Текст книги "Осень в Шотландии"
Автор книги: Карен Рэнни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
В Балфурине для него не было будущего, пришлось отправляться в далекие края, чтобы через десять лет, совершив полный круг, вновь вернуться на это место.
Сейчас Диксон впервые задумался о характере первого графа Марна. Мучился ли тот неуверенностью? Сомневался ли в своих действиях? Думал ли о собственном пути в жизни? Ощущал ли вину за свои поступки? Воюя за свое графство и свои земли, совершал ли дела, в которых потом раскаивался?
Или он никогда не знал мук совести? Действовал лишь благородно, а свое дело считал чистым и безупречным?
Первый граф Марн стал основателем династии, которая кончалась на Джордже. Несмотря на все его ошибки, его эгоизм и другие пороки, Джордж последний из семьи. Плохо, что его нет в Балфурине.
– Хозяин, здесь живут привидения.
Диксон оглянулся и увидел, как по ступеням осторожно спускается Мэтью.
– А как же! Это же склеп.
– Конечно, но здесь призраки не прикованы к месту захоронения, они шляются, как бездомные собаки.
Диксон улыбнулся:
– Мэтью, мы все равно здесь останемся, хоть тебе и не нравится Балфурин.
Мэтью пожал плечами:
– Я не желаю влиять на ваше решение, господин, просто сообщаю вам то, что знаю.
– Ты не можешь знать о призраках.
– Я же из Пинанга, господин. Мы ближе к миру духов.
– Ты когда-нибудь замечал, что снимаешь и надеваешь свою национальность как халат, по мере надобности? Иногда ты – уроженец Пинанга, а в другие дни счастлив жить по европейским обычаям.
– Я подлаживаюсь под окружающих, – ответил Мэтью, озираясь вокруг. – Не будет ли грубо спросить вас, зачем вы сюда пришли?
– Боюсь, это просто глупость с моей стороны. Навещаю любимые места. Может, найду клад. Говорят, мои предки спрятали сокровище для своих потомков, чтобы те воспользовались им в нужде.
– Вы думаете, это сокровище связано с исчезновением вашего кузена?
– Сейчас я пока не знаю, что думать, – признался Диксон.
– Мейзи считает, что вы, то есть он, сбежали от графини. Вы тоже так думаете?
– Такое возможно. Видимо, Джордж не изменился с тех пор, как я покинул Шотландию.
– Значит, вы попытаетесь найти своего кузена? – спросил Мэтью.
– А что, есть дурные предзнаменования? Рассерженные куры, бешеные ураганы, знаки на чайных листьях?
Мэтью лишь покачал головой.
– Давай, – настаивал Диксон, – расскажи мне. Лучше известная опасность, чем неясные подозрения, ведь так?
– Я видел лишь то, что меня смутило. Видел радость и процветание для вас, но связанное с какой-то опасностью. И я не знаю, что победит – радость или угроза, но она существует. Вы должны быть очень осторожны.
– Тогда будем надеяться, что радость компенсирует нам все беды. Нам обоим не помешало бы получить побольше радости.
Мэтью помолчал, но потом все же ответил:
– У меня уже была великая радость в жизни, господин. Не связанная с внешними обстоятельствами. Мое внутреннее «я» познало великое спокойствие.
– Мэтью, ты лучше меня, – объявил Диксон. – Я тоже стремлюсь к спокойствию духа, но меньше, чем к физической радости. Предпочтительно – с милой женщиной. – И он ухмыльнулся при виде выражения на лице собеседника. Во многих вопросах Мэтью был неисправимым ханжой. – Ты думаешь иначе?
– Мне нечего предложить женщине, господин. Моя кровь проклята.
– Это миссионер так сказал.
Мэтью бросил на хозяина быстрый взгляд.
– Благодарение Богу, мне нет нужды хранить такую чистоту! – воскликнул Диксон. – Уверен, в моей родословной найдется пара-другая ирландских девиц, а также одна-две англичанки. Кто знает, возможно, первый граф Марн был скандинавом?
– Вы смеетесь надо мной, господин.
– Конечно, смеюсь, – отвечал Диксон.
– Вы не понимаете.
– Понимаю, Мэтью, понимаю. Просто не желаю принять. В этом вся разница. – Он развернулся и пошел к выходу из склепа. – Ты воздвиг стену между собой и счастьем.
– Вы сделали то же самое, господин.
Диксон не желал сейчас обсуждать свою жизнь, однако Мэтью, начав, и не думал оставлять эту тему.
– Вы из тех, кто не может себя простить, хозяин. Никто не винит вас в ее смерти, только вы один.
Диксон замер на месте, испытывая желание запретить Мэтью упоминать ее имя. Наверное, его секретарь прав – в этом месте действительно водятся привидения и духи. Диксону показалось, что он почти видит Аннабеллу. Рот недовольно искривлен. В глазах блестят слезы.
Сейчас не время тревожить ее дух.
– Она вверилась мне. Я должен был ее защитить.
К счастью, Мэтью промолчал.
Пока они возвращались в Балфурин, Диксон размышлял, не сводился ли замысел Мэтью к тому, чтобы заставить его, Диксона, умолкнуть. Если так, то план сработал. Он больше не станет рассуждать о возможности счастья для Мэтью, а секретарь не будет упоминать об умершей жене Диксона.
Глава 11
Шарлотту разбудил запах.
Она повернулась на спину, заморгала и уставилась на ткань полога. Что-то было не так. Неужели в Балфурине пожар? Женщина резко села в постели и оглядела залитую лунным светом комнату, потом вскочила на ноги, надела шлепанцы, накинула халат и выбежала в коридор.
Дыма нигде не было, но что-то определенно происходило. Никогда прежде она не чувствовала такого странного запаха. Как будто горела пустошь.
Нахмурившись, Шарлотта посмотрела на дверь в противоположной стене холла и удивилась, что Джордж не проснулся. Вот и еще одно напоминание о том, как мало они знакомы. Ведь она даже не знает, чутко ли спит ее муж. Такое неведение раздражало Шарлотту. Она крепче затянула пояс халата и пошла на запах.
Спускаясь по лестнице, Шарлотта подумала, что странный запах вполне может идти из кухни. Однако кто же будет готовить еду в такой час? И что это за блюдо с таким отвратительным запахом?
Распахивая дверь в кухню, Шарлотта почти ожидала застать Мэтью за какими-нибудь трюками, вроде его давешней магии. Однако там оказался не Мэтью, а Джордж, подвязанный полотенцем поверх халата и в облаке гнусного дыма, витающего вокруг его головы.
– Что ты делаешь? – воскликнула Шарлотта.
Он даже не взглянул в ее сторону, продолжая сдвигать с плиты огромный черный сосуд, источник дыма.
– Создаю хаос. Не хочешь мне помочь?
– Если после этого ты прекратишь устраивать пожар, то – да.
– Уверяю тебя, я не имел в виду ничего дурного. – Он наконец посмотрел на Шарлотту. – Кажется, мне нужна вода.
– Что-то не верится, что вода тут поможет.
– Ты разве кухарка?
– Думаю, у меня в любом случае больше навыков в этом деле, чем у тебя.
Наконец он сдвинул котел на край плиты.
– Мне вдруг захотелось отведать сун-хок.
Шарлотта приподняла бровь.
– Мраморные бычки – это такая рыба, – объяснил он. – Хотя, должен признаться, сначала мне хотелось супа из акульих плавников.
– Никогда не слышала про мраморных бычков. И могу тебя заверить, у нас нет никаких акул.
– Знаю. – Он говорил тоном разочарованного маленького мальчика, а сам уныло смотрел на дымящиеся остатки задуманного блюда. – Но у меня была сушеная лапша, и я решил, что она сойдет с лососем, приготовленным кухаркой на обед.
– Ты скучаешь по Востоку?
– По восточной пище, – пояснил он. – Яйца, жаренные с устрицами, оладьи из креветок, сотонг бакар, наси горенг ауам, бурбур ча-ча или мое любимое – муа чи.
Шарлотта бросила на него подозрительный взгляд. Он улыбнулся:
– Муа чи – это десерт из арахиса.
– Пахнет ужасно, – потянула носом Шарлотта, но потом решила смягчить свое замечание: – Возможно, я просто не привыкла к восточной кухне.
– Боюсь, что в моем исполнении никто бы к ней не привык. Мэтью лучше готовит, но я не хотел его беспокоить.
– Ты очень внимателен к своим слугам, – заметила Шарлотта, приближаясь к столу. Села на табуретку, положила локти на изрезанные доски столешницы, сложила руки, пристроила на них подбородок и с хмурым видом посмотрела на Джорджа.
– Я бы не стал называть Мэтью своим слугой.
– Тем не менее он называет тебя господином.
– Старые привычки с трудом умирают. Его учили называть господином любого европейца. Это форма вежливого обращения.
Шарлотта молчала, ожидая продолжения, и он заговорил:
– Он осиротел в раннем детстве, его взяли в дом миссионеры, но растили скорее как раба, чем как свое дитя. Каждый раз, когда он проявлял медлительность, его жестоко наказывали. Полагаю, его преподобие называл это «выбивать из него язычество».
– Какая жестокость! – Шарлотта опустила руки и подалась к Джорджу. – Как он выдержал такой ужас! Странно, я всегда считала миссионеров лучшими из людей, думала, их коснулась рука Господа.
– Возможно, некоторых действительно коснулась.
– Но не тех, которых ты видел?
Джордж ненадолго задумался, потом ответил:
– Челозек, вырастивший Мэтью, был куда большим варваром, чем Мэтью, но он считал себя выше окружающих только потому, что был европейцем. Возможно, он был исключением из правил, и остальные миссионеры служат только Богу.
– Мне жаль, – тихо проговорила Шарлотта.
Джордж бросил на нее удивленный взгляд.
– Ты же ни в чем не виновата.
– Я знаю, но мне жаль Мэтью и любого другого, кто должен терпеть жестокость ради жестокости. Страдать за правду – это одно, совсем другое дело, когда страдания бессмысленны. Ты согласен?
– Согласен, – улыбнувшись, кивнул он.
– Я сказала что-нибудь забавное?
– Напротив. – Джордж сел с нею рядом за стол, сложил руки и стал смотреть на Шарлотту с тем же хмурым выражением, с каким чуть раньше она сама смотрела на мужа. – Пожалуй, впервые в жизни я так серьезно разговариваю с женщиной.
– О чем же ты обычно разговариваешь с женщинами?
Он молчал, и Шарлотта решила, что ее муж вспоминает все те сотни разговоров, которые он вел с самыми разными женщинами. Даже во время их краткого брака Джордж был любимцем ее сестер, всегда умел им польстить, шептал на ухо приятные вещи, от которых они хихикали и краснели.
Он был из тех, кто знает, что хочет слышать женщина.
Джордж, казалось, отнесся к ее вопросу вполне серьезно, а его ответ очень удивил Шарлотту.
– Я думаю, мужчины, в целом, обсуждают в большей степени идеи. Женщины чаще говорят о чувствах.
– Это довольно смелое предположение, разве не так? Я знаю многих женщин, которые готовы высказывать серьезные идеи. Женщины думают и действуют, а не просто существуют рядом с мужчинами.
– Ты – директриса школы, – заметил он. – Я бы удивился, если бы ты имела об этом другое мнение.
Шарлотта раздраженно помотала головой.
– И какие же чувства эти женщины обсуждали с тобой? – Шарлотта понимала, что такой вопрос совсем не следовало задавать. Тем не менее, любопытство одержало верх над вежливостью.
– Возможно, они были в меня отчаянно влюблены, – произнес он с веселыми искрами в глазах.
– Или ты хотел в это верить. Скорее, ты им страшно не нравился, – предположила Шарлотта. – И они просто жаждали сказать тебе об этом.
– Возможно, их пугала сила собственных чувств.
– Или же их тошнило от собственной антипатии к тебе.
Его улыбка стала шире, Шарлотта не удержалась и ответила на нее. Несправедливо, что он так обаятелен.
– Если ты все еще голоден, – предложила она, – я могла бы тебе что-нибудь приготовить. Я понемногу научилась готовить, когда приехала в Балфурин.
– Не нужно. – Он покачал головой. – У меня пропал аппетит.
– Конечно. При таком-то запахе.
– Прошу меня извинить, но не раскаиваюсь, потому что этот запах привел тебя ко мне. Я не видел тебя за обедом. Ты меня избегаешь?
Если бы она действительно его избегала, то не явилась бы сюда в халате. Но Шарлотте не хотелось привлекать внимание к своей одежде, поэтому она молча пожала плечами.
– Я тебя пугаю?
– Пугаешь? – Она покачала головой.
Он не стал спорить, а встал и начал отмывать черный котелок.
– В чем это ты готовил? – с любопытством спросила Шарлотта.
– Это вок – китайский котелок с выпуклым днищем. – Джордж начал его скрести ложкой с длинной ручкой. – Как обошлось сегодняшнее приключение? – спросил он и добавил: – Случай с каретой.
– Я немного простыла, – ответила Шарлотта, – но этого следовало ожидать.
– Франклин вернулся благополучно. Думаю, лошадь можно вылечить.
Шарлотта кивнула. Она уже поговорила с Франклином.
– Ты нашел в старом замке то, что искал?
Он оглянулся и улыбнулся, как будто поощряя ее любопытство.
– Не нашел. Но все равно приятно было навестить знакомые места. Я не был там много лет. – Он помолчал. Слышался только скрежет металла о металл. – Очень странно видеть всех этих предков в склепе. Сразу вспоминаешь, что ты – лишь звено в длинной цепи. – Он бросил на нее острый взгляд: – А твоя семья, Шарлотта? Ты с ними когда– нибудь видишься?
Вопрос так поразил Шарлотту, что она некоторое время смотрела на мужа молча.
– Нет, – наконец проговорила она, отметив, что в первый раз за все эти годы кто-то поинтересовался ее родителями. И вообще ее родственниками. Такое впечатление, что она, как сорняк, просто возникла во весь рост на ступенях Балфурина пять лет назад. Никто и не подумал выяснить, какой была ее прежняя жизнь. Даже Спенсер. – Нет, – повторила Шарлотта. – Я несколько раз им писала. – Два года назад последнее письмо вернулось без всяких пометок. От нее просто отказались. Шарлотта была так возмущена, что больше не писала родителям. – Похоже, они не желают меня знать, – выговорила она жестокую правду. – Они оставили меня здесь, уверенные, что я вернусь, несчастная и покорная. Конечно, я поклялась никогда этого не делать и всегда успокаивала себя словами Мэри Уоллстонкрафг. Ты ее читал? Пятьдесят лет назад она написала трактат о правах женщин.
Он молчал, и Шарлотта продолжила:
– Она пишет о том, что родитель, который оказывает должное внимание беспомощному ребенку, имеет право требовать такого же внимания, когда преклонный возраст лишает его сил. Но отдать одно разумное существо во власть другого после того, как человек достигнет взрослого состояния, является жестоким и несправедливым превышением власти.
Диксон повернулся и внимательно посмотрел на собеседницу. В его глазах читалось легкое недоумение.
– И ты никогда их не видела с тех пор, как они тебя здесь оставили?
– Дело было совсем не так. Никто меня здесь не оставлял, – нетерпеливо возразила Шарлотта. – Не стоит так плохо о них думать. Я сама отказалась уезжать. Просто уперлась, и все. Мама сказала, что у меня бабушкин характер. Жаль, что я ее не знала. Мы бы наверняка нашли общий язык.
– И с тех пор вы не виделись? – настойчиво повторил он.
– Нет, не виделись. Но зачем тебе это знать? Тебе никогда не нравился мой отец.
– Подозреваю, что это чувство было взаимным, – заметил он.
Шарлотта неохотно кивнула.
Отец всеми способами избегал Джорджа. Они не общались даже за обедом. Разговор поддерживали женщины, иначе за столом оказались бы нарочито молчащие люди, а обед оживлялся бы только позвякиванием серебряных приборов.
– А вот мать тебе нравилась.
Он промолчал. Шарлотту это не удивило. Она успела понять, что существует масса вещей, по поводу которых Джордж то и дело прибегал к молчанию. В разговоре возникали пробелы, как будто он не желал раскрываться перед ней или делать ироничные замечания. Он выглядел не таким суетным, как прежде, и сарказму предпочитал молчание. В целом Шарлотта была довольна переменой.
– Значит, ты жила здесь в одиночестве.
– В одиночестве и без денег, – добавила она. Диксон посмотрел на нее с удивлением:
– Я полагал, ты – богатая наследница.
– Отец объявил, что лишит меня наследства, если я здесь останусь. Мать была в ужасе и смятении. Мне предоставили выбор: остаться в Балфурине мятежницей или послушной дочерью вернуться в Англию.
– И ты стала владелицей замка.
Шарлотта улыбнулась:
– Королевой мышей.
Диксон отвернулся к плите и чем-то яростно загрохотал. Он что, рассердился?
– Вначале здесь было больше мышей, чем людей, – объяснила Шарлотта. – Я даже привыкла к тому, что они скребутся по углам. Все остальные существа считали замок слишком негостеприимным убежищем. В крышах были сплошные дыры. В дождливый сезон казалось, что живешь в решете.
– В Шотландии это двенадцать месяцев в году.
Она улыбнулась:
– Так и есть. Нас было пятеро, и каждое утро мы поздравляли друг друга, что пережили еще одну ночь, не утонули и не замерзли. Нэн и Джеффри считали ниже своего достоинства разговаривать со мной. Оставался Томас, который ушел в море, и кухарка.
Диксон обернулся к ней лицом, скрестил руки на груди и прислонился к плите. Его лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Шарлотте пришло в голову, что под этим непроницаемым выражением он намеренно скрывает свои чувства и мысли.
– Прошел почти год, прежде чем банк выдал мне деньги из дедушкиного наследства. Подозреваю, что тут не обошлось без моего отца. До тех пор мы питались цыплятами и тем, что удалось вырастить на огороде. Балфурину принадлежит довольно много земли, но плодородной совсем мало. Она больше пригодна для выпаса коров, овец, но у меня, к несчастью, тогда не было денег, чтобы их купить. Но ведь ты, разумеется, все это знаешь, – со странным смущением закончила она, опуская взгляд на свою левую руку. – Пропало даже обручальное кольцо.
– Ты его продала?
Шарлотта снова посмотрела на руку, а потом подняла взгляд на мужа.
– Но ты ведь должен помнить, ты забрал его, когда сбежал. Я всегда считала, что ты его продал.
Он молчал, и Шарлотта на миг пожалела, что была столь прямолинейна. Она говорила так, словно искала его сочувствия. А может быть, действительно искала? Она прекрасно знала, что он всегда считал ее несколько странной, слишком ученой, но не очень-то умной. Неужели сейчас она хочет, чтобы он понял и оценил ее иначе? Как мужественную, решительную женщину? Волевую и стойкую?
– Почему ты осталась? Особенно в тот, первый, год?
Ведь так легко было вернуться в Англию…
Шарлотта посмотрела на мужа и отвела глаза. Честность может быть опасным оружием, сейчас она на себе чувствовала остроту ее лезвия. Как часто она задавала себе тот же вопрос… В Англии жизнь была бы куда приятнее. Не пришлось бы думать о куске хлеба, о крыше над головой, о тысяче других жизненно важных вещей. Останавливало ее только одно – в глазах людей она навсегда осталась бы невестой, от которой сбежал муж. «Бедная, бедная Шарлотта Маккиннон, муж оставил ее через неделю после свадьбы», – говорили бы они.
Шарлотта ждала и не хотела никакого сочувствия.
– Когда наконец поступили деньги моего деда, – продолжала она, раздраженная мыслью о том, что не получила от этого мужчины иного отклика, кроме молчания, – жизнь стала намного легче. Мы смогли починить крышу и начали подумывать о школе.
– Почему именно о школе? – Диксон снова повернулся к плите и продолжал чистить котел своим странным способом, но на этот раз действовал значительно спокойнее.
– Видишь ли, это стало моей мечтой. Сначала я просто не хотела возвращаться в Англию побежденной. Новобрачной, от которой почему-то сбежал муж. Потом, когда зима миновала, мне пришло в голову, что я гожусь для преподавания. Мне надо было занять чем-то свою жизнь, поскольку не суждено стать женой и матерью.
Диксон молчал.
– Я всегда любила книги, – призналась Шарлотта. – И всегда чувствовала себя уютно в библиотеке. У меня тяга к печатному слову. Мне нравится вид книжной страницы, нравится угадывать, о чем думал писатель, нравится, как мысль автора переходит из его головы в мою. То же самое я чувствую, когда преподаю. Латинская пословица говорит, что, узнавая, ты учишься, а обучая, узнаешь. – Она опустила взгляд на свои руки. – Видишь, я снова взялась за старое. Раньше ты не любил, когда я цитировала что-нибудь из прочитанного. У меня своеобразная память: если я что-то прочту, то долго помню это дословно.
– Думаю, ты неправильно меня поняла. Может быть, я просто завидовал твоей памяти.
Шарлотта рассмеялась, но смех был слишком сухим, в нем совсем не слышалось веселья.
– Когда-то ты говорил, что я – ходячая библиотека и что нет смысла тратиться на новые книги, можно просто сунуть меня в книжный шкаф и к концу дня я, как попугай, перескажу любую страницу.
– Я был негодяем, правда?
Шарлотта молчала.
– Возможно, я так был полон чувством собственной важности, что не мог оценить других, – сказал он. – Только время лечит эту юношескую болезнь. Надеюсь, ты примешь мои извинения за те слова. И за поступки. Очевидно, миссионеры – не единственные люди на земле, кому приходится отвечать за свои дела.
Шарлотта не знала, что на это ответить, и сама задала вопрос:
– Мэтью сумел простить своего приемного отца?
– Я никогда не задавал ему такого вопроса, – сказал он, оставил котелок на плите и опять сел за стол. – Мэтью по-настоящему хороший человек, в мире мало таких людей. Он ни за что не станет умышленно причинять боль другому человеку, и я не сомневаюсь, что он с ангельской добротой готов все простить. Иногда мне кажется, что он слишком хорош для этого мира.
– И ты определил себе роль защитника, намеренного укрыть его от человеческой жестокости? Я бы никогда не могла этого в тебе предположить, Джордж, – мягко проговорила она, осознавая, до какой степени это справедливо. Человек, которого она знала пять лет назад, не умел никому сочувствовать. Он стал бы насмехаться над мягкостью Мэтью, над его простотой, вместо того чтобы защищать эту мягкость и простоту.
– Не стоит изображать из меня святого, Шарлотта. Ты более всех других знаешь, насколько я далек от столь светлого образа. – Но его улыбка смягчила суровость слов.
Как ни странно, но эти двое пребывали сейчас в полном согласии или по крайней мере заключили перемирие.
– Зачем ты вернулся? – спросила она, понимая, что может нарушить хрупкое равновесие, но этот вопрос мучил Шарлотту с момента появления мужа в бальном зале.
– Я был одинок, – ответил он, ведя пальцем по доскам стола. – Я люблю Восток, люблю путешествия, но мне нужно было вернуться домой.
– О чем ты тосковал больше всего? – спросила Шарлотта и внутренне напряглась: вдруг он подумает, что она ждет от него комплимента? Но это едва ли. Джордж никогда не скрывал неприязни к браку и к ней самой.
Он замер, не поднимая глаз от стола.
– Я скучал по людям, которые меня знали, по родным местам, где я провел большую часть жизни. – Он быстро взглянул на Шарлотту. – Может быть, поэтому и вернулся. – Он улыбнулся. – Я прожил на Востоке всего несколько лет. Там никто не знал меня ребенком, не знал мою семью. Мне хочется ощущения принадлежности к чему-либо родственному. Думаю, Мэтью, будучи сиротой, чувствует то же самое.
– В Балфурине нет никого, кто знал бы меня дольше пяти лет, – внесла свою лепту Шарлотта, испытывая чувство общности с этим человеком. – Иногда мне даже кажется, что я не принадлежу к этому миру.
– Возможно, человек сам должен найти для себя дом, где бы он ни находился. Или создать его из ничего.
– Nullus est instar domus, – вставила Шарлотта.
– В гостях хорошо, а дома лучше, – с улыбкой перевел он.
Шарлотта кивнула.
– Ты и латынь знаешь?
– Нет, но… У нас есть учительница древних языков. Она преподает латынь и греческий. У меня лишь поверхностные познания в латыни, – сказала она.
– Я помню своего учителя латыни в школе, – улыбнулся он своим воспоминаниям. – Он был довольно стар, носил коричневую мантию, как монах, и от него всегда пахло сандалом. Он размахивал тростью и страшно пугал нас, мальчишек. Колотил по чему попало и грозился, что обломает трость о наши спины, если мы будем неправильно спрягать глаголы. Прекрасно помню, что заработал на этих занятиях несколько синяков, но мне везло все же больше, чем кузену, который учился еще хуже, чем я.
– Я не знала, что у тебя есть кузен. Ты никогда про него не рассказывал.
Лицо Джорджа застыло. Шарлотта испугалась, не сказала ли она что-то не то.
– Прости. – Она раскрыла ладонь так, что ее пальцы почти касались его руки. – Он умер?
– Нет, – кратко ответил он и накрыл рукою ее ладонь. – Я просто не знаю, где он. Потерял его из виду.
– Вы были близки?
Какая теплая у него ладонь! Она не убирала руку, чувствуя странный покой от его прикосновения.
– Не так, как следовало бы. В последнюю нашу встречу мы сильно поссорились.
– Почему никто никогда о нем не говорит? – спросила Шарлотта.
– Он покинул Балфурин много лет назад. Его обуревала охота к странствиям, стремление найти нечто иное, непохожее на здешнюю жизнь.
Шарлотта убрала руку.
– В этом вы с кузеном схожи. Почему ты печешься о человеке, с которым поссорился?
Он улыбнулся:
– Мэтью тоже меня об этом спрашивал. Потому что он – моя семья. Последний из нашей семьи. Мне почему-то стало вдруг важно ощутить принадлежность к своему роду, почувствовать свои корни, иметь свой дом.
Шарлотту охватило чувство, весьма похожее на нежность. Ей захотелось протянуть руку, погладить его по щеке, возможно, даже успокаивающе поцеловать его в эту щеку.
Хотя Джордж Маккиннон был последним человеком, которого ей хотелось бы успокаивать.
Она встала, оттолкнула табуретку.
– Уже поздно. Если ты уверен, что не нуждаешься в моих кулинарных талантах, то я ухожу. – Она коленкой задвинула табуретку под стол.
– А это нужно?
Шарлотта улыбнулась и продекламировала:
Солнце уснуло в уютной мгле,
Небо оставив звезде.
Тихо лазоревка дремлет в гнезде,
Нужен приют и мне.
– Уильям Блейк, – определил он.
Шарлотта удивленно кивнула.
– Шарлотта, я так хорошо провел это время с тобой. Так должен говорить муж?
– Прежде ты действительно никогда этого не говорил, – признала она. – Наоборот, казалось, ты готов на все, лишь бы избежать встречи со мной. – Ко мне ты пришел единственный раз, в темноте, как будто стыдился, что я твоя жена.
– Меня удивляет, что ты соблаговолила поговорить со мной сейчас. Твой муж был ослом.
Она улыбнулась, чувствуя странное удовлетворение от неприязненного выражения на его лице.
– Джордж, я никогда бы не поверила, что пять лет способны произвести в человеке такие основательные перемены. Но сейчас я готова признать, что это возможно. Ты стал другим человеком. Даже человеком совсем другого типа.
Он посмотрел так, словно хотел что-то добавить, но раздумал и лишь молча смотрел на нее со своего места. Выходя из кухни, она чувствовала этот его взгляд, ей хотелось спросить, почему он смотрит на нее так хмуро. Себя она тоже спрашивала, отчего чувствует себя одновременно счастливой и несчастной. Почему его присутствие в комнате делает эту комнату теснее, интимнее?
Почему он вообще вернулся? И что ей теперь делать? Почему ей чудится в нем опасность для себя?
Шарлотта быстро вышла и захлопнула за собой дверь, понимая, что на эти вопросы нет легких ответов.
