Текст книги "Прогулки с Хальсом"

Автор книги: Карина Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Незаметно пролетел август, настал сентябрь. Лена шла в академию на дрожащих ногах. Оказалось, что волновалась она не напрасно: Валерик на занятия не явился.

Лена позвонила ему сразу после лекций. Мобильник Валерика был отключен. Она позвонила еще раз через неделю и наткнулась на ту же фразу, произнесенную металлическим женским голосом: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Лена отшвырнула трубку и чертыхнулась сквозь зубы. Валерик ей не перезвонил, мобильник не включил, а когда Лена осмелилась набрать домашний номер, Жанна Юрьевна отбрила ее коротко и ясно.

«Я проиграла», – подумала Лена. И тут же раздался звонок в дверь.

Лена неохотно поднялась и побрела в прихожую. Заглянув в глазок, она очень удивилась, но дверь открыла. На площадке стояла бабушка-попрошайка, которую Лена часто видела возле супермаркета.

– Доченька, помоги, чем можешь, – заныла бабка, протягивая руку. – Я такая голодная!..

– Извините, у меня нет мелочи, – ответила Лена и закрыла дверь.

Может, мелочь и была, но она сейчас не в том положении, чтобы заниматься благотворительностью. Как бы самой на улице не оказаться!

Звонок повторился. Лена рассердилась и решительно распахнула дверь со словами:

– Я же вам русским языком…

Договорить не удалось. Перед ней стояла Жанна Юрьевна и улыбалась знакомой змеиной улыбкой.

– Это вы? – пролепетала Лена.

– Я, – согласилась госпожа Рудина. И спросила с едва заметной иронией: – Можно войти?

Лена посторонилась и пропустила гостью в квартиру. Что еще она могла поделать?

Глава 11

Москва, сентябрь 2007 года

Марик позвонил Антону через полчаса после ухода Лины.

– Моя благоверная убралась? – осведомился он.

– У меня ее нет.

– Ну и слава богу. Вот пластырь на заднице! Никаких сил нет!

Антон прижал трубку плечом к уху и попробовал печатать в этом неудобном положении. Ничего не вышло. Он вздохнул и отодвинул клавиатуру.

– Слушай, а чего она от тебя добивается?

– Хочет, чтобы я отдал ей пару картин.

– Может, отдашь? – осторожно предложил Антон. – У тебя же еще много останется! Зато избавишься от нее раз и навсегда.

– Ну да! – окрысился Марик. – С какой стати я должен отдавать картины моего отца? Обойдется! И потом, Лине опасно протягивать палец. Откусит руку до локтя!

Антон засмеялся. Точная характеристика. В чем в чем, а в неприспособленности Лину заподозрить трудно.

– Какого хрена я на ней женился? – горестно вопрошал Марик. – Вот ведь чертова зараза! Заморочила голову до полной одури!

– Зато есть что вспомнить, – Антон положил трубку.

Марику есть что вспомнить, это правда. Они с Антоном считались самыми крутыми кобелями на журналистском факультете.

Соперничества между друзьями не возникало. Каждый понимал: это всего лишь игра. Девицы выступали в качестве охотничьих трофеев – добыл, отрезал голову и повесил на стенку. А что с ними еще делать, солить, что ли?

Единственный повод для разногласия заключался в вопросе стратегии и тактики. Марик выступал сторонником блицкрига. Быстрый натиск в виде конфет, цветов и шампанского, страстное признание, напор и штурм. Если девице удавалось выстоять, Марик терял к ней интерес и переключался на другой объект. Объективности ради следует заметить, что стойких девиц было немного. Каждая барышня почему-то считала себя умнее предыдущей и мнила, что именно ей удастся оседлать жеребца и поставить его в стойло. Что ж, бабочки летят на огонь, а девушки – на свет опасных игр.

Антон выработал свой метод завоевательных походов. «С женщинами, как с сейфами, – считал он. – Нужно время и подходящий инструмент. Бывают крепкие орешки, бывают хрупкие, но нет таких, которые нельзя разгрызть». Чем больше времени требовалось на завоевание, тем интересней была победа.

До поры до времени все шло прекрасно. Старший брат Марка привозил из-за границы не только книги и видеокассеты, но и замечательные резиновые сувенирчики. Антон с Марком быстро оценили удобство предохраняющего средства и научились им пользоваться. Смешно, но советские презервативы в те далекие времена выглядели очень непрезентабельно. В аптеках их продавали под ханжеским названием «Изделие № 2».

Внешне шансы у приятелей были равными – оба молодые, красивые московские мальчики. Конечно, у Марика имелось преимущество: статус. Генеральский сын, пускай даже незаконный, – это серьезный козырь. К статусу прилагались другие достоинства: обаятельная внешность, хорошо подвешенный язык, легкий веселый характер и чувство юмора. Где бы ни появлялся Марк Халецкий, вокруг него тут же собиралась стайка девиц, хохотавшая над свеженьким анекдотом. Контингент Халецкого составляли девушки с несколько легкомысленным отношением к жизни. Антон охотился исключительно на интеллектуалок.

Вопреки расхожему клише «либо ум, либо внешность», в университете было полно девиц, успешно совмещавших оба достоинства. Антон выбирал самых красивых, самых стойких барышень. Рано или поздно головы интеллектуалок вешались на стену рядом с головами их легкомысленных подружек, и Антон с Марком начинали подсчет трофеев.

Они никогда не задумывались, как относятся девицы к отведенной им роли. Считалось, что игра остается игрой не только для охотников, но и для дичи. Расставание было такой же частью игры, как все остальное. Марику расставание удавалось гораздо лучше, чем Антону. Его возлюбленные барышни редко становились в третью позицию и объявляли Халецкому войну. Антону везло меньше. Умные девушки предъявляли завышенные требования, и расстаться с ними было не так-то просто.

– Бросай своих интеллектуалок! – советовал ему Марик. – На фиг тебе эта головная боль?

Антон соглашался, но вкусам не изменял. Зачем же отказываться от удовольствия? Нужно разработать новую стратегию расставания, вот и решение проблемы!

Стратегия выработалась быстро. Антон знакомил своих бывших пассий с интересными и симпатичными парнями. Иногда метод срабатывал, иногда нет, и Антону приходилось придумывать другой отвлекающий маневр.

– Неужели ты совсем не ревнуешь? – как-то спросила его одна девушка.

Антон удивился. Он никогда не задавался этим вопросом. Странно, но ревность никогда не посещала его душу.

Хотя если вспомнить… Когда Антону было одиннадцать лет, мама приехала домой не одна. Вместе с ней в доме появился высокий полный мужчина, которого звали дядя Леня. Мама объяснила Антону, что познакомилась с хорошим человеком, который хочет на ней жениться.

– Тебе нравится дядя Леня, правда? – спросила мама с надеждой.

Антон промолчал.

Ему не понравился дядя Леня. От гостя пахло табаком и несвежими носками, и этот запах сразу заполонил всю их маленькую опрятную квартирку. Еще Антону не понравилась улыбка нового члена семьи: в ней ощущались брезгливость и внутренний холод. Мама смотрела на сына с тревожным ожиданием. Антон не смог ее огорчить и молча кивнул. Солгал маме первый раз за всю свою короткую жизнь. Виноват в этом был дядя Леня, и за это Антон невзлюбил его еще больше.

То лето осталось в памяти Антона сплошной печалью. Солнечных дней почти не было, дождь лил с неослабевающим усердием, речка взбаламутилась и вышла из берегов. Антон с Мариком сидели дома и читали книги. В то несчастливое лето они постоянно болели: сначала Марик открыл сезон сильной ангиной, потом эстафету подхватил Антон. У него была высокая температура, горло обложило, а при каждом глотке в голове от боли вспыхивала яркая лампочка. Мама сидела возле его кровати и читала вслух, дядя Леня в соседней комнате смотрел телевизор. Антон помнил, что шла какая-то футбольная игра. Время от времени дядя Леня вскрикивал и азартно хлопал в ладоши. Тогда мама понижала голос или совсем умолкала. А когда наставала тишина, продолжала чтение. Антону не нравилось то, что происходит в их доме. Он понимал, что хозяева – они с мамой – загнаны в угол чужаком. Почему мама терпит такую несправедливость? Этого Антон понять не мог.

Наконец игра окончилась. Счет, с которым разгромили любимую команду дяди Лени, привел его в раздраженное состояние. Из комнаты раздался звон разбитой чашки и приглушенные ругательства.

Мама захлопнула книжку, отложила ее в сторону и тихо сказала:

– Я сейчас вернусь.

Антон прислушался, пытаясь уловить, что происходит за стеной. Сначала взрослые говорили тихо. Потом дядя Леня начал повышать голос:

– Плевать я хотел на его горло! Подумаешь, смертельная хворь!

– Тише!

– Не шикай на меня! Я у себя дома!

Антон не выдержал. Соскочил с кровати, ворвался в соседнюю комнату с криком:

– Это наш дом, а не ваш!

Дядя Леня обернулся. Мама шагнула между ним и сыном.

– Убери его отсюда, – приказал дядя Леня.

– Сами убирайтесь! – снова закричал Антон.

Мама попыталась взять его за руку, но Антон вырвался. Его колотило от жара, гнева и обиды. Почему мама терпит этого хама? Неужели все повторится с самого начала: отвисшая нижняя губа, мрачный взгляд исподлобья и постоянное чувство страха, которое Антон успел забыть? Неужели мама хочет такой жизни?

– Заткни ему пасть, – приказал дядя Леня, но мама молчала, переводя взгляд с одного на другого. Раздумье длилось несколько мучительных секунд. А потом она повернулась к дяде Лене и твердо сказала:

– Собирай свои вещи и уходи.

Дядя Леня от удивления раскрыл рот. Антона сильно знобило, но он стоял босиком на полу и ждал. Чего? Этого он объяснить не мог. Просто знал, что не должен оставлять маму наедине с этим человеком. Дядя Леня прищурился и вполголоса поинтересовался:

– Ты хорошо подумала?

Мама не ответила. Дядя Леня ухмыльнулся, открыл гардероб и начал швырять на пол одежду: мамину, Антона… Затем он небрежно сунул свои вещи в чемодан и, не глядя на маму, потребовал:

– Снимай серьги.

Мама вынула из ушей сережки, которые Антон раньше не видел, и положила их на стол. Дядя Леня сгреб серьги огромной волосатой лапой. Достал из верхнего ящика комода шкатулку с деньгами, не торопясь, сосчитал купюры и уложил во внутренний карман пиджака. Все, до единой бумажки.

Подхватил чемодан, бросил на маму равнодушный взгляд и уронил:

– Ну и оставайся одна, дура…

Громко хлопнула входная дверь, и мама вздрогнула. Антону показалось, что за прошедшие полчаса она похудела и осунулась. Он подошел к маме и крепко обнял ее. Минуту они постояли молча, а потом мама подхватила Антона на руки, хотя он был довольно тяжелым, и отнесла в постель. Укрыла одеялом, взяла книжку и продолжила чтение. Антон смотрел на нее и ничего не слышал. Книжка была только ширмой, за которой они с мамой прятали свои невеселые мысли. О чем думала мама, Антон тогда не знал, но он понял главное: маму заставили выбирать между ним и взрослым мужчиной. Мама выбрала Антона. Она его не предала.

Это Антон запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Харлем, сентябрь 1617 года
Испанский художник

Франс подозвал Дирка и показал ему неоконченную картину. Объяснил, что нужно сделать, отступил в сторону и полюбовался холстом. Хорошо. На самом деле хорошо, без всяких оговорок. Господин ван Мандер, иногда навещавший любимого ученика, тоже признал правоту Франса. Старый способ многофигурных композиций свое отжил. Франс нашел другое, гораздо более удачное решение.

Дирк принялся старательно доделывать незаконченную работу. Он окончательно отказался от мысли стать художником, остался вечным подмастерьем у брата. Может, для кого-то это выглядело унизительным, а Дирк ничего не имел против. Он поселился в доме Франса и взвалил на себя весь груз бытовых проблем: планировал расходы, следил за порядком, возился с детьми, командовал Франсиной. Франс не интересовался домашними делами при жизни жены, не интересовался ими и после ее смерти. Кто-то должен был ему помочь. А кто захочет это сделать, кроме брата, – единственного близкого человека? Дирк никогда не считал, что отказывается от собственной жизни ради Франса. Он любил брата и восхищался его талантом.

Дирк старательно прорисовывал темный фон в правом углу картины, когда Франсина открыла дверь мастерской и доложила:

– Там вас спрашивают, господин Франс.

– Кто?

Служанка пожала плечами:

– Неизвестный господин. Не велел называть имя, сказал, что это сюрприз.

Франс переглянулся с братом.

– Сюрприз? Ну давай тащи его сюда.

Франсина заспешила вниз по лестнице, стуча башмаками. Франс вытер руки тряпкой, Дирк отложил кисть. Что за таинственный господин явился к ним в гости? Может, выгодный заказчик? В последнее время самые богатые и уважаемые люди города выстраиваются в очередь, чтобы Франс написал их портреты! Не иначе праведница Анна Мария там, на небесах, печется о муже и детях!

Дверь мастерской распахнулась, и на пороге возник симпатичный парень в бархатном костюме, расшитом золотой нитью. Дирк не сдержал гримасы недовольства. Богатый камзол странно смотрится в будний день, и вообще, гость не похож на жителя Харлема. Голландец ни за что не украсит рубашку дорогим испанским кружевом. Костюм гостя явно сшит по чужой моде. Неужели это испанец? Да как он осмелился приехать в страну, которая воюет за независимость от испанского ига?!

Все эти мысли мгновенно пронеслись в голове Дирка. Он нахмурился и открыл рот, чтобы спросить посетителя, что тому угодно. Но тут молодой человек улыбнулся Франсу и шагнул вперед:

– Вы не узнаете меня?

Дирк взглянул на брата и увидел в его глазах радость и недоверие.

– Не может быть! – тихо произнес Франс. – Неужели, правда? Господин Стен, вы ли это?

Молодой человек засмеялся. Франс отбросил в сторону тряпку, которую мял в руках, и пошел навстречу гостю с распростертыми объятиями. Но не успел он обнять гостя, как тут же отстранился и смущенно пробормотал:

– Простите, господин Стен, я чуть не запачкал ваш прекрасный костюм…

Молодой человек не дал ему договорить и крепко обнял Франса, не обращая внимания на пятна краски, которыми был заляпан рабочий наряд хозяина дома. Франс придержал гостя за плечи, с восхищением покачал головой и повернулся к брату:

– Знакомься, Дирк. Это господин Ян Стен, о котором я тебе часто рассказывал. А это мой младший брат, Дирк Хальс.

Гость укоризненно перебил Франса:

– Помнится, раньше вы называли меня просто Ян.

Франс засмеялся:

– Тогда вы не выглядели таким блестящим кавалером, господин Стен.

Ян Стен ответил с подкупающей простотой:

– Поверьте, Франс, и в лохмотьях, и в дорогом наряде я навсегда останусь самым преданным вашим другом и почитателем.

Дирк слегка оттаял. Несмотря на то что гость вырядился по испанской моде, он хороший человек, сразу видно.

– Прошу вас, называйте меня Дирком, – сказал он, крепко пожимая протянутую ему руку. – А я, если позволите, буду называть вас Яном.

– Согласен! – воскликнул Ян Стен. – От всей души согласен! – Он с улыбкой повернулся к Франсу: – Могу ли я засвидетельствовать свое уважение вашей чудесной супруге? Если бы не ее мудрое вмешательство тем злополучным утром, я, пожалуй, не успел бы вовремя сесть в дилижанс… – Ян прыснул, вспомнив ведро ледяной воды, которое госпожа Хальс опрокинула на них с Франсом. Но лица хозяина дома и его брата внезапно омрачились, и Ян встревожился: – Я надеюсь, госпожа Хальс здорова?

– Госпожа Хальс умерла два года назад, – ответил Франс.

От неожиданности Ян развел руками:

– Не знаю, что и сказать… Простите меня. Но почему вы не сообщили об этом печальном событии?

– Я отправил письмо в Рим, но оно вернулось обратно с уведомлением, что вы покинули город, – объяснил Франс. – А вашего нового адреса у меня не было.

Ян кивнул.

– Это правда. Я не мог писать из Испании, потому что письма вряд ли дошли бы до вас…

– Вы жили в Испании? – перебил с интересом Дирк.

– Три года, – коротко ответил Ян. И пояснил, словно это что-то меняло: – Я жил в Севилье, в доме моего учителя, художника Франсиско Пачеко.

Воцарилась неловкая пауза. Дирк силился понять, как мог добропорядочный голландец отправиться во враждебную страну, пускай даже с такой невинной целью?! Как бы Франс не рассердился и не выгнал гостя из дома! Но вместо этого брат кашлянул в кулак и нерешительно спросил:

– И… чему же учит этот живописец?

Дирк удивился. Неужели это произнес Франс? Когда семья Хальсов покидала Антверпен, спасаясь бегством в свободные северные провинции, брат был подростком. Он видел зверства, творившиеся вокруг по приказу испанского короля, и ненавидел даже название этой страны! И вдруг – нате вам! Является какой-то юнец, как ни в чем не бывало объявляет, что прожил в проклятой Испании три года, а Франс спрашивает, чему его научил испанский живописец!

Однако гостя этот вопрос совершенно не удивил. Ян Стен снял шляпу, небрежно бросил ее на стул и начал свой рассказ. Вскоре Дирк увлекся и на время позабыл, что речь идет о врагах, с таким восторгом говорил Ян о доме своего учителя.

Дом дона Пачеко называли в Севилье академией всех искусств. Там собирались самые талантливые люди Испании: писатели, художники, актеры, философы, ученые… Бывал в доме и дон Мигель Сервантес, автор нашумевшей книги о похождениях Дон Кихота – в жизни мелкого, неудачливого служащего.

Дон Пачеко в обучении применял самые простые методы: ставил натюрморт или натурщика и заставлял учеников их писать. Впрочем, обучать на реальной натуре весьма непросто. Самый острый и непокорный художник современности, итальянец Караваджо, насаждал в Италии новую манеру: «Писать то, что видишь и как видишь». Позже это назвали «изображать жизнь в формах самой жизни», и много было вокруг шума и споров, страстей и мук, карьер и чинов, хотя, казалось бы, как это просто – писать то, что видишь! Попасть в мастерскую Караваджо Яну Стену не удалось: великий живописец редко брал учеников. Он посоветовал молодому человеку обратиться к дону Пачеко, который был известен как добросовестный и знающий профессионал. Вот так Ян Стен оказался в Испании.

– Большая ли мастерская у этого художника? – спросил Франс.

– Очень большая, – ответил Ян. – Дон Пачеко известен не только в Испании, и ученики стекаются к нему со всей Европы. Он весьма образованный и гостеприимный человек, его дом открыт для всех. Но особое внимание дон Пачеко уделял моему другу Диего Веласкесу…

Тут Дирк не выдержал и перебил гостя:

– Вашему другу? Вы подружились с испанцем?!

– Да, – подтвердил Ян Стен без тени смущения. – Диего наполовину испанец: его мать принадлежит к знаменитому испанскому роду Веласкес, а отец – португалец из новоиспеченных дворян да Сильва. Говорят, что прадед Диего, командор Веласкес, был губернатором острова Куба. Впрочем, знатная родня не поддерживает отношений с семьей Диего, и это большая удача. В Испании ремесло живописца считается низким занятием, недостойным отпрыска знатного рода.

– Значит, ваш друг талантливый художник? – спросил Франс.

Дирк снова бросил на него изумленный взгляд. Что случилось? Почему брат задает такие дурацкие вопросы вместо того, чтобы прекратить разговор и выставить из дома человека, называющего своим другом ненавистного испанца?! Это все проклятое любопытство художника! Прав господин пастор: чрезмерное увлечение искусством большой грех. Франс позабыл о патриотизме, а ведь недавно служил в отряде стрелков, готовился защищать родной город от испанского вторжения!

Пока Дирк раздувался от злости, Ян вышел из комнаты и вернулся с холстом, свернутым в рулон. Он развернул холст, прикрепил его к подрамнику и отступил назад.

– Смотрите, господа, – сказал он, указывая на картину. – Судите сами, насколько талантлив мой друг.

Братья подошли поближе. Дирк посмотрел на холст и тут же повернулся к Франсу, пытаясь уловить его мысли. Лицо Франса было бледным и напряженным, он внимательно вглядывался в картину – деталь за деталью, сантиметр за сантиметром…

Сюжет Дирку не понравился. Иногда Франс рисовал похожие сценки из трактирной жизни. Например, «Веселое общество», где он изобразил веселую вдовушку Эмму Вриенс, одураченного бальи второго ранга и известного волокиту Михиля де Валя. Эта картина стояла на самом видном месте в мастерской, и Франс категорически отказывался ее продать. Подобные жанровые сценки очень нравятся крестьянам и ремесленникам, украшающим свое жилище. Дирк считал, что искусство – слишком высокая материя, чтобы пачкать ее изображениями кабацких пирушек. Франс никогда не спорил с братом, только сочувственно хлопал его по плечу.

– Диего любит писать бодегоны, – объяснил Ян. – «Бодега» – это испанский трактир для простонародья, отсюда и название картин. Дон Пачеко не одобрял такие сюжеты и часто порицал Диего за то, что он не выбирает более высокие материи.

– А что отвечает на это ваш друг? – спросил Франс.

– Диего говорит, что предпочитает быть первым в делах простых, нежели вторым в деликатных.

Дирк невольно прыснул в кулак и посмотрел на брата. Франс не отрывал взгляда от людей, сидящих за грубо сколоченным деревянным столом, которые были изображены на картине. «И что здесь особенного? – удивился Дирк. Он снова уставился на полотно и нахмурился. – Странная троица. Никаких пьяных физиономий, никаких застольных песен и танцев, шума и веселья… Такое впечатление, словно они находятся на ученом диспуте, а не в трактире!»

На картине двое молодых людей и старик вели между собой немую, но очень выразительную беседу. Юноша явно задал старику вопрос, его товарищ с интересом склонился над столом, ожидая ответа. Выразительная мимика, точные жесты, минимум внешних деталей, максимум выразительности. Чем дольше Дирк смотрел на картину, тем сильнее она притягивала взгляд. Просто наваждение какое-то…

– Браво, Франс! – послышался сзади знакомый голос. – Отличная работа! – На пороге стоял весельчак Виллем и с восхищением рассматривал картину испанского живописца.

За прошедшие годы Виллем Бейтевег почти не изменился. Лишь прибавилось лучистых морщинок возле глаз, да еще сильнее покраснел кончик носа-картошки. Наверное, поэтому его все чаще называли не весельчаком, а стариной. Старина Виллем одевался по-прежнему ярко и празднично. Сегодня на нем были любимые полосатые чулки, а поверх рубашки Виллем напялил два разноцветных жилета. Он слегка растолстел и напоминал гнома.

Виллем приблизился к картине, и восхищение в его глазах сменилось недоумением.

– Франс, да ведь это не твоя работа! – сказал он с испугом. – Дьявол, как я мог так ошибиться? Но это писал настоящий художник, или пускай меня больше не пустят ни в один кабак! Откуда она у тебя?

Франс вежливо представил Виллему своего гостя.

– Ян, познакомьтесь с господином Бейтевегом, моим другом. А это Ян Стен, художник. Он только что вернулся из дальних краев и привез эту картину.

Старина Виллем сердечно затряс руку Яну Стену.

– Ну-ка, дайте мне свою лапку, молодой человек! Горжусь оказанной честью! Давно я не видел такой отличной работы!

Ян смущенно потупился.

– Вы ошиблись, добрый господин. Это не моя картина.

Старина Виллем выпустил его руку.

– Не ваша?.. А чья же?

– Это картина моего друга, Диего Веласкеса, – объяснил Ян. – Мы вместе учились в Севилье, у дона Франсиско Пачеко.

Дирк с надеждой посмотрел на Виллема. Может, он напомнит Франсу, что неприлично восхищаться творениями врага? Но вместо этого старина Виллем наклонился к подрамнику и внимательно осмотрел картину сверху донизу, буквально уткнувшись носом в холст.

– Отличная работа! – повторил он, выпрямляясь. – Заметь, Франс, как этот парень необычно видит мир. Трактирные пирушки его совершенно не интересуют, у него другая философия. Он ищет в людях чувство собственного достоинства и находит его где угодно, даже в трактире… Нет, правда, отличная работа, или пусть меня больше не пустят ни в один кабак! Кстати, Франс, он пишет так же, как и ты, не дожидаясь высыхания красок. Очень интересный прием и очень эффектный. Мало кому он удается.

Дирк бросил на полотно быстрый взгляд. Действительно, испанец работает в той же манере, что и Франс! Странно, ведь они никогда не виделись… Классический способ художественного письма общеизвестен: сначала на холст наносятся основные цвета, а потом, когда краска высохнет, прорисовываются все детали. Делается это для того, чтобы скрыть мазок. Картинка получается гладкой, глянцевой, как атласная ткань. Так учил господин ван Мандер, и Франс следовал установленным правилам. Но однажды картина Франса, которую он должен был показать учителю, оказалась облита водой. Да уж, досталось брату от завистников! Франс не растерялся и начал восстанавливать рисунок, не дожидаясь высыхания красок. То, что получилось в итоге, Дирку не понравилось: сплошная грязь, все мазки наружу, видны и направление кисти, и сила напора… Разве так должна выглядеть хорошая работа? Все равно что швы парадного кафтана, выставленные наружу! Остальные ученики злорадно скалили зубы за спиной у Франса, не могли дождаться головомойки от господина ван Мандера. Учитель подошел к сырому холсту, скривил рот и постоял так примерно минуту. Потом скептическая ухмылка медленно сползла с его губ, лицо разгладилось, а в глазах появилось удивление.

– В этом что-то есть Франс, в этом что-то есть, – несколько раз повторил господин ван Мандер.

Он отошел от картины, но потом часто подходил к ней. Кто-то из учеников начал подражать Франсу, но господин ван Мандер запретил им это делать. Сказал, что рисовать подобным образом имеет право только настоящий мастер. После этой фразы Франса невзлюбили еще больше, если, конечно, это было возможно.

– Отличная работа, – повторил старина Виллем.

Дирк не выдержал:

– Побойтесь бога, господин Бейтевег! Вы восхищаетесь работой врага! Картиной человека, который служит испанскому королю!

Весельчак Виллем с улыбкой похлопал его по плечу.

– Ах, Дирк, Дирк, похоже, ты никогда не вырастешь из коротких штанишек! Запомни, малыш: гении служат вовсе не королям, а своему искусству. – Подумал и твердо добавил: – А этот парень – гений.

– Гений, – эхом откликнулся Франс.

Старина Виллем бросил на него быстрый взгляд и слегка нахмурился. Франс этого не заметил. Он повернулся к Яну Стену с вопросом:

– Сколько лет вашему другу, Ян?

– Восемнадцать, – ответил Стен.

– Восемнадцать, – повторил Франс упавшим голосом.

Дирк и Ян Стен удивленно переглянулись. Франс громко хрустнул пальцами, а затем, словно вспомнив о долге хозяина дома, снова повернулся к гостю.

– Где вы остановились, друг мой? – спросил он любезным тоном. – В «Харлемском льве»? Нет-нет, я категорически протестую против этого! Вы должны немедленно забрать свой багаж и переехать ко мне. Я настаиваю! Дирк проводит вас до гостиницы и поможет перевезти вещи.

Франс и Виллем Бейтевег остались одни. Франс тут же сбросил маску гостеприимного хозяина, повернулся к картине испанского художника и словно забыл, что в комнате он не один. Он вздрогнул от неожиданного вопроса Виллема.

– Завидуешь, а, дружище? – Франс отрицательно покачал головой, и Виллем одобрительно кивнул: – Хорошо. Зависть – это свойство низких душ, лишенных таланта, она разрушает человека изнутри. По-настоящему талантливый мастер никогда и никому не завидует. Но почему ты так мрачен?

Франс с тоской взглянул на друга.

– Ему восемнадцать, – сказал он тихо. – Понимаешь, Виллем, этому парню всего восемнадцать лет, а он уже добился того, к чему я шел тридцать три года! Вот что меня угнетает, а вовсе не зависть!

Виллем понимающе хмыкнул, отошел к окну и скрестил руки на груди.

– Помнишь, Франс, как десять лет назад я посадил в саду саженцы яблонь? Да? Так вот, одни саженцы начали приносить плоды через два года, другие – через пять лет. И лишь одно дерево не давало плодов. Что только я ни делал! Выискивал старинные рецепты, питал корни особой смесью, окапывал и разрыхлял землю каждые десять дней, чтобы дать корням доступ воздуха… Все напрасно! Яблоня не плодоносила, хотя росла и цвела не хуже остальных. Я махнул рукой и перестал заботиться об этом дереве. И вот в конце этого лета оно вдруг дало урожай. Да какой! Больше, чем остальные девять деревьев вместе взятые! – Старина Виллем развел руками и выдержал многозначительную паузу: – То же самое происходит с людьми, Франс. Кто-то плодоносит раньше, кому-то нужно больше времени, чтобы дать урожай. Но поздние плоды ничем не хуже ранних. Я уверен: все, что ты собрал в себе за эти тридцать три года, вернется к людям с удесятеренной щедростью. Ты гений, Франс. Не знаю, благословение это или проклятие, однако ничего тут не поделаешь.

Франс вспыхнул от удовольствия, но внезапно в его душу закралось подозрение.

– Виллем, почему ты мне это говоришь?

– Потому, что я покидаю тебя, друг мой, – ответил Бейтевег. – Я покидаю Харлем и возвращаюсь в Амстердам. Этой ночью мне приснились родители и сказали: «Возвращайся домой, Виллем. Мы хотим, чтобы тебя похоронили рядом с нами…» – Старина Виллем отвернулся и незаметно вытер глаза. А когда снова повернулся к Франсу, на его губах была знакомая ласковая усмешка: – Я возвращаюсь домой, Франс. Не горюй, это совсем не плохо. Мы еще увидимся, дружище, обещаю тебе, или пускай меня больше не пустят ни в один кабак!

Франс медленно опустился на стул, не сводя с Виллема Бейтевега растерянного взгляда.

– Вот еще что я хотел тебе сказать, – продолжал старина Виллем. – Дирк… Меня беспокоит его судьба. Он никогда не будет жить своей собственной жизнью. Будь к нему добр, Франс, он славный мальчик и очень любит тебя. В конце концов, это не такой уж великий труд – принять чужую любовь. А еще ты должен подумать о своих детях и жениться на хорошей доброй женщине. Я знаю, ты любишь своих детей, – торопливо продолжал Виллем, уловив протестующее движение Франса, – но ты не в силах дать им настоящую заботу. Ты играешь с ними, будто они куклы, рисуешь их, пока не надоест, а потом отсылаешь к Франсине. Франсина славная, честная служанка, она хорошо кормит и одевает детей, но они нуждаются в большем. Женись, Франс. Это нужно твоим детям.

Франс молча опустил голову. Старина Виллем отошел от окна и положил руку на плечо друга.

– Еще одно, Франс. Тебе пора отдать ученикам все, чему научили тебя и чему ты научился сам. Уезжай из этого дома, здесь поселилась горькая печаль по Анне. У тебя была хорошая жена, но она ушла, а жизнь-то продолжается. Женись, найди новый дом с большой мастерской, собери вокруг любимых учеников, работай так хорошо, как только сможешь. Не погуби себя, Франс, ты великий художник. Если меня и Кароля ван Мандера помянут в будущем, то только потому, что у нас хватило ума держаться рядом с тобой…

– Виллем… – произнес Франс растроганно.

– Молчи! – приказал Виллем. – Молчи, Франс! Видит бог, я никому не говорил таких слов и тебе никогда бы этого не сказал! Но разлука – великая наставница. Она смиряет гордость. – Виллем повернулся к картине испанского художника, сунул руки в карманы и оценивающе сощурился. – Дай ему бой, Франс! Этот испанский парень хорош, очень хорош, но ты ничуть не хуже! В вас есть чтото удивительно похожее, только не могу понять, что? Может, дар, которым вас наградили при рождении? – Виллем тихо вздохнул и обвел мастерскую долгим взглядом: – Я буду скучать, Франс. Простись за меня с Дирком, пожелай ему удачи. До свидания, друг мой, вспоминай наши веселые дни.