Текст книги "Снова влюблены"
Автор книги: Карен Рэнни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 3
Дуглас ушел от Хартли позже, чем ему хотелось, но раньше, чем требовали приличия. Чем дольше он слушал хозяина дома, тем больше тот его раздражал, а когда Хартли вернулся к обсуждению Жанны, Дуглас почувствовал, что его терпение на исходе. К концу разговора ему захотелось впечатать кулак в нос Хартли.
Оказавшись на улице, он отпустил карету и отправился домой пешком, несмотря на сырость и туман'. Ему нужно было время, чтобы подумать, но, прежде чем свернуть за угол, Дуглас оглянулся на дом Хартли. Трехэтажное кирпичное здание выглядело ухоженным и приветливым, сияя в ночи ярко освещенными окнами.
Его взгляд поднялся к третьему этажу. Она там, наверное, готовится ко сну. Или сидит у постели своего подопечного. Входит ли это в обязанности гувернантки? Или они вверяют детей заботам нянек и забывают о них до утра? Похоже, его знания о гувернантках слишком поверхностны.
Мысли о Жанне всегда вызывали у Дугласа либо досаду из-за того, что она недосягаема для его возмездия, либо печаль от сознания, что он оказался доверчивым простачком.
Сейчас, однако, он испытывал только ненависть, такую острую, что она требовала немедленных действий. Ему хотелось вернуться к Хартли, потребовать, чтобы его впустили, растолкать лакеев и взлететь по лестнице на третий этаж, в ее комнату. Она будет стоять перед ним, облаченная в свое скромное синее платье, склонив голову и потупив взор. Совсем непохожая на девушку, которую он когда-то знал.
При одной лишь мысли, что снова увидит Жанну, он ощутил стеснение в груди.
Тряхнув головой, Дуглас постарался отогнать воспоминания. Он никак не мог забыть тот день в оранжерее, когда ее звонкий смех вторил перестуку дождя за окном. Или то утро, когда она лежала на склоне холма с рассыпавшимися по зеленой траве волосами. Склонившись над ней с нарциссом в руке, он щекотал ее подбородок, а она награждала его поцелуями за каждое прикосновение лепестков.
Все эти воспоминания принадлежат другим людям. Он не тот человек, который был тогда в Париже. А Жанна?
Он любил ее так сильно, что заблуждался относительно ее характера?
Нет, им незачем встречаться. Это была дурацкая идея. К тому же Жанна, возможно, не одна в постели. Он бы не слишком удивился, согласись она стать любовницей Хартли. Учитывая ее наклонности и перемены в судьбе, она должна была научиться приспосабливаться к обстоятельствам.
Во влажном воздухе задние огни его кареты отсвечивали желтым. Туман был таким плотным, что затруднял дыхание. Волосы Дугласа пропитались влагой, одежду усеяли тысячи сверкающих капелек, но он продолжал стоять, глядя на освещенные окна третьего этажа. Вот так же он стоял в Париже, наблюдая за великолепным домом графа дю Маршана в ожидании сигнала от Жанны. А затем встречался с ней у ворот сада.
Решительно повернувшись, Дуглас зашагал прочь.
Город, безмолвный и пустынный, как нельзя лучше соответствовал его настроению. Время от времени темноту прорезал свет фонарей, и снова воцарялся мрак. В такие вечера Эдинбург, затаившийся под низким, затянутым облаками небом, обретал какую-то мрачную ауру. Над всем витал дух истории, словно узкие булыжные улочки хранили память о бесчисленных событиях. Некоторые из них свидетельствовали о человеческой доброте и великодушии, другие о низости и предательстве. Прошлое Эдинбурга изобиловало заговорами и мятежами, там гибли люди, менялись монархи, победитель получал все, а побежденный лишался последнего.
Ночью звуки разносились далеко, и Дуглас без труда вообразил шепот заговорщиков, собравшихся на тайную встречу, и свист сабли, выхваченной из ножен. По слухам, под городом располагалась целая сеть туннелей и подземелий, где можно было годами жить в темноте и относительной безопасности. Поговаривали, будто бедняки, которых периодически отлавливали и выселяли за черту города, находили убежище в этом подземном лабиринте, вдали от солнца и сборщиков налогов.
Не прошло и четверти часа, как Дуглас оказался на Куин-плейс, где располагался его дом. Красное кирпичное здание украшали широкие белые двери и черные ставни. Вдоль первого и второго этажей тянулись высокие окна, в двух из них горели свечи. Окна третьего этажа имели полукруглую форму, напоминавшую опущенные веки.
Над одной из восьми труб на крыше все еще курился дымок, поднимавшийся в темное, облачное небо.
Братья Макрей никогда не были богаче и влиятельнее, чем сейчас. И счастливее? Этот вопрос задал ему его старший брат, Алисдер, несколько недель назад. Дуглас отделался нетерпеливым кивком, не желая копаться в собственной душе. Там слишком много темных закоулков, куда он предпочел бы не заглядывать.
Он махнул кучеру, поджидавшему у кромки тротуара, и спустя мгновение карета свернула за угол дома, направляясь в конюшню.
Не успел Дуглас коснуться дверной ручки, как дверь распахнулась. Облаченный в строгий черный костюм дворецкий улыбнулся хозяину и отступил в сторону:
– Добрый вечер, сэр.
– По-моему, я говорил тебе, что не нужно дожидаться меня.
Ласситер только улыбнулся и закрыл дверь, двигаясь с неожиданным для его возраста проворством.
– Ужасная ночь, сэр, – заметил он. – Совсем как у меня дома, в Лондоне.
– Зато начинаешь понимать англичан, – отозвался Дуглас. Он бегло говорил по-французски и по-немецки, немного знал китайский, но плохо владел шотландским.
В отличие от старших братьев он никогда не изучал гэльское наречие, и бывали случаи, когда ему не хватало знаний родного языка.
– Надеюсь, вечер был приятный, сэр?
– Скорее любопытный. Прошлое вернулось, чтобы преследовать меня. А ты чем занимался? – поинтересовался Дуглас, слегка улыбнувшись. Он сомневался, что получит ответ. Дворецкий имел четкие представления о своем месте в общественной иерархии и отвергал всякие попытки сгладить межсословные отношения. В этот раз, однако, он удивил Дугласа, ответив:
– Читал стихи, сэр. Весьма возвышенное чтение, осмелюсь сказать. У вас прекрасная библиотека.
– Это заслуга моего брата Джеймса, – отозвался Дуглас.
– В таком случае осмелюсь добавить, сэр, что у него весьма разнообразные вкусы.
Дуглас кивнул, позволив дворецкому снять с него верхнюю одежду.
Над просторным холлом, выложенным мраморной плиткой, доминировала винтовая лестница красного дерева. Она вела на второй этаж, где раздваивалась и уходила выше.
На первом этаже размещались общие комнаты: библиотека, гостиная, утренняя комната, парадная столовая, предназначенная для приемов, удобная кухня, оборудованная вентиляцией, чтобы запахи не беспокоили гостей, и другие помещения, которые использовались значительно реже. Второй этаж был отведен под спальни для членов семьи и гостей. На третьем этаже имелось семь спален для домашней челяди, а остальные слуги, в основном кучера и конюхи, жили в пристройке над конюшней.
Дом был, возможно, великоват для его нужд, но Дуглас предполагал иметь большую семью. Однако время шло, а он так и не приблизился к осуществлению этой туманной идеи.
Дуглас пересек холл и вошел в библиотеку. Дворецкий последовал за ним и в считанные секунды развел огонь в камине. Ласситер обладал многими талантами, доведенными до совершенства за годы службы.
– Подать вам портвейн, сэр? – спросил он.
Дуглас взглянул на сервант, где стояли пять хрустальных графинов с серебряными пробками, украшенными гербами Макреев. Каждый предмет в его окружении свидетельствовал о богатстве. Как представитель Макреев в Эдинбурге, он мог распоряжаться имуществом всего клана, но его личное состояние было достаточно велико, чтобы не беспокоиться об источниках дохода. Помимо этого дома, он владел небольшой фермой, тремя кораблями и долей в скаковой конюшне. Пусть ему еще далеко до графа дю Маршана, но у него вся жизнь впереди.
Ласситер, принявший его молчание за согласие, наполнил бокал и подал хозяину. Дуглас улыбнулся:
– Отправляйся спать, Ласситер. Мне не нужна нянька.
Усомнившись в словах хозяина, дворецкий с недоверием посмотрел на него.
– Я способен сам о себе позаботиться.
– В этом нет никакой необходимости, сэр, – возразил Ласситер, обладавший, несмотря на свою английскую кровь, чисто шотландским упрямством. – Но если вы настаиваете… – добавил он, видимо, осознав, что эта битва проиграна.
– Настаиваю.
Ласситер поклонился и вышел. Проводив его взглядом, Дуглас пригубил портвейн, затем поставил бокал на письменный стол и зажег свечу. Для чтения ее мерцающего света было недостаточно, но он не собирался читать.
Он пришел сюда поразмышлять.
Расслабив галстук, Дуглас подошел к двери и закрыл ее с тихим щелчком, уверенный, что никто не посмеет нарушить его уединение. В своем доме он был полновластным хозяином.
До сего момента.
Образ Жанны вплыл в комнату, словно бесплотный дух, остановив на нем взгляд загадочных серых глаз.
Дуглас криво улыбнулся. Что за нелепые фантазии!
Жанна никогда бы не стала кротко стоять перед ним. Сверкая глазами, она потребовала бы объяснений. Впрочем, между их последней встречей и нынешним вечером прошло десять лет. Тогда она была дочерью богатого аристократа. Теперь она всего лишь гувернантка.
Дуглас подошел к окну и раздвинул шторы, глядя на улицу. Эдинбург никогда полностью не затихал, однако ночные звуки отличались от дневных. В той части города, где жил Дуглас, движение транспорта позже определенного часа не поощрялось, а дороги выстилались соломой, чтобы заглушить стук колес проезжавших карет. Богатство обеспечивало комфорт, включая спокойный сон по ночам.
Богатство дю Маршанов было легендарным. Что же случилось? Очевидно, то же, что и с тысячами французских аристократов. В последние годы им пришлось туго.
Дуглас нахмурился. Гнев все еще бурлил в его крови.
Упершись ладонью в стену, он смотрел в ночь, словно мог заглянуть в окно Жанны, минуя соседние дома и здание церкви на углу.
Его мыслям не требовалось особого побуждения, чтобы перенестись на десять лет назад в Париж. Он был семнадцатилетним юнцом, влюбленным так отчаянно, что не нуждался в пище, сне и даже воздухе. Все, что ему было нужно, – это видеть Жанну. Увы, его любви оказалось недостаточно.
Дуглас вспомнил день, когда пришел сказать ей, что его родители прибыли из Новой Шотландии. Он хотел, чтобы она познакомилась с ними, прежде чем просить у графа руки его дочери.
Вместо Жанны его встретила Жюстина, домоправительница дю Маршана, высокая привлекательная женщина с темно-рыжими волосами.
– Ее здесь нет, – заявила она, окинув его высокомерным взглядом.
– Что вы хотите этим сказать? Она должна быть здесь.
– А вы дерзкий щенок, как я погляжу, – усмехнулась Жюстина, глядя на него через узорную решетку ворот.
– Где она? – Дуглас затаил дыхание, охваченный тягостным предчувствием.
– Она не желает вас видеть, – последовал равнодушный ответ.
– Может, она просила что-нибудь передать?
Жюстина покачала головой.
– Ни письма, ни записки?
Жюстина рассмеялась:
– И что она должна была написать? Что любит вас?
Что вас ждет счастливое будущее? Вы должны понимать, что такие вещи не про вас, молодой человек.
– Потому что я не француз? – За два года обучения в Сорбонне Дуглас успел оценить неприязнь французов ко всему иностранному. Жители Парижа не сомневались в своем превосходстве по отношению к остальному миру. – Моя семья происходит из Новой Шотландии, – сообщил он, но Жюстина только рассмеялась:
– Глупый мальчишка! Не все ли равно, откуда происходит ваша семья. Вы не ровня Жанне дю Маршан и никогда ею не будете.
Сунув руку в карман, Дуглас вытащил несколько монет и швырнул Жюстине.
– Скажите мне, куда она уехала? – потребовал он, но получил в ответ лишь загадочную улыбку и холодный взгляд.
– Моя жизнь стоит гораздо дороже, молодой человек.
К тому же Жанна не желает вас видеть.
– Я предпочел бы услышать это от нее самой.
– Вы мне не верите? – Жюстина одарила его насмешливым взглядом. – Граф мог бы просто устранить вас, – сказала она. – И никто бы ничего не узнал. Вы этого добиваетесь?
– Я хочу видеть Жанну. И не уйду, пока она не выйдет.
Как же он был упрям и как по-идиотски опьянен любовью!
– Она не выйдет, – сказала Жюстина после долгой паузы. – Ее нет в Париже.
Жалостливое выражение, мелькнувшее на ее лице, убедило Дугласа, что она говорит правду.
– Куда она уехала? – медленно спросил он, ощущая свинцовую тяжесть в животе.
Жюстина оглянулась на дом, затем посмотрела на него, словно взвешивая свои слова:
– Мне велели передать вам, что ее отправили домой, в Волан. Она опозорена и ждет ребенка.
Шок лишил Дугласа дара речи.
– Вы больше не увидитесь, молодой человек. Граф дю Маршан позаботился об этом. К тому же Жанна не желает вас знать. Вы не дали ей ничего, кроме боли.
Жюстина повернулась и, подобрав юбки, двинулась к дому.
– И ничего нельзя сделать? – крикнул он ей вслед.
Жюстина обернулась и улыбнулась снова, искренне забавляясь:
– Она никогда не вернется в Париж, молодой человек. После рождения ребенка ее ждет новая жизнь.
Три часа Дуглас простоял под дождем, глядя сквозь железную решетку на окно, откуда Жанна обычно подавала ему сигналы. Задернутые шторы оставались неподвижными. Он не увидел ни улыбающегося лица, ни взмаха руки. Ничего. И в конце концов поверил: Жанна действительно покинула Париж – и его.
Только когда день сменился сумерками, он ушел со своего поста.
Вздохнув, Дуглас тяжело опустился в кресло и забросил ногу на угол письменного стола. Он был не в состоянии сосредоточиться на документах, которые принес из конторы. Бумаги могут подождать до утра. Он просмотрит договор о покупке земли в Лондоне завтра. Память все еще держит его в своих тисках.
Итак, теперь она гувернантка, одетая хуже, чем ее слуги десять лет назад. Но этого недостаточно. Ему недостаточно короткого взгляда, которым она удостоила его, прежде чем уставиться в пол. Он хочет, чтобы она страдала. Не за то, что сделала с ним, а за больший грех.
Сладострастные намерения Хартли могут помешать его планам. Назвать Жанну аппетитной штучкой! Слова резанули слух Дугласа, как и похотливый тон Хартли. Черт бы его побрал!
Дуглас встал и, выйдя из библиотеки, направился к задней двери, выходившей во двор. Помещения для конюхов располагались над конюшней. Дуглас поднялся по лестнице и постучал. К его радости, Стивене еще не разделся.
– Извини за беспокойство, – сказал он, вызвав улыбку на губах кучера.
– Никакого беспокойства, сэр.
– У меня есть поручение для одного из твоих подручных, – сказал Дуглас. – Нужно отнести записку капитану Мэннингу, – добавил он, вручив Стивенсу адрес.
– Я сейчас же пошлю кого-нибудь, сэр.
Вернувшись в дом, Дуглас вдруг усомнился в разумности своих действий. Десять лет назад он выбросил Жанну дю Маршан из своей жизни. И теперь ему следовало бы сделать вид, что сегодняшней встречи просто не было.
Увы, не получится. Опрометчиво это или нет, но он не упустит шанса отомстить за деяние, чудовищное по своей жестокости.
Глава 4
Во сне Жанна стонала, издавая еле слышные возгласы протеста. Она ощущала вкус сажи и видела Волан. Не таким, каким он был прежде – величественный замок, царивший над залитой солнцем долиной, – а таким, каким он стал. В ее кошмаре он предстал в виде кирпичных дымоходов, вздымавшихся над обгоревшими руинами. Через провалы в земле виднелись каменные тоннели и подземелья, сохранившиеся во время пожара.
Исчезли старинные гобелены и произведения искусства, собранные многими поколениями дю Маршанов, книги, хранившиеся в огромной библиотеке, стеклянные витражи и часовня с бесценным алтарем и золотой церковной утварью.
Сцена резко изменилась, словно ее сознание не могло выдержать удручающего зрелища руин, и Волан озарился сотнями свечей. Они с Дугласом танцевали в бальном зале, улыбаясь друг другу, слепые к окружающему великолепию.
Сон вдруг оборвался, и Жанна открыла глаза. За окном занимался новый день, окрасив небо Эдинбурга в желтые, розовые и золотистые тона. Новый день, суливший перемены.
Внезапно Жанна поняла, что не хочет перемен; Она предпочла бы существовать так же, как прожила последние десять лет, не испытывая никаких эмоций. Но теперь уже слишком поздно. Она видела Дугласа и не сможет прогнать нахлынувшие воспоминания.
Встав с постели, Жанна подошла к окну, ощущая усталость, проистекавшую от беспокойного сна и тщетных усилий удержать прошлое в узде. В ночной рубашке, с заплетенными в толстую косу волосами, она созерцала панораму, которую видела каждое утро на протяжении трех месяцев. Внизу – небольшая площадь, к которой сходятся четыре улицы, застроенные солидными особняками.
Ничто не нарушало тишины раннего утра: ни грохот повозок, которые подвозят провизию к богатым домам, ни крики уличных торговцев. Но скоро здесь все оживет.
Утренний воздух благоухает цветами. На площади разбит сквер, легкий ветерок, налетающий с холмов, покачивает алые и желтые соцветия. Увидев примостившуюся на подоконнике птичку, Жанна улыбнулась. Девять лет заточения в монастыре научили ее радоваться простым вещам: птичьему щебету, радуге, распустившемуся бутону, восходу солнца.
Поскольку считалось, что Жанна являет собой дурной пример для обитательниц монастыря, ее держали в крохотной келье, расположенной вдали от основного здания.
По замыслу ее мучителей она должна была проводить дни в размышлениях о своих грехах. В тех редких случаях, когда Жанну допускали в общество других послушниц, ее окружала стена молчания. Разговоры, даже улыбки находились под строгим запретом, а смех и прочие проявления легкомыслия жестоко карались.
Все это, однако, не сломило Жанну. Напротив, она обрела силу. И постепенно начала понимать, что благочестивые сестры заблуждаются. Не такая уж она закоренелая грешница. Будь это так, она свела бы счеты с жизнью и положила конец своим страданиям. Но Бог оставил ей надежду, и она выжила вопреки всему.
Как-нибудь она проживет сегодняшний день, потом завтрашний и все остальные, ниспосланные ей Богом.
Птичка вспорхнула с подоконника и улетела прочь.
Взгляд Жанны устремился за ней, скользя по крышам домов, вырисовывающимся на фоне светлеющего неба. Эдинбург был процветающим городом, где постоянно что-то сооружалось и перестраивалось. Целые районы находились в состоянии трансформации.
Точь-в-точь как она.
Вздохнув, Жанна отвернулась от окна. Скоро явится ее подопечный, жаждущий рассказать о своих ночных сновидениях и узнать, что они будут изучать сегодня.
Внезапно в памяти всплыло еще одно воспоминание.
– Ты счастлива? – спросил Дуглас.
– Невообразимо, – отозвалась она, лежа обнаженная рядом с ним. В присутствии Дугласа она не испытывала стыда и никогда не пряталась от его взгляда. Наградой за такую храбрость были поцелуи, которыми он осыпал ее тело, от лодыжек до локтей, включая все восхитительные места между ними.
– Мы всегда будем счастливы, – заявил Дуглас решительно.
– Правда? – поддразнила Жанна, прежде чем поцеловать его, и на долгие мгновения они забыли обо всем.
Они были так невинны, так очарованы друг другом, так доверчивы и бесхитростны. Дуглас был всего на год старше Жанны. Изменился ли он за прошедшие десять лет? Все так же уверен в будущем или жизнь научила его не доверяться мечтам?
Мужчина, которого она видела прошлым вечером, был невероятно привлекателен, пожалуй, даже больше, чем в юности. В нем чувствовалась скрытая сила, некая аура властности, способная смутить и привести в трепет окружающих. Но только не Жанну. Что могут сделать ей люди, обстоятельства или случай, чего не сделали уже граф дю Маршан и Бог?
Жанна подошла к гардеробу и открыла дверцу, разглядывая свои скромные наряды. Жители Эдинбурга были в курсе всех модных веяний. Чтобы убедиться в этом, достаточно было пройтись по улицам города. К счастью, от гувернантки не требовалось, чтобы она следовала последней моде.
Жанна была вполне довольна тем, что ее одежда выглядит аккуратно и не привлекает внимания Роберта Хартли.
Когда-то ей требовалась помощь двух горничных, чтобы одеться, но за девять лет, проведенных в монастыре, где она носила самые непритязательные одеяния, Жанна научилась ценить простоту в одежде. Избалованная и порой взбалмошная девушка, делавшая бесчисленные покупки у модисток и портних, ушла в небытие. Сегодня она выбрала скромное темно-зеленое платье с глухим воротом, отделанным узкой полоской кружева.
Уложив волосы в простой узел, Жанна закрепила его длинной булавкой с головкой из слоновой кости. Когда-то она предпочитала ходить с распущенными локонами, свободно падавшими на плечи, и не пудрила прическу, за исключением тех случаев, когда являлась ко двору вместе с отцом. В монастыре Жанну остригли чуть ли не наголо, чтобы избавить, как ей было сказано, от тщеславия и суетной заботы о своей внешности. Правда, в последние два года ей позволили отрастить волосы, возможно, для того, чтобы остричь их снова в наказание, если она нарушит какое-нибудь правило.
Беспокойная ночь не прошла для нее даром. Глядя в зеркало, Жанна видела бледное лицо с поджатыми губами и встревоженным взглядом серых глаз – цвета утреннего тумана, как говорил когда-то Дуглас.
Окинув себя критическим взглядом сестры Марии-Терезы, Жанна пришла к выводу, что даже монахиня не нашла бы в ее внешности никаких изъянов. На накрахмаленном фартуке не было ни пятнышка. Рукава заканчивались узкой полоской кружев, которую вряд ли можно было назвать украшением. Скромный вырез был задрапирован косынкой из того же кружева, а корсаж сшит из той же ткани, что и юбка.
«Внешний вид женщины является отражением ее благочестия», – внушала сестра Мария-Тереза, видевшая свой долг в том, чтобы исправить характер юной девушки, сосланной в монастырь за распущенность.
Как глупо беспокоиться о том, как она выглядит!
Единственный, кто ее сегодня увидит, – это Дэвис. А если ее вздумает искать Роберт Хартли, то даже лучше, что она выглядит осунувшейся и изможденной.
У нее была пара крохотных, золотых сережек, подаренных девочкой, за которой она ухаживала на корабле, когда они пересекали Ла-Манш. Стоило Жанне надеть их, как воспоминания нахлынули с новой силой.
Дуглас целовал ее, издавая воркующие звуки.
– Что ты делаешь? – хихикнула Жанна, щекоча его кончиками распущенных волос.
– Ем тебя, – улыбнулся он.
– В корзинке есть более существенная еда, – сказала она, указав на ленч, который принесла с собой. Они забрались в укромный уголок сада, где их никто не мог видеть за развесистыми ивами, росшими на берегу реки.
– Нет ничего более существенного, чем мои чувства к тебе, Жанна, – серьезно произнес Дуглас, пристально глядя на нее.
Это было одно из самых драгоценных воспоминаний, всегда вызывавших у Жанны слезы. В голубых глазах Дугласа светились любовь, постоянство и обещание.
«Прости меня, моя любовь», – прошептала она дрожащими губами. Впервые за долгое время Жанна пожалела, что в комнате нет алтаря. Она бы преклонила колени и попросила прощения за свой великий грех. Не за то, что полюбила Дугласа или родила дитя, а за то, что произошло потом.
Перед ее глазами, как это случалось каждый день, предстал могильный холмик, усыпанный опавшими листьями и окруженный деревьями, единственное назначение которых, казалось, состояло в том, чтобы закрывать солнце. В воспоминаниях Жанны не пели птицы, не дул ветер, не шелестела листва. Все, что она помнила, – это крохотный холмик и соленый вкус слез. В этот момент все внутри у нее умерло.
До прошлого вечера, когда она увидела Дугласа, Жанна не ощущала себя по-настоящему живой. И теперь испытывала боль, смятение и страх.
Как она выдержит все это?
