Текст книги "Гобелен"
Автор книги: Карен Рэнни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 3
– Черт бы побрал эту миссис Вулкрафт с ее Академией для юных леди, – бормотала Лаура, выгребая пепел из очага на кухне.
Лаура всей душой возненавидела школу, где ей пришлось получать соответствующее ее общественному положению образование. И возненавидела не потому, что была ленивой или неспособной к обучению. Напротив, с десяти лет дядюшки обучали Лауру латыни и греческому, ботанике и садоводству, скотоводству и земледелию. Вместо того чтобы читать перед сном сказки, она штудировала учебники или, сидя с дядей Персивалем и дядей Бевилом в уютной гостиной, слушала их споры о будущем империи и даже сама принимала участие в дискуссиях. Когда на чердаке нашли огромный глобус, его тотчас перетащили в гостиную, и он стал служить Лауре наглядным пособием на уроках географии. Там же, за письменным столом, она решала при свечах задачи по математике.
Обладавший более практическим складом ума, чем его брат, дядя Бевил считал, что племянница должна многому успеть научиться, прежде чем по праву наследования станет владелицей богатого и обширного поместья.
Поэтому Лаура могла с точностью до пинты сказать, сколько пива производится ежегодно на ее пивоварне, расположенной недалеко от Лондона; могла подсчитать ежегодную прибыль от лесного хозяйства и доподлинно знала, какой доход дает каждый акр плодородной земли, пестуемой рачительными дядюшками.
Лаура считала, что полученное дома образование в достаточной мере подготовило ее к жизни. Но к Академии для юных леди она оказалась совершенно не готова.
В школе книги использовались не для чтения, а в качестве вспомогательного средства для выработки правильной осанки – ученицы часами ходили по кругу с книгами на голове. Лауре постоянно приходилось садиться и вставать, и постоянно ей делали замечания, добиваясь от нее изящества и легкости движений. Локти следовало держать прижатыми к груди, что придавало девочкам вид марионеток из кукольного театра. Ее учили, как следует вести беседу, но при этом не переставали напоминать, что настоящая леди не должна говорить ни о чем, кроме погоды.
Лаура полагала, что, вышивая на полотне глупейшие изречения, едва ли можно чему-то научиться. Тем более что для вышивания девушкам выдавали старые застиранные лоскуты. Результаты, по мнению Лауры, не стоили трудов. «Терпение есть достоинство», «Достоинство есть добродетель», «Достоинство и добродетель – лучшее приданое» – какие нелепые изречения! Они совершенно не походили на те, что выписывала себе в тетрадь Лаура. Например: «Знание – высшая ценность». Или: «Несчастья закаляют характер». Но эти образцы мудрости в стенах академии никого не могли вдохновить.
Лаура не умела петь красиво, зато пела громко. После нескольких безуспешных попыток выработать у Лауры музыкальный слух миссис Вулкрафт сдалась. Лауру освободили не только от пения, но и от всех прочих музыкальных занятий, поскольку девочки жаловались, что после Лауры инструменты приходится снова настраивать.
Учениц миссис Вулкрафт обучали также искусству оформления интерьера, так что теперь Лаура могла отличить стул, сделанный в мастерской Томаса Чиппендейла (Английский мебельный мастер (1718-1779). Стилизовал мебель под китайскую, греческую и т.д.), от более старых образцов. К сожалению, миссис Вулкрафт считала, что искусство интерьера – это не только теория, но и практика, и девушкам предстояло научиться шить подушечки, изготавливать ламбрекены и прочее.
И вот теперь, после стольких лет обучения, Лаура оказалась в весьма затруднительном положении. Одно дело – учиться управлять домашним хозяйством, отдавать распоряжения слугам и совсем другое – самой выполнять обязанности прислуги. Именно это, то есть обязанности прислуги, ей и предстояло изучать в огромной кухне Хеддон-Холла.
Лаура была в полной растерянности. Впервые в жизни она столкнулась с подобными трудностями. Едва ли долгие беседы с дядюшками о философии и политике могли подготовить ее к чистке тяжелых чугунных котлов. Едва ли лекции миссис Вулкрафт о том, как сервировать стол и вести беседу, могли подготовить ее к мытью полов и чистке очага.
Лаура ужасно боялась, что ее прогонят с позором, и страх этот был вполне оправдан.
В детстве Лаура часто забегала на кухню погреться. Сидя на коленях у кухарки, она с удовольствием уплетала имбирное печенье, намазывая его взбитыми сливками. Однако весьма сомнительно, чтобы кому-то пришло в голову забегать в поисках уюта в огромную кухню Хеддон-Холла; к тому же здесь были слишком высокие потолки – даже для такого просторного помещения.
К кухне примыкали прачечная, пивоварня и кладовая. А выше – нужно было подняться по черной лестнице – располагались каморки для слуг, в том числе та, в которой поселили Лауру (домоправительница, миссис Седдон, заявила, что слуги рангом повыше живут в «старом крыле»). Над комнатками слуг, на крыше, стояла громадная бадья с водой – воду отсюда брали не только для нужд дома, но и для поливки сада и цветников.
Миссис Седдон оказалась весьма неприятной особой. Она совершенно не походила на добрую и ласковую домоправительницу Блейкмора. Да и кухарка встретила новую служанку не очень-то приветливо.
В первый же день из-за небрежности Лауры погас очаг, а когда она попыталась разжечь его, то оказалось, что это ей не по силам. Лаура могла бы с легкостью процитировать Платона и Аристотеля, не говоря уже о Шекспире, могла в уме сложить целую колонку трехзначных цифр, но чтобы развести огонь, ей пришлось обратиться к кухарке!
Что– то проворчав себе под нос, кухарка взяла из рук Лауры короб со щепками и в мгновение ока развела огонь. После чего отправила одну из горничных к графу -сообщить, что завтрак задерживается из-за неумелой новой служанки.
И кухарка, и поварята с нетерпением ожидали развлечения – они полагали, что Симонс придет выгонять глупую девчонку.
– Милорд не желает завтракать, – в некоторой растерянности сообщил дворецкий.
Однако Симонс умолчал о том, что граф, терпеливо выслушав его жалобы, решил: новой служанке необходимо дать время, чтобы она смогла освоиться. Слова навели Симонса на мысль, что хозяин заинтересовался глупой девчонкой.
Кухарку снисходительность графа отнюдь не привела в восторг. И она велела Лауре помешивать какое-то зелье, булькавшее в котле над очагом. Очаг был настолько широк и глубок, что там легко могли бы поместиться несколько котлов. За очагом высилась железная решетка, украшенная геральдической эмблемой Кардиффов, а поперек громадного зева протянулась толстая дубовая балка с множеством рычагов и блоков, позволявших перемещать тяжелые котлы. Разумеется, кухарка не стала объяснять Лауре назначение рычагов, и у девушки на ладонях вскоре появились кровавые мозоли. В конце концов один из поварят сжалился над ней и показал, как пользоваться этими механизмами.
Целый день ей не позволяли выйти из кухни. И следующий день был не лучше. Ей, как было заявлено, невозможно доверить ответственное дело, так что приходилось выполнять самую черную и грязную работу.
И, честно говоря, она не могла с этим не согласиться.
Таким образом, Лауре пришлось отложить осуществление своего плана на несколько дней. Зато девушка приобрела бесценный опыт и лишь теперь поняла, как ей повезло – ведь она родилась в семье богатых и знатных людей. Какое счастье, что ей не придется всю жизнь кипятить воду в чайнике! Даже с таким простым заданием ей не удалось справиться.
У чайников имелись крохотные железные ножки, чтобы их можно было поставить на угли, – вода так быстрее закипала. Лаура об этом не догадывалась и повесила чайник над огнем. Разумеется, вода закипала вдвое дольше.
Потом у нее подгорел бекон, коптившийся в жаровой трубе над огнем. Подгорел, потому что она не знала, как пользоваться этой трубой и как правильно нанизывать мясо на вертел.
Подгорели даже деревянные «собачки» – лопаточки для тостов, вырезанные в форме охотничьих собак. Их надо было, держа за хвосты, осторожно поместить в очаг, так, чтобы хлеб подрумянился до коричневой корочки с обеих сторон, но никто не сказал ей, что нельзя сунуть их в огонь и уйти.
На кухне весь день пахло мясом и хлебом – если, конечно, что-нибудь не сгорало по недосмотру Лауры.
Эти два дня стали худшими в ее жизни.
Прежде она даже не догадывалась, до какой степени беспомощна. Не догадывалась, так как ни дня не прожила без слуг. И от сознания собственной беспомощности Лаура чувствовала себя почти такой же несчастной, как от сознания того, что добраться до Алекса будет куда труднее, чем ей казалось.
Даже если бы ей удалось пройти мимо бесчисленных слуг, которые скоблили, чистили и полировали необъятные просторы Хеддон-Холла, если бы удалось подойти к хозяину дома – заметил бы он ее? Она очень в этом сомневалась. К тому же сомневалась и в том, что сумеет очаровать его, представ перед ним в грязном сером платье, источая кухонные ароматы.
На кухне говорили, что он вообще никого к себе не подпускает, и слуги считали, что это к лучшему. Их замечания по поводу его увечья и «черного глаза» раздражали ее.
Неужели они не понимали, что он так и остался Алексом?
Несмотря на усталость, ей с трудом удавалось уснуть по ночам. Однако ее ночные бдения были вознаграждены. Во вторую ночь пребывания в доме она увидела Алекса, гулявшего по саду. Хромота его была едва заметна. В лунном свете фигура графа казалась безупречной – такой же стройной и изящной, как прежде. Сидя у окна, Лаура смотрела, как он в полном одиночестве вышагивает по дорожке. Смотрела и любовалась им.
Однако она не подумала о том, что горевшая свеча, стоявшая позади нее на тумбочке, высвечивала ее фигуру. К тому же единственное освещенное окно на половине слуг уже само по себе привлекало внимание. Сидевшая у окна девушка казалась графу бледной тенью в ореоле распущенных пышных волос.
Удивительно, но такое покушение на его одиночество не разгневало хозяина Хеддон-Холла. Полночная тьма уже давно была его постоянной спутницей. Не желая выказывать перед слугами свою беспомощность, он заново открыл для себя дом, изучая расположение комнат и предметов в них в полной темноте. Граф приказал, чтобы никто ничего не менял в доме и чтобы после уборки все возвращалось на прежнее место. Того, кто забывал выполнить это приказание, немедленно увольняли.
Он знал, что в парадной лестнице сорок восемь ступеней, и мог на ощупь определить, хорошо ли начищены ручки на дверях и достаточно ли тщательно отполированы дубовые панели. Как-то раз он забрел в часовню, чтобы потрогать древние фрески на стенах, и споткнулся о старинный сундук, в котором некогда хранились ризы, а теперь остались лишь следы любопытных мышей. Он на ощупь прочел фамильный девиз, вылепленный из гипса на стене столовой, прямо над камином, и даже распознал, кто есть кто, ощупав окруженные позолотой гипсовые лица короля Генриха VII и его королевы.
Он заново изучил свой сад, определяя растения по запаху, ощупывая стволы деревьев и листья кустарников.
Он не страшился темноты, но возвращение зрения воспринял с радостью. И теперь если бродил по дому или саду ночью, то лишь для того, чтобы обрести душевный покой.
Он прекрасно знал, что внушает прислуге страх. И знал, что девушка, смотревшая на него из окна, совершенно его не боится.
Бедняжка, конечно же, обделена рассудком.
А жаль, черт побери. «Тело, как у сирены, и голова, как решето» – так, кажется, выразился Симонс, в последние дни постоянно жаловавшийся на новую служанку. Граф отказывался верить дворецкому, но когда и кухарка, и храбрая малышка Мэри, самая бойкая из горничных, стали приходить к нему с жалобами на девушку, способную спалить дом по глупости, тогда пришлось признать очевидное: бедняжка действительно не в себе.
Удивительно: такая красавица – и разум младенца. Вероятно, Господь решил вознаградить бедняжку необыкновенной красотой, с лихвой искупавшей ее недостаток.
Он не мог ее уволить. Ведь она, совершенно ни на что не способная, умрет от голода. Что ж, в Хеддон-Холле уже живет один убогий. Не беда, если их станет двое…
Действительно, они вполне подходят друг другу – он, граф, и она. Алекс громко расхохотался, и Лаура, испуганная этим сардоническим смехом, отпрянула от окна.
Глава 4
Лаура шинковала лук, и из глаз ее потоками лились слезы. Неожиданно кухарка сунула ей в руки серебряный поднос.
– Отнеси графу, да смотри, не урони по дороге.
– А как же Мэри? – Лауре сейчас меньше всего хотелось встретиться с графом – ведь от нее ужасно пахло луком.
– Мэри заболела. Ты пойдешь, – сказала кухарка. Девушка со вздохом подчинилась. Миновав холл – она впервые входила в него с черного хода, – Лаура повернула налево и оказалась на широкой лестнице, по обеим сторонам которой стояли мраморные боги и богини.
Собравшись с духом, Лаура побежала вверх по ступеням. И вдруг улыбнулась, вспомнив, как когда-то играла здесь с Алексом и как он своими сильными руками обхватил ее, не дав упасть.
Он отругал ее тогда, сказал, что лестница – не самое подходящее место для игр. Он говорил, что она могла упасть и разбиться. Лаура помнила, как смотрела ему в глаза и утвердительно кивала, когда Алекс спрашивал: «Ты меня понимаешь?» Но лучше всего ей запомнились его губы и длинные ресницы, казалось, они порхали над его черными глазами точно крылья.
Лаура замедлила шаг – поднос был тяжелым. Не так-то просто идти по лестнице с серебряным подносом, на котором, кроме чайника, громоздились блюдца с несколькими видами джема, а также фрукты нарезанные тонкими ломтиками, и накрахмаленные льняные салфетки с фамильным гербом Кардиффов.
На стенах висели картины известных художников, и Лаура узнавала многие из них – ведь в академии миссис Вулкрафт преподавали и историю изобразительного искусства.
Лестница заканчивалась широкой площадкой. Лаура подошла к массивной дубовой двери и постучала. Никто не ответил. Она немного подождала и снова постучала. И вновь тишина. Повернув бронзовую ручку, девушка открыла дверь и заглянула в комнату. В глаза сразу же бросилась широкая кровать под высоким балдахином. Но в кровати никого не было.
В следующее мгновение она увидела его. Граф стоял к ней спиной, лицом к двери, ведущей на застекленную лоджию, превращенную в маленькую оранжерею. Солнце светило в узкое стрельчатое окно, расположенное слева от него, и он был весь залит потоками света.
Как и прежде, граф был в черных бриджах, однако на сей раз надел белую шелковую рубашку, подчеркивавшую ширину его плеч. Он стоял, подбоченившись, и смотрел на сад, почему-то называвшийся зимним.
– Поставь поднос на стол, Мэри, – раздался его голос; он по-прежнему стоял спиной к девушке.
Молча выполнив распоряжение графа, Лаура принялась осматривать комнату. Раньше ей не доводилось здесь бывать, но она была наслышана о красоте и роскоши хозяйской спальни.
Напротив кровати располагался массивный камин, над которым вылепленный из гипса Орфей очаровывал диких зверей. Несмотря на внушительные размеры, скульптурное изображение Орфея не казалось слишком большим в просторной комнате. На полу лежал мягкий ковер, а в центре комнаты находился огромный круглый стол, на котором стояла хрустальная ваза с множеством роз; их аромат смешивался с запахом лавровой настойки.
Лаура еще много лет назад заметила, что Хеддон-Холл совершенно не похож на Блейкмор. В ее доме ничто не напоминало о прошлом – он был весь новенький. Полы в Блейкморе из практичного голландского дуба, а не из сияющего красного дерева. Стены обшиты деревом или покрашены – никакой замысловатой лепнины. Камины отделаны мраморными плитами, а не фресками известных мастеров. Двери – самые обычные, с медными засовами, никаких панелей с позолотой. Мебель легкая и изящная, из крашеного ореха или бука, обитая кожей или просто плетеная; здесь же – массивные комоды и столы красного дерева, почти такие же старые, как сам дом. И разумеется, в ее доме не было таких чудесных гобеленов, как в Хеддон-Холле.
Блейкмор построили лет тридцать назад, тогда как история Хеддон-Холла насчитывала не одну сотню лет, Но разница была не только в этом. Если Хеддон-Холл представлялся символом власти, переходящей от поколения к поколению, то Блейкмор – всего лишь свидетельством обеспеченности его обитателей.
На туалетном столике в углу стояло помутневшее от времени овальное зеркало в изящной лакированной раме. Лаура медленно подошла к нему; она уже чувствовала на себе пристальный взгляд графа.
Не услышав за спиной мелких торопливых шажков, Алекс обернулся. Вместо Мэри сегодня пришла новая служанка. Любопытство, очевидно, пересилило страх.
Он еще раньше обратил внимание на ее глаза – зеленые, как сосновый лес, как тисы в сумерках. А ее чуть рыжеватые волосы, те пряди, что не были спрятаны под нелепый чепец, казалось, излучали сияние. Да и вся она словно светилась. Безупречная молочно-белая кожа… Губы же – сочные и припухлые, цветом напоминающие персик. Ему вдруг захотелось попробовать их на вкус – наверное, они и вкусом напоминали персик.
Серое простенькое платье не скрывало полноту груди и изящные очертания бедер. И все ее движения отличались непринужденной грацией. Из-под юбки, явно коротковатой, выглядывали изящные лодыжки.
В те первые мгновения, когда он впервые увидел ее, она что-то разбудила в нем, что-то огромное и свирепое, как чудовище, впилось острыми когтями в его душу. Она шагнула к нему, и в сердце его вновь родилась надежда. Она посмотрела на него открыто и прямо, и кровь быстрее побежала по шлам, застучала в висках. Он не видел страха в ее глазах, и это тоже вселяло надежду.
Она просто дурочка. Только дурочка могла смотреть на его без содрогания.
Он засмеялся, и Лаура на мгновение замерла. Она вдруг вспомнила, как старалась развеселить Алекса, чтобы в награду услышать его смех. И чаще всего ей это удавалось. Но смех его с годами сильно изменился, как, впрочем, изменилась и причина, этот смех вызывающая.
– Красивая вещица, – проговорил он вполголоса, чтобы не напугать девушку.
Лаура провела ладонью по резной раме и молча кивнула.
Граф подошел к ней поближе. Ему очень хотелось бы знать, почему же пришла именно эта девушка. Возможно, Мэри стало совсем невмоготу общаться с ним, и Симонс поспешил произвести замену, воспользовавшись тем, что новая служанка слаба разумом.
Действительно, славная пара – аппетитная идиотка и чудовище. Она слишком глупа, чтобы испытывать страх, он не слишком хорошо понимает, что ничего, кроме страха, вызывать не должен.
Лаура видела, что граф по-прежнему не узнавал ее.
Однако она не знала, воспринимать ли это как комплимент – радоваться, что так сильно изменилась за четыре года, или же, напротив, оскорбиться – потому что так мало значила для Алекса, что он даже не узнал ее. Но она-то его не забыла, ни за что бы не смогла забыть.
А может, дело не в том, что она изменилась, повзрослела, и не в том, что у Алекса после ранения стало плохо с памятью? Вероятно, он просто отгородился от всего мира стеной, и эта стена мешала ему разглядеть тех, кто рядом, во всяком случае, слуг.
Наверное, все было бы по-другому, если бы она не пыталась выдавать себя за служанку.
Он чуть приблизился. Лаура почти физически ощущала, что между ними возник какой-то барьер. И дело было не в одной лишь маске. Всем своим видом граф давал понять: не сметь заступать за черту!
Она была почти уверена: ее любовь будет им воспринята как жалость. Но Лаура не жалела Алекса – она знала, за что его любит. За ум и находчивость, очаровавшие ее, когда она еще была девочкой. За нежность, которую он щедро дарил живущей по соседству малышке, потерявшей родителей. За то, что он был гордым, но при этом справедливым и отзывчивым.
И в то же время она чувствовала, что черная бездна, разделявшая их, притягивает к себе, стремится поглотить… Ей ужасно хотелось сделать шаг к краю этой бездны – и будь, что будет. Вдруг он не отвергнет ее любовь? Вдруг поймет, что ей все равно, сколько шрамов у него на лице, хромает он или нет, может ли воспользоваться лишь одной рукой или обеими.
– Зеркало – подарок королевы Елизаветы, – произнес граф почти шепотом. – Как-то раз она останавливалась в этой комнате.
Лаура промолчала, но он и не ожидал от нее каких-либо слов.
– Ходили слухи, что она наградила моего предка чем-то гораздо более ценным, чем зеркало, – добавил граф.
Он вдруг почувствовал, что ему не хочется отпускать служанку. Однако странное волнение мешало говорить, вернее, он не знал, о чем говорить с этой девушкой. Может, просто отвык от женского общества. Впрочем, эту служанку едва ли можно назвать женщиной – слишком уж она юная…
А она смотрела на него с совершенно невозмутимым видом. И по-прежнему поглаживала резную раму старинного зеркала. Он отступил на шаг.
– Прошу вас, не уходите, – сказала она, протягивая к нему руку.
Он как– то странно посмотрел на нее. И вдруг, снова приблизившись, взял за руку. Потом взглянул на ее ладонь, всю в кровавых мозолях и волдырях. Ее перегружали работой, эту маленькую милую дурочку.
– Ты хотела бы приносить мне еду и впредь? – спросил он, желая избавить ее от тяжкой работы на кухне.
Лаура, не задумываясь, кивнула. Ее это вполне устраивало.
– Тогда пусть так и будет, – сказал он с ласковой улыбкой и осторожно провел пальцами по ее натруженной ладони.
Она ждала совсем другого прикосновения. Лаура помнила, как взглянул он на нее тогда, при первой встрече, каким взглядом окинул ее фигуру. Теперь же Алекс был по-отечески нежен с ней. По-отечески. А ведь она хотела совсем другого.
Лаура взглянула в зеркало. Взглянула на свое серое платье и уродливый чепец. Да уж… Она криво усмехнулась.
Алекс отметил белизну ее зубов, фарфоровую прозрачность ее кожи и нежный румянец, окрасивший щеки.
Может, она и дурочка, но все-таки женщина. А он, пусть даже весь мир забыл об этом, все еще остается мужчиной.
