Текст книги "Фабрика Абсолюта. Белая болезнь"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

6. МЕАС

– Господа, – заявил президент Г.X.Бонди на заседании правления концерна МЕАС, созванном двадцатого февраля, – могу вам сообщить, что одно из зданий нового заводского комплекса на Высочанах было вчера введено в эксплуатацию. В ближайшие дни начнется серийное производство карбюраторов, для начала по восемнадцати штук в день. В апреле мы планируем выпуск шестидесяти пяти штук ежедневно. В конце июля – двести. Мы проложили пятнадцать километров железнодорожного полотна, главным образом в целях наилучшего обеспечения заводов углем. Сейчас монтируются двенадцать паровых котлов. Начато строительство нового рабочего квартала.

– Двенадцать паровых котлов? – небрежно переспросил доктор Губка, глава оппозиции.

– Да, пока что двенадцать, – подтвердил президент Бонди.

– Это очень странно, – заметил доктор Губка.

– Производство растет, господа, – пояснил пан Бонди. – Что тут особенного – двенадцать котлов для такого огромного комплекса?

– Разумеется! Правильно! – раздались голоса. Доктор Губка иронически усмехнулся.

– А для чего пятнадцатикилометровый железнодорожный путь?

– Для наилучшего обеспечения заводов топливом, для подвозки сырья. Мы считаем, что, работая на полную мощность, мы будем расходовать по восемь вагонов угля в день. Не могу понять, какой резон господину доктору Губке возражать против транспортировки угля?

– Я возражаю потому, – крикнул в ответ доктор Губка, вскакивая, – что вся эта затея крайне подозрительна! Да, господа, чрезвычайно подозрительна. Пан президент Бонди вынудил нас соорудить карбюраторную фабрику. «Карбюратор, – уверял он, – единственный двигатель будущего». «Карбюратор, – утверждал он со всей определенностью, – может развить мощность в тысячи лошадиных сил на одном ведре угля». А теперь президент толкует о каких-то двенадцати паровых котлах и о целых вагонах топлива. Объясните мне, господа, отчего теперь уже недостаточно ведра угля для того, чтобы привести в действие наши фабрики? Для чего мы монтируем паровые котлы вместо атомных двигателей? И если вся эта затея с карбюратором не пустое надувательство, то я никак не пойму, почему пан президент не перевел нашу новую фабрику на карбюраторные двигатели? Этого не понимаю не только я, этого никто не понимает. Отчего же, господа, пан президент не доверяет своим карбюраторам настолько, чтоб установить их на наших собственных заводах? Это весьма неудачная реклама для наших карбюраторов, господа, если сам производитель не может или не желает их использовать! Убедительно прошу уважаемое собрание обратиться к пану Бонди за разъяснением. Я лично уже составил собственное мнение на сей счет. Я кончил, господа.

Доктор Губка решительно сел, победоносно высморкавшись.

Члены правления смущенно молчали; обвинение доктора Губки было слишком недвусмысленно. Президент Бонди не поднимал глаз от своих бумаг; ни один мускул не дрогнул на его лице.

– М-да, – миролюбиво начал старый Розенталь, нарушая молчание, – но ведь пан президент сам все объяснит. Ну, разумеется, все объяснится, господа. Я думаю… м-м-да… конечно, все уладится в лучшем виде. Господни доктор Губка, безусловно, кое в чем… м-м-да… принимая во внимание, да, принимая во внимание его соображения… само собой…

Президент Бонди поднял, наконец, глаза.

– Господа, – тихо проговорил он, – я предложил нам положительные отзывы наших инженеров о карбюраторе. И в действительности все обстоит так, как было доложено специалистами, – именно так, а не иначе. Карбюратор не надувательство. В испытательных целях мы сконструировали десять таких моторов. Все работают безупречно. Вот доказательства: карбюратор номер один приводит в движение нагнетательный насос на Сазаве; машина работает бесперебойно вот уже две недели. Номер два – землечерпалка на Верхней Влтаве работает отлично. Номер три – в экспериментальной лаборатории Брненского политехнического института. Номер четыре – поврежден при транспортировке. Номер пять – освещает Градец Кралове. Все это карбюраторы десятикилограммового типа… Номер шесть – на мельнице в Сланом. Номер семь – установлен для центрального отопления блока домов в Новом Месте. Владелец блока – присутствующий здесь заводчик Ма-хат. Прошу, пан Махат!

При этом возгласе пожилой господин вздрогнул, словно очнувшись от сна.

– А?

– Я спрашиваю, как функционирует ваше новое центральное отопление?

– Что такое? Отопление?

– В вашем новом блоке, – спокойно подсказал пану Махату президент Бондн.

– В каком блоке?

– В ваших новых домах…

– В моих домах? Но у меня нет никаких домов…

– Но, но, но, – вмешался господин Розенталь. – Вы же строили в прошлом году новые дома.

– Я? – удивился Махат. – Да, да, вы правы, строил, только я, знаете ли, эти дома теперь раздарил. Видите ли, я их раздал.

Президент Бонди повнимательнее вгляделся в члена правления заводов МЕАС пана Махата.

– Кому вы раздали их, Махат?

Щеки Махата слегка порозовели.

– Ну, бедным людям, знаете ли. Я поселил там бедных людей. Я… я, то есть я пришел к такому убеждению и… словом, бедным людям… вы меня поняли?

Пан Бонди, не спуская с Махата глаз, допрашивал его с пристрастием судебного следователя.

– Отчего вы так поступили, пан Махат?

– Я… я как-то не мог поступить иначе, – смутился Махат. – Меня вдруг осенило. И мы все должны сделаться святыми, не так ли?

Президент нервно барабанил пальцами по столу.

– А ваши родственники, семья?

Махат широко расплылся в довольной улыбке.

– О, мы все заодно, понимаете? Эти бедные люди такие трогательные! Среди них есть и увечные – моя дочь ухаживает за ними, знаете ли. Мы все так переменились!

Г.X.Бонди прикрыл глаза. Дочь Махата, Элен, белокурая Элен, наследница семидесяти миллионов, прислуживает увечным! Элен, которая могла, должна была, почти уже стала госпожой Бонди! Бонди кусал губы; вот тебе и на, ничего не скажешь!

– Пан Махат, – сдавленным голосом проговорил он, – я хотел только узнать, как у вас работает новый карбюратор.

– Ах, превосходно! Во всех, домах так прекрасно, так тепло! Словно там топят бесконечной любовью! Слушайте! – вдохновенно продолжал Махат. – Кто бы туда ни ступил – сразу делается иным человеком. Там будто в раю. Мы словно переселились на небо – все до единого. Ах, придите к нам, люди добрые!

– Теперь вы убедились, господа, – стараясь казаться невозмутимым, обратился к присутствующим президент Бонди, – что карбюраторы работают превосходно, как я вам и обещал. Я прошу вас отказаться от дальнейших расспросов.

– Мы желаем знать только одно, – воскликнул охваченный боевым задором доктор Губка, – отчего в таком случае мы сами не строим новых фабрик с карбюраторным двигателем? Почему мы должны расходовать дорогой уголь, коли другим поставляем атомную энергию? Намерен ли президент Бонди раскрыть нам свои карты.

– Не намерен, – отрезал Бонди, – у нас будут топить углем. В силу причин, мне известных, на нашем производстве карбюраторный двигатель использован не будет; И довольно, господа! Я расцениваю ваше согласие как проявление доверия.

– Если бы вы все, – промолвил пан Махат, – испытали, сколь прекрасно состояние святости! От души советую вам, господа: раздайте все, что имеете. Станьте неимущими и святыми! Бегите мамоны и поклоняйтесь богу единому, неделимому.

– Ну, ну, ну, – усмирил пана Махата господин Розенталь. – Пан Махат, вы такой милый, такой достойный человек… Пан Бонди, вы знаете, как я доверяю вам, и знаете что? Пошлите мне один карбюратор для моего центрального отопления! Я испробую эту штуку, господа, почему бы нет, а? Какие тут могут быть разговоры? Договорились, пан Бонди?

– Все мы братья во Христе, – не умолкал сияющий Махат. – Передадим фабрики неимущим, господа! Вношу предложение переименовать МЕАС в общину «Смиренных сердец». Мы будем тем семенем, из которого произрастет древо веры, согласны? Наступит царство божье на земле…

– Прошу слова! – вскричал доктор Губка.

– Ну, по рукам, пан Бонди? – добивался своего старый Розенталь. – Вы же видите, я всецело на вашей стороне. Значит, вы одолжите мне один карбюратор, пан Бонди!

– Ибо сам бог грядет на землю, – страстно возвещал Махат. – Вы слышите заповедь его: станьте как святые и неимущие; откройте сердца ваши вечному; будьте совершенны в любви своей. Знаете, господа…

– Прошу слова! – хрипел доктор Губка.

– Тихо! – перекрывая гвалт, крикнул президент Бонди: бледный, с горящим взором, он вырос над ними, расправив могучие плечи шестипудового мужчины. – Господа, если вам не нравится фабрика карбюраторов, я беру ее под собственный единоличный контроль. Я оплачу вам все затраты – все, до последнего геллера. Я организую свое собственное предприятие, господа. Мое почтенье!

– Но я протестую, – взвизгнул доктор Губка. – Мы все протестуем! Мы не продадим производство карбюраторов! Такой редкий товар, господа! Мы никому не позволим одурачить нас, господа. Отказаться от такого прибыльного дела – нет уж, извините!

Президент Бонди позвонил в колокольчик.

– Друзья мои, – угрюмо вымолвил он, – на сегодня довольно споров. Мне кажется, коллега Махат… несколько… гм-гм… того… нездоров. Что же касается карбюраторов, то я вам гарантирую сто пятьдесят процентов дивидендов. Предлагаю прекратить прения.

Доктор Губка потребовал слова.

– Предлагаю, господа, чтобы каждый член правления получил по одному карбюратору – на пробу, так сказать.

Президент Бонди обвел взглядом присутствующих: в лице его что-то дрогнуло, он хотел было возразить, но только пожал плечами и процедил сквозь зубы:

– Согласен.

7. GOON[3]3
  Вперед! (англ.)


[Закрыть]

– Как наши дела в Лондоне?

– Акции МЕАС – вчера тысяча четыреста семьдесят: позавчера – семьсот двадцать.

– Прекрасно.

– Инженер Марек утвержден почетным членом семидесяти научных обществ, Наверняка получит Нобелевскую премию.

– Прекрасно.

– Колоссальное количество заказов из Германии. Свыше пяти тысяч карбюраторов.

– Гм…

– Из Японии – девятьсот заказов. – Посмотрим!

– В Чехии интерес незначительный. Всего три предложения.

– Гм, этого следовало ожидать. Не те масштабы, знаете ли!

– Россия просит двести штук разом.

– Прекрасно. Итого?

– Тринадцать тысяч заказов.

– Прекрасно. Как продвигается строительство?

– Цех атомных автомобилей подводят под крышу. Секция атомных самолетов приступит к работе до конца следующей недели. Закладывается фундамент завода атомных локомотивов. Один цех корабельных реакторов уже действует.

– Минуту. Внедрите в обиход следующие названия: атомобиль, атом-мотор, атомовоз, понимаете? Как у Кролмуса дела с атомными орудиями?

– Кролмус уже конструирует модель в Пльзене. Наша атомная повозка наездила на брюссельском автодроме тридцать тысяч километров; скорость – двести семьдесят километров в час. На полкилограммовые атом-моторы за последние два дня нами получено семьдесят тысяч заявок. – Вы только что утверждали, что в итоге у нас тринадцать тысяч заявок.

– Тринадцать тысяч заявок на устойчивые атомные котлы. Восемь тысяч – на тепловые карбюраторы для центральных отопительных систем. Около десяти тысяч на автомобили. Шестьсот двадцать – на атомолеты. Атомолет нашей марки «А7» проделал беспосадочный полет Прага – Мельбурн в Австралии; состояние пассажиров и экипажа нормальное; вот депеша.

Президент Бонди гордо выпрямился.

– Однако, милейший, все идет превосходно!

– На сельскохозяйственные машины – пять тысяч заявок. На микромоторы – двадцать две тысячи заявок. На атомнасосы – сто пятьдесят заявок. На атомпрессы – три; атомпечей высоких температур запрошено двенадцать. Атомных радиотелеграфных станций – семьдесят пять; атомовозов – сто десять, преимуществ венно для России. Мы открыли сорок восемь агентств в различных столицах мира. Американский Steel Trust*, берлинская AEG*, итальянский Фиат*, Маннесман*, Крезо* и шведские сталелитейные заводы предлагают объединиться. Концерн Круппа приобретает наши акции, невзирая на высокие цены.

– Как дела с выпуском новых акций?

– Условия приобретения пересматривались тридцать пять раз. Печать пророчит двести процентов супердивидентов. Кстати, газеты ни о чем другом не пишут; социальная политика, спорт, достижения науки и техники – все сведено к одному карбюратору. Какой-то немецкий корреспондент переслал нам семь тонн вырезок; француз – четыре центнера; англичанин – целый вагон. Специальная научная литература по данному вопросу, издание которой планируется в этом году, потребует приблизительно шестидесяти тонн бумаги. Англо-японская война прекращена вследствие падения общественного интереса к ней. В одной только Англии осталось без работы девятьсот тысяч шахтеров. В бельгийском угольном бассейне вспыхнуло восстание – что-то около четырех тысяч убитых; больше половины мировых шахт законсервированы. Пенсильванские предприниматели уничтожили запасы нефти на складах. Пожар еще продолжается.

– Пожар продолжается, – мечтательно повторил президент Бонди. – Пожар продолжается. Мы победили, о господи!

– Президент Угольной компании покончил жизнь самоубийством. На бирже – чистое безумие. В Берлине нынче с утра наши акции стоят выше восьми тысяч. Совет Министров заседает непрерывно; министры намерены объявить чрезвычайное положение. Это не открытие, не изобретение, пан президент, – это революция.

Президент Бонди и генеральный директор MEAC молча посмотрели друг на друга. Ни один из них не был поэтом, но в эту минуту души их пели и ликовали.

Генеральный директор придвинул свой стул поближе к Бонди и произнес вполголоса:

– Пан президент, Розенталь лишился рассудка.

– Розенталь? – опешил Г.X.Бонди. Директор подтвердил печальную новость.

– Стал ортодоксом, носится с талмудистской мистикой и кабалой. Десять миллионов пожертвовал сионистам. А недавно в пух и прах рассорился с доктором Губкой. Вы слышали, Губка перешел в общину «Чешских братьев»*?

– И Губка!

– Да. По-моему, члены нашего правления заразились от коллеги Махата. Вы не присутствовали на последнем заседании, пан президент. Но это было невыносимо – они до самого утра вели религиозный диспут. Губка настаивал, чтобы мы передали заводы в руки рабочих. К счастью, уважаемые господа забыли поставить вопрос на голосование. Все были словно помешанные.

Президент Бонди грыз ногти.

– Что же нам теперь с ними делать, господин директор?

– Гм, тут ничего не поделаешь. Психоз, характерный для нашего времени. Даже в печати намекают на это. Но пока что тема карбюраторов вытеснила, эту проблему. Невиданная вспышка религиозного фанатизма, Очевидно, какой-то вирус действует на психику или что-то вроде того. На днях я встретил доктора Губку, он проповедовал, обращаясь к толпе людей, собравшейся перед Живнобанком, что-то насчет озарения души и приуготовання к пришествию бога. Срам, да и только. Под конец он даже творил чудеса. И Форст – туда же. Розенталь свихнулся окончательно. Миллер, Гомола и Колатор заявили о добровольном отречении от своих миллионов. Отныне нам не собрать членов правления. Это сумасшедший дом, пан президент. Придется все забрать в свои руки.

– Но это ужасно, господин директор, – вздохнул Г. X. Бонди.

– Согласен. А вы слышали о Цукробанке? Там дух божий вселился во всех служащих разом. Они раскрыли сейфы и раздавали деньги всем, без разбора, кто бы ни заглянул. А в центральном банковском зале банкноты жгли на костре тюками. Я бы назвал это «коммунизмом религиозных фанатиков».

– В Цукробанке, гм… А у них нет карбюратора?

– Есть. Карбюратор центрального отопления. Цукробанк одним из первых приобрел нашу новинку. Теперь полиция распорядилась закрыть это учреждение. Вы знаете, даже уполномоченные и директора не убереглись.

– Я запрещаю продавать карбюраторы банкам, господин директор!

– Почему?

– Запрещаю – и все. Пусть обогреваются углем.

– Теперь, пожалуй, поздновато. Все банки переходят на новую систему отопления. Уже ведутся работы по установке карбюраторов в парламенте и во всех министерствах. Гигантский карбюратор на Штванице предназначен для освещения Праги. Это пятидесятикилограммовый колосс, его мотор не имеет себе равных. Послезавтра в 18 часов объявлен торжественный пуск в присутствии главы государства, бургомистра, пражского магистрата и представителей МЕАС. Вы должны принять участие в этом торжестве. Именно вы, пан Бонди!

– Сохрани бог! – переполошился президент. – Нет, нет, сохрани бог! Не пойду.

– Но это ваш долг, пан президент. Нельзя же послать туда Розенталя или Губку, у них ведь буйное помешательство. Еще нагородят там всякого вздору. Это дело нашей чести. Бургомистр готовит торжественную речь, где воздаст должное нашему предприятию. Ждут представителей зарубежных держав и корреспондентов различных мировых агентств. Готовится невиданное торжество. Как только на улицах зажгутся фонари, зазвенят; фанфары и трубы, зазвучат хоры Кржижковского, певческого общества «Глагол», Дедрасбора*, хор учителей, вспыхнет фейерверк, в честь нашего концерна прогремит сто один залп, Пражский Град озарится огнями, не знаю, что там еще выдумают. Нет, вы непременно должны присутствовать, пан президент.

Г.X.Бонди устало поднялся. «Боже мой, боже, и ты это терпишь, – шептал он, – да минует нас, господи… чаша сия…».

– Так вы придете?! – неумолимо настаивал генеральный директор.

– Отчего ты оставил меня своей милостью, о господи владыко!

8. НА ЗЕМЛЕЧЕРПАЛКЕ

Землечерпалка МЕ28 недвижно возвышалась над Штеховицами, и силуэт ее четко выделялся на фоне вечернего неба. Неутомимый ковш уже давно прекратил подачу холодного песка со влтавского дна; вечер был сырой и безветренный, благоухающий запахами свежескошенного сена и ароматами леса. Северо-запад еще пылал нежным оранжевым светом. То тут, то там, колебля отраженье небес в зеркальной глади, божественно просияет речная волна, сверкнет, прошелестит тихонько и разольется в мерцании вод.

Со стороны Штеховиц к землечерпалке, упорно преодолевая быстрое течение, приближался челн – на спокойной, переливающейся светлыми красками реке он казался черным, как водяной жук.

– Это к нам, – спокойно заметил матрос Кузенда, восседавший на корме землечерпалки.

– Их там двое, – помолчав, отозвался механик Брых.

– Я знаю, кто это, – догадался пан Кузенда.

– Штеховяцкие влюбленные, – подсказал пан Брых.

– Пойду сварю им кофе, – решил пан Кузенда и опустился вниз.

– Эге-ге, ребята! – крикнул пан Брых пловцам. – Левее, левее берите! Ну-ка давай мне руку, барышня, так! И хоп – наверх!

– Я с Пепиком, – заговорила девушка, ступив на палубу, – мы… мы хотели…

– Добрый вечер, – поздоровался молодой рабочий, выбравшись из челна следом за своей милой. – А где пан Кузенда?

– Пан Кузенда готовит кофе, – объяснил механик. – Присядьте. Гляньте, еще кто-то плывет. Это вы, пекарь?

– Это я, – раздалось в ответ. – Добрый вечер, пан Брых. Я привез к вам почтаря и лесничего.

– А ну, валяйте наверх, братья, – пригласил пан Брых. – Как пан Кузенда сварит кофе, так и начнем. А кто еще будет?

– Я, – послышалось у борта. – Я, то есть пан Гудец, хотел бы послушать вас.

– Приветствую вас, пан Гудец, – сказал механик, обращаясь к кому-то внизу. – Подымайтесь наверх, тут есть лесенка. Погодите, я подам руку, пан Гудец, вы ведь у нас впервые.

– Пан Брых, – крикнули с берега, – пошлите лодочку за нами, ладно? Нам тоже к вам хочется.

– Съездите за ними, кто там внизу, – попросил пан Брых, – пусть все слышат глас божий. Рассаживайтесь, любезные братья и сестры. С тех пор как мы топим карбюратором, у нас тут чистота. Сейчас брат Кузенда подаст кофе, и начнем. Приветствую вас, молодые люди. Поднимайтесь на палубу. – Тут пан Брых встал у люка, откуда в трюм землечерпалки вела лесенка. – Алло, Кузенда, на палубе десять человек.

– Хорошо, – донесся из чрева землечерпалки глупой густой бас. – Несу.

– Так, рассаживайтесь, пожалуйста, – усердно приглашал гостей пан Брых, – у нас только кофе, пан Гудец: надеюсь, это вас не обидит?

– Нет, нет, нисколько, – уверил хозяина пан Гудец, – я лишь хотел посмотреть на ваше… ваши… ваше… заседание.

– Наше богослужение, – смиренно поправил гостя пан Брых, – так, значит, вы знаете, что все мы братья. Должен вам сообщить, пан Гудец: я был алкоголик, а брат Кузенда – политический деятель; и на нас снизошла благодать. А эти вот братья и сестры, – он показал на сидящих вокруг, – каждый вечер приезжают к нам, чтобы помолиться о такой же благодати. Вот пекарь страдал удушьем, а Кузенда его исцелил. Расскажите нам, брат пекарь, как это произошло.

– Брат Кузенда возложил руки на мою грудь, – тихо и проникновенно произнес пекарь, – и вдруг у меня в грудях разлилась этакая сладость. Видать, что-то у меня там лопнуло, и я вздохнул легко, словно вознесся на небеса.

– Постойте, пекарь, – поправил рассказчика Брых, – брат Кузенда не возлагал руки вам на грудь. Он и сам не ведал, что творит чудо. Он только махнул на вас рукой – так вот, и вы сказали, что вам полегчало. Вот как дело происходило.

– Мы тоже были при этом, – заговорила девушка из Щтеховиц. – И у пана пекаря еще такое сиянье разлилось вокруг головы! А потом пан Кузенда излечил меня от чахотки, правда, Пепик?

– Чистая правда, пан Гудец, – подтвердил влюбленный Пепик. – Но куда большее чудо приключилось со мной. Я ведь дурной человек, пан Гудец; я уже в кутузке сидел, знаете, за воровство, ну и еще кое за какие дела. Пан Брых мог бы вам такое порассказать!..

– Пустяки, – отмахнулся Брых. – Обошли вас божьей милостью, и все тут. Но здесь, на этом самом месте, дивные дела творятся, пан Гудец. Однако вы и сами, поди, в этом убедитесь. Уж так-то хорошо брат Кузенда говорит об этом, потому как раньше он ходил на разные собрания. Смотрите, вот он идет уже.

Все повернулись в сторону люка, который вел в машинное отделение. В отверстии показалась бородатая физиономия растерянного и несколько напряженно улыбавшегося человека, словно его толкали в спину, а он делал вид, будто в этом нет ничего особенного. Кузенда высунулся из люка по пояс – обеими руками он придерживал большой жестяной поднос, уставленный глиняными горшочками и банками из-под консервов; неуверенно улыбаясь, он плавно поднимался наверх. Стопы ног пана Кузенды уже были на уровне палубы, а он со своими горшочками улетал все выше и выше. Поднявшись на полметра над отверстием, он остановился, как-то странно подгребая ногами в воздухе, и непроизвольно повис, явно пытаясь коснуться пола. Пану Гудецу казалось, что это ему снится.

– Что с вами, пан Кузенда? – в испуге прохрипел он.

– Ничего, ничего, – замялся Кузенда и оттолкнулся в воздухе, а пану Гудецу припомнилось, что в детстве над его колыбелькой висела картинка с изображением вознесения Христа и что Иисус с апостолами точь-в-точь так же вот застыли в воздухе, перебирая ногами, но выражение их лиц было не столь сокрушенным.

Тут Кузенда внезапно подался вперед и поплыл, поплыл по вечернему небу, словно уносимый легким зефиром; время от времени он поднимал ногу, как будто намеревался сделать шаг в воздухе или кое-что еще; он заметно опасался за свои горшочки.

– Примите у меня кофе, пожалуйста, – внезапно попросил он.

Механик Брых поднял руки и принял железный поднос с горшочками.

Тут Кузенда свесил ноги, скрестил на груди руки и неподвижно замер в воздухе, склонив голову набок.

– Привет вам, братья, – обратился он к присутствующим. – Пусть вас не смущает, что я летаю; это всего лишь знамение. Этот горшочек с цветами для вас, барышня.

Механик Брых разносил горшочки и консервные баночки. Никто не отваживался нарушить тишину; попавшие на палубу впервые с любопытством глазели на вознесение Кузенды. Видавшие виды гости не спеша отхлебывали кофе, а в промежутках между глотками как будто творили молитву.

– Попили уже? – некоторое время спустя раздался голос Кузенды, и недавний политический деятель широко раскрыл белесые, восторженно сияющие глаза. – Тогда я начну.

Он откашлялся, подумал немного и начал:

– Во имя отца! Братья и сестры, мы собрались здесь, на землечерпалке, где нам господь являет знамение милости своей. Я не стану отсылать прочь неверующих и пересмешников, как это делали спириты. Пан Гудец явился к нам неверующим, а пан лесничий рассчитывал повеселиться всласть. Приветствую обоих. Однако вам следует знать, братья, что благодаря явленной мне милости господней я вижу всех насквозь. Ах, лесничий, лесничий, ведь вы зелье хлещете почем зря, и гоните неимущих из лесу, и сквернословите, когда в том нет никакой нужды. Не делайте этого впредь. А вы, пан Гудец, вы отъявленный мошенник, вы ведь лучше меня знаете, что я имею в виду, к тому же вы не в меру вспыльчивы, резки. Но вера исправит вас и спасет.

На палубе воцарилась глубокая тишина. Пан Гудец тупо уставился в землю. Лесничий всхлипывал и трясущимися руками шарил у себя в карманах.

– Вижу, вижу, пан лесничий, – нежно пропел парящий в воздухе Кузенда, – вам закурить хочется. Пожалуйста, не стесняйтесь. Здесь вы как дома.

– Рыбки, – прошептала девушка и показала на зеркальную водяную гладь. – Посмотри, Пепик, карпы тоже пришли послушать.

– Это не карпы, – проговорил озаренный милостью божьей Кузенда, – это лини или окуни. А вы, пан Гудец, перестаньте терзаться из-за своих грехов. Взгляните на меня; я ничем не интересовался, кроме политики. И я вам скажу, что это тоже грех. А вы, лесничий, утрите слезы, не так уже все непоправимо. Кому однажды открылась истина господня, тот видит людей насквозь. Вы ведь тоже, пан Брых, можете, теперь читать в душе у каждого.

– Могу, – кивнул пан Брых, – вот пан почтмейстер думает, не поможете ли вы его доченьке? У нее золотуха, не так ли, почтмейстер? Приведите ее к нам, и пан Кузенда ей поможет.

– Вот говорят: суеверие, – заметил Кузенда. – Братья, ежели бы мне раньше кто-нибудь стал рассказывать про чудеса да про бога, я бы поднял того на смех. Настолько я был испорчен. А как попали мы сюда, на землечерпалку, к этой новой машине, что работает без угля, так всякая грязная работа у нас прекратилась. Да, пан Гудец, это первое чудо, которое явилось нам здесь; этот калбурат все делает сам, словно человек. И землечерпалка плывет сама по себе, куда ей надобно, а поглядите, как крепко она сейчас стоит. Посмотрите, пан Гудец, якоря уже наверху, она стоит себе без якорей, а когда нужно черпать песок, плывет опять, сама начинает работу и сама определяет, когда ее кончить. Нам, то есть Брыху и мне, даже пальцем пошевелить – и то незачем. И пусть мне теперь кто-нибудь скажет, что это не чудо. Взяли мы на заметку такое дело – правда, Брых? – и стали раздумывать, пока не разобрались. Это божеская землечерпалка, храм железный, а мы – всего лишь слуги господни. И ежели раньше-то господь бог являлся в источниках или, как у древних греков, в дубах, а порой и в женщине, то отчего бы ему не объявиться теперь в землечерпалке? А чего, в самом деле, брезговать машиной? Машина – она порой чище монашки, а у Брыха все блестит, как в серванте. Ну это так, к слову пришлось. И потом учтите, бог вовсе не бесконечен, как утверждают католики. Он действует в радиусе шестисот метров, на краях он приметно слабеет. Сильнее всего он здесь, на землечерпалке. Здесь он способен творить чудеса, а на берегу – там его хватает только на озарение и обращение людей в свою веру; в Штеховицах, например, при благоприятном ветре он оказывает себя только этаким священным благовоньем. Как-то вертелись тут гребцы из Блеска и из Чешского яхт-клуба, так на них снизошла благодать. Вот какая сила у него здесь. А что богу от нас надобно, может почувствовать только эта… душа, – вещал Кузенда, выразительно тыча пальцем себя в грудь. – Я знаю, он не выносит политики, денет, умствований, гордыни и высокомерия. Ведомо мне, что он обожает людей и животных, радуется вашему приходу и одобряет благие поступки. Он демократ до мозга костей, братия. Нас, то есть меня и Брыха, жжет каждый геллер, пока мы не истратим его на кофе для всех. Однажды в воскресенье здесь собралось сотни две молящихся, на обоих берегах сидели, и знаете, кофе у нас оказалось столько, что хватило на всех. А какой был кофе, братья! Но это лишь отдельные явления. А самое великое чудо – это его влияние на наши души. Это так неописуемо прекрасно, что дрожь пробирает. Иногда прямо чувствуешь, будто умираешь от любви и, счастья, словно сливаешься вот с этой водой, зверюшками, с глиной и каменьем, пли как будто тебя сжимают в каких-то гигантских объятьях – нет, никто не в состоянии выразить этого ощущения. Все вокруг звенит и поет, постигаешь язык всего сущего – воды, ветра; видишь, как все взаимосвязано между собой и с тобою самим, и все вокруг делается яснее, отчетливее, чем даже печатный текст в книге. Порой это как приступ так что пена на губах выступает; иной раз он оказывает действие помаленьку и пронизывает все ваше существо до последней жилочки. Братья и сестры, да не убоимся мы никого на свете. К нам теперь подплывают двое полицейских, дабы распустить наше собрание, поскольку о нем вроде как не заявлено в полицию. Но вы сидите в мире и спокойствии и доверьтесь землечерпальному богу.

Стемнело, но палуба землечерпалки и лица собравшихся людей светились нежным сиянием.

По бортам судна прогремели и стихли весла гребцов.

– Алло, – окликнул чей-то мужской голос, – нет ли там пана Кузенды?

– Здесь, – пропел голоском херувимским пан Кузенда. – Поднимайтесь наверх, братья полицейские. Мне уже известно, что на нас донес штеховицкий трактирщик.

Двое полицейских ступили на палубу. – Который из вас Кузенда? – спросил главный.

– Это я, извиняюсь, – отозвался Кузенда, возносясь несколько выше. – Сделайте милость, господин полицейский, поднимитесь ко мне.

Тут полицейские плавно вознеслись вверх и по воздуху приблизились к пану Кузенде. Ноги их отчаянно искали опоры, руки хватали податливый воздух; слышно было их лихорадочное, учащенное дыхание.

– Не пугайтесь, братья полицейские, – величественно изрек Кузенда, – и молитесь со мною вместе: «Отче наш, иже воплотился в этот ковчег».

– Отче наш, иже воплотился в этот ковчег, – хрипло повторил разводящий.

– Отче наш, иже воплотился в этот ковчег, – заголосил пан Гудец, грохнувшись на колени, и хор голосов присоединился к нему и зазвучал в унисон.