Текст книги "Стыд"

Автор книги: Карин Альвтеген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Потом все расходятся. Встают, исчезают в прихожей, голоса затихают. Остается только шепот разговоров между пастором и его женой, к которому она уже привыкла. А потом она чувствует, что секунды и минуты снова побежали.

Она сидит в гостиной пасторского дома, голая ниже пояса, и знает, что она должна была почувствовать.

Теперь она знает, что никогда впредь не сделает того, что сделала.

На следующий день она возвращается домой. Ей отдают катушку. Отныне катушка стоит на кухонной полке, как напоминание.

15

Есть вещи, которые нельзя удержать. Они просто проходят мимо, показывая невозможность обладания ими. Усиливают тоску по несбыточному или пробуждают ее, если ты случайно о ней позабыл. Может, ты даже научился жить с этой тоской и получать от своего существования определенное удовольствие. Но стоит лишь забыть, как тебе обязательно напомнят, дадут попробовать на вкус, начнут дразнить.

Томас.

Ускользающее напоминание о том, какой могла бы быть жизнь. Если бы ты не жила за счет чужой жизни.

Злоупотребив собственным правом на жизнь.

Все пошло прахом. Не осталось ни малейшей надежды, только огромная всепоглощающая безысходность.

Она сидела у окна в гостиной. В красивой гостиной, где вещи приобретались без оглядки на цену. Здесь все было изысканно, продуманно и тщательно скомпоновано. Обстановка служила предметом гордости хозяйки и вызывала восхищение гостей.

Гости сравнивали.

И хотели, чтобы их дом тоже был таким.

Хотели обладать этими дорогостоящими, прекрасными вещами.

Она погасила все лампы в квартире. Свет с улицы падал на паркетный пол широкой полосой и исчезал на противоположной стене у книжных полок. Там, где стояли стеклянные скульптуры. Многие ее коллеги собирали нечто подобное. Такая коллекция доказывала наличие вкуса и средств.

Она выключила мобильный. Томас звонил несколько раз, но она так и не ответила. Она сидела у окна в комнате, которая теперь была ей совершенно безразлична, – сидела и просто убивала время.

Она всегда с легкостью находила себе занятия. Телевизор, тренажерный зал, поздние вечера на работе. Она была одинокой и привыкла планировать время – не для того, чтобы его хватило, а скорее чтобы не осталось лишнего. Нельзя, чтобы в расписании появлялись слишком большие окна – тогда придут мысли. А жизнь и без того достаточно сложна. А когда становится очень тяжело, можно утешиться новым свитером, бутылкой дорогого вина, парой обуви или чем-нибудь таким, что сделает ее дом еще более совершенным. Деньги у нее есть.

А жизни – нет.

Ведь ни за какие деньги нельзя поправить то, что пошло прахом.

Полоска света у ее ног становилась все бледнее и бледнее и совсем исчезла с рассветом. Новый день наступал и для нее, и для всех остальных. Но не для Маттиаса. А Пернилла и их дочь отправляются в безнадежное путешествие, чтобы узнать, что жизнь полна несправедливости и не имеет смысла.

Первый день.

Она закрыла глаза.

Первый раз в жизни ей захотелось, чтобы у нее была вера. Хоть маленькая, но за нее можно было бы удержаться. Она не раздумывая обменяла бы любой предмет в этой комнате на возможность хоть на минуту почувствовать утешение. Ощутить, что есть некий смысл, высшая логика, непонятная ей, божественный план, которому можно довериться. Но ничего такого у нее нет. А жизнь в очередной раз продемонстрировала свою полную нелепость и доказала, что все попытки обречены. Верить не во что. И тщетно искать утешения.

Ее мир был выстроен по науке. Все, во что она верила, чем пользовалась, на что полагалась, – все было тщательно взвешено, измерено и доказано. Она признавала только точные, проверенные и подтвержденные результаты исследований. Так она защищалась. И ее идеальный дом тоже служил защитой. Все то, что можно увидеть и оценить. И только так назначить всему истинную цену. Но теперь этого недостаточно, ибо теперь все шаталось и требовало смысла. Ей хватило бы самого крошечного намека, чувства, ощущения – чтобы отбросить логику и взамен обрести надежду.

Зазвонил телефон. После четвертого сигнала, как обычно, включился автоответчик.

– Это снова я. Я должен сказать, что я… не уверен, смогу ли я выдержать это… Я буду очень благодарен, если ты объяснишь, что происходит, мне нужно это знать. Я же не требую слишком многого, правда?

Его голос не вызвал никаких чувств. Это был звонок из другой жизни, которая больше не имела никакого отношения к ней. На эту жизнь у нее больше не было прав. Ему она ничего не должна. Она должна другим.

Телефон стоял на подоконнике. Она подняла трубку и в последний раз набрала хорошо знакомые цифры. Он ответил немедленно:

– Томас.

– Это Моника Лундваль. Ты звонил и просил объяснений, так вот, я хочу сказать, что не намерена больше встречаться с тобой. Это понятно? Всего доброго.

Она вышла на кухню, включила электрический чайник, но так и не присела. Часы показывали без двадцати семь. Где-то далеко скоро проснется годовалый ребенок, у которого больше нет отца. Она пошла в кабинет, взяла телефонный справочник. Маттиас Андерсон был всего один. Но он был. А в следующем издании его уже не будет. Вбила в мобильный адрес и телефон. Какое-то время просто стояла, глядя в окно. Из чайника шел пар, зажглась зеленая лампочка, вода вскипела. Но пить чай она не стала. Вместо этого вышла в прихожую и надела пальто.

П-образный четырехэтажный дом. На газоне в центре двора огражденная детская площадка со скамейкой, качелями и песочницей. Квартира находилась в левом крыле. Какое-то время она стояла, осматривая пространство в поисках подтверждения, что именно здесь случилась трагедия. Какой-то звук заставил ее повернуть голову. На первом этаже справа открылась балконная дверь, и сквозь проем между металлическими прутьями просунула голову невероятно толстая собака. Собака разглядывала ее минуту-другую, но потом потеряла интерес и, видимо, задумалась, стоит или нет тащить свое тяжелое тело вниз во двор. Отвернувшись, Моника направилась к нужному подъезду. Она все время осознавала, что идет по его следам, что именно этой дорогой ходил он. Взялась за черную ручку входной двери – округлую, пластмассовую. Закрыла глаза, не убирая руку. Дверные ручки – странная вещь.

Она никогда не обращала на них внимания, но всякий раз, когда через много лет возвращалась в дом, где бывала раньше, она узнавала дверную ручку, едва прикоснувшись к ней. Этого нельзя забыть. У человеческих рук особая способность хранить воспоминания и навыки. Его ручка. Память о ней хранилась в его руках, как нечто естественное. Возвращаясь домой, он тянул дверь, а в четверг он даже не подозревал, что делает это в последний раз.

Она открыла дверь и вошла. Слева висел список жильцов в рамке под стеклом. Белые пластмассовые буквы на синем сукне. Семья Андерсон жила на втором этаже. Она медленно пошла по лестнице. Скользила рукой по перилам, думая, поступал ли он так же. Прислушивалась к утренним звукам, доносившимся из квартир. Приглушенные голоса, плеск воды, скрежет ключа в замке на верхнем этаже, где открылась и снова захлопнулась дверь. Они встретились на площадке между первым и вторым этажом. Пожилой мужчина в пальто с портфелем приветливо поздоровался. Моника улыбнулась и тоже сказала «здравствуйте». Он вышел, и она поднялась на второй этаж. Три двери. Андерсоны в центре. Здесь.

Над щелью для почты висел детский рисунок. Моника подошла поближе. Непонятные линии и закорючки, выведенные как попало зеленой гелевой ручкой. От закорючек шли красные стрелки, и кто-то уже грамотный объяснял картину. «Даниэлла, мама Пернилла, папа Маттиас».

Она приблизила руку к дверной ручке и замерла, не прикасаясь. Ей хотелось просто почувствовать близость. В это мгновение в квартире раздался детский плач, и она резко отдернула руку. Звук еще одной открывшейся двери заставил ее быстро спуститься вниз и пойти к машине.

Теперь она знает, где это.

Он ждал у дверей, когда она вернулась домой. Сидел на лестничной площадке в глубокой оконной нише. Она увидела его, когда шла по лестнице, – замедлила шаги, но не остановилась. Прошла мимо к своей двери.

– Мне казалось, я понятно выразилась по телефону. Добавить мне нечего.

Стоя к нему спиной, она искала нужный ключ. Он молчал, но она затылком чувствовала его взгляд. Открыв дверь, она повернулась:

– Что тебе нужно?

Он выглядел усталым, под глазами темные круги, небрит. Как же ей хотелось броситься в его объятия.

– Мне нужно видеть, как ты это говоришь.

Главврач Лундваль нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

– Хорошо. Я не хочу тебя больше видеть.

– Ты не хочешь рассказать, – что произошло?

– Ничего не произошло. Просто я поняла, что мы не подходим друг другу. Это с самого начала была ошибка.

Она сделала шаг в квартиру и попыталась закрыть за собой дверь.

– Ты кого-то встретила?

Она замерла, не закончив движения, секунду подумала и поняла, что случилось именно это.

– Да.

Раздался звук, похожий на смешок. Ей инстинктивно захотелось как-то защититься, ведь если кто-то усмехается, это значит, что ты заслуживаешь презрения.

– Я встретила того, кому действительно нужна.

– Ты хочешь сказать, что мне ты не нужна.

– Может быть, и нужна, но не так.

Она закрыла дверь. Он вычеркнут из ее жизни. В ее словах нет ни грамма лжи. Она действительно встретила другого, а знать о том, что этот другой умер, Томасу не обязательно. Долг Маттиаса никуда не делся, и отныне она берет его на себя. Это самое меньшее, что она может сделать. Изменить случившееся невозможно. Все, что ей осталось, – это попытаться спасти то, что еще можно спасти. У нее нет прав на счастье с Томасом. Участь, постигшая Маттиаса, определила порядок ее жизни. Надо подчиниться. И по сравнению с горем, которое она причинила, ее жертва все равно будет недостаточной.

Она вымыла руки в ванной.

Услышала, как хлопнула дверь подъезда, увидела свое отражение в зеркале – и только после этого разрыдалась.

Пальцы набрали короткий номер директора клиники. В первый раз за двенадцать лет она сказала, что не выйдет на работу, потому что заболела. Она пробудет дома до конца недели, так как не хочет заражать остальных. Потом она направилась в гостиную, подошла к книжным полкам и начала водить пальцами по корешкам книг. Наконец нашла то, что хотела. Сняла с полки книгу, легла на диван и, взяв из вазы яблоко, открыла первую страницу «Истории Швеции».

16

Она стояла перед зеркалом в своей комнате. Крутилась, поворачивалась, хотела увидеть себя сзади, для чего приходилось принимать неестественные позы. Когда смотришь в зеркало прямо, никогда не поймешь, как ты на самом деле выглядишь. А ей был важен вид сзади, потому что так он видел ее чаще всего. Впрочем, сегодня все будет по-другому, сегодня особенный день.

Ванья одолжила ей свою новую блузку. Только Ванья знала обо всем, только ей она решилась рассказать. Ванья такая хорошая. Их дружба длится много лет, хоть Май-Бритт и не понимает почему – ведь они совсем не пара. Храбрая Ванья всегда говорит, что думает, и при любых условиях отстаивает свою точку зрения. Май-Бритт знала, что дома у Ваньи все непросто, ее отец известен всем – главным образом своими проблемами с алкоголем. Но Ванья не позволяла себя презирать. Она мгновенно парировала малейший намек на унижение. Не физически – словами, в этом смысле она была настоящим боксером. А Май-Бритт всегда стояла рядом и восхищалась, ей тоже очень хотелось отвечать так же быстро и бесстрашно.

Слово «бог» в доме Ваньи не произносили вообще, а вот черта поминали довольно часто. Май-Бритт тогда почувствовала растерянность. Грубые слова она не любила, но в доме у Ваньи ей почему-то легче дышалось. Ей казалось, что Бог оставил ей на земле небольшое убежище, и находится оно как раз в доме у Ваньи. Даже когда ее пьяный отец сидел за кухонным столом, что-то бормоча себе под нос, а Ванья безнаказанно произносила в его адрес самые ужасные слова, – даже тогда Май-Бритт чувствовала себя спокойнее, чем в собственном доме. Потому что там постоянно присутствовал Бог. Он замечал малейшее изменение в поведении, каждую мысль, каждый поступок, все взвешивал и оценивал. Ни закрытые двери, ни выключенный свет Ему не помеха – и каждую секунду она чувствовала на себе Его взгляд.

Ванья всегда была для Май-Бритт окном во внешний мир. Щелью, сквозь которую поступал свежий воздух откуда-то из иного места. Май-Бритт делала все возможное, чтобы дома не догадались, насколько это важно для нее. Конечно, родителям хотелось, чтобы она общалась с молодежью из Общины, они не скрывали своего мнения о Ванье, но дружить с ней все же не запрещали. За это Май-Бритт была им очень благодарна. Она не знала, как бы жила без Ваньи. С кем бы она тогда делилась своими проблемами. Она пыталась спрашивать у Него, но Он не отвечал.

Сейчас Ванье, видимо, казалось, что никаких проблем у Май-Бритт нет, что у нее все в полном порядке и налицо даже признаки выздоровления. Но Май-Бритт знала лучше. Все дело в этих мыслях, толкнувших ее на безобразие и непотребство, из-за которого от нее отвернулся Бог. Она так боялась ослепнуть или проснуться с волосатыми ладонями, она знала, что такое случается с теми, кто делает это. Но даже Ванье она не могла открыться.

Было слышно, как мать хлопочет на кухне, сейчас они поужинают, и Май-Бритт пойдет на хор. На репетицию взрослого хора, в детском она прекратила петь еще в четырнадцать. А последние четыре года она пела в настоящем церковном хоре. Альты, сопрано, басы и теноры. У нее хороший голос, и родители разрешили ей петь не только в хоре Общины, но и в общем церковном хоре. Правда, добавили, что, если концерты будут совпадать, ей придется выбирать Общину.

Он был первым тенором по праву. Для особо сложных партий регент всегда выбирал именно его.

– Йоран держит верхнюю соль, все, кто не дотягивает, остаются на терции.

Он заметил ее, она знала об этом, хотя в действительности они лишь обменялись несколькими словами. В перерывах она всегда сидела с остальными сопрано, но иногда их взгляды – в обход альтов и басов – пересекались. Останавливались на мгновение и в смущении расходились. Но в этот вечер все должно измениться. В этот вечер не будет хора, в котором можно спрятаться, – их будет только двое, и еще регент. Это он попросил их прийти, потому что на рождественском выступлении они будут солистами. Удивительное чувство – быть избранной. Особенно – быть избранной вместе с Йораном.

Она увидела его издалека. Он стоял на ступенях у входа в церковь и читал ноты. Она невольно остановилась, боялась, что не решится заговорить с ним. Если регент не появится в ближайшее время, им придется ждать его вместе, и что она тогда скажет? В следующую минуту он поднял взгляд и увидел ее, и она, ощущая, как бьется сердце, пошла дальше. Когда она приблизилась, он улыбался:

– Здравствуй.

Она быстро поздоровалась. Когда их взгляды встретились, ей показалось, что перед ней слепящее пламя, и она отвела глаза.

Долгая неуютная тишина. Оба листали ноты, как будто видели их в первый раз. Май-Бритт с удивлением поняла, что Йоран, такой видный и уверенный в себе, не знает, что сказать.

– Ты успела прорепетировать?

Она с благодарностью ответила:

– Да, немного. Но мне сложно без аккомпанемента.

Йоран кивнул, а потом произнес удивительные слова – потом она будет постоянно повторять их про себя:

– Знаешь, мне кажется, что я сейчас волнуюсь больше, чем перед рождественским концертом, – потому что сейчас мне придется петь только для тебя.

Он смущенно улыбнулся. Когда раздался звук шагов регента, она снова рискнула посмотреть Йорану прямо в глаза.

– Давайте без вступления прямо ко второй строфе после рефрена.

Май-Бритт села. И хотя он признался в своем смущении, она была рада, что не ей начинать. Она тоже волновалась. В растерянности сидела на скамье и размышляла над словами Йорана. Он тоже это чувствует. Он стоял перед ней, и она следила за каждым его движением. Он был таким талантливым и красивым. Он пел с закрытыми глазами. Сильный голос заполнял собой все пространство между каменных стен, и она чувствовала, как по спине бежит холодок. Рядом лежала его куртка, она украдкой протянула руку и коснулась подкладки в том месте, где сердце. Ни один мужчина не имел права приближаться к ней, но у нее в груди пульсировало тайное желание. Ей хотелось быть с ним рядом, хотелось убедиться, что она ему нравится. Она ощущала его присутствие, даже когда он был далеко. Непонятно, как посторонний человек смог заполнить собой все ее существование.

Закончив петь, он открыл глаза и посмотрел на нее. И в это мгновение они оба почувствовали, что понимают друг друга.

Потом она рассказывала обо всем Ванье. Снова и снова говорила ей о том, что произошло, что он сказал, каким тоном и как при этом выглядел. Ванья слушала заинтересованно и терпеливо – и объясняла все именно так, как хотелось Май-Бритт.

Вечером, лежа в кровати, она считала часы до следующей репетиции. Но все шло не так, как ей хотелось. В присутствии других хористов они снова стали чужими. Йоран, как обычно, был на виду, и в его действиях не угадывалось ни намека на ту неуверенность, которую он испытывал наедине с ней. А когда их взгляды случайно встречались, оба тут же отводили глаза в сторону.

Ванья дала ей хороший совет:

– Послушай, Майсан, ты же понимаешь, что вам нужно поговорить!

Что на это ответить?

– Придумай, как его заинтересовать. Чем он занимается, кроме хора? У него же должны быть какие-то другие увлечения. Ну, в крайнем случае, урони что-нибудь рядом с ним – чтобы появился повод для разговора. У вас же должны быть ноты или что-нибудь еще, что может упасть?

Ванья храбрая, для нее все просто. А ноты в руках у Май-Бритт держались как приклеенные и упасть рядом с тенорами могли только чудом. А Тот, кто мог все устроить, бездействовал. Ванье это не нравилось. Она звонила после каждой репетиции и подробно расспрашивала Май-Бритт обо всем.

В конце концов Ванья все и устроила. Привлекла общих знакомых, провела хитрое расследование и выяснила, что Йорану тоже нравится Май-Бритт, потом попыталась заставить Май-Бритт проявить инициативу, но, не преуспев в этом, взяла дело в свои руки. Однажды вечером позвонила Май-Бритт и попросила ее подойти к магазину. Май-Бритт не хотела никуда идти, Ванья впервые в жизни рассердилась и обозвала ее занудой. Быть занудой Май-Бритт не хотелось, особенно в глазах Ваньи. И, не обращая внимания на осуждающие взгляды родителей, она надела куртку и вышла на улицу. Краситься ей запрещали, но обычно она пользовалась Ваньиной косметикой, тщательно смывая ее перед возвращением домой. Перед выходом она даже не расчесалась, в чем страшно раскаивалась, приблизившись к магазину. Потому что там она увидела его. Рядом с витриной, на велосипедной парковке. Он улыбнулся и поздоровался, она тоже, а потом они просто стояли, чувствуя себя так же, как тогда у церкви. Ваньи не было. И Буссе, которого ждал Йоран, тоже. Май-Бритт все время смотрела на часы, показывая, что действительно ждет, а Йоран изо всех сил поддерживал разговор, касавшийся исключительно тех двоих, которые почему-то не появлялись. Рассуждал о том, что могло задержать Ванью и Буссе – ее кузена. И только минут через двадцать они заподозрили, что что-то не так. Секунды тикали. Май-Бритт поняла, что Ванья не придет. Ей просто надоело ждать, когда упадут ноты, и она решила немного посодействовать судьбе. Йоран тоже начал потихоньку соображать и первым произнес это вслух:

– Что мы будем делать, если они не придут?

Да, что им в таком случае делать? Май-Бритт не знала. Что делать во вторник вечером, когда тебе восемнадцать и ты только что понял, что твоя тайная любовь больше не тайна, что предмет твоей любви стоит рядом и все его секреты тоже раскрыты. Май-Бритт не знала, что делать. Но именно в это мгновение пошел дождь, и им обоим почему-то стало легче, потому что ни он, ни она не хотели уходить. А пошел не просто дождь, а сокрушительный ливень, налетевший внезапно и неизвестно откуда. Хозяин стал спешно закрывать магазин и сворачивать навес, под которым они могли спрятаться, и никакого другого укрытия поблизости не было.

Первым начал смеяться Йоран. Он попытался было сдержаться – издавал звуки, похожие на приглушенные стоны, но потом дождь совсем разошелся, и Йоран тоже не смог больше сдерживаться. И она начала смеяться вместе с ним. Охваченная ощущением собственной свободы, она позволила ему взять себя за руку, и, накрывшись его курткой, они побежали под дождем.

– Если хочешь, мы можем зайти ко мне домой?

– А можно?

Они остановились на перекрестке, где их пути должны были разойтись. Вопрос его удивил.

– А почему нет?

Не ответив, она смущенно улыбнулась. У других все так просто.

– У меня собственный вход, так что, если не хочешь, с моими родителями можно даже не встречаться.

Секунду поколебавшись, она все же кивнула, не желая прерывать то удивительное, что сейчас происходило.

У него действительно был свой вход. Дверь сбоку дома, и сразу лестница на второй этаж. Здесь была даже собственная плитка на две конфорки – получалось что-то вроде отдельной квартиры. А что – ему двадцать, если понадобится, он вообще может жить самостоятельно. И она тоже.

Но для нее это просто немыслимо.

Он протянул ей махровое полотенце, достав из встроенного шкафа в прихожей. Мокрую куртку повесил на спинку стула и придвинул его к радиатору. Небольшая прихожая и комната. Темно-синяя низкая полка с книгами, неубранная постель, стул и письменный стол. Звук работающего у родителей телевизора – в доме хорошая слышимость.

– Я не знал, что ты придешь.

Он накрыл постель пледом.

– Чай будешь?

– Да, спасибо.

Плитка стояла на книжной полке, он принес кастрюлю.

– Присаживайся.

Он вышел в прихожую и скрылся, по-видимому в туалете, она слышала плеск спускаемой воды и звон фаянса. Огляделась по сторонам, думая, куда сесть. Стул рядом с радиатором и наспех застеленная кровать. Она так и не решилась. Но чуть позже, когда чайник вскипел и он протянул ей чашку, приглашая сесть рядом, она согласилась. Они пили чай, говорил по большей части он. Рассказывал о своих планах на будущее, о том, что хочет уехать и поступить в музыкальный институт в Стокгольме или Гётеборге, что ему надоела эта дыра, где они живут. А она – ведь у нее такой сильный голос – она никогда не думала о том, чтобы как-то употребить свои музыкальные способности? И она позволила себе увлечься его мечтами, зачарованная всеми новыми возможностями, которые он раскидывал перед нею. Ей уже исполнилось восемнадцать, она совершеннолетняя, но ей и в голову не приходило, что можно построить жизнь иначе – не так, как предлагает Община. Она даже не задумывалась над тем, что она полноценный гражданин и имеет право распоряжаться собственной жизнью самостоятельно. Впрочем, единственное, чего ей хотелось, – это быть рядом с ним. Пить чай в его комнате. Остальное не имело никакого значения.

После этого вечера ее жизнь изменилась. Шли месяцы, и, хотя внешне все выглядело прежним, в душе у нее произошла перемена. Теперь там царило непокорное любопытство, заставлявшее ее раздвигать границы. Когда она поняла, что имеет на это право, перед ней развернулась совершенно иная дорога, совсем не похожая на ту, которую она видела перед собой раньше.

Ни один Бог на свете не мог противиться тому, что она сейчас переживала. И Бог родителей – тоже.

Но все-таки лучше им ничего не знать.