Текст книги "Закулисные страсти. Как любили театральные примадонны"

Автор книги: Каринэ Фолиянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Слово за слово, наговорили друг другу неприятностей. Она хлопнула дверью и ушла. Он за ней. „Поля, прости!“ И на колени. Ее это взорвало: „Уходи вон!“

Он опять: „Поля, прости!“ – „Ты мне надоел. Оставь меня в покое. И в Москву я с тобой не поеду“. Он обезумел: „Как не поедешь?“ – „Не поеду“, – и прогнала его. Он к Висаре: „Поди, умоли маму, она не хочет ехать со мной в Москву“. Висаря просит его успокоиться, говорит, что мама вспылила, она все потом забудет. Он ее знает, надо только дать ей время успокоиться. Но тот в отчаянии просто с ума сходит… Ушел наконец в другую комнату и там затих. Она неспокойна, пошла посмотреть, что он делает. Вошла и видит, что он прячет в стол револьвер. Стала отнимать, не дает. Наконец она вспылила и сказала, что ей эта комедия надоела.

– И никогда ты не застрелишься. Ты даже на это неспособен.

– Ах, ты думаешь?

Это слово вырвалось у нее, она не могла потом простить себе его. Ушла спать, его все нет. Она посылает сына сказать ему, чтобы и он шел спать. Он пришел: „Поля, умилосердней“. Она молча закуталась в одеяло и отвернулась к стене. Это были последние слова, которые она слышала от него.

Утром ее разбудил выстрел. Она кинулась в другую комнату и там на пороге нашла его мертвым. На виске у него была маленькая, чуть заметная ранка. На круглом столике стояло зеркало, он целился перед зеркалом. В руке был судорожно сжат револьвер. Она кинулась обливать ему голову водой, говорила: „Саша, приди в себя!“ Но Саша был мертв, а от воды кровь только потекла по лицу. Обе прислуги с криком убежали. Она осталась в квартире вдвоем с покойником. Сын был в гимназии. В доме по этой лестнице, кроме них, никто не жил. Это был флигель у Шереметева, в его дворце на Фонтанке. „И вся шереметевская прислуга, а это 36 человек, говорила потом, что я его убила. Я ждала, что меня посадят в острог“.

1893 г. 3 февраля. Стрепетова сумасшествовала на похоронах застрелившегося мужа. На выносе тащила по полу свою шубу за рукав, повязалась платком, как селедочница. За обедней кидалась на гроб и кричала на всю церковь…

Были с Любой у Стрепетовой. Застали ее в исступлении, с желтым, как лимон, лицом…»

Говорят, после смерти Александра Погодина нашли дневник, в котором он 10 лет «носился» с мыслью о самоубийстве. Однако его родные все равно во всем винили Стрепетову. Она и сама переживала ужасно: «Я могла, могла удержать его от этого…»

Ей понадобился целый год, чтобы пережить это несчастье. Но затем, в январе 1894 года, Полина Стрепетова вновь вышла на сцену. Она играла в разных театрах, а в 1899 году вернулась в Александринский театр теперь уже на роли драматических старух. Но и в этих ролях она блистала по-прежнему. Однако в 1900 году Санкт-Петербургская контора императорских театров объявила Стрепетовой, что контракт с ней продлен не будет: «Это не входит в наши планы, и потому Вы можете считать себя свободной от службы». На прощание актрисе вручили обязательный прощальный «всемилостивейший подарок – брошь с рубинами, сапфирами, жемчугом и бриллиантами из кабинета его Императорского Величества».

Больше замечательная русская актриса не появлялась на большой сцене. Правда, расстаться с театром навсегда не хватило даже ее крутого характера – Полина выступала при каждом удобном случае на концертах и благотворительных вечерах.

А еще она продолжала ревновать своего первого мужа. Писарев завел себе новую подругу, тоже актрису – Анненкову-Бернар, и Стрепетова теперь злилась на нее. Называла она любовницу бывшего мужа «хайкой» и говорила своей подруге Смирновой-Сазоновой, что молоденькая «хайка» крутит с Писаревым лишь для того, чтобы он возил ее за границу.

«Тащит с него последнее, – записывала Смирнова-Сазонова, – а тот, старый дурак, запутался в долгах, да еще у нее же, у жены, то есть у Стрепетовой, денег на свою любовницу занял… Раз Анненкова сунулась было к ней в уборную, чтобы выразить ей свой восторг от ее игры. Стрепетова встретила ее сурово: „Что вам угодно?“ – „Я пришла взглянуть на вас, чтобы высказать вам, как я…“ – „Вы желаете видеть, как я одеваюсь? Какая у меня юбка? Вот у меня юбка шелковая, вот смотрите! (поворачивается перед ней), корсет атласный, чулки шелковые, туфли от Оклера, 25 рублей. Вот и подвязки! Хотите мои подвязки посмотреть? (Поднимает юбку)“. Другая бы ушла, но хайка не падает духом. „Какой у вас прелестный сын!“ – „Да, ничего, недурен“. – „У него такая чистая, светлая, честная душа!“ – „Да, мать у него не стерва и не подлая, так ему не в кого подлецом быть“…

Раз в Ялте Стрепетова ела в павильоне мороженое… Тут же, за другим столиком, сидел Писарев с Анненковой. „Хайка“ вдруг встала и, облокотившись на его стул или даже ему на плечо, приняла грациозную позу. Стрепетова представляет, какую именно. „Смотрите, мол, как мы друг друга любим“. Этого Полина не снесла. „Модест Иванович, – окликнула она Писарева, – Что же вы не идете к нам? Мы, кажется, с вами старые, даже очень старые знакомые“. Толстый, громоздкий Писарев, весь красный от смущения, должен был пересесть к ним и оставить свою даму».

В августе 1903 года в Севастополе Стрепетова почувствовала себя плохо. Она попала в больницу, где врачи поставили ей страшный диагноз – рак желудка. Они в один голос советовали ей ехать за границу делать операцию, но Полина Антипьевна отказалась ехать «к чужим». Она дала телеграмму сыну Виссариону, который в это время служил в российском посольстве в Константинополе. Вися приехал и перевез мать в Петербург, к Павлову. Иван Петрович сделал ей срочную операцию, но прогнозов на будущее давать не стал. Он и сам не знал, сколько она еще сможет протянуть – два года, год или и того меньше…

Виссарион вернулся на службу в Константинополь, а рядом с матерью день и ночь была Маша. Но и перенеся две тяжелейшие полосные операции, Полина не изменила своему характеру. Когда навестившие ее коллеги сказали, что она достаточно послужила русскому театру, Стрепетова ответила: «Театру Савина служит. Я служила народу». Ее неприязнь к сопернице была столь велика, что она не раз говаривала дочери: «Если я буду умирать и эта стерва захочет прийти ко мне, не пускай ее». И, конечно же, Савина пришла, и, конечно же, ее пустили, и умирающая Стрепетова не только простила ее, но и сама просила у нее прощения. Только близость смерти смогла примирить этих двух великих женщин, двух великих актрис…

Полина Антипьевна хотела выписаться поскорее из больницы, даже думала уехать к сыну, но ей не довелось сделать ни того, ни другого.

Четвертого октября 1903 года актриса умерла в больнице. Именно в этот день, пятьдесят три года назад, ее нашел на крыльце своего дома Антип Стрепетов… Этот день считался днем ее рождения.

Хоронить Полину Стрепетову пришли многие ее почитатели и поклонники. Бывший, и любимый, муж – Модест Иванович Писарев в это время болел и ничего не знал о смерти Полины, а потому не смог ни проститься с ней, ни проводить в последний путь…

Стрепетовой не стало, но ее деспотичный характер по-прежнему сказывался на домашних. Ее сын, Виссарион Писарев, покончил жизнь самоубийством из-за того, что мать не позволила ему жениться на любимой девушке, а к тому времени, когда мать умерла (и тем самым освободила его от запрета), девушка эта уже была замужем. Узнав о крахе своей любви, Вися покончил счеты с жизнью.

Мария Модестовна Писарева, дочь Стрепетовой, по словам современников, была очень одаренной девушкой и могла бы стать весьма замечательной актрисой, если бы не вмешательство матери. Стрепетова не желала видеть дочь на сцене и всячески препятствовала Маше в осуществлении мечты. В результате девушка отказалась от театральной карьеры, и всю жизнь была несчастлива…

Сильный характер Полины Стрепетовой помогал ей делать карьеру, но он же разрушил жизни самых близких ей людей. Да и ее собственную жизнь.

С юных лет она ездила по всей России, играла в самых злободневных пьесах, рассказывала о сложной, порой ужасающей судьбе русских женщин. Она и сама была такой женщиной – со сложной судьбой, постоянно зависимая от более «сильных и знатных»…

Вот уж поистине «горькая судьбина»!

«Амороза» без грима. Элеонора Дузе и Габриэле Д’Аннунцио

Однажды, уже будучи прославленной актрисой, Элеонора сказала об одной своей великой предшественнице: «Совершенство искусства и жизни». Эти слова в полной мере можно отнести и к самой Дузе. Многие современники, отмечая несомненный величайший талант актрисы, восторгались и ее душевными качествами: «…такой прелестный в жизни человек», – говорили они.

Один из истинных ценителей театрального искусства, князь Сергей Михайлович Волконский, писал о Элеоноре Дузе с удивительной нежностью: «Ни одна артистка, из известных людям нашего поколения, не сумела завоевать столько сердец, как Дузе. И не любовь мужчины к женщине я здесь разумею; я разумею оценку ее духовного существа, оценку человека человеком, безразлично какого пола. Лучшие люди, люди далекие от театральной жизни, люди, интерес которых к личности артиста никогда не перешагивал через рампу, почитали Элеонору Дузе как одно из самых духовно-красивых явлений человеческой природы, и дух высокой дружбы всегда окружал ее, когда щепетильность светская могла бы внушить отчуждение к страданиям ее больного сердца. Помимо изумительного своего таланта Дузе – личность, характер; это – душа, ум. И все – своеобразие, и все – в исключительной степени, и все – редчайшего качества».

Элеонора Дузе родилась 3 октября 1858 года в гостинице «Золотая пушка» в итальянском городе Виджевано. Всего через два дня после рождения девочку, по обычаю, существовавшему в Ломбардии, понесли крестить в специальном золоченом стеклянном ларце, дабы защитить невинную душу от злых духов. По дороге в церковь маленькая процессия встретила роту австрийских солдат, которые решили, что в таком красивом ларце могут нести только святые реликвии – вся рота вытянулась по стойке «смирно» и отдала честь.

Вернувшись после крещения дочери в гостиницу, отец Элеоноры подошел к жене и взволнованно сказал: «Я к тебе с доброй вестью – только что солдаты отдали честь нашей малютке. Это хорошее предзнаменование. Вот увидишь, в один прекрасный день наша дочь выбьется в люди».

Родители Элеоноры были бродячими артистами. Отец, Алессандро Дузе, унаследовал профессию от своего отца – знаменитого Луиджи Дузе, последнего из крупных представителей комедии дель арте. К сожалению, по наследству талант не передался – Алессандро был довольно посредственным актером. Мать Элеоноры, Анжелика, была родом из крестьянской семьи и к актерскому ремеслу приобщилась, лишь выйдя замуж. Способностями к лицедейству она не блистала, как, впрочем, и остальные актеры маленькой бродячей труппы Алессандро Дузе. Зарабатывали они мало и часто бедствовали. Когда Элеонора подросла, она как-то спросила отца: «Почему мы всегда ездим в вагонах третьего класса?» «Потому что четвертого класса не существует», – вздохнул Алессандро.

Элеоноре было четыре года, когда ее впервые вывели на сцену. Она должна была представлять Козетту в инсценировке «Отверженных» Виктора Гюго. Этот выход она запомнила на всю жизнь. Внизу, в полутьме зала, сидела публика. Неожиданно какие-то грубияны стали бить ее по ногам, стараясь, чтобы она заплакала. Мама, стоявшая рядом, тихо зашептала: «Не бойся, это они нарочно, чтобы ты поплакала. Надо же повеселить публику». Полумертвая от страха, она тогда никак не могла понять, как эти люди, сидевшие внизу в облаках табачного дыма, могут веселиться, глядя на ее слезы…

Девочке удалось справиться со своими эмоциями, и она сделала все так, как учила ее мама. Актеры были очень довольны своей маленькой помощницей. И, став уже профессиональной актрисой, Дузе с полным правом говорила: «Я с четырех лет зарабатываю себе на жизнь».

Впервые ее имя появилось на афишах, когда ей было всего лишь пять лет. Это было 12 марта 1863 года. Элеонора снова играла Козетту. А в это время, в другом итальянском городе, родился Габриэле Д’Аннунцио…

В детстве Элеонора ничем особенным не выделялась, вся ее жизнь была подчинена театру, и она старательно твердила роли и столь же старательно исполняла их на сцене. В двенадцать лет она сыграла Франческу в трагедии Сильвио Пеллико «Франческа да Римини» – роль серьезную и не до конца понятную подростку. В четырнадцать лет она представляла шекспировскую Джульетту, которой было ровно столько же. Спектакль играли в Вероне, в амфитеатре огромной древнеримской арены.

Много лет спустя Элеонора рассказала о том, что с ней происходило в то майское воскресенье, своему возлюбленному – драматургу Габриэле Д’Аннунцио. А он вложил ее рассказ в уста героини своего романа «Огонь» Фоскарины: «…Слова лились с непостижимой легкостью, почти непроизвольно, как в бреду… Прежде чем слететь с моих уст, каждое слово пронизывало меня насквозь, впитывая в себя весь жар моей крови. Кажется, не было во мне такой струнки, которая нарушала бы удивительное состояние необыкновенной гармонии. О, благодать любви! Каждый раз, когда мне дано было коснуться вершин моего искусства, меня вновь охватывало то ощущение полной отрешенности. Я была Джульеттой…

Когда я упала на тело Ромео, толпа завопила во мраке столь неистово, что я ощутила смятение. Кто-то поднял меня и потащил навстречу этому реву. К моему лицу, мокрому от слез, поднесли факел. Он громко трещал и распространял вокруг запах смолы. Передо мной металось что-то красное и черное, дым и пламя. А мое лицо, наверно, было покрыто смертельной бледностью.

С тех пор никакой рев восторженного партера, никакие крики, никакой триумф никогда не приносили мне упоения и полноты чувств того великого часа».

Да, зрители – жители Вероны – были потрясены: им явилась настоящая Джульетта.

Всю сценическую жизнь Элеоноры Дузе публику изумляла одна удивительная особенность актрисы – она выходила на сцену без грима. Это понятно в четырнадцать лет, когда в гриме просто нет необходимости, но Элеонора не пользовалась им и в шестьдесят. Эта волшебная актриса умела перевоплощаться внутренне, причем так фантастически, что зрители напрочь забывали о ее возрасте и внешнем несоответствии образу.

Один американский режиссер видел Элеонору Дузе на гастролях в Соединенных Штатах, когда ей было шестьдесят шесть лет. Вот что он писал о своих впечатлениях: «Я вгляделся в нее. Боже милостивый! Старуха, совсем старуха! Такая хрупкая и тщедушная, что, кажется, ее можно сдуть со сцены с такой же легкостью, с какой задувают свечу. Бледное, почти прозрачное лицо – прекрасное, о да, поистине прекрасное, огромные темные глаза, вокруг них морщины. Как много у нее морщин! Глубокие, резкие, безжалостно прочерченные прожитыми и выстраданными годами. И она не прячет, не стыдится их, не пытается скрыть под гримом. Даже на бледных губах нет следов помады. Из-под пестрого платочка выбиваются волосы – совсем седые, белые, как первозданный снег!

Я почувствовал внезапную боль в сердце, словно его сдавили чьи-то стальные пальцы, и откинулся на спинку кресла; слезы застилали мне глаза. Какое мужество! И какая глубокая в этом печаль! Беспредельная печаль нашего мира, бесконечная печаль старости с ее страданиями. Я почти раскаивался, что пришел в театр. В программе было сказано, что в первом акте Дузе играет молоденькую крестьянку двадцати трех лет, мать грудного младенца, жену горького пьяницы… Возможно ли смотреть, как эта маленькая старушка изображает молодую мать, и не умирать от смущения и боли… Я не умер. О, жалкий маловер (да, да, конечно, я говорю о самом себе)! О, маловер! Прошло несколько минут, и я понял, как заблуждался в своем трусливом неверии. Свершилось чудо, одно из тех незабываемых чудес, которые всю жизнь потом служат источником вдохновения. Не успел я оглянуться, как светлая магия гения превратила Дузе, морщинистую, седую Дузе, в прелестную молодую женщину, полную юного трепета и сил. Не знаю, как это случилось – я ни о чем подобном не подозревал, пока не понял вдруг, что перемена произошла. Передо мною была юная женщина, в самом расцвете первой весны. Вот она сидит у колыбели младенца – юная мать».

Но вернемся к началу ее восхождения, к ее первому триумфу. Успех дочери увидел только отец. Мать Элеоноры, самый близкий и самый родной ее человек, была в это время в больнице – врачи нашли у нее туберкулез. Через два месяца Анжелика умерла.

Весть о ее смерти Алессандро и Элеоноре сообщили во время очередного представления. Пораженная в самое сердце девушка сумела доиграть пьесу, не проронив и слезинки. Когда же спектакль закончился, она бросилась на улицу, чтобы выплакать свое горе. Ей было очень, очень тяжело, и чувство какого-то безысходного одиночества охватило ее – и не отпускало всю жизнь.

Конечно, с ней рядом был отец, но и он мучительно переживал потерю своей любимой жены и предпочитал страдать без свидетелей, никого не пуская в свою душу.

Такое состояние руководителя труппы передавалось и остальным актерам. Дела шли все хуже и хуже, и в конце концов труппа Алессандро Дузе распалась.

Элеонору стали приглашать в другие театральные труппы. В 1874 году Элеонора вместе с отцом оказалась под началом Луиджи Педзана, человека довольно ограниченного, но актера весьма незаурядного. Репетиции с ним происходили очень напряженно: ему не нравилась простота и естественность Элеоноры, он требовал от нее традиционного исполнения роли. Когда она однажды возразила, он недовольно воскликнул: «И почему вы непременно хотите быть актрисой? Этот кусок вам не по зубам!»

Актеры труппы тоже не были в восторге от Дузе, она казалась им серенькой бесталанной мышкой, а ее сдержанность они принимали за высокомерие. Провинциальная публика, жаждавшая яркой внешности и пышных форм, на Элеонору просто не реагировала, а однажды вообще потребовала убрать ее со сцены – мол, нам «такая не подходит».

Лишь в двадцать лет она наконец подписала персональный контракт на роль «прима амороза» – первой любовницы.

В 1879 году, во время гастролей труппы в Неаполе, заболела знаменитая примадонна Джулия Гритти, и Элеонора заменила ее. В тот вечер в зале присутствовал Джованни Эммануэль, один из виднейших актеров своего времени, который по достоинству оценил талант молодой актрисы. Ему удалось убедить владелицу театра создать постоянную труппу с Элеонорой Дузе. Всего через несколько месяцев в журнале «Arte Drammatica» («Драматическое искусство») появилась первая рецензия на игру актрисы в спектакле «Гамлет»: «…Элеонора Дузе была идеальна, как видение, благородна, как принцесса, нежна, как дева, прекрасна, как Офелия. Да, она была настоящей Офелией!»

И с той поры, кого бы она ни играла – Джульетту, Офелию, Дездемону, Электру – критики неизменно восклицали: «Дузе – это настоящая Джульетта (Офелия, Дездемона, Электра)». Однако окончательное и полное признание пришло к ней после исполнения роли Терезы Ракен в одноименной чрезвычайно мрачной драме Эмиля Золя. Один из актеров, присутствовавший на спектакле, вспоминая через несколько лет о том вечере, писал: «Да, триумфальный успех того вечера трудно забыть». Успех был, действительно, оглушительный. Партнерша Дузе по сцене, знаменитая Джачинта Педзана, после окончания спектакля воскликнула: «Пройдет немного времени, и, уверяю вас, это хрупкое существо станет величайшей итальянской актрисой!»

Узнав о таком триумфе, Эмиль Золя прислал из Парижа телеграмму с выражением благодарности итальянским актерам.

После успеха «Терезы Ракен» Элеонору пригласили в драматический театр «Труппа города Турина», руководимый Чезаре Росси. Дебют ее в заглавной роли состоялся 19 августа 1881 года. И тут у Элеоноры начались трудности. Публика плохо приняла молодую актрису театра, и зал иногда почти пустовал. Расстроенная Дузе находила утешение в романе с Тебальдо Кекки, за которого вскоре вышла замуж.

В это время в Италию на гастроли приехала великая французская актриса Сара Бернар. Она сыграла несколько спектаклей и в Турине. Элеонора ходила на каждый и, как завороженная, ловила каждое слово, каждый жест «божественной Сары». В восхищении она воскликнула: «Вот артистка, достигшая вершин мастерства, она учит толпу уважать прекрасное и заставляет преклоняться перед искусством!»

Главный урок, который она вынесла для себя – художник, творец имеет право следовать своему собственному стилю, без оглядки на традиции и авторитеты.

После отъезда Сары Бернар Элеонора попросила руководителя труппы поставить пьесу Александра Дюма-сына «Багдадская принцесса» – эту пьесу, не имевшую успеха у зрителей в Париже, сумела спасти только Сара Бернар. Росси не считал еще Дузе способной на такой же «подвиг» и долго не давал своего согласия, но она упорно стояла на своем. Росси в конце концов разрешил – и после был этому очень рад. Элеонора Дузе покорила публику.

Затем были и другие роли, много разных ролей. Теперь ее имя знала вся Италия. Не все спектакли удавались, и в таких случаях Дузе всякий раз признавала, что «публика всегда права»: «Причину того, что роль не была принята зрителями, надо искать во мне. А не в них. И я найду ее, эту причину». Она действительно находила причину, и следующий спектакль вызывал овацию.

В 1884 году Элеонора была уже признанной знаменитостью, теперь ее величали не иначе как «дива».

Летом 1885 года Чезаре Росси повез свою труппу за границу, в Южную Америку. Этими первыми зарубежными гастролями начались для Дузе бесконечные скитания по всему свету.

В Аргентине публика не сразу приняла Элеонору – в большом зале ее голос терялся, и половина зала откровенно скучала. Но, как это было уже неоднократно, на следующем спектакле и она, и вся труппа вновь «победили» зал.

На этих гастролях она сошлась с актером Флавио Андо, что привело к разводу с мужем. Тебальдо Кекки остался в Аргентине, когда труппа вернулась на родину. Элеонора безоговорочно взяла на себя содержание маленькой дочери, не предъявляя к Тебальдо никаких претензий. Однако ей и самой некогда было заниматься ребенком, а потому все детство, отрочество и юность девочка провела в пансионах Швейцарии и Германии. До совершеннолетия она даже не знала, что знаменитая актриса Элеонора Дузе и ее мать – это одно и то же лицо…

В Италии Дузе рассталась с Чезаре Росси и его «Труппой города Турина», и вместе с Флавио Андо создала «Труппу города Рима». Репертуар Элеоноры становился все больше и разнообразнее. Итальянская театральная критика расхваливала любимую актрису на все лады: «Синьора Дузе играет в полном смысле слова по-своему. Манера ее игры совершенно индивидуальна, оригинальна, кажется порой небрежной, а между тем она продуманна. Кажется напряженной, а она органична, она не удивляет и не сражает вас “сильными средствами”, но соблазняет, очаровывает, привлекает каким-то ароматом правды, неотразимым обаянием непосредственности, трепетом страсти, которая клокочет, переливается через край и захлестывает всех сидящих в зале».

В конце 1889 года Дузе со своим театром отправилась на гастроли в Египет и Испанию и пробыла за границей целый год. Публика принимала знаменитую диву на ура, и Дузе решила последовать совету своего давнего друга – русского художника Александра Волкова, с которым когда-то познакомилась в Венеции, – она подписала контракт на гастроли в России. Это было в 1891 году.

Дузе приехала в Петербург в начале Масленицы, в разгар театрального сезона. Петербургские зрители, видавшие множество зарубежных гастролеров, недоумевали, почему Дузе выбрала для первого выступления в новой для нее стране успевшую уже всем надоесть «Даму с камелиями». Дело в том, что эта пьеса Дюма в то время каждый вечер шла в Михайловском театре. Ко всему прочему, петербургским театралам еще живо помнилось блестящее исполнение роли Маргариты Готье все той же Сарой Бернар. А вот Элеонору Дузе в Петербурге никто не знал…

Потому неудивительно, что на первом выступлении Дузе в Малом театре зал был почти пуст. Однако уже первые реплики Элеоноры заставили публику насторожиться. А дальше… Дальше – все, как всегда. Зал был заворожен ее волшебным искусством. Искушенные зрители были потрясены фантастическим превращением – перед ними была «настоящая Маргарита Готье».

На следующий день по Петербургу разнесся слух об этом чуде, и в тот же вечер театр был полон. В этот день Элеонора играла в пьесе Шекспира «Антоний и Клеопатра». На этом представлении присутствовал Антон Павлович Чехов, который в ту же ночь, полный впечатлений написал в Москву сестре Марии Павловне: «Сейчас я видел итальянскую актрису Дузе в шекспировской «Клеопатре». Я по-итальянски не понимаю, но она так хорошо играла, что мне казалось, что я понимаю каждое слово. Замечательная актриса! Никогда ранее не видел ничего подобного…»

Ему вторил утренний выпуск «Петербургских ведомостей»: «Г-жа Дузе, ярко выраженная итальянка по темпераменту и внешности, своим общечеловеческим содержанием близка всем. Она всем понятна, хотя и играет на мало кому знакомом итальянском языке; язык слов для нее лишь внешняя оболочка, в ее распоряжении могущественное средство – богатый и гибкий язык чувств, тончайшая мимика, интонации необыкновенно музыкального голоса, прекрасные выразительные глаза».

Все запланированные сорок пять спектаклей прошли под шквал аплодисментов. Срок гастролей Дузе в Петербурге был продлен больше чем на месяц. И все последующие спектакли также шли под гром аплодисментов.

В Москве Элеонору вновь ждала незнакомая публика. Ее первое выступление проходило в театре Корша, и опять это была «Дама с камелиями»… Появление Дузе встретили, как бы из вежливости, аплодисментами, довольно жидкими. Однако «с первого же акта Дузе вполне овладела жадным вниманием залы; воцарилась в театре та чуткая тишина, которая говорит о всецелом захвате зрителя сценой… Никому не хватает слов, чтобы выразить всю глубину испытанных ощущений. Действительно, на сцене была сама жизнь в истинно реальной и высокохудожественной передаче. Знание итальянского языка оказалось для публики абсолютно ненужным: интонации, жесты, мимика и глаза артистки говорили богатым общечеловеческим языком страсти и страданий», – писали через пару дней московские критики.

Из Москвы Дузе отправилась в Харьков, Киев и Одессу. Все опасения, что провинциальная публика может не понять великую актрису, рассеялись на первых же спектаклях. А в «Харьковских губернских ведомостях» появились следующие строки: «Мы благодарны случаю, который дает возможность видеть на нашей заглохшей сцене художественное творчество великого таланта».

В конце 1891 года Дузе вернулась в Москву и работала в театре Корша весь ноябрь. Здесь она впервые исполнила роль Норы в «Кукольном доме» Ибсена, что послужило признанию норвежского драматурга в Западной Европе, где прежде к нему относились скептически. Затем Элеонора вновь приехала в Петербург и пробыла там до конца января 1892 года. А потом – опять в Москву, где дала три прощальных спектакля.

И снова она отправилась в путь – в турне по Европе. Элеонора позволяла себе совсем небольшие каникулы, а затем пускалась в очередные гастроли. И всюду ее с нетерпением ждали, и везде ей был обеспечен феноменальный успех.

В Париже Сара Бернар любезно уступила ей свою гримерную в театре Ренессанс. Упрямая Элеонора решила появиться перед французами в «Даме с камелиями». С самого начала зал был напряжен, но совсем недолго… Закончился спектакль под оглушительные аплодисменты. Среди восторженных криков слышался голос Сары Бернар: «Bravо! Bravо!» Это было искреннее признание мастерства великой итальянской актрисы!

На следующий день французская «соперница» уехала в Лондон и провела там все время, пока Дузе гастролировала в Париже…

Дузе исколесила с гастролями весь мир, еще дважды она была в России. Она видела спектакли Художественного театра и высоко оценила работу Станиславского и Немировича-Данченко. А Константин Сергеевич нашел в Элеоноре живое воплощение всех его театральных принципов – она именно «жила в театре».

А в 1895 году в ее жизнь вошел Габриэле Д’Аннунцио.

Он родился, как мы уже говорили, 12 марта 1863 года, в семье в богатой и знатной. Учился в Прадо в колледже Чикониньи. Еще до окончания колледжа Габриэле опубликовал свой первый сборник стихов и заслужил скандальную репутацию донжуана. Он сам назвал себя «жрецом любви» и изо всех сил старался соответствовать выдуманному образу.

Первые любовные страдания он испытал в семь лет. А когда ему исполнилось двенадцать, в колледже разразился скандал: Габриэле попытался направить руки монахини, поправлявшей на нем школьную форму, к интимным местам.

Невинность он потерял в шестнадцать лет, воспользовавшись услугами проститутки, после чего стал постоянным клиентом местных домов терпимости.

Вскоре он перебрался в Рим, где быстро свел знакомство с высшим светом, а также литературной и театральной богемой.

Ему было двадцать лет, за его плечами было уже более ста женщин, и Габриэле решил жениться. Надо сказать, что внешне он был не просто некрасив, а даже несколько уродлив, что тем не менее нисколько не мешало женщинам влюбляться в него без памяти. Говорят, было в нем нечто гипнотическим образом притягивающее к нему едва ли не всех знакомых женщин. Этой своей особенностью Габриэле пользовался самым откровенным образом. Он вообще был немного помешан на эротике. Все его творчество выходило за рамки принятых в обществе моральных норм.

Когда Габриэле надумал жениться, он выбрал себе невесту из весьма влиятельного семейства – Марию, дочь герцога Галлезе. Девушка была безумно влюблена, и никакие доводы возмущенного отца, знавшего о скандальной репутации предполагаемого зятя, на нее не действовали.

Как и следовало ожидать, женитьба, состоявшаяся 28 июля 1883 года, ничего не изменила в жизни распущенного Габриэле. Он по-прежнему крутил романы со множеством любовниц, с которыми, собственно, и предпочитал проводить время. Мария родила ему трех сыновей, но и дети не удерживали его дома. Через четыре года он бросил жену и сыновей, чтобы уже ничто не отвлекало его от любимого образа жизни.

Однако его любовные связи бывали весьма непродолжительными, что страшно расстраивало его любовниц, а иногда приводило к настоящим трагедиям.

Соблазненная Габриэле крайне религиозная графиня Манчини (именно это и привлекло к ней распутника, задумавшего потягаться с самим Творцом), осознав свое грехопадение, сошла с ума, и ее поместили в психиатрическую лечебницу.

Маркиза Александра Карлотти, дочь премьер-министра Италии – еще одна брошенная любовница, – постриглась в монахини и до конца дней оставалась в монастыре.