Текст книги "Гобелен"
Автор книги: Карен Рэнни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 5
– Тупица! Глупое животное! Смотри, что ты сделала!
Графиня взмахнула рукой, и на бледном лице молоденькой горничной остался красный отпечаток хозяйской ладони.
Мэгги Боуз поспешно отступила. Однако, отступая, пыталась сохранить уважительный вид, дабы не гневить вдовствующую графиню.
Девушка не приближалась к туалетному столику и никак не могла смахнуть флакон, из которого, как назло, пролились на ковер любимые духи хозяйки. В тот момент, когда драгоценное содержимое флакона оказалось на полу, Мэгги в другом конце комнаты старательно упаковывала вещи графини – этим она занималась большую часть дня.
Впрочем, Мэгги уже привыкла к беспочвенным упрекам и к пощечинам, наносимым маленькой ручкой графини.
Единственным грехом Мэгги, если, конечно, это можно назвать грехом, была ее невзрачность. Хуже, чем невзрачность. На ее щеке, отчасти даже на шее красовалось огромное темно-красное пятно – словно дьявол оставил свой отпечаток.
Девушка понимала, что замужества ей не видать. Но если на мужа надеяться нечего, то на себя, на свое трудолюбие она вполне могла рассчитывать. Именно поэтому Мэгги и пришла в Хеддон-Холл – пришла в поисках работы. К тому же она знала: здесь ее не будут донимать чужаки, так любившие пялиться на ее родимое пятно – ее проклятие с самого детства.
Но ей не повезло. Девушку приметила графиня, однако не отправила ее в верхние комнаты, где Мэгги могла бы затеряться среди таких же, как она серых мышек, а сделала своей личной горничной.
Мэгги не раз поминала свою несчастливую звезду недобрым словом.
Протирая зеркало, Мэгги заметила в нем отражение графини и свое собственное и невольно поморщилась, как от зубной боли. Контраст был настолько разительным, что даже самая глупая девушка поняла бы: графиня, отличавшаяся миловидностью, взяла к себе в услужение столь уродливую особу лишь потому, что на ее фоне особенно выигрывала.
Да, взяли ее вовсе не за проворство и расторопность – Мэгги была довольно неловкая, – а только из-за безобразной внешности. К тому же она совершенно не разбиралась в модных нарядах и прическах. Слишком уж долго завивала светлые локоны хозяйки.
Знай Мэгги, что попадет в услужение к графине, ни за что бы не ушла из своей убогой хижины, где жила с вечно голодными братьями и сестрами и больной матерью.
Знай Мэгги, что ее увезут из Хеддон-Холла в Лондон, сбежала бы к себе в деревню. Находиться в услужении у графини – значит проводить ночи без сна в ожидании, когда вернется хозяйка. Но ей и днем не удавалось отдохнуть, постоянно приходилось прислуживать капризной и злобной графине.
Мэгги ужасно не нравилось в городе. Шумные и грязные лондонские улицы всегда были запружены людьми и экипажами, а она, Мэгги, привыкла к ароматным лугам и безлюдью – она мечтала вернуться домой…
И вот, кажется, мечта ее сбудется.
Интересно, знает ли о возвращении графини граф?
Между графом и графиней ладу не было. Если, конечно, верить слугам. Якобы кто-то слышал, как в Оранжевой гостиной был разговор на повышенных тонах, после чего графиня в гневе хлопнула дверью и вскоре уехала из дома.
Мэгги хорошо помнила тот день. Графиня была в ярости, и бедным слугам доставалось от нее ни за что. Все старались не попадаться ей на глаза – ведь графиня раздавала пощечины направо и налево.
Хозяйка внушала Мэгги суеверный страх. Что-то дьявольское было в ее голубых глазах, особенно когда она щурилась. В такие мгновения в них появлялся странный блеск – казалось, графине была известна какая-то ужасная тайна… И что-то зловещее было в ее голосе – дьявольски ровном, даже когда она изрыгала самые страшные проклятия. Мэгги по собственному горькому опыту знала: графиня наиболее опасна тогда, когда голос ее понижается почти до шепота. Именно в такие моменты девушка чувствовала, что ей хочется перекреститься.
Точно так же думали о графине – хотя и не говорили об этом – все обитатели и даже некоторые из гостей ее лондонского дома.
Наверное, расскажи Мэгги о своих ощущениях поклонникам Элайн Уэстон, коих было великое множество, они были бы шокированы. Мужчины называли Элайн нежной куколкой. Красота ее была того свойства, что рождает у противоположного пола желание защитить хрупкое создание, больше похожее на фарфоровую статуэтку, чем на женщину.
Пожалуй, лишь самые проницательные представительницы прекрасного пола замечали, что губы у графини слишком уж яркие, подозрительно яркие – таких красных губ в природе не бывает. И очень немногие понимали, что только при помощи свинцовых белил и румян можно сделать кожу такой «фарфоровой». Что же касается блеска в глазах, то одна лишь Мэгги знала: возможно, только в минуты гнева глаза графини блестели сами по себе, во всяком случае, хозяйка регулярно закапывала в них специальные капли.
И никто из знакомых графини даже не догадывался о том, что крохотная ручка с розовыми ноготками способна наносить весьма ощутимые удары; причем слуги знали: хозяйка раздает пощечины порой без всякого повода и всегда с огромным удовольствием.
Да, Элайн была миниатюрной и хрупкой, но ее воле и характеру мог бы позавидовать любой мужчина. Очаровательное личико, окруженное золотистыми кудряшками, имело или жеманно-сладкое выражение, или сосредоточенное, когда графиня внимала словам собеседника. И никому в голову не приходило, что Элайн часами тренировалась перед зеркалом. Разумеется, влюбленные в нее мужчины не замечали того, что глаза ее никогда не улыбались, не замечали и злобную усмешку, временами искажавшую лицо графини.
А сейчас, оставшись наедине с горничной, графиня дала волю своему гневу и не стеснялась в выражениях.
Она осталась без денег – и все по вине «этого чудовища»! Без тех денег, которые честно заработала, прожив пять лет с дряхлым и мерзким графом. Целых пять лет!
Да, пять лет она прилежно играла роль образцовой жены – скромной и тихой. К тому же терпела ласки графа и постоянно ловила на себе презрительные взгляды его сыновей.
И она кое-что заслужила! Этот урод и калека не отделается жалким содержанием – такие деньги ее не устраивают.
В неполные семнадцать Элайн покинула родительский дом приходящий в упадок особняк с запущенным садом. В доме постоянно не хватало денег, даже на то, чтобы прилично одеться, то есть так, как надлежит одеваться титулованным особам. Действительно, какой прок от баронетства, если приходится терпеть нужду? Но в семье одна лишь Элайн замечала, что они ужасно бедны. Старшие братья и сестры смеялись над ней, когда она заговаривала о своих планах и притязаниях. Однако Элайн всегда знала, чего хочет от жизни, и была уверена, что сумеет добиться своего.
Деньги, власть и свобода – вот чего она желала.
Власть и свобода могут быть добыты лишь с помощью денег. Этот урок Элайн усвоила еще в детстве и никогда не забывала.
И она добилась того, чего хотела: продав свою молодость и красоту, приобрела богатство и титул заодно.
Элайн не досталась графу Кардиффу девственницей – хотелось проверить, чего она стоит, и научиться кое-чему, прежде чем пойти ва-банк. Граф был сказочно богат и при этом одержим страстью, так что предупреждения взрослых сыновей и уговоры поверенных не оказали на него воздействия. Он думал, что влюблен, и, возможно, действительно был влюблен, во всяком случае, поверил, что жена в первую брачную ночь кричала от боли. Впрочем, боль была, и весьма резкая. Нож, который Элайн спрятала в постели, весьма чувствительно задел ее бедро.
Все получилось даже слишком просто.
Граф цеплялся за жизнь с одержимостью, которой она – в другой ситуации – могла бы восхищаться. Однако старый дуралей зажился на этом свете, не желал умирать, и его «упрямство» едва не расстроило ее планы. Эдайн, изнывая от скуки, принялась изменять старому идиоту, причем чуть ли не с каждым в округе.
Если бы граф только знал…
Но в конце концов он что-то заподозрил, по крайней мере отчасти разочаровался в супруге, что, впрочем, не помешало ему настойчиво уделять ей внимание.
Граф довольно часто забирался к ней в постель. И тогда ей приходилось превращаться в актрису – величайшую актрису, изображающую восторг и вожделение, в то время как немощное тело мужа ерзало по ней и он целовал ее растрескавшимися от старости губами и ласкал скрюченными подагрой руками. Он стонал и всхлипывал, и от него разило камфарой и какой-то сладковатой гнилью – очевидно, то был запах старости. Как же она презирала его в те моменты, когда он жарким шепотом, сгорая от страсти, говорил ей непристойности. Но какое бы омерзение Элайн ни испытывала, она не забывала стонать, якобы тоже сгорая от страсти.
И все же ее час настал. Пришла зима, дороги обледенели, и граф решил отправиться в Лондон со своим любимчиком – старшим сыном. Конюха уговорить было нетрудно – ее тело и ее обещания порядком распалили его. Все, что от него требовалось, он сделал, а сделать надо было всего-то ничего – подрезать упряжь и чуть ослабить колесо. Зато потом оба повалялись в сене.
Все было так просто, что даже не верилось. Но, увы: завещание оказалось совсем не таким, как ей хотелось бы.
Наверное, слишком долго она тянула. Вероятно, старый граф догадался, что ей нужны были только деньги, и решил отомстить.
Элайн даже не пришлось изображать горе – она действительно была потрясена, узнав, что вместо Хеддон-Холла и всего прочего она получит лишь скромное содержание. И выплачивать его надлежало этому чудовищу – новому графу, от которого она теперь зависела целиком и полностью.
Он покинул дом вскоре после того, как отец женился, вернее, после крупной ссоры со старым графом. А когда вернулся – злая карикатура на того красавчика, каким был прежде, – то унаследовал и богатство, и титул. Он отнял у нее то, по праву принадлежало ей, Элайн.
И теперь новый граф сидел на мешке с деньгами и бросал ей жалкие гроши, будто какой-то нищенке.
Элайн нервно прошлась по комнате; ей снова вспомнились слова графа на прощание.
– Не утруждайте себя комплиментами в мой адрес, миледи. Я очень хорошо знаю, что ваша любовь к деньгам куда сильнее родственной привязанности.
– Вы были любимым сыном моего мужа, Алекс. Неужели вы позволите, чтобы между нами пробежала кошка? – на улыбнулась самой сладкой из своих улыбок, но монстр увернулся.
– Я был вторым сыном моего отца. И, если позволительно так выразиться, лишним ребенком, поэтому плохо подготовлен к положению, которое сейчас занимаю.
Тогда она подошла к нему и положила руку ему на плечо, хотя этот жест стоил ей огромных усилий. И удивительно ощупав его стальные мышцы, она почувствовала нечто вроде возбуждения. «Интересно, каков он в постели?» – промелькнуло у нее.
Но Алекс, брезгливо поморщившись, стряхнул ее руку со своего плеча.
– Давайте не тратить слов впустую, дорогая мачеха, – проговорил он с язвительной улыбкой. – Я хочу уединения, а вы – денег. Поезжайте в Лондон. Живите в свое удовольствие, а Хеддон-Холл оставьте.
– Но на что я буду там жить? Вы ведь обеспечите меня, Алекс?
– Вам назначено содержание, миледи. На эти деньги и будете жить.
Однако годового содержания даже на месяц не хватило: ей требовались наряды, она любила сыграть партию в вист, да и за удовольствие иметь подле себя Джеймса Уоткинса тоже надо было платить. Расставаться с ним она не желала, по крайней мере до тех пор, пока он сам не бросит ее, этот замечательный любовник, а удержать могла лишь с помощью денег.
Но деньги кончились, и у дверей ее лондонского дома стали появляться назойливые кредиторы.
Черт бы побрал этого скрягу! Пусть оставит себе свой Хеддон-Холл с его древней историей и зелеными холмами! А ей, Элайн, – ей нужны только деньга.
Достаточно ли граф ценит уединение? Согласится ли заплатить за него? Выяснить нетрудно.
Тут Элайн заметила в зеркале отражение горничной – та все еще держалась за щеку – и улыбнулась, весьма довольная собой.
Глава 6
Мэри была рада освобождению от обязанности приносить графу еду. Не просто рада, а счастлива, как она по секрету сообщила Лауре. Впервые с момента ее появления в Хеддон-Холле Лауре кто-то искренне улыбнулся и сказал добрые слова.
– А эта его маска… – опасливо озираясь, шептала Мэри, словно боялась, что граф может ее услышать. – У меня от нес прямо мурашки по коже. Поверь мне, он никому ничего плохого не сделал, многие бедняки вроде нас нашли здесь работу, кров и пропитание, но вот то, как он смотрит этим своим одним глазом… Так и хочется перекреститься.
Лаура промолчала. Да и что можно было сказать?… Она и сама была потрясена этой переменой во внешности Алекса. И все же… Разве внешность человека – самое главное в нем? Разве они все забыли того Алекса, который, весело смеясь, играл в мяч на лужайке возле зимнего сада? Даже суровый старый граф и дворецкий Симонс не могли смотреть на него без улыбки. Кусок черной кожи на лице не мог до неузнаваемости изменить характер того, кто пытался скрыться от глаз людских под черной маской.
Итак, Лаура решила, что ее священный долг – избавить Алекса от этой маски.
Но задача оказалась не такой уж простой. Правда, граф иногда разговаривал с ней, когда она заходила к нему с подносом, но говорил в основном о погоде; а чаще всего вообще не произносил ни слова, на мгновение лишь поднимал голову от бумаг, разложенных на столе, и снова принимался за работу. Казалось, он не считал нужным тратить усилия на произнесение слов по такому ничтожному поводу, как появление горничной. А может, почувствовал, что она приготовила ему ловушку, и не желал в нее попадаться? Она не торопилась уходить, но он взглядом давал ей понять, что пора убираться вон.
К счастью, новые обязанности Лауры позволили ей возобновить знакомство с Хеддон-Холлом. Направляясь на кухню, она заглядывала в комнаты, где бывала в детстве, а таксе в те, куда прежде никогда не заходила. Если же встречала и кого-нибудь из слуг – они почти постоянно занимались уборкой, – то делала вид, что случайно заглянула в комнату.
Она исследовала Хеддон-Холл не торопясь, словно любовалась изысканным цветком, открывающим свои лепестки медленно и только для тех, кто имел терпение.
Но в первую очередь Лаура решила найти чудесный гобелен – оживить самое дорогое воспоминание детства. Незаметно проскользнув в маленькую комнатку возле одной из спален, девушка убедилась, что память ее не подвела. Все было так, как она и представляла, даже еще прекраснее.
Рыцарь в полном вооружении и со шлемом в руке стоял подле своего коня, глядя прямо перед собой. Когда-то она решила, что на гобелене изображен Алекс. Но ей сказали, что гобелену лет триста, не меньше, и что его создал Мастер. Мастер, которому позировал человек с такими же темными лучистыми глазами и с такими же черными волосами, как у ее кумира. И улыбка у рыцаря была такая же, как у Алекса, – ласковая и немного насмешливая. Эта улыбка преследовала ее во сне.
Быстро осмотревшись, Лаура прижала два пальца к своим губам, а потом к губам гордого рыцаря. Одарив своего молчаливого визави улыбкой, она продолжила исследования.
Музыкальная комната находилась по соседству с гостиной. Лаура почти сразу же обнаружила, что коллекция инструментов за прошедшие годы пополнилась – появились арфа, клавесин и виола да гамба (Смычковый музыкальный инструмент).
Она вошла в гостиную, расположенную над столовой, и направилась прямо к окну в нише. Отсюда открывался чудесный вид на сад и на реку.
Лаура осторожно провела пальцем по буквам, нацарапанным на стекле. После того случая ее отправили в Блейкмор и на целую неделю запретили появляться в Хеддон-Холле. Она нащупала крохотное пронзенное сердце и сплетенные инициалы – начальные буквы его имени и ее собственного.
Алекс сам приехал в Блейкмор и объяснил ей, что она натворила: сказал, что оконное стекло было выдуто великим венецианским мастером. Оказывается, специальную трубку помещали в расплавленное стекло и, быстро-быстро вращая, выдували, так чтобы в итоге получился плоский диск. Из частей этого диска были вырезаны стекла для верхних окон, а самый центр стекла, где произошел отрыв от трубки стеклодува, получился толще, и там образовался узел, называемый бычьим глазом. Попадая в эту точку, свет преломляется, и получается радуга. Вот как раз это стекло она и испортила.
Лаура со слезами бросилась извиняться, но Алекс погладил ее по волосам и со вздохом сообщил, что в Четсворте, в особняке на том берегу реки, имеется такое же свидетельство забав некоей девицы по имени Мэри, впоследствии ставшей королевой Шотландии (Мария Стюарт (1542-1587).).
Лаура плакала, но плакала не потому, что жалела о содеянном. Честно говоря, она и сейчас не чувствовала вины. Девушка прикоснулась к своим губам, а потом прижала палец к тому месту, где нацарапала сердце.
Лаура прошлась и по Длинной галерее – главной достопримечательности Хеддон-Холла. Но ей там не понравилось; ее не покидало какое-то неприятное чувство, и казалось, что следует идти на цыпочках и как можно осторожнее, дабы не разбудить обитающих в галерее призраков – бестелесных танцоров, парящих над узорными плитами пола. Галерея заканчивалась винтовой лестницей, ведущей к огромному залу.
Не приходилось особенно напрягать воображение, чтобы услышать звуки арфы и представить нарядных дам в пышных юбках и галантных кавалеров, исполняющих старинные танцы. Некогда яркие лепные изображения вепрей, павлинов и русалок со временем потускнели и теперь напоминали древесину ореха. Изначально каждая планка паркетного пола была отделана позолотой, да и сейчас кое-где позолота сохранилась.
На фресках потолка были изображены резвящиеся сатиры. Пан завлекал нимф игрой на флейте, а прочая нечисть тоже не терялась. В нишах стояли статуи, освещенные предзакатным солнцем. В центральное окно – оно было размером со стену обычной комнаты – лились потоки солнечного света, в которых плясали пылинки, поднимавшиеся с пола. Очевидно, этот зал привык к смеху и музыке, поэтому сейчас казался онемевшим.
Лаура любила Хеддон-Холл и бережно хранила свои детские воспоминания о нем. Правда, брата Алекса она плохо помнила – Чарльз тогда был уже совсем взрослым мужчиной и почти не общался с ней, когда она наведывалась в Хеддон-Холл.
Итак, Лаура прожила в доме графа уже несколько дней, но ничуть не приблизилась к своей цели. Однако она уже немного освоилась на кухне и теперь прониклась глубочайшим уважением и симпатией к тем, кто трудился в Блейкморе, к тем, кто, казалось, без всяких усилий обслуживал ее.
– Он снова взялся за старое, – с кислой миной объявил Симонс, появившийся на кухне. – Уволил Хартли. – Дворецкий тяжко вздохнул, глядя на домоправительницу. Миссис Седдон, судя по всему, полностью разделяла его чувства. – И теперь он хочет замену! Где, я спрашиваю, можно раздобыть подходящего кандидата на эту должность?
– У графа не так-то легко служить, – согласилась миссис Седдон. – Придется снова давать объявление в лондонской газете, Симонс.
Дворецкий криво усмехнулся.
– Я и сам это знаю. Но он хочет, чтобы я нашел ему секретаря за неделю! Он уже сейчас требует, чтобы ему кто-то читал!
– Я умею читать, – сказала Лаура; все это время она сидела в углу и чистила разделочные доски.
Симонс и миссис Седдон сделали вид, что не услышали слова девушки. Лаура положила тряпку на стол подошла к ним.
– Я умею читать, – повторила она.
Лаура прекрасно знала, что многие простолюдинки умеют читать и даже писать, так что ничего странного в ее заявлении не было. Однако она не знала о том, что ее считают слабоумной.
Симонс ненадолго задумался. Затем вдруг улыбнулся и вопросительно посмотрел на миссис Седдон. Та одобрительно кивнула, и дворецкий сказал девушке, что она может идти к графу.
Симонс решил, что ему представился прекрасный случай избавиться от девчонки. Хозяин слишком жалел дурочку, но теперь-то, услышав ее чтение, наверняка уволит!
Уже через несколько минут Лаура поднималась в Орлиную башню с томиком «Размышлений» Марка Аврелия под мышкой. Миновав галерею, Лаура вошла в Оранжевую гостиную, названную так из-за цвета китайского шелка, которым были задрапированы стены. Оттуда по винтовой лестнице поднялась в Тронную башню, а затем – в Орлиную. Лаура ненадолго задержалась на крыше, чтобы полюбоваться открывавшимся оттуда видом. Затем, собравшись с духом, постучала.
– Кто это еще?! – раздался голос, причем не приглушенный маской и весьма раздраженный.
– Джейн, – ответила Лаура.
За дверью довольно долго молчали, очевидно, граф не мог вспомнить, кто она такая.
«Мог бы и запомнить, – подумала Лаура. – Ведь видит меня каждое утро и каждый вечер…»
Наконец раздался скрежет засова, и дверь распахнулась.
– Чего вы хотите? – спросил граф.
Лаура показала ему книгу.
Он молча уставился на нее. Затем жестом пригласил девушку войти.
Лауре, когда она приходила сюда девочкой, категорически запрещалось ходить по узкому переходу, соединяющему две башни, но искушение было слишком велико, и однажды – всего лишь однажды – она позволила себе подобную вольность, за что, замеченная Алексом, была с позором изгнана из Хеддон-Холла еще на неделю. Однако она прекрасно помнила эту комнату странной формы – со срезанными углами и очень высокими окнами. Помнила и открытый очаг, служивший камином, а также встроенные в стены буфеты и персидский ковер на полу.
Лаура переступила порог и обвела взглядом комнату. Мебели было почти так же мало, как прежде. Появился лишь длинный стол с двумя прочными дубовыми стульями. Девушка подошла к окну – отсюда были видны мостик, перекинутый через реку, и стоявшая у дороги голубятня.
Граф хотел взять книгу у нее из рук, но она спрятала ее за спину и, подойдя к столу, села на один из дубовых стульев.
Он тоже уселся за стол и взглянул на нее вопросительно. Лаура повернула книгу так, чтобы граф мог увидеть название, – она надеялась, что он одобрит выбор Симонса.
«Интересно, что за игру она затеяла, эта маленькая дурочка?» – спрашивал себя Алекс.
Лаура начала читать. Сначала девушка волновалась, и голос ее немного дрожал, но вскоре она справилась с волнением.
Алекс, внимательно наблюдавший за ней, неожиданно выпрямился, сжав здоровой рукой подлокотник. Ведь эта служанка читала по-гречески!
Заметив его движение, Лаура подняла голову.
– Я не понял последний абзац, – сказал он, пристально глядя на нее.
– О, но ведь это совсем просто, – проговорила она с улыбкой. – Здесь говорится о тех правилах, которые сам для себя создал Аврелий. Он не был снисходителен к себе, как большинство людей. Он говорил, что каждый обязан пытаться сделать все от него зависящее даже в этом худшем из миров и не пенять на обстоятельства.
– Переведите дословно последний абзац, – попросил граф.
Выполняя его просьбу, Лаура еще раз прочитала отрывок, тщательно переводя каждое из предложений. «Никто и ничто не может причинить мне вред, ибо зло ко мне не пристанет. И я не могу сердиться на брата своего, тем паче ненавидеть. Мы созданы для того, чтобы творить вместе, как две руки одного существа, как два глаза, как верхние и нижние зубы одной челюсти. Действовать друг против друга противно природе, и такие действия не могут породить ничего, кроме муки, и посему достойны лишь порицания».
– Кто вы? – спросил он, не повышая голоса. Эта «дурочка» переводила с греческого лучше, чем его профессор из Кембриджа.
Лаура опустила книгу на стол и, машинально закрыв ее, провела пальцем по золотому тиснению переплета.
– Кто вы? – повторил граф.
Лаура молчала, глядя на собственные руки.
– Кто вы?! Отвечайте, черт подери! – не выдержав, закричал граф.
Потом, вспоминая этот эпизод, Лаура пыталась найти объяснение своему вдохновенному вранью. Ей не очень-то хотелось обманывать Алекса – просто хотелось остаться в комнате, и она боялась, что ее могут выгнать с позором. К тому же Алекс был раздражен, а в таких случаях спорить с ним не следовало – Лаура прекрасно это знала.
Она решила, что не стоит открываться перед графом, и, глядя прямо ему в глаза, пролепетала:
– Я не понимаю, что вы имеете в виду…
– Вы очень хорошо понимаете, что я имею в виду. Зачем вы притворялись дурочкой?
«Делает вид, что потрясена», – с раздражением отметил Алекс.
– Что верно, то верно, опыта работы на кухне у меня нет, – сказала Лаура. – Но этот факт еще не означает, что я слаба умом.
Раскат грома за окном заставил ее в страхе покоситься на небо. Неужели Бог покарает ее за ложь? Но ведь она пока еще не солгала…
– Видите ли, мой отец был бедным деревенским пастором, – продолжала Лаура, – и знаний у него накопилось куда больше, чем денег в кошельке… – Последовал еще один раскат грома, и Лаура, опустив глаза, умолкла.
– Еще что-нибудь знаете, кроме греческого? Девушка вздохнула и призналась, что знает еще и латынь.
– У вашего отца что, не было сыновей, чтобы им передавать знания? Бедняга наплодил одних лишь дочерей?
Да уж, воистину бедняга!
Она снова потупилась, но Алекс все же успел заметить, что ее зеленые глаза гневно сверкнули.
– У меня трое братьев, – продолжала врать Лаура. – Брайан, Невил и Брюс.
– И ни одной сестры? – Граф откинулся на спинку стула и, скрестив на груди руки, внимательно посмотрел на девушку.
– И еще три сестры – Агнес, Марта и Петуния, – сказала Лаура, по-прежнему избегая смотреть графу в глаза.
– Петуния? – Алекс, к собственному удивлению, не смог удержаться от смеха.
Лауру же смех графа взбесил. Она не привыкла импровизировать – как правило, перед тем как соврать, она имела возможность подумать.
– Неудивительно, что твой отец был беден, – усмехнулся Алекс. – При таком-то выводке!…
И вновь прокатился громовой раскат. Еще немного, и терпению Господа придет конец.
– Вы знаете математику?
Лаура кивнула. Она была благодарна судьбе за то, что хоть на сей раз не приходилось врать.
– И пишете грамотно и красиво?
– Говорят, что да.
– А можете просидеть несколько часов, и не ерзая и не болтая при этом?
Девушка снова кивнула – долгие часы, проведенные на кухне Хеддон-Холла, она почти ни с кем не разговаривала.
– Тогда будете моим секретарем, – сказал граф. – До тех пор, пока Симонс не найдет вам замену.
Граф встал и протянул руку, словно для рукопожатия; во всяком случае, Лаура так решила. Рука Алекса оказалась очень сильной и твердой, приятной на ощупь.
Если бы она действительно обладала здравым смыслом, не в этот момент призналась бы во всем.
Если бы она не любила его так сильно, то сочла бы все это за глупостью и покинула Хеддон-Холл.
Если бы она не была так молода и так легкомысленна, то умела бы распознать опасность.
Она смотрела на него и чувствовала, как по спине пробежали мурашки. И только потом поняла, что это было.
Предупреждение.
Алекс не мог отвести взгляд от этой глупышки, вцепившейся в его руку, – а ведь он всего лишь хотел забрать у нее книгу. Глядя в ее огромные зеленые глаза, он чувствовал, что по спине его пробегает какой-то странный холодок.
Если бы он не был так одинок, то выставил бы ее за дверь.
Если бы он не боялся будущего, то отпустил бы ее с Богом, чтобы она со своей красотой и умом поискала счастья где угодно, но не в Хеддон-Холле.
Только потом он понял, что означал тот холодок, что пробежал у него по спине.
Предчувствие.
