Текст книги "Запах соли, крики птиц"

Автор книги: Камилла Лэкберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Это тайское жаркое, приготовленное на обезжиренном кокосовом молоке. А к нему рис-сырец и овощи, поджаренные на сковородке вок.

– Откуда такое рвение к здоровой пище? – скептически поинтересовался Патрик, который уже засомневался в том, что еда окажется такой же вкусной, как шедший от нее запах.

– Твоей будущей жене захотелось, чтобы вы оба великолепно выглядели, когда пойдете к алтарю. «План фантастик» вступает в действие.

– Ну, что-то в этом есть, – согласился Патрик, немного подтянув футболку, чтобы скрыть наметившийся в последние годы животик. – А дети? Они с нами есть не будут?

– Нет, им вполне хорошо у телевизора, – ответила Анна. – Зато у нас будет шанс посидеть спокойно.

– А Майя? Она там справится сама?

– Какая же ты наседка, – засмеялась Эрика. – Она вполне в силах немного посидеть самостоятельно. Можешь не сомневаться: если Майя что-нибудь натворит, Эмма сейчас же пожалуется.

Будто в ответ на ее слова, из гостиной послышался тоненький голос:

– Эрика-а-а, Майя трогает видео!

Патрик со смехом встал.

– Я разберусь. Садитесь и начинайте есть.

Они услышали, как он ругает Майю, но затем, воспользовавшись случаем, целует ее. Старшим детям тоже досталось по поцелую, и когда Патрик вернулся и снова сел за стол, на душе у него вроде стало легче.

– Ну, над чем же ты мучился весь день?

Когда Патрик кратко рассказал о случившемся, Анна с Эрикой обе опустили вилки и посмотрели на него с восхищением.

– Но какую ты видишь связь? – Эрика заговорила первой. – И что вы будете делать дальше?

– Всю вторую половину дня мы с Мартином звонили в разные места и собирали информацию, – прожевав, ответил Патрик. – В понедельник мы собираемся заняться этим вплотную.

– А в выходные ты свободен? – с радостным удивлением спросила Эрика. Слишком уж многие выходные дни сводились на нет рабочим графиком Патрика.

– В виде исключения – да. Те, с кем мне надо поговорить, до понедельника, все равно недоступны. Так что, девушки, в эти выходные я в вашем распоряжении! – Он широко улыбнулся, и Эрика не могла не улыбнуться в ответ.

Как быстро на самом деле все произошло. Казалось, что они зажили вместе только вчера, и в то же время будто так всегда и было. Порой она забывала о том, что когда-то жила без Патрика. А через несколько недель они поженятся. Из гостиной доносится воркование их маленькой дочки. Теперь, когда Анна начинает вставать на ноги, она опять могла всему этому радоваться.

Она уже сидела за столиком, когда он вошел, опоздав на десять минут: брюки, которые он разглаживал при помощи диванных подушек, оказалось не так легко отчистить. В частности, сзади приклеился большой кусок использованной жевательной резинки, и ему потребовалось привлечь всю свою целеустремленность и очень острый кухонный нож, чтобы ее отодрать. После того как по ткани прошелся нож, она, конечно, выглядела несколько потрепанной, но если хорошенько потянуть вниз пиджак, то, пожалуй, ничего видно не будет. Он кинул последний взгляд на сверкающую поверхность вставленного в раму зеркала и убедился, что все в порядке. В этот вечер он особенно тщательно уложил на лысине прядь волос: нельзя было допустить, чтобы просвечивал хоть малейший кусочек сверкающей голой черепной коробки. В итоге Мельберг мог с удовлетворением констатировать, что с честью вышел из борьбы со своим возрастом и потерями по части волос.

При виде ее сердце забилось чаще, и это его вновь удивило. По правде говоря, у него давненько так не стучало в груди. Что же в облике этой немолодой полноватой женщины оказывало на него такое воздействие? В голову приходили только глаза – самые голубые из всех, какие ему доводилось видеть, оттененные подкрашенными в рыжеватый цвет волосами, они буквально светились. Он смотрел на нее как зачарованный и поначалу даже не среагировал на протянутую ему руку. Но потом пришел в себя и, словно со стороны, увидел, как на старинный манер склоняется, берет руку и запечатлевает на ней поцелуй. На мгновение он почувствовал себя идиотом и не мог понять, как ему такое пришло в голову. Однако затем он увидел, что приглашенная дама, похоже, оценила его жест, и в животе распространилось теплое и приятное ощущение. Все-таки навыки этикета никуда не делись. Он еще знает, за какой конец тянуть веревочку.

– Как здесь мило. Я тут впервые, – мягко сказала она, пока они тщательно изучали меню.

– Заведение первоклассное, можешь не сомневаться, – заявил Мельберг, выпятив грудь, словно «Постоялый двор» являлся его собственностью.

– Да, это сразу видно. – Ее глаза скользили по означенным в меню лакомствам.

Мельберг тоже взглянул на ассортимент и на мгновение ощутил панику, увидев цены. Но потом он встретился взглядом с Роз-Мари, и беспокойство в желудке улеглось. В такой вечер деньги значения не имеют.

Она посмотрела в окно на краевой клуб.

– Кажется, там сегодня намечается большое веселье?

– Да, все из-за этого реалити-шоу. Обычно нас такие сборища минуют. Окрестная молодежь, как правило, развлекается в Стрёмстаде. С основными последствиями в виде пьянства и прочей мерзости разбираться приходится тамошним коллегам.

– Вы ожидаете, что возникнут проблемы? Тебе правда не надо работать этим вечером? – с озабоченным видом спросила Роз-Мари.

Мельберг приосанился и чуть больше выпятил грудь. Приятно ощущать свою важность в присутствии красивой женщины. С тех пор как его незаслуженно перевели в Танумсхеде, такое случалось слишком редко. Здешний народ почему-то никак не мог оценить его по достоинству.

– Я отправил двух человек приглядывать за этим цирком, – сказал он. – Так что мы спокойно можем поесть и пообщаться. Хороший начальник знает, как распределить обязанности, а я смею утверждать, что это одна из моих сильных сторон.

Улыбка на лице Роз-Мари показывала: она не сомневается в том, что он прекрасный начальник. Вечер обещал быть действительно очень приятным.

Мельберг еще раз взглянул на здание клуба, но потом выбросил тамошнее мероприятие из головы. Пусть им занимаются Мартин с Ханной, а у него есть более приятное занятие.

Перед тем как выйти на сцену, она, насколько позволяли обстоятельства, порепетировала. Конечно, петь ей предстояло под фонограмму, и достаточно было открывать рот, держа в руках микрофон. Но кто знает, как все пойдет: однажды в Эребру фонограмма внезапно остановилась, а поскольку Тина как следует не распелась, пришлось петь вживую хриплым голосом. Попадать в такую ситуацию снова ей не хотелось.

Тина знала, что остальные над ней украдкой посмеиваются. Честно говоря, ей это здорово мешало, но, с другой стороны, большого выбора у нее не было – оставалось только выйти на сцену и показать, на что она способна. Ведь это ее шанс, открывавший путь к карьере певицы, а певицей она мечтала стать с детства: долгими часами простаивала перед зеркалом, подпевая популярным певцам, со скакалкой или тем, что имелось под рукой, вместо микрофона. Благодаря «Бару» она получила возможность доказать, чего стоит. Перед тем как попытать счастья в «Баре», Тина пошла на прослушивание для «Идола», но воспоминание об этом по-прежнему причиняло ей боль. Идиоты из жюри ее безжалостно зарезали, и этот провал вновь и вновь демонстрировался по телевизору. Они, в частности, сказали, что она умеет петь так же плохо, как Свеннис[19]19
  Свен-Йоран Эрикссон (Свеннис) – известный шведский футбольный тренер.


[Закрыть] хранить верность. Поначалу она толком не поняла, что они имеют в виду, и продолжала стоять с проклятой нелепой улыбкой. Потом этот старикашка Клаббе[20]20
  Класс Улоф ав Гейерстам (Клаббе) – известный шведский музыкант, композитор, диск-жокей и радиоведущий. Член жюри ТВ-программы «Идол».


[Закрыть] заржал и заявил, что ей следует устыдиться, отправляться домой и не чирикать. Не слишком остроумно, но она, по крайней мере, поняла, что он хочет сказать. Унижение продолжилось, когда она, едва не плача, упорно смотрела на них, пытаясь заставить их взять свои слова обратно, объяснить им, что до этого все только и говорили, что у нее прекрасный певческий голос. Ведь папа с мамой всегда слушали ее со слезами на глазах. Они так ею гордились. Вся ее прежняя жизнь никак не предвещала полного провала. Она так радовалась, стоя в очереди тем ранним утром, победоносно посматривала по сторонам, уверенная в том, что непременно окажется среди отобранных, одной из тех, чья песня до глубины души растрогает члена жюри Кишти.[21]21
  Кишти Томита – известная шведская преподавательница сценической речи, член жюри ТВ-программы «Идол».


[Закрыть] Она так старательно выбирала песню – «Без тебя» своего главного идола Мэрайи Кэрри, – чтобы произвести на них впечатление. Она споет ее так, что члены жюри просто описаются от восторга, и потом у нее начнется новая жизнь. Она так ясно себе ее представляла: тусовки знаменитостей и истерия вокруг «Идола», летние гастроли и клипы на MTV в точности как у Дарина.[22]22
  Дарин Заньяр – шведский поп-певец курдского происхождения.


[Закрыть] Ей требовалось только прийти на прослушивание и показать свое превосходство над остальными. А получилось наоборот: ее раз за разом подвергали унижению и осмеянию. Приглашение продюсеров «Бара» показалось просто даром свыше – оно давало ей шанс, который она не намеревалась упускать. Со временем ей удалось также выведать, что послужило причиной провала с «Идолом» – разумеется, грудь! Ее пение им понравилось, но они не захотели включать ее в группу, потому что понимали – она не добьется успеха, раз у нее нет остального, что требуется, а в случае девушек это чаще всего означало большие сиськи. Поэтому, едва начав сниматься в «Баре», она решила копить деньги, откладывать каждую попадавшую ей в руки монету до тех пор, пока не накопит на увеличение груди. Как только у нее будет размер Д, ничто уже не сможет ей помешать.

Но краситься в блондинку Тина не собиралась. Всему есть предел. Она ведь все-таки девушка с головой.

Вылезая из кабины мусороуборочной машины, Лейф тихонько напевал. Обычно он ездил только в районе Фьельбаки, но из-за эпидемии желудочного гриппа ему приходилось заменять коллег, работать большее количество часов и расширять радиус действия. Правда, его это не особенно расстраивало. Свою работу он любил, а мусор есть мусор, где его ни подбирай. Даже к запаху Лейф с годами привык, и мало что теперь заставляло его морщить нос. К сожалению, притупившееся обоняние не давало ему возможности с прежней остротой чувствовать и запах теплых булочек с корицей или духов красивой женщины, но с этими лишениями приходилось мириться. Он ходил на работу с удовольствием, а похвастаться этим могут не многие.

Лейф натянул большие рабочие рукавицы и нажал кнопку на панели управления. Зеленая мусороуборочная машина с пыхтением и сопением стала опускать плечо рычага, чтобы затем поднять в воздух мусорный контейнер и сбросить его содержимое прямо под пресс. Обычно Лейф проделывал данный маневр, не выходя из машины, но этот контейнер немного неудачно стоял, поэтому пришлось вылезти и переместить его в удобное положение. Оставаясь снаружи, Лейф наблюдал за тем, как машина поднимает контейнер. Было по-прежнему очень рано, и на него напала зевота. Обычно он не засиживался вечером допоздна, но накануне его оставили присмотреть за мальчишками – обожаемыми внуками, – и он позволил им чуть слишком долго проказничать. Но это того стоило – роль дедушки очень украшала его жизнь.

Он выдохнул и понаблюдал за тоненькой струйкой белого пара, устремившейся в небо. Черт, как холодно, хоть уже и апрель. Однако погода может быстро перемениться. Лейф оглядел окрестности, в основном заполненные дачными домиками. Скоро тут закипит жизнь. Придется опорожнять каждый контейнер, а из них, как всегда, повалятся очистки от креветок и бутылки из-под белого вина, которые народ окажется не в силах дотащить до пунктов приема стеклотары. Всегда одно и то же. Кажинное лето.

Снова зевнув, он посмотрел на поднятый в воздух контейнер – тот как раз повернулся и вывалил содержимое в машину. Лейф застыл на месте. Черт возьми!

Бросившись к кнопке, он заставил пресс остановиться, а затем достал мобильный телефон.

Патрик тяжело вздохнул. Суббота приняла не совсем такой оборот, как он рассчитывал. Он опять вздохнул, еще тяжелее, и обреченно огляделся. Платья, платья и снова платья. Тюль, банты, паетки и черт знает что еще. Слегка вспотев, Патрик потянул за воротник напяленного одеяния, явно предназначенного для пыток. Оно кусалось, слишком обтягивало в странных местах, и в нем было жарко, как в портативной сауне.

– Ну? – критически оглядывая его, спросила Эрика. – Как тебе? Сидит нормально? – Она обернулась к даме, которая владела магазином и явно очень обрадовалась, когда Эрика появилась там, волоча его за собой. – Надо немного укоротить, брюки, похоже, длинноваты, – сказала будущая супруга и снова повернулась к нему.

– Мы это устроим, никаких проблем. – Дама наклонилась и начала втыкать в подгиб булавки.

– Он должен быть таким… облегающим? – Патрик немного скривился и снова потянул за воротник. Ему казалось, что его лишили воздуха.

– Фрак сидит отлично, – прощебетала дама, проявив при этом чудеса ловкости, поскольку в уголке рта у нее были зажаты две булавки.

– Мне только кажется, что он чуть слишком обтягивает, – сказал Патрик, умоляюще глядя на Эрику в поисках хоть какой-то поддержки.

Но пощады явно ждать не приходилось. Она улыбнулась, как ему показалось, дьявольской усмешкой и лишь изрекла:

– Ты великолепен! Ты же хочешь выглядеть на нашей свадьбе самым лучшим образом?

Патрик задумчиво посмотрел на будущую новобрачную: сейчас в ней проявилось нечто, заставившее его насторожиться. Возможно, на женщин так влияет магазин свадебной одежды. Самому ему хотелось бежать отсюда как можно дальше. Он обреченно понял, что быстро выбраться из магазина ему может помочь только одно, и, приложив максимум усилий, выдавил из себя улыбку, не обращенную ни к кому конкретно.

– Да, – подтвердил он, – мне кажется, что я действительно начинаю чувствовать себя в нем прекрасно! Значит, берем!

Эрика радостно всплеснула руками. Патрик в тысячный раз задался вопросом, почему свадьба так влияет на женщин, что они начинают прямо сиять. Конечно, ему тоже очень хотелось жениться, но он предпочел бы сделать это как-то попроще. Хотя и не мог отрицать, что обращенный к нему счастливый взгляд Эрики грел ему сердце. Ведь главное в его жизни все-таки видеть Эрику счастливой, и если для этого требуется, чтобы он ходил в теплом, кусающемся костюме пингвина, так тому и быть. Патрик наклонился и поцеловал ее в губы.

– Ты думаешь, с Майей все в порядке?

– У Анны все-таки есть двое собственных детей, так что она, уж наверное, способна присмотреть еще за одним, – засмеялась Эрика.

– Но ведь ей сейчас приходится смотреть за тремя детьми. А что, если ей понадобится побежать за Адрианом или Эммой и Майя выскользнет на улицу…

– Прекрати, – перебила его Эрика. – Я присматривала за всеми троими целую зиму, и ничего не случилось. Кроме того, Анна говорила, что собирался заглянуть Дан. Тебе явно не о чем беспокоиться.

Патрик расслабился. Эрика права. Но он вечно боялся, что с дочкой что-нибудь случится, – возможно, из-за всего того, на что нагляделся на работе. Ему было слишком хорошо известно, в какие ужасные ситуации могут попадать люди, и в частности дети. Он где-то читал, что после появления собственного ребенка человек живет, будто с приставленным к виску заряженным пистолетом. Это во многом справедливо. Тебя все время не отпускает страх, повсюду видятся опасности. Но сейчас надо постараться выбросить эту мысль из головы. С Майей все в порядке, а им с Эрикой выдался редкий случай побыть вдвоем.

– Может, пообедаем где-нибудь? – предложил он, когда они расплатились и распрощались с хозяйкой. На улице их лица сразу ощутили тепло весеннего солнца.

– Прекрасная идея! – отозвалась Эрика и радостно взяла его под руку.

Они не спеша двинулись по торговой улице Уддеваллы, присматриваясь к имевшимся там заведениям, и под конец выбор пал на тайский ресторанчик, расположенный на одной из поперечных улиц. Они как раз собрались зайти в помещение, откуда веяло запахом карри, когда у Патрика зазвонил телефон. Патрик посмотрел на дисплей. Черт, с работы.

– Только не говори… – начала было Эрика, устало замотав головой. По выражению его лица она сразу поняла, откуда ему звонят.

– Я должен ответить, – сказал он. – Ты пока заходи, наверняка ничего серьезного.

Эрика что-то скептически забормотала, но все-таки подчинилась. Патрик остался снаружи и, отвечая, сам услышал в своем голосе недовольство.

– Да, это Хедстрём. – Раздражение на его лице быстро сменилось недоверием. – Черт возьми, Анника, что ты такое говоришь? В мусорном контейнере? Кто-то уже выехал? Мартин? О'кей. Сейчас буду. Но я в Уддевалле, так что мне потребуется некоторое время. Дай мне точный адрес. – Он покопался в кармане в поисках ручки, нашел ее, но за неимением бумаги записал адрес на ладони.

Потом нажал кнопку отбоя и глубоко вздохнул. Ему очень не хотелось сообщать Эрике о том, что обед отменяется и они едут прямо домой.

~~~

Иногда ему вроде бы вспоминалась другая, та, что была не столь мягкой и красивой, как она. Другая, обладавшая таким холодным и непреклонным голосом. Словно твердое и острое стекло. Как ни странно, иногда ему этого голоса не хватало. Он спрашивал сестру, помнит ли она ее, но та лишь мотала головой. А потом брала свое одеяло – мягкое, с маленькими розовыми мишками – и крепко прижимала к себе. И он видел, что сестра, конечно же, помнит, тоже помнит. Воспоминание таилось где-то глубоко – в груди, не в голове.

Однажды он попытался спросить об этом голосе. Где он сейчас? Кому принадлежал? Но она страшно рассердилась. Сказала, что у них есть только она. И все. Никого с твердым и резким голосом никогда не существовало. Только она. Всегда лишь она. Потом она обняла их с сестрой. Шелк ее блузки коснулся его щеки, аромат духов проник в ноздри. Прядь длинных светлых волос сестры щекотала ему ухо, но он не осмеливался пошевелиться. Не осмеливался нарушить магию. Больше он никогда не спрашивал. Слышать ее сердитый голос было столь непривычно, столь жутко, что он не отваживался рисковать.

Обычно она сердилась на него лишь тогда, когда он просился посмотреть, что скрывается снаружи. Говорить об этом он не хотел, знал, что спрашивать бесполезно, но иногда просто не мог удержаться. Сестра всегда смотрела на него большими испуганными глазами, когда он, запинаясь, задавал свой вопрос. Ее страх заставлял его внутренне сжиматься, но промолчать не удавалось. Вопрос всегда возникал, словно стихийная сила – бурлил и поднимался откуда-то изнутри, рвался наружу.

Ответ бывал одинаков. Сперва разочарованный взгляд ее глаз. Огорчение по поводу того, что хоть она и давала ему так много, давала все, а ему тем не менее хотелось большего. Чего-то другого. Затем неторопливый ответ. Иногда при ответе у нее в глазах появлялись слезы. Это было страшнее всего. Часто она опускалась на колени, обхватывала его лицо руками. Далее то же заверение – что это во имя их же блага. Неудачнику туда путь заказан. Выпусти она их из дома, им с сестрой придется плохо.

Потом она тщательно запирала перед уходом дверь. И он оставался сидеть со своими вопросами, а сестра подползала к нему поближе.

~~~

Мехмет свесился с кровати, и его вырвало. Он смутно сознавал, что все течет на пол, а не в какую-нибудь посудину, но ему было слишком плохо, чтобы переживать по этому поводу.

– Тьфу, блин, Мехмет, какая мерзость. – Голос Йонны доносился откуда-то издали, и, чуть приоткрыв глаза, Мехмет увидел, как она выбегает из комнаты.

Расстраиваться из-за этого сил тоже не было. Его мозг заполняло лишь ощущение стука и боли в висках. Во рту пересохло, и привкус выпитого спиртного отвратительным образом смешивался с блевотиной. О том, что происходило накануне вечером, Мехмет имел лишь смутное представление. Ему припоминались музыка и танцы, помнились почти обнаженные девицы, которые прижимались к нему – жадно, отчаянно и омерзительно. Он прикрыл глаза, чтобы отгородиться от этих воспоминаний, но они лишь усилились. Тошнота снова подступила, и он опять свесился с кровати. Теперь уже осталась только желчь. Мехмет услышал, как где-то поблизости, словно шмель, зажужжала камера. В голове пронеслись лица родственников. Мысль о том, что они увидят его в таком состоянии, в сотни раз усилила головную боль, но единственное, что он был способен предпринять, это натянуть на голову одеяло.

Периодически возникали обрывки слов. Они проносились туда-сюда у него в памяти, но как только он пытался соединить их вместе, они тут же растворялись. Явно было что-то такое, что ему следовало вспомнить, уловить. Сердитые, злобные слова, пущенные в кого-то, как стрелы. В каких-то людей? В него самого? Черт, не вспомнить. Он свернулся, как эмбрион, прижал кулаки ко рту. Снова возникли слова – ругательства, обвинения, грубости, рассчитанные на то, чтобы оскорбить. Если он правильно помнил – а уверенности не было, – то они достигли цели. Кто-то плакал, протестовал, но это не помогло, голоса лишь повышались, звучали громче и громче. Потом звук удара – явственный звук прикосновения кожи к коже со скоростью, рассчитанной на причинение боли. И это удалось: сквозь пелену к нему проник вой, душераздирающие рыдания. Он еще больше сжался под одеялом, пытаясь отогнать все эти бессвязные обрывки, мельтешащие в голове. Ничего не получилось. Фрагменты были настолько раздражающими и сильными, что их не остановить. Они чего-то от него добиваются. Он должен что-то вспомнить. И в то же время ему это вспоминать не хотелось – так, во всяком случае, казалось. Все было как в тумане. Потом снова подступила тошнота, и он перегнулся через край кровати.

Мельберг лежал в постели и смотрел в потолок. У него было такое чувство… Он не мог точно определить, что это за чувство. Во всяком случае, давненько он не испытывал подобного. Вероятно, лучше всего определить его как… удовлетворение. Впрочем, у него вроде не имелось для этого причин, принимая во внимание то, что он и лег спать, и проснулся в одиночестве. А с удачными свиданиями у него обычно связывалось нечто иное. Но после знакомства с Роз-Мари в его жизни все переменилось. Действительно переменилось. Изменился он сам.

Вчерашний вечер выдался таким приятным. Беседа шла с невероятной легкостью, и они разговаривали обо всем на свете. Он слушал ее с неподдельным интересом, стремился узнать о ней все: где она выросла, как проходили ее детские годы, чем она всю жизнь занималась, о чем мечтает, какую любит еду, какие смотрит передачи по телевизору. Все-все. В какой-то миг он замер, посмотрел на их отражение в оконном стекле – смеющихся, поднимающих бокалы, болтающих – и едва узнал себя. Прежде ему не доводилось видеть у себя такой улыбки, и он был вынужден признать, что она ему идет. То, что Роз-Мари идет улыбка, он уже знал.

Мельберг сцепил руки за головой и потянулся. Сквозь окно проникало весеннее солнце, и он отметил, что ему давно следовало постирать занавески.

У дверей ресторана они на прощание поцеловались – робко, осторожно. При этом Мельберг очень бережно взял ее за плечи, и прикосновение кончиков пальцев к скользкой, прохладной поверхности ткани в сочетании с ароматом духов Роз-Мари стало самым сильным эротическим переживанием, когда-либо им испытанным. Как могло получиться, что она оказывает на него такое воздействие? И ведь прошло так мало времени.

Роз-Мари… Роз-Мари… Он смаковал ее имя. Прикрыл глаза и попытался представить себе ее лицо. Они договорились, что скоро снова встретятся. Он задумался над тем, в котором часу ей уже можно позвонить. Однако вдруг это покажется слишком назойливым? Чересчур поспешным? Но, черт возьми, будь что будет, он не в силах затевать с Роз-Мари какую-то сложную игру. Мельберг посмотрел на наручные часы. Ранним утром это уже никак не назовешь. Она наверняка проснулась. Он потянулся за телефоном, но не успел поднять трубку, как тот зазвонил сам. На дисплее высветилась фамилия Хедстрём. Ничего хорошего это не предвещало.

Патрик прибыл к месту находки одновременно с техниками. Вероятно, они выехали из Уддеваллы примерно тогда же, когда он сел в машину, чтобы отвезти Эрику домой. Обратная дорога во Фьельбаку прошла довольно мрачно. Эрика в основном смотрела в окно – не сердито, просто огорченно и разочарованно, и он ее понимал: сам он тоже был расстроен и разочарован. В последние месяцы им так редко удавалось побыть наедине. Патрик едва мог припомнить, когда они в последний раз сидели, разговаривали и общались только вдвоем. Временами он ненавидел свою работу и в такие минуты всерьез задавался вопросом, почему выбрал профессию, которая на практике полностью лишала его выходных дней. Его могли вызвать в любой момент – отдых от работы постоянно отделял лишь один телефонный звонок. Но в то же время она ему так много давала – прежде всего, удовлетворение, возможность почувствовать, что от него действительно что-то зависит, по крайней мере иногда. Он никогда бы не вынес работы по специальности, где требовалось бы целыми днями копаться в бумагах и менять цифры. Профессия полицейского наполняла его жизнь смыслом, создавала ощущение нужности. Проблема или, скорее, дилемма заключалась в том, что в нем нуждались и дома.

Черт, почему так трудно все совмещать, думал Патрик, заворачивая на парковку и останавливаясь неподалеку от зеленой мусороуборочной машины. Вокруг толпилось много народу, но техники обтянули довольно большое пространство позади нее заградительной лентой, чтобы там никто не топтался и не портил важных следов. Руководитель технической бригады, Турбьёрн Рюд, подошел к Патрику, протягивая руку.

– Привет, Хедстрём. Зрелище, доложу, не из приятных.

– Да, я слышал, что к Лейфу в кузов попало кое-что непредвиденное. – Патрик кивнул в направлении сборщика мусора, удрученно стоявшего чуть поодаль.

– Да, он получил сильный шок. Зрелище еще то. Она по-прежнему лежит на месте, мы не хотели ее пока перемещать. Пойдем, глянешь, только смотри, куда ступаешь. Кстати, возьми. – Турбьёрн протянул ему две полоски резины.

Патрик наклонился и обмотал ими ботинки, чтобы отпечатки его ног можно было легко отличить от возможных следов преступника или преступников, после чего они вместе перешагнули через бело-голубую оградительную ленту. Как только они приблизились к машине, Патрик почувствовал беспокойство в желудке и с трудом подавил желание развернуться и уйти подальше. Эту часть работы он по-настоящему ненавидел. Перед тем как встать на цыпочки и заглянуть в последний резервуар мусороуборочной машины, ему, как всегда, пришлось сделать над собой усилие.

Посреди отвратительной, дурно пахнущей мешанины из старых пищевых отходов, консервных банок, банановой кожуры и всего прочего лежала обнаженная девушка – согнувшись пополам и закинув ноги за голову, словно собираясь выполнить какой-то сложный акробатический элемент. Патрик вопросительно посмотрел на Турбьёрна Рюда.

– Rigor mortis,[23]23
  Трупное окоченение (лат.).


[Закрыть] – сухо пояснил тот. – Мышцы застыли в такой позиции после того, как ее сложили вдвое, чтобы засунуть в мусорный контейнер.

Патрик скривился. Не просто убить девушку, а еще избавиться от тела, как от обычных отходов, засунув в мусорный контейнер, – это свидетельствовало о невероятном хладнокровии и сильнейшем презрении к человеку как таковому. Просто омерзительно. Он отвернулся.

– Сколько времени займет обследование места преступления?

– Пару часов, – ответил Турбьёрн. – Полагаю, вы пока начнете опрашивать народ в поисках свидетелей. Боюсь, что с этим тут дело обстоит неважно. – Он кивнул в сторону пустых и заброшенных домов, еще только ожидающих появления дачников. Правда, кое-где люди жили круглый год, так что оставалось надеяться на удачу.

– Что тут произошло? – послышался голос Мельберга, раздраженный, как всегда.

Обернувшись, Патрик с Турбьёрном увидели мчавшегося к ним на всех парах начальника.

– В этом мусорном контейнере лежала женщина, – ответил Патрик, указывая на стоящий возле дороги железный ящик. Двое техников как раз натягивали перчатки, собираясь им заняться. – Ее обнаружили, когда Лейф, – теперь он показал на обладателя этого имени, – опорожнял контейнер. Поэтому она лежит в мусороуборочной машине.

Мельберг воспринял это как призыв перелезть через заграждение, подойти к машине и посмотреть. Турбьёрн даже не попытался заставить его обмотать обувь резиновой лентой. Это не имело значения: им уже доводилось исключать обувь Мельберга при обследованиях мест преступления, поэтому отпечатки его подошв имелись в регистре.

– Тьфу, дьявол, – произнес начальник, зажимая нос. – Какая омерзительная вонь.

Он отошел, казалось удрученный больше запахом из мусороуборочной машины, чем видом трупа девушки. Патрик мысленно вздохнул. Все как всегда. Можно было не сомневаться в том, что Мельберг обязательно поведет себя неподобающим образом.

– Вы знаете, кто она такая? – Шеф посмотрел на них испытующе, и Патрик помотал головой.

– Нет, нам пока ничего не известно. Я собираюсь позвонить Ханне и попросить ее проверить, не поступало ли вчера сообщений о том, что какая-нибудь девушка не вернулась домой. Мартин уже едет, и я подумал, что мы с ним пока сможем начать обходить те немногие участки, где кто-то живет.

Мельберг мрачно кивнул.

– Да, звучит разумно. Я как раз собирался это предложить.

Патрик с Турбьёрном переглянулись: начальник, как обычно, приписывал себе чужие идеи, редко предлагая какие-нибудь собственные.

– Ну и где же наш доблестный Мулин? – спросил тот, недовольно оглядываясь по сторонам.

– Он должен быть здесь с минуты на минуту, – ответил Патрик.

Словно по договоренности, именно в это мгновение появилась машина Мартина. На обочине узкой гравиевой дороги уже не хватало мест для парковки, и ему пришлось немного сдать назад, чтобы отыскать свободный «карман». Когда Мартин подошел к ним, вид у него был усталый, рыжие волосы стояли дыбом, а на лице виднелся отпечаток подушки.

– В этом контейнере была девушка, сейчас она лежит в мусороуборочной машине, – кратко проинформировал его Патрик.

Мартин лишь кивнул, не порываясь подойти и посмотреть. При виде мертвых тел его обычно выворачивало наизнанку.

– Ведь это вы с Ханной работали вчера вечером? – спросил Патрик.

Мартин кивнул:

– Да, мы присматривали за вечеринкой в клубе. И не напрасно. Там творилось черт-те что, и я вернулся домой только в четыре.

– Что там происходило? – Патрик наморщил лоб.

– Отчасти самые обычные дела: несколько человек перебрали, были кое-какие разборки на почве ревности, два парня по пьяни подрались. Но это не шло ни в какое сравнение с перепалкой, устроенной участниками шоу. Нам с Ханной пришлось несколько раз их разнимать.

– Вот как! – Патрик навострил уши. – Из-за чего? Что послужило поводом?

– Они явно все разозлились на одну из своих девиц – на ту, у которой огромная силиконовая грудь. Ей пару раз здорово вмазали, прежде чем нам удалось положить этому конец. – Мартин устало потер глаза.