Текст книги "Че Гевара. Книга 2. Невесты Чиморте"

Автор книги: Карина Шаинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Папа! – крикнула Мария. – Папа, эта женщина обманула тебя! Она просто хочет украсть кулон!

Горбатая Мириам поджала губы и скорбно покачала головой.

– Не смей клеветать! – проревел Абрахам. – Снимай…

Мария, закусив губу, ринулась на отца. В последний момент она поднырнула, скользнула под вновь поднятую руку. Краем глаза увидела, как встает, подается наперерез старуха, но медленно, мучительно медленно. Хлопнула дверь, и Мария выскочила на улицу. Абрахам бросился было следом, но остановился. Провел рукой по лицу, с недоумением взглянул на кнут, все еще зажатый в кулаке. В ушах звенело. Он с неприязнью покосился на странницу, которая вдруг показалась неприятной и даже опасной – куда только подевалась милая старушка, посвятившая себя Богу.

– Она вернется, – уверенно сказал Абрахам – скорее сам себе, чем Горбатой Мириам. – Куда ей идти? Здесь ее никто не примет, побоявшись оскорбить меня, а уходить из города – самоубийство. Мария очень скоро вернется.

Но он ошибался.

В «Пиццерии» было битком; пропахший пивом и табаком воздух гудел от множества голосов. Марию встретили радостным ревом. Она увернулась от чьих-то объятий, от потянувшихся к ней липких губ, огляделась. Конечно, все здесь уже пьяны, но Марии нужен был только один, инженер-бельгиец. В отличие от шумных кубинских летчиков, выпивающих каждый день, он страдал запоями – три-четыре раза в год, не чаще, но зато – шумно, безобразно, до драк, каталажки и галлюцинаций. Остальное время он оставался тих, трезв и приветлив; однако дома ему бы не обрадовались, и после ухода бельгийцев инженер предпочел остаться в Конго. Мария знала, что он совсем недавно вышел из запоя; знала также, что месье Поль когда-то слыл неплохим пилотом и что свое немаленькое наследство он промотал в рулетку. Этого было достаточно.

Разглядев среди черных курчавых голов розовую лысину Поля, Мария протиснулась за его столик.

– Что ты делаешь здесь так поздно, детка? – спросил инженер и отечески положил ладонь на коленку Марии. – Преподобный Абрахам, наверное, волнуется.

Сидевший рядом с ним авиамеханик радостно хохотнул. Мария пожала плечами и вынула из руки бельгийца стакан. Отпила, томно прикрыв глаза, и улыбнулась, почувствовав вкус воды с лимоном. Как она и рассчитывала, Поль был абсолютно трезв.

– Мне надо в Лулаборг, – сказала она. За столиком расхохотались, но Мария смотрела только на Поля. Инженер покраснел.

– Ты же знаешь, что там война, детка, – сказал он. – Зачем тебе?

– Соскучилась по Габриэлю.

– Завидую твоему братцу. Какой толк? Лучше бы ты соскучилась по мне. И как ты собираешься туда попасть?

– Самолетом, – нежно улыбнулась Мария.

– Давай, Поль, отвези красавицу, – подначил один из пилотов. Поль с растерянной улыбкой провел ладонью по лысине, покачал головой.

– Ой, – огорчилась Мария. – Это, наверное, опасно? Говорят, этот их командир, Тату, велит стрелять по всему, что движется. Какая я глупая! Если бы я подумала раньше – конечно, не стала бы просить вас… подумать только – вы готовы были лететь со мной прямо на партизанскую базу! Какой ужасный риск!

Поль приосанился и поглядел по сторонам. Летчики явно прислушивались к разговору.

– Тату! – фыркнул механик. – Дурацкая кличка. Кого они хотят обмануть? Все же знают, кто там заправляет на самом деле.

– Кто же? – широко раскрыла глаза Мария.

– Скажу на ушко, – ухмыльнулся механик.

Девушка послушно склонила голову, и механик прошептал имя.

– Не может быть! – воскликнула она, отстраняясь и испуганно округляя глаза. – Бедный Габриэль, ему, наверное, очень тяжело там. Говорят, этот… Тату – очень суровый человек. Конечно, это слишком опасно – прилететь в лагерь самого Че Гевары…

– А что тут такого? – небрежно спросил Поль.

– Ставлю пятьдесят баксов, что у тебя ничего не выйдет, – снова встрял механик, и Мария мысленно заверещала от восторга.

– Эй! – заорал Поль. – У кого тут под рукой что-нибудь летающее?

Мария подняла на бельгийца сияющие глаза и улыбнулась нежнейшей из улыбок.

– Неужели?..

– Я доставлю вас к брату сегодня же, мадемуазель, – чопорно произнес инженер.

Жестяные стены бара завибрировали от одобрительного гула.

– Я, пожалуй, с вами, – сказал один из пилотов, вставая. – На моей посудине и полетим.

– И что нам за это будет? – спросил бельгиец у Марии. Та лишь молча улыбнулась в ответ.

Лулаборг, Конго, май 1965 года

Они вылетели на рассвете; некоторое время внизу виднелась лишь желто-коричневая, в редких сероватых пятнах баобабов и акаций саванна, но вскоре равнина сменилась предгорьями, плотно поросшими лесом. Черно-зеленые волны вставали на много километров вокруг, и Мария уже начала беспокоиться о том, как они будут приземляться, но тут в лощине мелькнуло светлое пятно, и самолет зашел на круг над небольшим поселком. Деревенька с воздуха выглядела мирно, и единственную взлетно-посадочную полосу охраняли только двое солдат в форме правительственных войск. Похоже, симба успели оставить поселок – то ли после неудачного боя, то ли просто за ненадобностью. Полоса была грунтовая, но идеально выровненная, политая маслом, чтобы прибить пыль, – посадка оказалась неожиданно мягкой. Стоило Полю высунуться из кабины – и на него направили дула двух автоматов.

– Эй, эй! – возмущенно воскликнул бельгиец и поднял руки. – Я свой!

Мария выглянула из самолета и улыбнулась часовым – нежно и печально.

– Я ищу своего брата, – прокричала она, пытаясь перекрыть шум моторов.

На лицах часовых появилось напряженное недоумение, и Мария беспомощно оглянулась на пилотов. Окончательно протрезвевший к тому времени кубинец помахал под носом солдат какими-то бумагами.

– Особое задание! – проорал Поль, перехватил листки с печатями и вручил их солдатам. Мария присмотрелась – это были гостиничные квитанции. Она отвернулась и прикрыла рот рукой, не в силах смотреть, как часовые тщательно изучают бумажки.

– Эту даму необходимо доставить на базу партизан, – важно сказал Поль.

– Но мы не знаем, где… – начал было говорить один из солдат, но второй вдруг ткнул его локтем. Теперь они внимательно рассматривали купюру, каким-то образом затесавшуюся между квитанциями.

– Придумаете, как доставить на место девушку, – получите еще столько же, – сказал кубинец. Часовой нежно погладил карман.

– Это очень трудно и опасно, – сказал он, приоткрыв в улыбке крупные желтые зубы. – Вы же понимаете, мы не можем оставить пост и отправиться в тайный лагерь врага. Мы даже не знаем, где он. И мы боимся. Люди Тату стреляют без предупреждения.

– Не могу поверить, что такие храбрецы боятся каких-то дикарей, которые не знают, с какой стороны берутся за автоматы, – сказал Поль. – И конечно, храбрость достойна награды…

– Еще столько же сейчас и двадцатка – потом, – скучным голосом ответил часовой. Кубинец шумно вздохнул, и, закатив глаза, вытащил деньги. Поль передал их солдату, и тот радостно ухмыльнулся.

– Младший брат мужа моей сестры возит им продукты, – сказал он. – Он сможет проводить эту девушку. Если она, конечно, ему заплатит.

Мария наконец вышла из самолета и оглянулась на пилотов. Те глядели на нее слегка растерянно, будто только сейчас осознали, что происходит.

– Береги себя, детка, – сентиментально поговорил Поль и поднес руку девушки к губам. – Передай привет брату, мы с ним были приятели.

– Постараюсь не попасть в тебя, красавица, когда мы будем бомбить их базу, – улыбнулся кубинец и крепко обнял Марию, обдав запахом пота и одеколона.

Когда Мария увидела их в следующий раз, оба были мертвы.

Партизанский лагерь в Лулаборге, Конго, июнь 1965 года

В этих горах не было дня и ночи, утра и вечера – непроглядную тьму сменял тревожный полумрак, и только. О том, что где-то за горами скоро встанет солнце, Мария узнала лишь по посеревшему воздуху да по холодному туману, медленно ползущему среди гигантских стволов. Где-то в ветвях возились первые птицы – им с высоты был виден тусклый рассвет. Мария зажгла фонарь и, неслышно ступая босыми ногами, пошла к кухонному навесу: пора готовить завтрак.

Уже давно Мария не видела неба, плотно закрытого кронами гигантских деревьев. Дышать здесь было трудно из-за влажного и какого-то затхлого воздуха, как в долго запертой комнате; даже самый слабый ветерок никогда не проникал сюда. Но Мария не жаловалась. Человек, которого все упорно называли Тату, – «третий» на суахили, – позволил ей остаться. Когда Мария заявилась в лагерь, ее едва не застрелили – Габриэля, вступившегося за сестру, никто не хотел слушать. «Я так и знал, – печально сказал тогда Габриэль, – что рано или поздно ты поссоришься с отцом. Но я так надеялся, что к тому времени смогу быть рядом… Неужели нельзя было подождать?» – «Он хотел Обезьянку отобрать. Бабушкино наследство». Габриэль закатил глаза. «Ну здесь-то ей, конечно, безопасно, Ри». – «Да уж побезопасней, чем дома, Ри», – откликнулась Мария и замолчала, когда ствол автомата ткнулся ей под ребра: партизаны не одобряли лишних разговоров.

Мария уже успела подумать, что погибла сама и потянула за собой брата, когда вмешался Тату. Он был точно такой, как на фотографиях в газетах, – только волосы под беретом короче, да глаза не такие веселые. Он выслушал Габриэля. Он посочувствовал Марии – скорее от нелюбви к церковникам, чем от сострадания, но – посочувствовал, не записал в шпионки, не велел расстрелять и не отправил домой на расправу отцу. Он дал ей работу на кухне и позволил ходить в школу. Не на все уроки, конечно, – Мария быстро поняла, что большей частью в этой школе учат, как ловчее убивать из-за угла и почему это надо делать. Это называлось основами партизанской борьбы и теорией марксизма. Но войной дело не ограничивалось: Тату самолично преподавал конголезцам испанский, французский и математику, и Мария оказалась благодарной ученицей.

На кухне никого еще не было. Мария присела на обрубок дерева, высыпала в подол полмешка арахиса и принялась лущить его. Мелкие ядра в красноватой шкурке, казавшиеся в сумерках почти черными, с дробным шумом посыпались в жестяную миску. Позже Мария разотрет их в пыль, добавит масло, травы, зальет получившимся соусом жесткую козлятину – выйдет целый чан тушеного мяса, сытного и вкусного. Но пока руки делали механическую работу, а голова была свободна – оставалось время подумать.

Абрахам всегда считал, что удел женщины – быть матерью и женой, и у Марии не возникало и мысли, что может быть как-то по-другому. Ей доводилось слышать об образованных дамах, которые сами зарабатывают себе на жизнь, но не приходило в голову, что это может как-то касаться ее. В конце концов, у нее была Обезьянка. Мария питала уверенность, что рано или поздно найдет себе самого лучшего мужа – доброго, красивого и богатого, как дед Шарль. Если повезет, она даже сумеет полюбить его, но это вряд ли. Женщинам в ее семье никогда не везло в любви. Пусть он будет не слишком противен – о большем Мария не мечтала. Впрочем, нет: грезилось ей, что когда-нибудь ее увезут из Африки в какие-то прохладные и чистые края, где много света, где строят большие дома и не пропадают целыми днями на огородах… Сбегая из-под крыла отца, она лелеяла слабую, но соблазнительную мыслишку: вот если бы знаменитый революционер поддался чарам Обезьянки… Она бы могла гордиться им, помогать ему. И ничего бы рядом с ним не боялась…

Достаточно было одного взгляда на Тату, чтобы Мария отбросила эту идею. Она даже не пыталась привлечь внимание Че Гевары. Его фанатичная целеустремленность, его резкий юмор отпугивали, заставляли смотреть на него лишь издали. Его красота напоминала Марии холодные лица святых с икон – невозможно было даже подумать о том, что рядом с этим человеком может быть земная женщина. Каким-то звериным чутьем Мария понимала, что Тату – не жилец; год, два, может быть – три, – и смерть, с которой он так долго был на короткой ноге, настигнет его. За ним хотелось идти; хотелось драться плечом к плечу – неважно за что; но не жить рядом.

С Марией произошла престранная вещь: впервые в жизни на нее смотрели не как на женщину, а как просто на человека. Именно человеку Тату дал приют и работу; человеку – предложил ходить на занятия в партизанской школе… Обезьяньи чары не действовали на Че Гевару. Бабушка Фатин говорила когда-то, что предмет не действует на тех, чье сердце занято. Сердце Че Гевары оказалось занято – но не другой женщиной, а революцией. Мария была потрясена. Она снова и снова обдумывала все, что говорил команданте, снова и снова вызывала в памяти его лицо… Она влюбилась – неодолимо, тихо и безнадежно.

Мария со страхом обнаружила, что ей больше не хочется быть просто женой хорошего мужа. Она вдруг поняла, как ей нравится учиться; как это удивительно и хорошо, когда у тебя есть дело. Мария была слишком женщиной, чтобы захотеть воевать – даже ради революции, возлюбленной Че. Но Тату не только воевал – он еще и лечил. Мария захотела стать врачом.

И вот тут ей очень даже могла помочь Обезьянка.

На секунду пальцы Марии остановились, шорох падающих в миску орехов прервался. Девушка оглянулась через плечо – из-под кухонного навеса виднелось несколько палаток, и в одной из них горел свет. Мария ехидно улыбнулась и продолжила лущить арахис. Товарищ Цветков уже не спал. Скоро выберется из палатки, приглаживая руками свои удивительные рыжеватые волосы, – а кожа у него белая, как молоко, и покрыта светло-коричневыми круглыми пятнышками, будто усеяна просом. Противно, но что поделаешь… Товарищ Цветков придет под навес, нальет себе воды и скажет: «Ну, как дела у моей прекрасной колдуньи?»

Вот уж на кого Обезьянка подействовала как удар!

Стоило Марии слегка сосредоточиться – и товарищ Цветков будто сошел с ума. Была б его воля – целыми днями вертелся бы на кухне… Он говорил ей странные, глупые, завораживающие слова. «Ты плачешь? – со смехом спрашивал он, когда у Марии было плохое настроение. – Послушай! Далеко-далеко, на озере Чад, изысканный бродит жираф». «Но в мире есть иные области, луной мучительно томимы», – говорил он, когда Мария жаловалась на вечную полутьму. И любимые свои стихи, частенько поминая какого-то Самиздата, повторял к месту и не к месту – Марии, партизанам, ящикам с патронами, гербарию: «Как темно… этот лес бесконечен… Не увидеть нам солнца уже никогда… Пьер, дневник у тебя? На груди под рубашкой?.. Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник!» Дневник у товарища Цветкова был, пухлый, потрепанный, и русский его очень берег – держал, правда, не под рубашкой, а в нагрудном кармане.

Мария не скоро поняла, что это стихи, а когда поняла – растерялась. Странные строки сбивали ее с толку, отзывались в самой глубине души. «Гумилев, Гумилев, откуда ж ты взялась такая, – говорил русский и как-то растерянно хохотал. – Чем ты меня приворожила, ведьма? – сердито спрашивал он. – Колдуешь тихой ночью у потемневшего окна, а?» Мария лишь смеялась в ответ: не было в партизанском лагере окон, да и колдовала она не ночами… Но в глубине души было тревожно: иногда казалось, что товарищ Цветков вовсе не шутит, что не комплименты это, а серьезный вопрос, который не дает русскому покоя… «Ты же меня приворожила. Ведьма ты, и глаза у тебя колдовские, не бывает у африканцев таких глаз, – говорил он. – Что ж ты со мной делаешь, – говорил он. – Вот увезу тебя в Россию, чтоб ты никуда не делась от меня», – говорил он, и это уже было то, что надо. Мария хохотала и резала мясо, бросала обрезки на пол, и рядом с ней исходили слюной трое: два облезлых пса и советский ученый, товарищ Цветков…

Пора, пожалуй, его немного утешить, подумала Мария, пока совсем с ума не сошел… Она снова оглянулась на палатку русского и удивленно замерла: полог откинулся, и на фоне освещенного брезента мелькнули человечьи фигуры. Мария узнала товарища Цветкова и Тату. Третий был незнакомый – сгорбленный, тощий, лысый; из одежды на нем – лишь набедренная повязка да связка бус. Он что-то тихо сказал остальным и скользнул в сторону от освещенного круга, мгновенно растворившись в сумрачном лесу. Колдун, поняла Мария, и ее охватили страх и любопытство. Она перестала чистить арахис и прислушалась.

– Вы меня разочаровываете, – говорил Тату. – Что значит – не поддается анализу? Что значит – мало данных? Какие еще данные вам нужны? Мне что, вывезти этого старика на Кубу? Так он помрет со дня на день. Фиделю не нужен еще один колдун, ему нужны конкретные знания.

– Будут знания, – устало отвечал Цветков. – Ну что вы кипятитесь, товарищ Гевара? Вы же сами видите – он ничего не рассказывает. Нужны наблюдения, нужны замеры… Нужны образцы растений, в конце концов! Я раздобыл порошок – но я же не могу определить его состав без химической лаборатории!

– Отговорки, – жестко отрезал команданте. – Вы недостаточно ответственно относитесь к своей работе, предпочитаете заигрывать с кухаркой.

Мария тихо ахнула и пригнулась, будто пытаясь спрятаться. Приступ стыда был настолько силен, что лицо запылало от прилившей крови, а на глазах выступили слезы. Раздался тихий злобный смешок, и Марии потребовалось несколько секунд, чтобы понять – это смеется Цветков.

– У вас свое задание, товарищ Гевара, у меня – свое, – холодно произнес он. – Помимо помощи вам и лично товарищу Кастро… Вы правы, эта кухарочка меня очень, очень интересует. Но совсем не в том смысле, на который она надеется…

И Цветков снова тихо рассмеялся.

Мария медленно провела рукой по подолу, стряхивая мелкую арахисовую шелуху. Безумие Цветкова предстало в совершенно новом свете. «Ладно, – подумала Мария, – главное – я его интересую. Ну и прекрасно». Русский товарищ получит то, что хочет; но только в обмен на то, что нужно Марии.

– Ну хорошо, товарищ Цветков, оставим пока это, – говорил тем временем команданте. – Вернемся к моему заданию. Вы обратили внимание, что этот колдун тоже говорил что-то о развалинах древнего города?

– Таинственные исчезновения… – задумчиво откликнулся русский. – Знаете, товарищ Гевара, в этом что-то есть. Когда я собирал материалы…

Цветков говорил все тише и неразборчивей, и вскоре Марии надоело подслушивать. Она встала и вынула из стойки нож для разделки мяса.

ГЛАВА 5
ПРИШЕЛЕЦ ИЗ ПРОШЛОГО

Чако Бореаль, Боливия, январь 1956 года

Бешеная скачка в сторону границы с Аргентиной длилась недолго. Довольно скоро немолодой мерин выдохся и перешел на тряскую рысь. Как Хосе Увера ни хлестал его, как ни кричал – мерин только потряхивал головой и трусил, то и дело спотыкаясь на кочках, да и заводной все время тянулся, упирался и норовил встать. В конце концов Хосе смирился и позволил коням идти быстрым шагом. Погони за ним не было – как он и надеялся, вождь племени счел, что доставить в Асунсьон мальчишку с Броненосцем важнее, чем наказать приблудного бродягу.

Окончательно уверившись, что гнаться за ним никто не будет, Хосе остановил коней и спешился. Ночь накануне он провел на полу хижины, связанный по рукам и ногам, и теперь тело требовало отдыха. Хосе расседлал меринов, собрал кучку хвороста. Крошечный костерок почти не дымил. Вода для мате вскипела быстро, и вскоре Хосе уже вытянулся на траве, потягивая горячую горькую жидкость.

Как всегда, мате успокоил его и придал ясность мыслям. Паническое бегство в Аргентину больше не казалось Хосе разумным выходом. Некоторое время он лениво обдумывал, не вернуться ли за мальчишкой: в конце концов, Максим спас его, и Хосе испытывал к нему нечто вроде благодарности – настолько, насколько был способен. К тому же у мальчишки остался Броненосец. Конечно, волшебных предметов на свете много, и некоторые из них очень полезны, но ничего лучше Броненосца Хосе вообразить не мог. Максима провожает отряд индейцев, человек пятнадцать, судя по мулам, виденным Хосе у коновязи. Если напасть на них исподтишка, пожалуй, удастся перебить человек пять, а если Макс не струсит – то десять. Остальные убегут. Мальчишка отдаст Хосе Броненосца, и…

Последний Увера яростно забулькал мате и покачал головой. Мальчишка – слюнтяй и мямля, он не вступит в бой с конвоем, а то и попытается помешать. А может, беспокойно подумал Хосе, еще и не захочет отдавать предмет. Кажется, один раз Увера попросил у него Броненосца – всего лишь на минуточку, просто чтобы повидаться с братьями, – и злобный мальчишка ему отказал. Да еще и натравил на него своих приятелей чимакоко – кажется, именно после этого Хосе и связали. Нет, план плох; лучше найти Максима позже, в Асунсьоне, и выведать у него, кому тот отдал предмет. А там уже…

Хосе подлил в калебасу кипятка. Путь до столицы трудный и долгий. Да и там неизвестно, с кем придется столкнуться. Старый карабин – хорошее оружие, но его может оказаться недостаточно. Вот если бы у него был другой волшебный предмет… например, такой, который делает владельца непобедимым. Или невидимым. Или…

Нет, решил Хосе, ехать в столицу прямо сейчас было бы глупо. Сначала надо найти башню. А уж потом, когда у него будет целая куча волшебных предметов, он наведается к проклятому мальчишке, лишившему его семьи. Путь к башне лежит через места, где они искали того огромного зверя; может быть, удастся повстречаться там с братьями. С этой счастливой мыслью Хосе отставил калебасу и задремал, успокоенный и почти довольный.

Последний Увера был давно и безнадежно безумен, но даже не догадывался об этом.

На третий день пути кони предали его. Он надеялся, что два старых мерина, все, что осталось от отца и братьев, пойдут с ним до конца, но они бросили Хосе. Мерина, на котором ехал Хосе, укусила змея. Заводной в панике порвал узду, понес и сломал ногу, угодив ею в кроличью нору. Хосе прирезал его и вернулся к первому. Мерин подыхал. Он исходил пеной и бился в конвульсиях. Последний Увера разрядил в него карабин, лег рядом и заплакал.

Через несколько часов он встал. Возиться со вьючными сумками, придавленными лошадиными телами, не хотелось. Хосе был уверен, что ему не нужны никакие припасы – он не какой-нибудь мальчишка из большого города, чтобы нуждаться в таких мелочах. Однако, поразмыслив, он все-таки забрал нож, патроны и мате.

Дальше Хосе шел пешком.

Никто не хотел идти с ним искать волшебную башню, даже кони. Лишь Диего и Пабло готовы были разделить с ним путь, и Хосе твердо решил найти их. Дожди успели размыть следы их маленького отряда, но Хосе шел по ним, не сомневаясь и не плутая. Ему не нужно было видеть – он знал дорогу, чувствовал ее сердцем.

Хосе шел быстро. Он не нуждался больше ни в пище, ни во сне. Даже самой темной ночью он видел следы – светящуюся нить, ведущую к башне. Он точно знал, что Диего и Пабло ждут его там.

На четвертый день Хосе повезло. На пути вдруг оказалось индейское селение; Хосе точно знал, что в прошлый раз его по дороге не было, и подивился тому, как быстро умеют устраиваться чимакоки. Хижины выглядели старыми, будто стояли здесь много десятков лет; видимо, это была какая-то хитрость, чтобы обмануть Хосе. Может быть, его хотели заманить и снова связать за то, что он попросил у Макса Броненосца. Хосе хитро усмехнулся и покачал головой. Он не попадется на такую грубую уловку.

Последний Увера обошел поселок стороной. У околицы ему повезло еще раз: там, у шаткой ограды, был привязан пегий конь с голубыми глазами. Хосе заглянул ему в узкие горизонтальные зрачки и понял, что тот согласен идти с ним к башне. Увера огляделся. Никого рядом; лишь вдалеке видны женщины, склоненные над грядками с картошкой, да играют на площадке между хижинами несколько детей.

Дальше Хосе ехал верхом.

Удивительное дело: хотя Увера не тратил время на сон, еду и отдых, путь до поляны, где покинули его братья, занял много и много дней. Хосе подумал бы, что заблудился, если бы не видел постоянно следы, оставленные братьями. От них исходил синеватый свет, слабый днем, яркий и заметный ночью.

Хосе был уверен, что даже пегий конь с голубыми глазами видит их – так уверенно тот шел, не дожидаясь ни понуканий, ни указаний поводом.

В конце концов нить привела Хосе туда, куда надо. Увера сразу узнал поляну, на краю которой возвышались деревья с вывороченными из земли досковидными корнями. Спешившись, он медленно вошел в джунгли. Из-под палой листвы под ногами поблескивали стеклянные бусины – остатки подарков, привезенных когда-то для лесных индейцев.

Хосе огляделся. Пабло и Диего остались здесь после боя с дикарями; последний Увера надеялся, что они ждут его на прежнем месте, но братьев не было. Он не нашел даже тел; останки растащили животные, и лишь в стороне у корня белел чей-то тщательно обглоданный череп – то ли одного из братьев Увера, то ли кого-то из погибших в перестрелке лесных индейцев. Хосе разочарованно вздохнул и медленно вернулся к опушке. Там он присел, пытаясь понять, что делать дальше, но мыслей не было.

Хосе просидел до вечера, не двигаясь, почти не моргая. И тогда оказалось, что делал он это не зря. Братья, конечно, не дождались его, но оставили явный знак, и теперь Хосе хорошо видел его: светящаяся нить, по которой он дошел до роковой поляны, тянулась дальше. Когда в сельве окончательно стемнело, и вокруг тихо засмеялись серые демоны, объедающие у путников пальцы, Хосе вскочил на коня и двинулся по следу, сладко замирая от радостного предвкушения. Вскоре он увидел круглый светящийся ход, висящий прямо в темном воздухе. Следы братьев уходили в него. Радостно вскрикнув, Хосе стегнул коня и галопом влетел в круг мерцающего голубого света…

Чако Бореаль, Боливия, ноябрь 2010 года

…и ничего не изменилось. Хосе по инерции проскакал десяток метров и, резко натянув поводья, остановил коня. Оглянувшись, он успел увидеть, как линза голубого света мигнула в последний раз и погасла.

Прозрачная, но непроницаемая для глаза световая завеса исчезла, и тут стало понятно, что кое-что все-таки изменилось, и довольно сильно. Между тростниковыми зарослями и лесом появился кустарник. Сами тростники, раньше – густые и высокие, теперь поредели, порыжели, и в них зияли болотистые проплешины. И едва виднелись там, в ржавой грязи, какие-то серые, изломанные фигуры…

Хосе осторожно подъехал поближе и присвистнул. Два человека лежали в тростниках, два гринго в странной пятнистой одежде со множеством карманов. Серые пустые лица и окровавленные культяпки вместо рук… Волосы зашевелились на затылке, и в голове тихо, почти ласково захихикали. Хосе знал эти голоса – это были его братья, нет, кто-то хотел, чтобы Хосе подумал, что это его братья, сдался, слез с коня и протянул руки. Кожа покрылась крупными мурашками; он сжался в седле и медленно осадил фыркающего коня – боялся повернуться к трупам спиной, чтоб не увидеть тех, кто их ел, демонов, пришедших из детских кошмаров. Но это не помогло; паника захлестнула Хосе, он отчаянно вскрикнул, и пегий сорвался в галоп. Он летел, не разбирая дороги, стебли тростника хлестали по лицу, но Хосе не замечал этого. Один раз конь всхрапнул, шарахнулся в сторону – Хосе едва удержался в седле. Краем глаза он заметил еще одно тело – на этот раз женское; невысокая темноволосая девушка лежала, сжавшись в тугой комок, в ее спутанные кудрявые волосы забилась тина, а земля вокруг была истоптана и изрыта гигантскими лапами.

Хосе не остановился. Последний Увера слишком хорошо знал эти следы; он видел того, кто их оставляет, и меньше всего на свете хотел встретиться с ним еще раз. Схватившись за гриву, он удержался верхом и выправил коня; пегий перешел на быстрый, но ровный галоп, унося Хосе все дальше от страшного места.

Он сам не заметил, как оказался на узкой, но довольно заметной тропе. Синюю светящуюся нить, оставленную для него братьями, он потерял еще на ужасной поляне, а здесь и вовсе не надеялся найти. Если Пабло и Диего и проходили тут – то Хосе не сможет этого заметить в такой мешанине. Влажную землю испещряли отпечатки некованых копыт и босых ног, а иногда – и рифленых подошв ботинок. По этой тропе ходили, не слишком часто и не слишком многие, но постоянно, а Хосе не был опытным следопытом.

От пережитого страха и разочарования он на какое-то время выпал из реальности. Безвольное, сведенное от напряжения тело сидело в седле, а разум блуждал в хитросплетениях троп, дорог, решений, случайностей. Узлами завязывались судьбы, и иногда Хосе казалось, что вот-вот он поймет, как ему жить дальше, но светящиеся синие нити ускользали из рук, путались, и никак было не уследить за ними… Пегий заржал, и Хосе пришел в себя, будто облитый холодной водой.

Впереди тропа делала плавный изгиб, и из-за поворота доносились тихие удары копыт. Несколько секунд – и из-за деревьев появилась монахиня верхом на маленьком муле. Объемистые вьючные сумки свисали с седла. Кожа монахини была цвета меди, черты – вырезаны точными, но резкими движениями, а глаза – раскосые и злые. Увидев Хосе, она молча остановила мула и сняла с плеча ружье. Ствол уставился Хосе прямо в лоб. Опасная женщина! Хосе нравились такие, но сейчас он не обращал внимание на баб. Намного интереснее было то, что могла бы рассказать монахиня… если бы не держала так уверенно проклятое ружье. Увера сорвал с головы чудом не потерянную в пути шляпу и сдержанно поклонился.

– Хороший день, сестра, – вежливо проговорил он. – Не встречали вы моих братьев? Их зовут Пабло и Диего Увера, и они самые лихие всадники во всем Парагвае.

Между бровями монашки пролегла чуть заметная складка, но ружье она слегка опустила.

– И вам хорошего дня, – ответила она. – Я не видела ваших братьев, но по этой тропе никто не ходит, кроме моих сестер да изредка – жителей поселка, а в городе я не была давно. Ваши братья живут в Ятаки? Я не припомню никого по фамилии Увера, но…

– Нет-нет, мои братья родом из Пуэрто-Касадо, как и я, – ответил Хосе и с досадой заметил, как взметнулись вверх брови монашки. – Впрочем, это не важно. Если вы не видели моих братьев – то, может быть, подскажете, как найти черную башню, где хранятся волшебные предметы? Я уверен, что Пабло и Диего отправились именно туда.

Монашка, не меняясь в лице, покачала головой, но восприятие Хосе было обострено, и он заметил то, чего не заметил бы, наверное, никто другой: как закаменело лицо женщины и как опустели ее глаза – будто захлопнули ставни на окнах.

– Я никогда не слышала о такой башне, сеньор, – ответила она с искусно сыгранным недоумением, и Хосе позволил себе усмехнуться.

– Говорят, что именно монахиням в здешних краях известен тайный путь к этой башне, – сказал он. – Неужели вы ничего не знаете, сестра?

Монахиня покачала головой, все еще со спокойным удивлением на лице, но ее ружье уже снова было направлено на последнего Увера.

– Если хотите, я могу проводить вас в монастырь, – сказала она. – Возможно, кто-то из моих сестер слышал об этой башне.