Текст книги "Его единственная любовь"

Автор книги: Карен Рэнни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Глава 4

– Нужно что-то делать, – сказала Лейтис, – а иначе они его убьют.

Все оставшиеся члены клана собрались в доме Хемиша. Он был на удивление опрятным и чистым для одинокого вдовца. Нигде, начиная от деревянных скамеек и кончая полками, висевшими на стене, не было ни пятнышка, ни соринки, ни пылинки. Тарелки и миски были составлены стопкой на полке над столом, а постель аккуратно заправлена.

В вазе на подоконнике стояло несколько цветков – обычное зрелище для весны или лета. Лейтис всегда считала, что букет на подоконнике Хемиша был знаком уважения к покойной жене и памяти о ней, потому что и сама она так же чтила память своих дорогих усопших.

Люди, стоявшие вокруг, осмелились не выдать Хемиша англичанам, но они не собирались его прощать. Ведь сегодня сожгли не только домик Лейтис. Бездомными стали и Малькольм, и Мэри с сынишкой.

– Хемиш сам сделал выбор. Он сам пошел и сдался англичанам, – упрямо заявил Малькольм. – А теперь ты хочешь, чтобы мы его спасали!

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы его повесили, Малькольм? – спросила она спокойно.

Она изучила лица этих людей, она знала их всю жизнь. В прошлом году они лишились всего.

– Ни один человек больше не должен умереть, – сказала она тихо. – Даже если он поступил глупо.

– Седжуик не станет нас слушать, – возразила Дора. – Или ты забыла, как он поступил с тобой?

Она уставилась на синяк на щеке Лейтис. Дора была для Лейтис как вторая мать. Но это не значило, что их отношения всегда были мирными и легкими.

– Может быть, полковник нас выслушает, – предположила Лейтис.

При этом замечании Малькольм возмутился.

– Да с какой стати? Он просто еще один англичанин, – запальчиво выкрикнул он.

– Он спас нашу деревню, – ответила Лейтис.

На это Малькольму было нечего возразить, и он промолчал.

– Он выслушает нас, если мы придем к нему все вместе. – Лейтис тщетно, но отчаянно пыталась убедить их.

– Это приведет только к тому, что большинство из нас погибнет, – возразил Алисдэйр.

– Прекрасно! – Лейтис вытерла внезапно вспотевшие ладони о юбку. – Тогда я пойду одна.

Она надеялась пробудить в них мужество, но вместо возражений услышала изумленное молчание. А минутой позже все громко запротестовали.

– Ты не можешь вести себя так глупо, Лейтис, – укорила ее Дора.

– Женщина одна против всех этих англичан? Да ты просто рехнулась, Лейтис! – вмешался старый Питер.

Лейтис посмотрела на старика. Питер любил высказываться по любому поводу, и для него не имело значения, был ли смысл в его речах. Члены клана привыкли не обращать на него внимания.

– Хемиш не поблагодарит тебя, если ты ради него принесешь себя в жертву, – сказал Алисдэйр.

– Я сознаю, что это опасно, – ответила Лейтис спокойно. – Но выбора нет.

Дора шагнула к ней, внимательно вглядываясь в ее лицо.

– И ты полагаешь, англичане просто отпустят его, если ты попросишь?

– А ты думаешь, Дора, что я не попыталась его освободить только потому, что меня ждут неприятности? – возразила Лейтис, отвечая Доре столь же пристальным взглядом.

Дора отвела глаза и теперь смотрела куда-то в сторону.

– Никто из вас не пойдет со мной? Неужели все стали такими трусами? – спросила Лейтис, и на мгновение все умолкли.

– Не стыди нас, Лейтис Макрей, и не распускай язык. Она повернулась и взглянула на Питера.

– Я задала честный вопрос, Питер. Неужели мы утратили свою отвагу?

– Не каждый башмак годен на любую ногу, – возразил он.

Лейтис хмуро посмотрела на него. Его высказывания становились с каждым разом все более нудными и бессмысленными.

Мэри выступила вперед. Ее муж был убит при Фалкерке.

Ребенок у нее на руках был самым младшим в клане, он родился уже после гибели своего отца. Она подошла к Лейтис и встала рядом.

– Я пойду с тобой, – сказала она спокойно и твердо.

– И я. – Малькольм подошел к Лейтис и встал рядом с ней с другой стороны, не переставая теребить свою бороду.

Его белоснежная остроконечная борода доходила до пояса в знак того, что он самый старый член клана.

– В таком случае вы все дураки, – сказал Питер. – Точно такие же, как Хемиш.

И он вышел, не прибавив больше ни слова. Минутой позже за ним потянулись остальные, хотя многие, уходя, оглядывались и их лица выражали раскаяние.

Лейтис оглядела оставшихся. В ненастные дни, такие, как сегодняшний, распухшие суставы нещадно донимали Аду, но Лейтис улыбнулась, чтобы подбодрить ее и Малькольма, левая рука которого была парализована.

Мэри подошла к Доре и передала ей свое спящее дитя.

– Присмотришь за моим сыночком, пока я не вернусь? – Она наклонила и нежно поцеловала ребенка в щечку.

– А если ты не вернешься? – резко спросила Дора. Мэри гордо вскинула голову.

– Тогда ты ему скажешь, что я была такой же отважной, как его отец.

– Я о нем позабочусь, – ворчливо согласилась Дора. – Как о своем собственном. – Она перевела взгляд со спящего младенца на Лейтис. – Твоя семья не одобрила бы этого, Лейтис, – сказала она щурясь. Это было ее последнее предупреждение с целью уязвить девушку побольнее.

Лейтис глубоко вздохнула, призывая на помощь всю свою отвагу и жалея, что она не так тверда, как хотелось бы.

– Хемиш и есть моя семья, Дора, – ответила она тихо и с вымученной улыбкой вышла.

Патриция Энн Лэндерс, графиня Шербурн, сидела подле своего мужа, и его рука покоилась в ее нежных и теплых ладонях.

Спальня была затенена плотными шторами, чтобы спастись от жарких лучей послеполуденного солнца. День был погожим, ясным, и на небе не было и намека на облачко – оно сияло яркой синевой. Слабый ветерок, напоенный пьянящим ароматом цветов, покачивал покрытые густой и пышной листвой ветви деревьев и кустарников.

Она приказала отдернуть шторы и открыть окна, чтобы Джералд в последний раз мог насладиться видом Брэндидж-Холла в летнее время. Но этот день должен быть мрачным и дождливым, пронизанным холодными ветрами, потому что ее муж лежал на смертном одре.

Поместье Шербурн было прелестным уголком благодаря любви Джералда к древностям. И эта комната всю его жизнь оставалась неизменной, ревниво охраняемой реликвией, данью тем дням, которые он прожил здесь со своей первой женой, Мойрой.

Стены были обиты бургундским шелком, лепные карнизы цвета слоновой кости оттеняли потолок. Пол был цвета жареных каштанов и так хорошо отполирован, что в нем отражались изящно выгнутые ножки французской мебели. Хрупкий столик, богато инкрустированный, находился в одном углу комнаты, а платяной шкаф, увенчанный резной доской с изображением цветов, стоял напротив. Постель Джералда с балдахином, укрепленным на мощных столбах, с высоким изголовьем была главным предметом обстановка.

Стену у постели украшала картина, которую муж Патриции приобрел во время последней поездки на континент: ряд серых мрачных ступеней вел к берегу реки. Вероятно, этот пейзаж имел особое значение для Джералда, но сам он никогда не говорил об этом, а она не спрашивала. Некоторые вещи были для них запретной темой, не подлежащей обсуждению.

Как, например, портрет над каминной полкой.

Она взглянула на него, уже не впервые за последние несколько часов. В первые годы брака с Джералдом она не возражала против присутствия здесь этого портрета, потому что согласилась выйти замуж скорее из деловых и денежных соображений, чем по любви. Его поместье граничило с землями ее отца, а его богатство значительно превосходило те незначительные средства, что хранились в шкатулках ее семьи и быстро иссякали.

Но брак, в который она вступила по расчету, за долгие годы их совместной жизни стал счастливым, во всяком случае, для нее.

Однако Джералд вечно отсутствовал и твердо отстаивал свое право вести активный и подвижный образ жизни. Он предпочитал несколько месяцев в году проводить в Лондоне или в другом своем имении для смены впечатлений. Словно желая заставить ее примириться, с его частым отсутствием, он был очень щедр, оставлял ей много денег и приветствовал ее траты и деятельность, которые могли доставить ей удовольствие. Как будто деньги могли заменить ей мужа, любви которого она жаждала. Но если уж он не мог любить ее, то дал ей по крайней мере сына Дэвида, который стал отрадой ее сердца.

Дыхание Джералда становилось все более хриплым, и в комнату внесли еще несколько горшочков с камфарой и поставили ему на грудь горчичный пластырь. Но он сорвал его, пожаловавшись на жжение. Болезнь навалилась на него внезапно и так стремительно, что Патриция не успела подготовиться к такому печальному исходу.

– Тебе надо поспать, любовь моя. – Она встала и запечатлела поцелуй у него на лбу. Лоб был влажным и холодным, словно кризис миновал. Взяв со стола салфетку, она нежно отерла его лицо. – Когда ты отдохнешь, я позову Дэвида.

Джералд открыл глаза и медленно повернул голову. Его улыбка была слабой и легкой, как тень. Патриция нежно приложила ладонь к его щеке. По восковому цвету лица она могла судить, что времени осталось мало.

– Отдохни, Джералд, – сказала она нежно.

– Алек, – прошептал он. Это имя прозвучало тихо, как вздох.

– Я послала бы ему весточку, Джералд, но не знаю куда. Он слабо покачал головой.

– Поздно, – прохрипел он, и попытка заговорить отняла у него последние силы. – Скажи ему...

– ...что ты его любишь, – перебила она. – Что ты всегда гордился им.

Он слабо кивнул.

Чуть позже он заговорил снова. Она низко склонилась над ним, чтобы услышать.

– Скажи ему, чтобы позаботился о Дэвиде, – прошептал он.

Она кивнула и прижала пальцы к его холодным губам.

– Я все сделаю, – сказала она, стараясь успокоить мужа.

Алек вовсе не обязан заботиться о своем единокровном брате. Единственным наследником состояния Шербурнов был старший сын, Алек. Что же касается второго сына, то по законам Англии он должен сам пробиваться в жизни.

Патриция снова бросила взгляд на портрет. Даже теперь она не могла возненавидеть изображенную на нем женщину, но завидовала ей.

Мойра Макрей Лэндерс была красавицей, и ее синие глаза светились живостью и страстью. Художник запечатлел ее сидящей на зеленой траве в сапфирово-синем костюме для верховой езды. Ее рука покоилась на плече сына, и карие глаза Алека сияли от счастья.

Патриция склонила голову к мужу. Уже было ясно, что он не выживет, и теперь она молилась не о его выздоровлении, а только о том, чтобы он не страдал от боли. Его губы посинели, под глазами обозначились темные круги. За последнюю неделю прежний красавец Джералд превратился в старика. Она погладила его по руке и прижалась к ней щекой.

– Мойра. – Внезапно он приподнялся на подушках, и его голос звучал радостно. Он смотрел в изножье кровати, затененное драпировками, и на лице его играла ослепительная улыбка. Дрожа, он протянул вперед руку. Потом вздохнул тяжко и глубоко и снова упал на подушки.

Прошла минута, прежде чем до сознания Патриции дошло, что муж умер, не простившись с ней, не сказав ей ни слова. На нее нахлынула глубокая печаль, и грудь словно сжало тисками.

Она медленно потянулась к усопшему и закрыла ему глаза. И только тогда позволила себе закрыть лицо руками и отдаться давно сдерживаемым слезам.

Как опытный командир, Алек умел судить а характере человека и составлять мнение о своих подчиненных быстро и точно. В случае с майором Мэтью Седжуиком его неблагоприятное мнение со временем не изменилось.

Майор предпочитал помалкивать, смотрел на своего командира с вызовом и дерзко отвечал на вопросы, а в остальное время был угрюм и мрачен. Алек не привык к такой агрессивности и враждебности, поэтому Седжуик был для него крепким орешком.

Вероятно, майор глубоко уязвлен тем, что его обошли и лишили возможности командовать. За последний год он сделал много для строительства и укрепления форта Уильям, используя не востребованных в бою солдат, но все старания не способствовали его продвижению по службе в шотландской кампании, которая все больше и больше приобретала политический характер. Не желая мириться с ситуацией, он предпочитал копить свои обиды и лелеять раздражение.

Но при этом майор посмел ударить женщину – вполне достаточно, чтобы понять особенности его нрава.

Отбросив свои личные чувства, Алек сосредоточился на проверке состояния казарм.

В крупных гарнизонах считалось нормальным, если на сотню солдат приходилась одна женщина. Предпочтение отдавалось особам, уже побывавшим в переделках и привыкшим к суровым условиям солдатского быта, включая и то, что жене приходилось делить узкую походную койку со своим мужем в помещении, где обитало еще не менее восьми человек.

Каждая комната могла похвастаться камином, который использовался для обогрева и для приготовления пищи. Чтобы подольше сохранить аромат еды, обитатели комнаты держали на огне еду, пока она не подгорит.

Алек заглянул в сундуки, стоявшие в изножье кроватей. Там на дне лежали белые гетры, прикрытые жилетом и поясной сумкой. Добавочное одеяло, пара полотенец и простынь были необходимы солдату. Прочее личное имущество занимало немного места на самом дне сундука.

Через несколько минут Алек вышел из комнаты. За ним следовали Седжуик и Харрисон. Вздох облегчения, вырвавшийся у обитателей комнаты, оказался преждевременным. Солдаты форта Уильям еще не знали, что с нынешнего утра их обязанности полностью изменятся.

Алек уже проинспектировал склады боеприпасов и провианта, а также проверил соблюдение устава. Как он и подозревал, форт Уильям не особенно отличался от других английских укреплений. Он был построен с таким расчетом, чтобы при необходимости держать осаду, и мог похвастаться собственной пивоварней и пекарней. Но Алеку еще не приходилось видеть конюшен, где число коров и свиней намного превышало бы количество лошадей. Слившиеся воедино хрюканье, фырканье, мычание и ржание почти заглушали человеческую речь.

Он уставился на стойла. Должно быть, таланты Седжуика не простирались дальше умения заставить животных спариться. В стойлах было так же грязно, как в солдатских казармах.

– Нам приходится забивать животных на мясо, сэр. И отдавать зерно, – ворчливо пояснил Седжуик.

Он мог бы воздержаться от пояснений. Изможденные лица и исхудавшие тела обитателей деревни свидетельствовали о том, что им грозит голодная смерть. И такую картину Алек наблюдал по всей Шотландии. Приказы Камберленда были суровыми: он требовал неукоснительного наказания для повстанцев, особенно для усмиренных горцев.

Алек был рад, что выбрал местом своего обитания Гилмур. Вонь от немытых человеческих тел, хлевов и конюшен осталась позади, едва они вышли из казарм и удалились от стойл.

– Людей избавили от вшей? – спросил он.

Все солдаты под его началом были обязаны соблюдать правила личной гигиены, содержать в чистоте свое тело и одежду. Люди, которых он видел во дворе форта и в казармах, не показались ему ни чистоплотными, ни дисциплинированными.

Его войска могли провести весь день в грязи болот, но перед сном им выделялось время на то, чтобы почистить оружие, надраить бляхи и до блеска начистить сапоги. За годы службы Алек усвоил, что дисциплина создает идеальных солдат. Поэтому его солдатам приходилось больше думать об утренней поверке, а не о том, как уцелеть в предстоящей битве.

– Вшей? – ответил Седжуик вопросом на вопрос.

– Люди обтираются водой с уксусом? – спросил Алек. – Если нет, следует начать это немедленно.

Седжуик нахмурился и промолчал.

– Завтра утром после поверки я хочу встретиться с вашими командирами, – сказал Алек, когда они выходили через узкий проход к передней стене форта.

– Командирами, сэр?

– У вас есть возражения, Седжуик? – спросил Алек нетерпеливо, бросая взгляд через плечо.

– Мне не требуются помощники, сэр, – упрямо возразил Седжуик. – Я взял на себя все командные функции.

– Но это не лучший способ управлять большим числом людей, майор, – резко возразил Алек. Он повернулся к Харрисону, спокойно следовавшему за ним. – Завтра утром нужно провести общий сбор, – сказал он.

Адъютант кивнул.

– Давайте решим вопрос насчет пушек, майор, – продолжал Алек, стремясь поскорее окончить проверку и избавиться от общества майора.

Часом позже он оставил Седжуика лелеять свою обиду и с чувством радости и облегчения вернулся в Гилмур. Там он снял мундир и аккуратно повесил его на гвоздь возле двери. В комнате не было платяного шкафа, ничего похожего на привычный комфорт его английского дома. Но ведь он не был там много лет. Странно, что возвращение в Шотландию пробудило в нем тоску по привычным вещам, которые он когда-то с пренебрежением отвергал. Возможно, дело не в Шотландии, а в том, что он просто устал от войны и бивуачной жизни. Но до последнего времени он не чувствовал, насколько устал.

Он подошел к камину и уставился на холодный пепел. Как долго его предки жили здесь? Сколько лет?

Денщик Дональд уже перенес в комнату его вещи. В дополнение к походному сундучку здесь появились круглый стол и два стула, а пол был чисто подметен. Покрывало и матрас были заменены новыми. Кроме того, Дональд поставил на каминную полку два фонаря и множество коротких неуклюжих огарков, а также водрузил одну толстую свечу посреди стола. Все это говорило о том, что эта комната обитаема.

Алек сел за стол, открыл свой сундучок и извлек из него карты. Его сознание взрослого человека восстанавливало в подробностях то, что не запечатлелось в его детской памяти. Он разделил всю подконтрольную территорию на квадраты и составил расписание смены патрулей. Уже завтра он сможет оценить, насколько распространен мятеж в этой части Шотландии. Откровенно говоря, он сомневался, что после столь серьезного поражения горцы посмеют снова бросить вызов Англии.

Покончив с этим делом, он принялся составлять рапорт генералу Уэсткотту, своему непосредственному начальнику. Он облекал свои первые впечатления в тщательно отточенные фразы, а также высказывал свое мнение о необходимости изменить стиль командования. Но ни словом не обмолвился ни о пожаре, ни о майоре Седжуике, ни о том, что, по его мнению, тот вообще не способен командовать. После одного лишь дня наблюдений такую критику сочли бы слишком поспешной и необоснованной.

Но майор ударил Лейтис, а этого Алек не мог ни забыть, ни простить.

Он откинулся на спинку стула и отдался самым свежим воспоминаниям о ней. Ее внешность была слишком яркой и живой, чтобы ее по достоинству оценили в Англии, где предпочитали томную бледность. Но для этой страны крутых скал, острых утесов и волнистых лощин она была хороша. Она оказалась выше, чем он ожидал, стройной и даже хрупкой.

Какой была ее жизнь после того, как карета унесла его домой, в Англию? Эти мысли, почти ребяческие, появились неожиданно для Алека, будто вырвались из шкатулки, где тщательно хранились все эти годы.

«Я Йен. – Он не мог ей этого сказать. – Я тот мальчик, которого ты знала много лет назад». Время изменило их обоих.

Он снова попытался сосредоточиться на своем отчете, с трудом изгнав из памяти лицо Лейтис.

Он запечатал донесение и оставил его на столе для передачи гонцу. Ему по чину полагался курьер в любое время, когда бы он ни понадобился. Когда Алек был лейтенантом, такого не было. Однако его переписка с семьей заглохла и сошла на нет много лет назад. Теперь он не мог и припомнить почему. Просто у него вошло в привычку не писать домой. Это отсутствие внимания к близким, вероятно, объяснялось тем, что он много лет не видел никого из родни.

После смерти его матери отец так и не оправился и не стал прежним. Граф Шербурн, некогда неудержимый весельчак, любивший самозабвенно скакать верхом рядом с сыном или показывать ему удачные места для рыбалки на реке Брай, перестал существовать. Человек, занявший его место, был мрачен и суров и не тратил время на простые удовольствия.

Он женился снова, на женщине, которая была нежна и добра к нему. Патриция, как помнилось Алеку, вставала на его сторону, когда он хотел чего-нибудь добиться от отца.

Для графского сына выбор рода деятельности был невелик: расточать время в ожидании кончины отца или взять на себя обязанности по хозяйству. Но он по природе не терпел праздности и бездействия, а хозяйство графа было хорошо отлаженным, и он знал обо всем, что творится в его владениях. И потому Алек никогда не сожалел о том, что выбрал воинскую стезю.

Интересно, что сказал бы граф, увидев его в таких условиях? Увидев, какое удовольствие он испытывает, пребывая в столь спартанской обстановке?

Он удивился самому себе, когда придвинул новый лист бумаги, обмакнул гусиное перо в чернильницу и принялся за письмо отцу.

От недавнего грозового ливня остались только лужицы на гравии да капли, медленно стекавшие в подставленные бочки. Воздух был чистым, как всегда после грозы или бури, но все же в нем чувствовался кисловатый запах гари.

Из-за преклонного возраста и немощи двоих спутников Лейтис они с трудом продвигалась по мосту над долиной.

Девушка не бывала в Гилмуре после того, как замок заняли англичане.

В тот день она стояла на высоком холме и смотрела, как замок стирают с лица земли. Пушки гремели, как гром, как Господень кулак, сокрушающий твердыню до основания. Она видела, как рушится кирпич за кирпичом. Чтобы сровнять замок с землей, потребовалось всего два дня, и это доставило ей доселе неведомую горькую радость. Это было постыдное чувство, и ей не хотелось признаться в Нем даже себе самой, но в то время она скорбела о Маркусе и своей семье. Ей казалось правильным и справедливым, что и Гилмур был уничтожен. Ее переполняли ярость и боль, и потому ей хотелось, чтобы и другие страдали не меньше. И вот ее желание исполнилось. Теперь обливалась слезами вся Шотландия.

Форт Уильям маячил на горизонте, как приземистое чудовище из красного камня, но вблизи выглядел еще безобразнее.

Она собрала всю свою отвагу в кулак, подкрепив ее чистой бравадой. Она не пыталась притворяться, что ей предстоит легкое дело. Но ради Хемиша не стоит гибнуть по собственной глупости.

Она нервно оправила рукава платья, но они никак не хотели спуститься ниже локтей. Изо всех ее платьев это бледно-голубое было самым нелюбимым и сидело на ней плохо. Впрочем, теперь это было ее единственное платье.

– Двери нет. – Ада смотрела на фасад форта. – Только окна.

– Это бойницы для пушек, – пояснил Малькольм, косясь на стену.

– Как же мы войдем? – спросила Мэри.

– Может, обойдем здание с тыла? – предположила Лей-тис.

– Здесь нет часовых, – сказал Малькольм.

– Мы не представляем для них угрозы, – ответила Лей-тис.

– Пусть здесь и тихо, но я вовсе не желаю, чтобы меня подстрелили за то, что я околачиваюсь возле английского форта.

Лейтис ответила ему хмурым взглядом и пошла первой вдоль длинной стены до самого ее конца и наконец нашла вход во двор, заполненный солдатами и домашними животными. С минуту она изумленно моргала при виде открывшейся сцены.

Неподалеку от нее солдат мешал что-то в котле деревянной ложкой, насаженной на длинный шест. В дальнем конце двора солдаты мылись в корытах, плескались водой и орали во всю глотку, а в воздухе стоял смрадный запах нечистот, навоза и немытых тел.

– Святая Коломба! – прошептала Мэри. – Да они все нагишом, будто только что из материнского чрева.

– Не совсем, – возразила Ада со смешком. – Они чуть покрупнее младенцев.

Малькольм бросил на Аду свирепый взгляд, но она в ответ только подняла брови.

– Мы пришли в банный день, – с удивлением констатировала Лейтис.

– И на них нет никакой одежды, – сказала Мэри.

– Можно подумать, что вы не видели голых мужиков, – заворчал Малькольм.

– Я-то и впрямь никогда не видела голого англичанина. – Мэри старалась держаться поближе к Лейтис.

Все четверо сгрудились в углу двора, держась так близко, что ощущали дыхание друг друга.

– Что нам теперь делать? – спросила Ада.

– Найти полковника, – предложил Малькольм. – Если, конечно, он тоже сейчас не моется.

– Ты думаешь, это такой английский ритуал? – Мэри выглянула из-за плеча Лейтис.

– Если и так, не думаю, что они соблюдают его зимой, – ответила та.

– Они отморозят себе...

Под мрачным взглядом Малькольма Ада осеклась.

– Нужно что-то предпринять, – настаивала Лейтис. – Нельзя же просто стоять и глазеть на них!

– Я так не думаю, девочка, – сказал Малькольм. – Это вы, женщины, ведете себя как слабоумные.

Лейтис расправила плечи, набрала в грудь воздуха и шагнула вперед, пока решимость еще ее не оставила. Мужчина, пересекавший двор, остановился и уставился на нее. Потом медленно приблизился, будто опасался, что она окажется привидением.

– Мне надо поговорить с полковником, – сказала она решительно.

Ее руки были плотно сжаты на груди, подбородок вздернут.

– Вы хотите видеть Мясника?

Она с трудом понимала его выговор и совсем не поняла выражения его глаз.

У него было худое, вытянутое, как волчья морда, лицо, а улыбка, похожая на оскал, обнажала набухшие, как у младенца, беззубые десны, воспаленные и покрасневшие. В вырезе белой рубашки виднелась волосатая грудь. Было заметно, что он еще не успел принять ванну.

– Мясника? – спросила она слабым голосом.

– Инвернесского Мясника? Нового коменданта крепости?

– Да нет, полковника. – Она покачала головой.

Человек, спасший их деревню, не мог быть Мясником из Инвернесса.

– Это он и есть, – ответил ее собеседник. Похоже, он наслаждался ее потрясением.

Мясник из Инвернесса! Они все слышали россказни про него. Скотты, избежавшие бойни при Куллодене, были заключены в инвернесскую тюрьму, и их посылали на казнь по прихоти этого чудовища. Говорили, что Мясник мог пощадить узника, если тому удавалось позабавить его, или посылал его на виселицу, если ему не нравилось выражение его глаз.

Мясник из Инвернесса? Ее желудок сжала судорога. Лейтис почувствовала, что ей стало не по себе.

Стук в дверь был неожиданным, а выражение лица Дональда не предвещало ничего хорошего. И все же его слова оказались полной неожиданностью.

– Прошу прощения, сэр, но у нас неприятности. Дональд был с Алеком еще с Фландрии, когда тот, став военным, был полон романтических мечтаний о великой славе и выигранных сражениях. Сначала светлые и легкие волосы Дональда, его розовые щеки и желание угодить производили такое впечатление, будто он еще не расстался с детством. Но в прошлом году Дональду присвоили звание сержанта, и остатки его юношеской наивности испарились. Бывало, что улыбка его казалась вымученной, а в смехе звучала горечь. Несомненно, это результат трагедии в Инвернессе.

– В чем дело? – спросил Алек. Дональд шагнул в комнату.

– Сэр, там, во дворе форта, группа скоттов, и среди них женщины. Это смахивает на мятеж.

Когда Дональд закончил фразу, Алек уже успел надеть мундир и оказался у двери.

Четверо шотландцев были окружены по крайней мере тридцатью солдатами, весьма скудно одетыми после купания. Пожилая женщина прижимала сжатые руки к груди, а старик, казалось, был готов драться. Но солдат интересовали женщины помоложе, и одной из них была Лейтис.

Она отступила на несколько шагов, чтобы избежать прикосновения солдата, и наткнулась на другого, стоявшего у нее за спиной. Тот рассмеялся и, схватив ее за руки, потянул к себе.

– Пожалуйста, пропустите нас! – сказала она.

– Поцелуй меня, и, возможно, я пропущу вас, – ответил солдат.

– По-видимому, у вас полно свободного времени, сержант, – коротко бросил Алек. – Хотя вам пора выполнять ваши обязанности, в которые не входит издевательство над женщинами.

Солдаты, окружавшие Лейтис и остальных скоттов, мгновенно отступили при этих словах полковника.

– Прошу прощения, полковник, но она шотландка, – пояснил сержант.

Этот день тянулся бесконечно долго. С самого рассвета Алек трясся в седле, и, вероятно, поэтому он поддался внезапно нахлынувшему гневу. Этот гнев был сродни ярости и желанию выжить, которые он испытывал на поле боя.

– Что, собственно говоря, означают, сержант, ваши слова о том, что она шотландка? – Он тщательно подбирал слова, стараясь не выказать своего гнева.

– Ну, вы же знаете, сэр, какие они, – ответил сержант. – Они на все готовы ради куска хлеба.

Он ухмыльнулся, глядя на Алека, что, по-видимому, означало намек на мужскую солидарность. Его высказывание заставило Алека пожалеть, что он не захватил свой меч.

Лейтис повернулась и посмотрела ему в лицо. Она была бледна, если не считать синяка от пощечины Седжуика. Он хмуро смотрел на отметину, внезапно раздраженный ее глупостью.

– Мужчины, находящиеся в форту, месяцами не видели женщин, – сказал он резко. – Вы не думали о своей безопасности, явившись сюда?

Она не ответила на его вопрос, а вместо этого спросила сама:

– Вы новый комендант форта Уильям? – Ее голос был чуть громче шепота. – Вы Мясник из Инвернесса?

Он кивнул.

Она глубоко вздохнула.

– Я Лейтис Макрей, – представилась она. – У вас мой дядя. Я пришла просить о его освобождении.

– Вы пришли?..

Она сохранила свою дьявольскую надменность. Ну, кто осмелится просить об этом в окружении сотни солдат и под защитой столь жалкого эскорта?

Он резко повернулся и направился в замок, чтобы выиграть время и привести в порядок свои мысли. Они вчетвером последовали за ним, иногда бросая взгляды на развалины Гилмура и перешептываясь. Оплакивали ли они гибель старого замка или проклинали захватчиков?

Небо на горизонте казалось сине-черным, и только кое-где бледная заря окрасила его в светло-розовый цвет. Ночь приходила на эту землю легких теней неохотно, впрочем, как и рассвет, с трудом разгонявший тени.

Упрямая, неуступчивая страна, отражавшая, как в зеркале, характер своих обитателей.

Он стоял, повернувшись к скоттам спиной, намеренно давая понять, что его больше интересует озеро Лох-Юлисс, чем они. Взгляд его был обращен к месту, где из озера вытекала река Конох.

Наконец он повернулся к пришедшим.

Лейтис стояла впереди, стараясь не выдавать своих чувств. Ее лицо казалось бесстрастным. Может быть, она боялась разгневать Мясника из Инвернесса?

– Мой дядя – старик, – сказала она. – Он иногда забывает даже, который теперь год.

– Или то, что мятежники в Шотландии потерпели поражение? – сухо спросил он.

– Да, – ответила она просто.

Остальные выстроились у нее за спиной, как бы признавая ее главенство.

Ее вообще не должно здесь быть, и тем более она не должна возглавлять эту нелепую группу.

– Значит, я должен пожалеть старика? – сказал он. – И что вы мне предложите в обмен на его свободу?

– У нас ничего нет, – кратко отозвалась она. – Ваши солдаты перерезали наш скот и вытоптали посевы.

Он сложил руки на груди и оперся спиной о стену.

– Следовательно, вы полагаетесь только на мое сострадание?

– Разве не так должен поступать христианин? Давать, не требуя ничего взамен?

– Но я Мясник из Инвернесса, – напомнил он. – И я должен проявлять подобную щепетильность и чувствительность?