Текст книги "Владетель Ниффльхейма (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 3. Мьёлльнир

Рука пульсировала. Мелко. Гадко. Сыпалась кровь, как ртуть из разбитого градусника. Капли скакали по полу и просачивались в камень. Алекс чувствовал ее, то, как течет она по трещинам прямо в жадные рты.

– Еще… еще. Еще!

Мелко звонко дрожали стены.

– Беги! – крикнул Джек. Сам он уже был на ногах, но не бежал, стоял столбом, глядел на металлическую громадину Вёлунда.

– Не спеши, Владетель, – сказал кузнец, опускаясь на одно колено. – Я держу слово. Я не трону твою кровь. Ты хотел копье? Вот оно. Бери. А взамен отдай мне его.

И вот тут Алекс понял: поздно бегать. Пробили яшму узкие подземные клинки, выстроились непреодолимой преградой. А за нею зашевелились, стряхивая остатки сна, шестирукие воины.

Они неуклюже дергались, цепляли друг друга, едва не опрокидывали, но держались. Звенело железо, железо раня. Стучали щиты от щиты. И движения воинов обретали утраченную гибкость.

– Его? – пальцы Джека почти коснулись копья. – Зачем?

– Чтобы жить. Чтобы служить тебе. Ты идешь в Хельхейм? Хорошо. Я дам тебе армию, способную пройти сквозь зубы Фенрира. И корабль, который понесет эту армию.

– И убьешь его?

Убьет, тут и гадать нечего. А спастись как? Никак. В круге не спрячешься, разве что за ложем Вёлунда. Дурацкая мысль. Но других у Алекса не было.

И медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, Алекс попятился от ножей и шестируких, стараясь не выпускать из виду и Вёлунда. А тот продолжал уговаривать:

– Кто он тебе? Не друг, я вижу. Не враг. Попутчик случайный. Малая плата.

Кровь почти перестала идти. Порез на руке затянулся, схватился черной коркой, только поздно. Надо было Кошку слушать!

За опаловой глыбиной не скрыться. Камень огромный, но гладкий. Ни трещины, чтобы забиться… ни лаза… ничего!

– Копье, – потребовал Джек.

– И ты отдашь того, кто пришел с тобой?

– Да.

Смешно было думать, что он иначе ответит. Он и Юльку бросил. И теперь вот Алекса… и вообще надо было его во сне придушить.

– Слово аса?

– Да.

Алекс слышал, как скрипят суставы. Видел, как медленно поворачивается Вёлунд. Собственное Алекса сердце остановилось, а руки стали холодными, просто ледяными. И они, неловкие, шарили по камню в поисках хоть чего-нибудь… и нашарили.

Вцепились. Потащили. Короткая неудобная рукоять рассекла свежую рану и высвободила кровепад.

– Ты храбрый воин, – сказал Вёлунд. – Не бегай от судьбы.

Он шел, переваливаясь с ноги на ногу, переставляя их с трудом, как если бы по-прежнему оставались ноги мертвыми, чужими. Шипы на ступнях со скрипом входили в камень, прогибались колени, и руки-молоты висели бездвижно. Лишь пальцы чуть подергивались.

– Не бегай, – повторил Вёлунд-кузнец.

Алекс мотнул головой, закусил губу, сдерживая слезы, и покрепче ухватил единственное свое оружие – невзрачного вида молот, рукоять которого стала липкой от крови и горячей.

Вёлунд подобрался к ложу. Обходить его не стал – оперся синеватой броненой пятерней о камень. Вторая рука, получив опору, поползла по опаловой глади.

На краба похожа. Пальцы-конечности, членистые, шустрые. Круглый панцирь ладони… По ней-то Алекс и ударил, сколько сил было.

Молот загудел, наливаясь чудовищной тяжестью, и впечатал металл в камень. Брызнула крошка и кольчужные кольца. Ложе Вёлунда раскололось на части.

Алекс же так удивился, что едва не выпустил оружие.

– Мьёлльнир неблагодарный, – заворчал Вёлунд, выдирая руку. А когда не вышло, то попросту снял запястье. – Но не поможет он…

Алекс пятился, размахивая молотом. Изрезанная рунами рукоять прилипла к ладони, жадно пила кровь, наполняя оружие злой силой.

Молот гудел от ярости. Желал бить, крошить, ломать… уничтожить.

– Тебе не удержать его, мальчик, – сказал Вёлунд, поворачиваясь. – Не стоит и пытаться.

Алекс и не стал: он достиг стены из клинков, за которой застыли шестирукие гиганты.

– Больно не будет.

Вцепившись в молот, Алекс нырнул под ноги Вёлунду и ударил, метя в шипастое колено. И колено загудело, разломилось трещиной. Но повелитель альвов устоял. Его же ответный удар опрокинул Алекса навзничь, покатил по полу, и яшма поспешила вырастить тысячу зубов, норовя проткнуть куртку, дотянуться до кожи и глубже, к самому сердцу.

– Джек!

– Он слово дал, – мягко возразил Вёлунд. – Отпусти молот. И тебе не будет больно.

Сдаваться Алекс не собирался.

Отец говорил, что надо до последнего биться, даже когда без шансов. Особенно, когда без шансов. Алекс не понимал. А теперь вдруг понял. И покрепче сжал горячую рукоять.

Молот ответил радостным воплем.

– Только подойди! – сказал Алекс. – Ударю.

Вёлунд шел. Не спеша. Прихрамывая. Зная, что теперь Алекс не побежит. Обрубком руки кузнец придерживал сердце, наверное, каменное или железное, холодное, безжалостное. И крепкое. Но не настолько крепкое, чтобы не пробило его чудесное копье Гунгнир. Взрезало оно металл, прошило камень, вышло из груди, как игла из тряпичной куклы, и вновь исчезло.

Из дыры хлынула не кровь – металл жидкий, кипящий. Он лился на яшму, шипя, опаляя сам воздух, и застывал причудливыми потеками.

– Ты… ты слово дал… аса, – Вёлунд покачнулся.

– Я не знаю, кто такие асы.

Джек держал копье уверенно.

– Боги, – зачем-то ответил Алекс, облизывая солено-сладкие губы.

– Ну… я не бог. Идем.

– Стойте, – Вёлунд упал на четвереньки, но еще жил. Железная кровь его застывала на камне, и трескалась яшма. – Вы… слушайте. Предсказание. Никто… не исполнит… того, что… желает. У трона столкнетесь… Однажды… Жизнь для одного… Смерть другому. Так быть. А теперь… идите.

Звенели подземные ножи, рассыпаясь на осколки. Падали воины, слабо шевеля руками, беспомощные, будто перевернутые на спину черепахи. Шелестело золото, и камни гасли, как будто жизнь уходила и из них тоже.

– Идем! – крикнул Джек, переступая через лежащих. На засыхающем металле остались отпечатки его ног. – Или ты тут остаться решил?

– Альвитр! – громкий шепот Вёлунда расчерчивал трещинами стены. Из щелей тянуло гнилью, и Алекса едва не стошнило от запаха. Надо идти. Надо бежать.

– Альвитр… я не слышу… крыльев твоих…

Бежать. Мимо сундуков с мертвыми сокровищами.

– Альвитр!

Мимо корабля, что тонул в изумрудных глубинах. Мимо золотого вепря, из глазниц которого текли потоки ржавчины.

В двери. И дальше по узкому коридору, по многим коридорам, обдирая локти о ржавые стены, падая и вскакивая, задыхаясь до рези в животе, но не выпуская короткой рукояти молота.

Мьёлльнир. Это имя. У вещей тоже бывают имена.

– Стой… я дальше… я больше… отдышаться, – Алекс понял, что не сделает и шагу.

Как ни странно, Джек остановился. Сам он дышал шумно, сипло, но держался так, как будто бы ничего-то и не случилось. Алекс прислушался. Тихо. Стены не сползались. Потолок не осыпался. И пол не грозился превратиться в разлом.

– Ты… ты же с самого начала знал, что убьешь его? – Алекс втянул нитку слюны. Пить хотелось. Сердце бешено колотилось в ребра, а живот узлом затягивало, как от голода, только хуже. – Ты же с самого начала знал?

– Нет.

Сволочь. Стоит, копьецо разглядывает.

– И ты просто взял и вот так меня отдал?

– Выменял.

Джек положил копье на плечо.

– Но потом же…

– Потом передумал. Идем. Здесь больше нельзя.

Передумал. Выменял. Как будто Алекс – вещь. И не раскаивается. Идет, ссутулившись, только острие копья, ромбовидное, как гадючья голова, из-за плеча выглядывает. Следит за Алексом.

Нет уж, Алекс не дурак. Он не полезет в драку сейчас. Отец говорил, что напролом только безголовые лезут. У Алекса голова имеется. И сердце живое, которое копье Гунгнир пробьет с той же легкостью, с какой пробило каменное. Оно целится, готовое сорваться с хозяйского плеча, лишь приказ нужен. И тогда не спасет Алекса чудесный молот.

Пусть живет Владетель Ниффльхейма. Пусть сядет на трон Хель. Пусть станет хозяином всех земель, вод и существ, которые обитают на пустошах. Алекс постарается, чтобы так и было.

Тогда и предсказание Вёлунда-кузнеца сбудется.

– Извини, – Джек остановился перед дверью. – Наверное, по-другому надо было.

– Проехали, – ответил Алекс, поглаживая теплую рукоять молота. – Все ж нормально.

У него получилось улыбнуться, наверное, даже искренне. А дверь вывела на берег.

Медленно переваливались серые волны. Низкое небо прогибалось под тяжестью снежных шаров, теперь напоминающих осиные гнезда, и рои ос кружили, жаля лицо и руки.

Справа возвышался акулий плавник скалы и громадина Оленьих палат. Слева протянулось голое поле с белыми деревьями, чьи ветви шевелились, пытаясь поймать невидимый ветер.

На берегу же, на ковре из круглой ровной гальки, сидели Юлька и Кошка.

– Я же говорила, что вернутся, – Снот поднялась и потянулась, как будто бы в ином исходе дела ничуть не сомневалась. – Вер-р-рнулись… Здр-р-равствуйте. Гер-р-рои.

Глава 4. Охота

Сидя на камне, Грим играл. Нежно скользили пальцы-смычок по скрипке, тревожили струны, и плакала она, рассказывая о счастливой прошлой жизни. О том, как некогда золотая икринка запуталась в речной гриве да в ней пережила и осень, и зиму. Ранней весной, когда солнце пробилось сквозь ледяной панцирь и согрело воду, из икринки вылупился шустрый малек. Он жил, прячась в мягкой тине, ловил водяных жуков и сочных головастиков, прятался от хищных рыбин и, перелиняв, сам на них охотился.

Его домом стал мост. И мост тот был не деревянным, а солидным, каменным строением, покоившимся на трех столбах. Столбы, вросшие в самое дно реки, Грим украсил зелеными сетями водорослей и круглыми ракушками. За мостом он вырыл глубокие рыбьи ямы, а берега реки раскатал широкими песчаными пляжами. Вода на них была студена и прозрачна, лишь сердцецветам стыдливым позволял прорастать Грим, чтобы раз в году в равновесную ночь силой вытолкнуть их на поверхность, разукрасить лоскутное водяное одеяло истинным волшебством.

И шли за цветами юные девы, из дому сбегая, тенью проскальзывая мимо отца и братьев оружных. Кошачьей поступью крались, босыми ножками колючие камни считали, долго маялись у кромки водяной. А после, сцепившись друг с дружкой руками дрожащими, ступали на знакомый берег.

Грим смотрел. Выбирал.

Ждал.

Все одно не удержаться им в хороводе, как не удержаться жемчужному ожерелью на гнилой нити. Рассыплются, разбегутся, каждая за своим цветочком, за надеждой на любовь взаимную, долгую, счастливую, такую, которую лишь собственными руками взять можно. Перекликаться станут красавицы, и поплывут над рекой девичьи голоса, спрячут музыку.

Лишь одна услышит ее.

Каждый год по одной…

Порой случалось и больше. Сами шли, несли обиды, горечи, топили в омуте и сами топились. А порой, в скудные годы, и приводили, обычно рабынь, добытых в походе. Этих кидали в омуты и еще притапливали древками копий, опасаясь, что выплывет.

Не выплывали.

Всех ловил Грим в золотую сеть собственных волос. Опутывал, укутывал, шептал слова ласковые, пил слезы горючие, играл на скрипке, в дом свой на руках вносил. А был тот дом огромен. Брал он начало от опор и шел под дном водяными норами, кавернами и яминами, то ныряя под самое речное ложе, то выползая наверх, раскрываясь плесами.

Нету теперь дома. Нету жен, кровью живой драгоценных. Не расчешут волосы руки любимые, не уронят на ладони гребень из костей рыбьих сделанный, не обнимут. Некому больше целовать Грима, теплом и жизнью делиться. Развален мост. Ушла река. И Грима унесла в горькое море.

Холодно было тут. Одиноко.

Играл Грим, но лишь ветер да волны слушали музыку его.

Ласкало море косы, но не грело. Приводило устриц и рыб, но разве могли они насытить? Голод мучил Грима. Голод вновь и вновь приводил к берегу, томил ожиданием.

У самой воды ткань мира треснула и раскрылась. Из щели выпал карлик в деревянных ботинках и куртке из кожаных лоскутков. Половинкой желудя сидел на голове карлика старый шлем, лоснился жиром щит, но вместо меча висела на поясе фляга. А в руке держал он не копье, но повод из лунной паутины.

Существо, сидевшее на другом конце повода, заставило Грима содрогнуться.

Драугр! Отвратительнейшая из всех тварей. Рода человечьего с перетворенною душой, которую насильно в отравленное тело вернули да заперли, обрекши на мучения. Рвется душа, мечется драугр.

– Здравствуй, Грим, – осклабился карлик, дергая поводок. И драугр опустился на землю, смирный, как пес. Лишь глаза его пылали яростно.

До Грима доносился сладковатый запах свежей мертвечины. Видать, не так давно подняли несчастного, оттого и спокоен он, оттого и слушает самонадеянного тролля, которому мнится, будто бы лунная цепь удержит драугра.

– Что молчишь? Аль не узнал старого друга?

– Не был ты мне никогда другом, Брунмиги, – ответил Грим, свивая волосы в косы. – Зачем явился? И зачем привел его?

Драугр царапал камень. Кривые желтые когти оставляли глубокие борозды, и мертвец улыбался.

– Затем, что так надо. Скажи, не встречал ли ты случайно человека? Мальчишку. Волосы темные, сам тощий, наглый. Подумай, Грим, – тролль снял с пояса флягу и откинул крышку. – Подскажешь – сочтемся.

Из серебра пахло сладкой, тягучей, свежей кровью. Запах этот дурманил, манил к берегу. Стоит ли противиться ему? Драугр все равно возьмет след… полетит. Догонит. Опрокинет наземь и будет рвать, рыча от боли и радости. Он выпьет детишек, и ничего-то не сделает Советница.

Предупредить?

– Не дури, Грим, – Брунмиги медленно наклонил флягу, и на краю вспухла багряная капля. Вот-вот упадет на землю, и земля проглотит, добирая жизни. – Ты что, и вправду веришь, что у вас получится? Что найдется дурак, который добровольно сядет на трон Хель? Отдаст свою душу этому миру? Тебе? Чтобы ты жил, играл на скрипочке своей, топил девок?

Капля летела. Бесконечно долго летела к земле, и Грим успел подхватить ее. Спас. Поднес к губам. Выпил, согревшись на долю мгновенья.

– Хочешь еще? – спросил Брунмиги. – Я дам тебе целый стакан крови. Или два.

Грим заплакал. Ему было холодно. Страшно. Одиноко. Его волосы тусклы, а скрипка безмолвна. Но разве спасет ее кровь? Спасет. На день или два. Или на бесконечно долгий год, который будет преисполнен сожаления. Гриму надо больше.

– Или целую флягу. Там хватит, чтобы созрела твоя икра.

Но не хватит, чтобы она прижилась. Иссяк Горячий ключ, и Верхний мир отвернулся от изнанки. Так стоит ли мучиться?

Руки сами протянулись к фляге. Пальцы схватили горячее серебро, и Грим сказал:

– Она поведет их к Хеороту. Больше некуда.

И спеша сбежать, Грим нырнул в ледяное море. Уже на дне, в пещере, столь напоминавшей ему дом, он приник к фляге. Но крови в ней было лишь на полглотка. Да и сама фляга рассыпалась, потекла меж пальцев белым речным песком. Оседали крупицы его на перламутровые раковины, забивались в зеленые перины из водорослей. Плакал обманутый Грим. И в жемчуг черный превращались слезы. Больше всех жалко было Гриму девочку, которая теперь точно умрет. А Грим спас бы. Спрятал. Защитил.

И от горя, обиды сделал он то, что делал всегда: взялся за скрипку.

Горькую песню сыграла она. И волны подхватывали ее, понесли через море к самому берегу. К той, которая точно услышит… вдруг да предупреждение это отсрочит неминуемую гибель.

Глава 5. Ульдры, коровы и сны

Шли и шли. Джек и сам устал, а девчонка и вовсе спотыкалась на каждом шаге, но плелась, вцепившись в руку Алекса. А тот словно позабыл про то, что надо злиться. Если бы Алекс злился, Джеку было бы легче. На злость злостью ответить – это запросто. А когда тебя взяли и простили, ничего взамен не потребовав, вот тут уж как-то неудобно.

Это неудобство сидело глубоко внутри, наверное, рядом с сердцем, а может и глубже. Оно мешало.

– Я сам по себе, – десятый раз повторил Джек, и Снот только хвостом дернула.

И она не стала ругаться. Джек ждал. Готовился ответить, и про Вёлунда, и про копье, а она лишь глянула с прищуром и сказала:

– Надо идти. Камень-то выбрось. К чему тебе?

Джек послушал. И вправду – на кой камень, когда копье есть.

Ну и пошли. Кошка впереди, дорогу показывая, за нею Джек, а уже сзади и Алекс с девчонкой. Честно говоря, Джек рад был, что она не умерла.

Путаными были мысли, непривычными. А берег все не заканчивался. Изредка белый камень сменялся серым, а то и красным, но такие места кошка обходила.

– Долго еще? – спросил Джек у Советницы.

– А что?

– Ничего.

Не для себя Джек спрашивал: сам он хоть целый день идти готов был – ну или почти целый – но девчонка слабенькая. Наверное. Она ж болела. Джек тоже как-то болел. Плохо было. Жарко. И в голове стучало, как будто позабытые воспоминания на волю просились, а у него не было сил впустить их.

Точнее Джек точно знал, что впускать воспоминания нельзя. А они ломились. Наверное, проломили бы голову, когда б не матушка Вала с ее горькой настойкой.

Поила. Вышептывала. Трясла метелкой из птичьих перьев и костей. Жгла травки и череп собачий на живот ставила. Череп Джек особенно хорошо запомнил, потому как, очнувшись, увидел уже не череп – голову на коротком обрубке шеи. Голова скалилась, рычала и была настолько тяжелой, что у Джека едва-едва хватало сил дышать. И тогда собачья голова стала дышать за Джека. Она втягивала воздух носом, и выдыхала через рот – вязкие кисельные клубы. К утру голова тоже устала и, заскулив, отвалилась. Матушка Вала сказала, что Джеку причудилось, но он точно знал – была голова. Иначе откуда тот круглый синяк на животе? Как бы там ни было, Матушка Вала прогнала болезнь, но не слабость. Джек еще долго отлеживался, не решаясь выйти из хижины…

Матушка Вала его продала. И другие продадут, если случай выпадет. Нету у Джека друзей. Разве что копье. Оно лежало в руке, такое удобное, легкое. И Джек за все сокровища мира не отдал бы Гунгнир.

Чудное имя. Почти как у Джека. Хотя Джеково – ненастоящее.

Знать бы, как его раньше звали. Кем он был. И кто он есть. Владетель? Смешно. Только смеяться не тянет, и копье лишь плотней к руке льнет.

– Почти пришли, – сказала кошка. – В доме отдохнете.

Не было никакого дома, только холм с лысой верхушкой. У подножия его паслись белые коровы. Крутобокие, круторогие, они вяло переступали с ноги на ногу и обкусывали камни. Камни хрустели. Коровьи хвосты плясали от бока к боку, отгоняя снежную мошкару. Подрагивали ресницы-опахала, а в лиловых очах таилась печаль.

– Какие красивые, – сказала Юлька и тише добавила. – У бабушки тоже корова была. Раньше. Молоко давала. Я люблю молоко.

На признание это корова ответила ревом. И каменная гора разломилась, а из трещины вышла девушка. Была она высокой и очень красивой. Такой красивой, что Джек смотрел и насмотреться не мог. А когда моргнул, то понял, что не помнит ее лица, и вновь на него глянул, и вновь залюбовался.

А очнулся, только когда Алекс толкнул плечом и сказал:

– Не спи.

Джек и не спал. Но вот коровы исчезли куда-то, от них остались лишь обгрызенные камни и трехпалые следы на тонком снежном покрове.

– А где? – Джек сжал копье, потому как лишь оно во всем мире не станет врать ему.

– Уже там, – Алекс указал на трещину в холме. – Чего с тобой?

– Ничего.

Наверное, мама была такой же красивой… конечно, поэтому Джек и застыл. Вспомнил? Почти вспомнил. Малости не хватило – Алекс помешал. И надо бы разозлиться, но злости уже нет, обида только.

Почему его, Джека, бросили? Почему не искали? Не нашли? Оставили на попечение безумной старухи. А та взяла и продала. Так нечестно!

Из щели тянуло паром, сытным, мясным, обида захлебнулась слюной, и Джек решился.

Стоило переступить порог, и края горы сомкнулись. Дом оказался не то, чтобы большим – до Оленьих Палат ему было далеко – но и не маленьким. В центре его возвышалось гранитное корыто, в котором растеклось зыбкое пламя, и девушка в синем платье подкармливала его с рук обломками рогов.

– Добро пожаловать, Владетель, в дом Ульдры, – сказала она. – Садись к огню. Согрейся.

Зеленые сполохи ничуть не уродовали ее лицо, но здесь, в доме, оно не казалось таким уж красивым. Обыкновенное самое. Глаза вот чудесные – темно-лиловые и большие, с длинными белыми ресницами, как будто и не человечьи.

– А вы тут живете? Прямо в камне? – Юлька сидела в резном кресле, закутавшись в меховой плащ. Алекс устроился на застланном шкурами полу.

– Все ульдры живут в камне, – ответила Кошка. Она легла у очага и зажмурилась, словно бы дремала.

– Жили. Я одна осталась. Тебе ли не знать, Советница.

Ульдра двигалась бесшумно, босые ноги ее скользили по меху, и меховые остинки ничуть не прогибались. Все-таки она не человек. Люди в камне не живут, хотя изнутри его и не видать: повсюду мех, кость белая, нарядная, покрытая узорами. Из кости и посуда вырезана: тарелки и кубки, острые ножи и ложки с гнутыми черенками. Плывут по черенкам драконоголовые корабли, качаются на барашках волн, спешат друг другу навстречу, чтобы схлестнуться в бою.

– Зуб косатки, – сказала Ульдра и, проходя рядом, коснулась Джековой макушки. Теплой была Ульдрина рука, живой. И эта теплота обняла Джека, разлилась истомой, расплавляя тело.

– Бьорн рыбачить ходил. Вот и добыл.

– Косатку? – удивился Алекс. – Они же…

– Эта была совсем маленькая.

Ульдра коснулась Алекса, и тот замолчал, а в руках Джека оказался рог с молоком. И Джек пил, пил, удивляясь, что молоко сладкое, как мед. А когда допил, то сразу уснул.

Спал он долго. И летал во сне над кораблями, чьи паруса были ярки и нарядны, а борта – крепки. Зря точило море соленые зубы, зря метало стрелы ветра – держали корабли курс. Летели сквозь снег и дождь… проламывали горизонт и исчезали в проливе, узком, как волчья пасть.

Клыками торчали из пролива рифы. Черным языком металась волна, подхватывала корабли и швыряла о стены. А глотка водоворота втягивала щепу в ненасытное волчье брюхо.

И там, на дне, лежало солнце.

Яркое. Жгучее.

Живое.

Только в плену.

Джек почти дотянулся до него, чтобы отпустить, как солнце погасло.

– Ты мой, – сказал голос, которого не могло быть в этом мире. – Ты мой. По закону.

И Джек проснулся. Он лежал на мягком, укрытый меховым одеялом. Рядом, обняв молот, сопел Алекс. Девчонка спала, повернувшись на бок и сунув большой палец в рот. Во сне она улыбаясь.

Интересно, она тоже видит солнце?

Джек до сих пор ощущал на губах горькую морскую воду. И ладонь его пылала, та самая, которую сдавил беловолосый человек. Джек скосил взгляд – так и есть, на коже проступали розовые отметины. Они были холодными, а сама рука – горячей.

– Совсем дети… прежде дорогой тени ходили герои, – голос Ульдры спугнул знаки, заставил спрятаться под кожу. – А теперь дети.

– Героев не осталось, – советница не мурлыкала, а говорила так, как говорила Матушка Вала, когда ей случалось копаться в мусоре целый день. – Откуда им там взяться?

– Но дети…

– Не так уж они и малы, Ульдра. Вспомни. Разве старше был Сигурд, когда назвали его героем? А Хельги, сын Хьёрварда? Много ли он зим разменял? Атли-гунн? Прочие?

– Не притворяйся, Советница. Ты понимаешь, о чем я говорю: они внутри дети. Я же слышу. И еще: прежде герои хотя бы знали, куда идут.

Молчание воцарилось в доме, до Джека доносился треск огня, сопение Алекса и слабое, непонятное гудение.

– Путь лишь один, – сказала Снот. – И они дойдут. Посмотри, ты называешь их детьми, но Гунгнир признал руку. И Сокрушитель обрел хозяина. Знаю, что ты не веришь оружию асов, но иного нет. И Вёлунд… молчи, он получил по заслугам! Где был Вёлунд, когда корабли уходили в Волчью пасть? Где был он, когда гремела буря мечей? Что делал, когда асы кормили воронье? Сидел! А после вернулся на поле, но зачем? Не для помощи! Он собирал оружие! Варг беззаконный! Червь в железном желуде!

– В тебе слишком много гнева.

– Во мне нет крови Аудумлы. Мне неоткуда взять спокойствие. И я зверски устала держать на себе осколки мира. Поэтому, Ульдра прекрасноокая, сейчас я уйду, но вернусь и проведу их путем тени. И мы достигнем предела Хель, а Владетель сядет на трон ее.

– Но ты хотя бы расскажешь ему правду?

– Да, – помолчав, Снот добавила. – Если так будет нужно.