как здесь) или «Дяй, дяй, дяй, дяй, дяй» (столько раз, что и не сосчитаешь).

Если ребенок плачет, она пороется в карманах и выудит оттуда куколку, которая знает все буквы алфавита и поет коротенькую песенку по-китайски».

«А ты, – продолжала Крошка Капризуля Хоч, – чтобы услышать ее, должна насторожить уши и при этом хорошо себя вести».

«В Держи-Шляпинске, который ветер когда-нибудь навсегда сдует прочь», – закончил Тощий Том Коняга.

Крошка Капризуля Хоч запрыгала на одной ножке прочь от выкрашенной в красный цвет хибарки, немножко попрыгала по улице, а потом пошла медленно, размышляя про себя: «Я люблю Тощего Тома Конягу, как настоящего дядюшку – у него глаза, как два светлячка, они вылезают из двух маленьких дверок и освещают летнюю ночь».

Перед хибаркой, где жил Тощий Том Коняга, стояло шесть кривых подпорок.

Сверху донизу и кругом их обвивали желтые розы в полном цвету.

С кривых подпорок со всех сторон свисали побеги желтых роз, свисали, завивались, чуть не падали на землю.

Тощий Том Коняга ждал. В то утро к нему должна была прийти Чикки Цыпонька.

«Садись сюда, на коробку из-под печенья, и слушай, – сказал он, когда она пришла. – Прислушайся и услышишь, что говорят розы: „Желтым розам виться время, время виться, витое время. Чтобы виться научиться, надо виться, виться, виться“. Прислушайся и услышишь: „Шель, шель, шель“, это вьются желтые розы, свисают, завиваются, чуть что не падают: „Шель, шель, шель“.

Так Чикки Цыпонька сидела рано поутру, наслаждаясь тем, что сидит на коробке из-под печенья и слушает, как вьются вокруг шести кривых подпорок желтые розы.

Тощий Том Коняга встал во весь рост. У него на плечах сидели две голубки, в руках еще две. Он закинул руку за спину, где болталась его шляпа, достал ее и показал Чикки Цыпоньке, что в шляпе еще две голубки.

«На этих голубок приятно посмотреть, а глаза их весьма поучительны, – сказала Чикки Цыпонька. – Может ты расскажешь мне, почему у них забинтованы лапки, а бинты смазаны больничной мазью, что так сильно пахнет мазью и больницей. И почему ты надел на лапки этим очаровательным голубкам мягкие носочки?»

«Они вчера вернулись, они вернулись домой, – таков был ответ. – Они вернулись, хромая на все лапки, с напрочь сбитыми коготками. Когда все они по очереди вкладывали свои кровоточащие лапки ко мне в руки, казалось, что каждая пишет на моей руке свое имя красными чернилами».

«Ты знаешь, откуда они пришли?» – спросила девочка.

«Шесть дней подряд я получал от них по телеграмме, шесть телеграмм от шести голубок – и вот наконец они дома. Когда они добрались до дома, они сказали мне, что вернулись потому, что любят Тощего Тома Конягу и желтые вьющиеся розы на шести кривых подпорках».

«Ты знаешь своих голубок по именам?»

«Вот эти три, песочные, золотисто-коричневые, их имена это названия тех мест, откуда они родом. Вот Кикамага, а это Каттануга, а вот Катачухе. Три других получили свои имена, когда у меня самого словно крылья выросли – такое было настроение. Это Голубая Дымка, вот Мыльные Пузыри, а напоследок погляди на Сумерки и Полумрак в Среду Вечером».

«Ты всегда зовешь ее Сумерки и Полумрак в Среду Вечером?»

«Только не тогда, когда варю кофе на завтрак. Когда я варю кофе на завтрак, я называю ее просто В Среду Вечером».

«Это ей на лапки ты надел самые замечательные носочки?»

«Да – ведь она самая замечательная голубка. Она плачет, если хочет, чтобы ее пожалели. А когда она не хочет тебя видеть, она закрывает глазки. А если взглянуть ей глубоко в глаза, когда они открыты, увидишь там тот же свет, что бывает на пастбище и на лугу в среду вечером, если в сумерках и полумраке клубится туман. Вчера была неделя с тех пор, как они ушли. Они не объяснили, почему они ушли. Кто-то обрезал им крылья, вырезал маховые перья, но они не сказали, почему это произошло. Они оказались за шесть сотен миль от дома – но не рассказали, как они сосчитали эти мили. Они проходили по сотне миль в день, шесть сотен миль за неделю, и каждый день посылали мне телеграммы. Одна послала телеграмму в первый день, другая во второй, а каждый день они вышагивали по сотне миль – видишь как у них сбиты коготки. Так что не удивляйся, что им нужны бинты с больничной мазью и мягкие носочки».

«Покажи мне телеграммы, которые они посылали по одной каждый день, пока прошли на своих голубиных лапках шесть сотен миль».

Тощий Том Коняга протянул девочке шесть телеграмм. Они гласили:

1. «Если очень нужно, лапки не хуже крыльев. КИКАМАГА».

2. «Если куда-то стремишься, идти легко. КАТТАНУГА».

3. «Когда спишь ночью, уже не важно, что у тебя – крылья, лапки, или вовсе ничего. КАТАЧУХЕ».

4. «Зачем нужны лапки, если они тебя не слушаются? ГОЛУБАЯ ДЫМКА».

5. «Левой, правой, левой, правой – так можно пройти сотни миль. МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ».

6. «Пожалей меня. Даль далеко. Близь близко. Ничто не сравнится с домом, где на подпорках желтые розы вьются и поют по утрам. Пожалей меня. СУМЕРКИ И ПОЛУМРАК В СРЕДУ ВЕЧЕРОМ».

«А у них не было происшествий, пока они вышагивали шесть сотен миль на голубиных лапках?» – спросила Чикки.

«Однажды-таки случилось происшествие, – ответил Тощий Том. Катачухе сидела в его шляпе, Кикамага на правом плече, Каттануга – на левом, а в руках он держал Голубую Дымку и Мыльные Пузыри. – Они шли по старому деревянному мосту. Катачухе и В Среду Вечером одновременно закричали: „Мост обвалится, если мы пойдем все одновременно!“ Но все шестеро уже были на мосту, мост прогнулся, и они попадали в реку. Но как объяснила мне В Среду Вечером, вымыть лапки было полезно».

«Похоже, больше всех ты любишь Сумерки и Полумрак в Среду Вечером», – вставила Чикки.

«Ты права, она единственная упомянула в своей телеграмме о желтых розах», – объяснил Тощий Том Коняга, взял голубку, завел руку за спину и посадил ее на острую выступающую лопатку.

Потом старик и девочка сидели на ящике из-под печенья, слушали желтые розы в полном цвету, ранним утром обвивающие кривые подпорки сверху донизу и кругом, так что их побеги свисают, завиваются и чуть что не падают не землю.

Однажды, выходя из своей хибарки, Тощий Том Коняга поставил в углу у двери три зонтика.

Он тронул пальцем зонтики и сказал: «Если три диких вавилонских бабуина задумают прокрасться в хибарку, прокрасться через дверь, прокрасться прямо в дом, вы, три зонтика, откройтесь, как будто в дождь, прыгните на бабуинов и приклейтесь ручками к их лапам. Вы, три зонтика, не закрывайтесь, оставайтесь в лапах бабуинов и не давайте им убежать до моего возвращения».

Тощий Том ушел. Три зонтика стояли в углу у двери. Прислушавшись, они услышали, как в хибарку крадутся три диких вавилонских бабуина. Скоро ужасно волосатые бабуины с челками на лбу прокрались в дверь. Прокравшись в дверь, они сняли шляпы, как положено тем, кто прокрался в дом.

Тогда три стоявших в углу зонтика открылись, как будто в дождь, прыгнули на трех диких вавилонских бабуинов, приклеились ручками к их лапам и не дали им уйти.

Теперь у диких вавилонских бабуинов шляпы были в левых лапах, а зонтики в правых.

Тощий Том Коняга вернулся домой, вошел – тихо. Открыл переднюю дверь – тихо. Огляделся в доме – тихо.

В том углу, где стояли зонтики, на полу он увидел трех диких вавилонских бабуинов, они спали, прикрытые сверху зонтиками.

«Зонтики такие большие, что они не пролезли в дверь», – сказал Тощий Том. Он долго стоял и смотрел на челки, свисающие со лбов сонных бабуинов. Потом взял расческу и причесал бабуинам челки. Он направился к буфету и приготовил бутерброды. Он вынул шляпы из лап бабуинов и надел их им на головы. В лапу каждому бабуину он вложил по бутерброду.

Потом он пощекотал им ноздри пальцем (апчхи-чхи, вот так). Они открыли глаза и встали. Тогда он забрал у них зонтики и проводил их до двери.

Они выглянули из хибарки. Шел дождь. «Теперь можете идти», – сказал он бабуинам, и они пошли, еле сдерживая хихиканье.

Последний раз он их видел, когда они шагали под дождем, поедая бутерброды. Они сняли шляпы, и дождь лил им на головы, приглаживая челки на лбу.

Тощий Том обернулся к зонтикам и сказал: «Уж мы-то с вами знаем, как приготовить сюрприз, когда ждешь визита диких вавилонских бабуинов с челками на лбу».

Все было именно так, а Тощий Том потом рассказал об этом ночному полицейскому в Крем-Торт-тауне.

Куда бы Полоумная Растрепка ни шла, она всегда переодевала шляпки. Она в правой руке тащила две шляпные картонки с огромными разноцветными шляпками. Она в левой руке тащила две шляпные картонки с огромными разноцветными шляпками. Когда ей этого хотелось, она меняла зеленую с золотом шляпку на малиновую с серым, а потом обратно на зеленую с золотом.

От Крем-Торт-тауна к хибарке Тощего Тома Коняги надо было подниматься по длинному пологому склону холма. Однажды утром старик сидел и смотрел вдаль, и у подножья длинного пологого склона он заметил четыре шляпных картонки. Кто-то там шел и окликал его. Он понял, что это Полоумная Растрепка.

На холм взбирались четыре шляпных картонки. Он видел, как они останавливались – один раз, другой, много раз. Он догадался, что Полоумная Растрепка меняет шляпки, зеленую с золотом на малиновую с серым, а потом обратно на зеленую с золотом.

Когда она наконец поднялась на вершину холма и подошла к хибарке Тощего Тома, она сказала: «Сочини историю и расскажи ее мне. Сочини историю о зонтиках. Ты много путешествовал по стране Рутамяте и видел разные зонтики, один чудеснее другого. Сочини длинную элегантную историю о зонтиках».

Тощий Том Коняга снял шляпу с головы, закинул ее за спину и повесил на одну из острых лопаток. Старик взглянул вдаль, туда, где длинный пологий склон спускался от его хибарки к Крем-Торт-тауну, и начал историю:

Однажды летом я вернулся днем домой и увидел, как все зонтики, каждый в соломенной шляпке, собрались на кухне и беседуют друг с другом о том, кто есть кто.

Зонтик, который каждое утро кормил рыбок свежими булочками, встал и сказал: «Я зонтик, который каждое утро кормит рыбок свежими булочками».

Зонтик, который бесплатно ремонтировал часы, поднялся и сказал: «Я зонтик, который бесплатно ремонтирует часы».

Зонтик, который карандашом снимал кожуру с картошки и делал из кожуры красные чернила, встал и сказал: «Я зонтик, который снимает карандашом кожуру с картошки и делает из кожуры красные чернила».

Зонтик, который на чистой салфетке ел мышей с перцем и солью, встал и сказал: «Я зонтик, который на чистой салфетке ест мышей с перцем и солью».

Зонтик, который каждое утро мыл тарелки в сушилке, а вытирал их в мойке, встал и сказал: «Я зонтик, который каждое утро моет тарелки в сушилке, а вытирает их в мойке».

Зонтик, который перед дождем закрывал трубу сковородкой, встал и сказал: «Я зонтик, который перед дождем закрывает трубу сковородкой».

Зонтик, который заворачивал за угол, чтобы завернуть носовой платок уголочком, встал и сказал: «Я зонтик, который заворачивает за угол, чтобы завернуть носовой платок уголочком».

Когда зонтики, сидя на кухне в соломенных шляпках, разговаривали о том, кто есть кто, в кухню вошел, не открыв дверей, не постучав, не спрашивая разрешения войти и никого не предупредив заранее, большой незнакомый черный зонт.

«Мы все рассказываем друг другу, кто мы, – промолвил незнакомец, – мы все рассказываем друг другу, кто мы, и я тоже хочу рассказать, кто я.

Я зонт, который подпирает небо. Я зонт, сквозь который приходит дождь. Я зонт, командующий тучам, когда начинать дождь, а когда кончать.

Я зонт, который разрывается на кусочки, когда дует ветер, а когда ветер спадает, снова становится целым. Я – первый зонт, я – последний зонт, первый и единственный, а все остальные названы зонтами по мне, первому, последнему и вечному».

Когда незнакомец кончил речь о том, кто он и откуда, все остальные зонтики немного посидели в молчании, чтобы оказать ему уважение.

Потом они встали, сняли соломенные шляпки, и, шагнув к незнакомцу, бросили шляпы к его ногам. Они хотели так показать ему, как они его уважают. Потом все вышли, первым зонтик, который по утрам кормит рыбок свежими булочками, за ним зонтик, который бесплатно ремонтирует часы, за ним зонтик, который снимает карандашом кожуру с картошки и делает из кожуры красные чернила, за ним зонтик, который на чистой салфетке ест мышей с перцем и солью, за ним зонтик, который моет тарелки в сушилке, а сушит их в мойке, за ним зонтик, который заворачивает за угол, чтобы завернуть носовой платочек уголочком. Все они бросили соломенные шляпки к ногам незнакомца, потому что он вошел без стука и никого не спросясь, потому что он был зонтом, который подпирает небо, большим зонтом, через который дождь идет прежде всего, первым и последним зонтом.

На этом Тощий Том Коняга кончил историю для Полоумной Растрепки, а она, готовясь уходить, переменила шляпку.