355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Камиль Зиганшин » Возвращение росомахи (Повести) » Текст книги (страница 2)
Возвращение росомахи (Повести)
  • Текст добавлен: 3 сентября 2020, 13:30

Текст книги "Возвращение росомахи (Повести)"


Автор книги: Камиль Зиганшин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Блуждания

С рассветом снег перешел в дождь. Тайга потонула в промозглой сырости. Без настроения разошлись искать свежие следы копытных: хоть и непогода, а мясо добыть надо. Лукса ушел в горы. Я же, поставив несколько капканов под обрывистым берегом на норку, побрел по пойме ключа, надеясь отыскать кабанов. Поначалу попадались лишь волчьи следы. Гора кеты, сложенная вчера нами на берегу залива, исчезла. На ее месте лишь утрамбованный серыми круг. Съеден был даже снег, пропитанный кровью.

Миновав небольшую марь, увидел гайно[8]8
  Гайно – зимнее кабанье гнездо, на котором звери спят, прижавшись друг к другу. Представляет собой слой срезанных клыками веток.


[Закрыть]
. От него вверх уходили свежие следы. Решил тропить.

Табун долго двигался прямо. Наконец кабаны разбрелись, появились глубокие порой. Я пошел предельно осторожно. Переходя от дерева к дереву, всматривался в каждый куст, едва дыша, прислушивался к малейшему звуку. И тут, совершенно некстати, взбрехнул Индус. Раздалось испуганное «чув-чув». Мелькнув черными молниями, звери исчезли, оставив на мокром снегу лишь парящие клубки помета.

В сердцах отругал пса, но он так и не понял, что совершил ошибку. Пожалуй, наоборот, даже гордился тем, что вовремя предупредил хозяина об опасности и громким лаем обратил в бегство стадо свирепых секачей.

Перейдя на пойму Буге, зашагал по сужающейся долине вверх. Тяжелые непроглядные тучи утюжили макушки сопок. Все вокруг в мутной пелене мороси. Уныло. Зябко. Несколько лет назад здесь пронесся небывалой силы смерч, и долина оказалась заваленной деревьями в несколько ярусов. Сучкастые гиганты перегораживали путь всему живому, вдобавок между ними уже густо поднималась молодая поросль.

Приходилось буквально карабкаться через эти завалы; прыгать с одного скользкого ствола на другой, рискуя напороться на острый смолистый сук. Попытался протиснуться понизу, но и там не легче. Под ногами снежная слякоть, по бокам колючие кустарники и перевившие все вокруг лианы. Колени и ладони скользят по обледенелым камням и валежинам. Каждый сучок старается выдрать клок одежды. Одна упругая ветвь наградила меня такой пощечиной, что свет померк от боли, а из рассеченной скулы брызнула кровь.

Неожиданно долина полезла круто вверх, и я запоздало сообразил, что поднимаюсь не вдоль Буге, а по его боковому распадку. Возвращаться назад через лесные «баррикады» не было ни сил, ни желания. Решил перевалить гриву и спуститься к Буге по соседнему распадку.

Там меня встретили труднопроходимые заросли кедрового стланика, чередовавшегося с можжевельником. Лишь по самому гребню росли березы, но не те нежные, стройные создания, прославленные народом в песнях, а кряжистые, скрюченные карлики с толстыми култышками ветвей. Их трудно даже назвать березами. Постоянные пронизывающие ветра совершенно изменили их привычный облик. Угрюмый вид этих уродцев навевал нехорошие предчувствия.

Через час мы с Индусом все же прорвались к ложу ключа, к привычным кедрам и елям, а так как уже пора было возвращаться, я повернул к стану. Иду и чувствую, что не проходил здесь. Вроде те же сопки, тот же ключ, но пойма много шире. Чтобы проверить себя, пересек долину поперек и остановился в растерянности – моих утренних следов на размякшем снегу не было. Очевидно, я спустился не к Буге, а в долину соседнего ключа – Джанго, на участок Гирдо.

В замешательстве огляделся. Вокруг стоял сразу ставший враждебным лес. Сверху безостановочно сыпал нудный дождь. На мне ни одной сухой нитки. Слякотно, холодно, голодно. Еды, кроме трех размокших сухарей, никакой. Спички, первейшая необходимость, отсырели и не зажигались. Компас остался в палатке. Стало жутко.

Мокрый Индус жался рядом и преданно смотрел на меня.

– Индус, домой! Веди, дружок! Выручай… – уговаривал я его в надежде, что пес найдет верную дорогу.

Тот же виновато отворачивал морду. Он догадывался, что от него чего-то ждут, возможно, даже понимал, что именно, но помочь был не способен.

Поразмыслив, я решил, что в данной ситуации мне не остается ничего другого, как спуститься по долине Джанго к Хору и по его берегу подниматься к становищу.

Ближе к устью Джанго пошли, чередуясь, то сплошные изнуряющие заросли колючего элеутерококка, то топкие зыбуны с вертлявыми, покрытыми копной жесткой травы, кочками. По зыбунам ступал, замирая от ужаса. Сделаешь неверный шаг – провалишься в «окно» с ледяной жижей. Казалось, будто идешь по слабо натянутой резиновой пленке: при каждом шаге верхний слой упруго прогибался, и далеко вокруг расходились тяжелые волны, покачивающие «копенки». Бестолковый Индус плелся сзади.

Передохнуть негде. Попытался прислониться измученным телом к худосочному стволу ели, но та с треском повалилась – слабый грунт не держит.

Вспомнились глухие завалы на реке Чуи, по которой мы с Юрой сплавлялись несколько лет назад. Огромные лесины, лохматые выворотни, нагроможденные осенним паводком, перекрыли обширную долину реки от хребта до хребта. Полноводный поток, будучи не в силах разнести, разорвать нагромождения лесных великанов, с рокотом разливался по широкой пойме.

Приближаться к завалам на лодке по руслу речки было опасно – мощное течение затянет под стволы и истреплет там в клочья. Поэтому шли по лесной пойме пешком с рюкзаками на спине, лодкой на голове, по колено, а нередко и по пояс в воде.

Разбои тянулись всего шесть километров, но они отняли у нас двое суток.

О! Что это был за переход! Сущий ад! Кругом вода. Море воды, но плыть невозможно – лодке не протиснуться между деревьями и подлеском сквозь подлесок. Почва от воды раскисла, и ноги глубоко вязли в ней. То и дело проваливались в коварные ямы. В этих случаях герметичные рюкзаки выполняли роль заплечных поплавков. Из свинцовых туч безостановочно сеял мелкий дождь. Вокруг полчища мошки. Ее так много, что трудно дышать. Похоже, все окрестные вампиры караулили нас на этом переходе.

Они роями набрасывались и облепляли серым пеплом все доступные участки тела. Проведешь рукой по лицу – с пальцев кровяная кашица комочками отваливается. Шли голодные, грязные, мокрые и опухшие от бесчисленных укусов. Шаг вперед – лодку на себя – рукой по искусанному, в серой маске лицу. Шаг вперед – лодку на себя – рукой по лицу… И так двое суток! А как «спали» посреди этой топи – лучше и не вспоминать!!

Так что без паники. И не в таких переделках бывал!

Собравшись с силами, выбрался на островок и буквально ткнулся в длинную кисть с пятью огненно-красными рубинами ягод, свисавшую с коричневого гибкого побега с шелушащейся корой. Это были ягоды лимонника. Съев их, почти сразу почувствовал прилив сил, но, к сожалению, недолгий. Уже через километр опять захотелось прилечь. Эх, найти бы несколько таких кисточек! (Лукса говорил, что горсть ягод лимонника дает силы весь день гнать зверя.) Дальше гибкие лианы стали попадаться чаще, но ягод на них уже не было: птицы склевали все до единой.

С тоской шаря в пустых карманах, невольно вспомнил таежную мудрость: «Идешь на день, бери на три». К вечеру стало подмораживать. Холодный ветер обжигал лицо и руки. Мокрые штаны и куртка превратились в ледяной панцирь, и каждый шаг сопровождался их хрустом. Оказавшись, наконец, на коренном берегу Хора, с облегчением вздохнул и даже несколько раз с силой притопнул ногой, убеждаясь, что топь действительно кончилась.

Последние километры брел как во сне. Чувства притупились, мысли путались. Их неясные обрывки хаотично блуждали в голове, и только одна, точно зубная боль, не давала покоя: не ушел ли Лукса искать меня?

Я не сомневался, что при встрече он упрекнет: «Тебе по тайге только с проводником ходить». Но ошибся. Наставник или был уверен во мне, или просто привык за долгую жизнь в тайге к подобным задержкам. Когда я ввалился в палатку и в полном изнеможении упал на спальник, он только пробурчал, пыхнув дымом из трубки:

– Шибко долго ходишь, все давно остыло.

В тепле невероятная усталость сразу дала о себе знать. Мной овладело единственное желание: лежать и ни о чем не думать. Было обидно, что столько сил истрачено впустую! После этого урока взял за правило брать с собой запас еды, а спички тщательно заворачивать в полиэтиленовый мешочек. (Со временем я научусь и свободно определяться на местности. Видимо, проснется инстинкт ориентировки).

Выпив шесть кружек чая, но так и не утолив жажду, ожил. Оглядевшись, заметил висевшие на перекладине шкурки белок.

– У тебя, Лукса, вижу, удачный день. Поздравляю!

– Не больно удачный, только трех белок подстрелил. Смотри, уже выходные – мездра спелая. Белка линяет последней, значит, соболя тоже вызрели, – ответил промысловик и продолжил прерванное занятие – надувать очищенный зоб рябчика. В результате получился легкий полупрозрачный шарик, который он повесил сушиться рядом со шкурками. – Внукам игрушка. Побольше готовить надо. Внуков беда как много. Всегда на Новый год полную банку приношу.

Отчего каменеют рога

Разбудил ритмичный стук. Выглянул из палатки и обомлел: прямо у входа сойка остервенело терзала беличью тушку. На мое появление никак не прореагировала. Насытившись, высокомерно глянула на меня черным глазом и по-хозяйски поскакала дальше.

Судя по тому, что чай был чуть теплый, Лукса ушел давно. Я оделся и выбрался наружу. Денек – чудо! Все пропитано солнцем. В лесу кипела хлопотливая жизнь. Вовсю тарабанили труженики-дятлы, в пух и прах разбивая старуху-ель. Звонкими, чистыми голосками перекликались синицы. Весело посвистывали рябчики. Пронзительно и хрипло вскрикивали таежные сплетницы – кедровки.

И Хор нынче необычайно красив. Сплошной лентой, чуть шурша друг о друга хрустальными выступами, плывут льдины, припорошенные белой пудрой. В промежутках между ними вода лучится приятным нежно-изумрудным светом.

После вчерашних блужданий чувствовал себя совершенно разбитым, да идти торить путики поздновато. Поэтому спустился к реке и прямо под берегом насторожил несколько ловушек. Проверил старые. В две из них попались мыши.

Лукса считает, что я слишком чутко настраиваю сторожок: капкан срабатывает даже от веса таких крохотных грызунов.

Сам он завалился в палатку довольный. Еще бы! Убил чушку в метрах трехстах от стана! Гордо извлек из рюкзака большой кусок окорока и печень. Задабривая покровителя охоты, отрезал ломтик и бросил в огонь:

– Спасибо, Пудзя! Добрая чушка!

Сумерки сгущались, и мы, даже не перекусив, пошли за добычей. Жирненькая! Слой сала в два пальца.

– Кабаньим жиром хорошо улы смазывать. Не промокают. Одно плохо – после смазки подошва сильней скользит.

В этот вечер у нас был первый настоящий охотничий ужин. Сварив полную кастрюлю мяса, пировали, оживленно беседуя на самые разные темы. Намолчавшись за день, Лукса донимал меня вопросами. Во всем он пытался докопаться до самой сути и нередко ставил меня в тупик:

– Камиль, солнце у нас одно, но почему утром оно холодное, а днем горячее, и светит так сильно, что смотреть больно?

Или же спрашивал:

– Отчего каменеют рога? Они же вырастают мягкими, и траву олень ест мягкую, а к гону рога каменеют.

Я, используя книжные познания, как мог, разъяснял:

– Верно, молодые рога мягкие и пронизаны массой кровеносных сосудов, сверху покрыты кожицей с густой бархатистой шерсткой.

– От мошки защищает, – вставил Лукса.

– Когда панты вырастают в полную величину, в них происходит отложение солей. Проще говоря – окостенение. Начинается оно с кончиков рогов и постепенно опускается все ниже. Не случайно в это время быки особенно часто посещают солонцы – организм требует соли. Когда этот процесс завершается, покрывающая рога шкурка отмирает и, как ты сам рассказывал, олени трутся рогами о деревья, чтобы счистить ее.

– Понятно. А вот скажи – кто из зверей самый крепкий на рану?

– Лукса, это не честно. Ты мне об этом еще не рассказывал.

– Ишь, как вывернулся! Тогда слушай. Самый крепкий лось будет. Самый слабый – изюбрь. Медведь и кабан между ними. Раненый лось силы бережет, от охотника уходит не больно быстро. В сопку идет не прямо, а как река петляет. Изюбр – дурак. Горяч. Раненый прыжками уходит и всегда вверх. На рану совсем слабый – даже с мелкашки завалить можно. У меня раз так было: собака загнала изюбра на отстой. Смотрю, ничего не вижу – ветки мешают. Стрельнул, да в спешке не переключил с «мелкашки» на «жакан». Слышу: копыта по камням защелкали. Обида взяла – уходит рогач, елка-моталка. Бросился за ним, а изюбр сам навстречу. Не успел второй раз стрельнуть, как он грохнулся на камни мертвый. Совсем слабый на рану.

– Лукса, расскажи еще что-нибудь.

– Это можно, – оживился промысловик и, прихлебывая чай, допоздна рассказывал не только о случаях из охотничьей жизни, но и о повадках зверей, особенностях их промысла. Под конец я не утерпел и задал давно беспокоивший меня вопрос:

– Лукса, а ты не боишься, что тигр или волки могут напасть?

– Чего бояться? Зверь не глупый. Он человека уважает.

– Но случается же, что хищные звери нападают на человека.

– Сказки это. Если зверя не трогать, он не нападет. Что, колонок или норка опасные звери? Но и они, если бежать некуда, могут наброситься на тебя. Однако один хуза[9]9
  Хуза – бандит.


[Закрыть]
в тайге все же есть – шатун. Очень ненадежный зверь, елка-моталка. Он может напасть.

* * *

В лесу после ночного снегопада следов нет. Только снежные «бомбы», сорвавшиеся с ветвей, успели кое-где продырявить пухлое одеяло.

Разошлись рано, хотя можно было и не ходить – капканы лучше ставить на второй-третий день после снегопада. За это время зверьки наследят, и сразу видно, где их излюбленные проходы, а где случайный след.

В ловушках привычная добыча – мыши. У одного шалашика с приманкой норка пробежала прямо возле входа, но в него даже не заглянула – сытая. В тайге нынче все благоденствуют. Бедствуют одни охотники.

Лукса весь день гонял косуль. Дважды удавалось приблизиться на выстрел, но оба раза пуля рикошетила о промерзший подлесок.

– На косулю хорошо с собакой ходить, – оправдывался промысловик, – она под собакой круг делает и на то же место выбегает. Тут ее и бей.

– Что ж ты Пирата с собой не берешь?

– В этом деле он не помощник. Как встретит новый след, отвлекается и уходит по нему до следующего.

Ураган

Ну вот, уже и седьмое ноября! Двадцать третий день, как я на промысле. Расставлены почти все капканы, но добычи пока нет. Сегодня по всей стране торжества, демонстрации, а у нас с Луксой обычный трудовой день. Нарубив приманки, я отправился бить очередной путик по пойме Хора, но вскоре вернулся чтобы надеть окамусованные[10]10
  Окамусованные – оклеенные камусом. Камус – шкура с голени лося или изюбря. Можно использовать и лошадиный камус. Он тяжелее, зато лучше скользит по снегу.


[Закрыть]
лыжи: снега навалило так много, что пешком ходить стало невозможно.

Если бы таежники знали имя человека, первым догадавшегося оклеить лыжи камусом, они поставили бы ему памятник. Короткие, жесткие волосы с голени оленей надежно держат охотника на самых крутых склонах. При хорошем камусе скорее снег сойдет с сопки, чем лыжи поедут назад. Правда, ходить на таких лыжах без привычки неудобно, надо приноровиться. Я тоже поначалу шел тяжело, неуклюже.

Порой в книгах читаешь описание того, как охотник, лихо скатившись с сопки, помчался к зимовью. Хочется верить, что это где-то и возможно, но только не в дебрях Сихотэ-Алиня. Попробуй полихачить, когда выстроились один за другим кедры, ели, пихты, ясени, а небольшие промежутки между ними затянуты густым подлеском, переплетенным лианами.

За ключом, на вытянувшемся к востоку плоскогорье, появились миниатюрные следочки кабарги – самого крошечного и самого древнего оленя нашей страны. Изящные отпечатки маленьких копытец четко вырисовывались на снегу. Кабарга испетляла всю пойму в поисках любимого лакомства – длинного косматого лишайника, сизыми прядями свисающего с ветвей пихт и елей.

Лукса рассказывал, что охотники даже специально валят такие деревья и устанавливают самострелы с волосяными растяжками на высоте локтя. Слух у кабарги настолько острый, что, услышав шум упавшего дерева, она бежит к нему кормиться. Неравнодушны к этому лишайнику и другие звери, в том числе соболя, белки. Но последние не едят его, а используют для утепления гнезд.

Среди оленей кабарга примечательна отсутствием рогов. Этот существенный недостаток возмещается острыми саблевидными клыками, растущими из верхней челюсти. И хотя по величине они не могут соперничать с клыками секачей, при необходимости кабарожка может постоять за себя, ведь длина ее клыков достигает восьми сантиметров.

Охотиться на кабаргу без хорошей собаки – дело бесполезное. Благодаря чрезвычайно тонкому слуху она не подпустит охотника на верный выстрел. Поэтому я зашагал дальше, сооружая в приглянувшихся местах амбарчики на соболей и норок. Чтобы привлечь их внимание, вокруг щедро разбрасывал накроху: перья и внутренности рябчиков.

На становище вернулся, когда над ним уже витали соблазнительные запахи жареного мяса. Лукса колдовал над праздничным угощением – запекал на углях завернутые в фольгу жирные куски кабанятины, сдобренные чесноком.

После сытного ужина мы с особым удовольствием слушали по транзистору концерт. Но перед сном приподнятое настроение было испорчено – хлынул дождь.

– Когда таймень хочет проглотить ленка, он сдирает с него чешую, – в мрачной задумчивости произнес удэгеец и, тут же спохватившись, добавил: – Ничего. Терпеть надо. Жаловаться нельзя, елка-моталка. Поправится еще погода.

После дождя подморозило и снег покрылся ледяной коркой. Невольно вспомнил рябчиков. Смогут ли бедолаги пробить наст и выбраться из плена – ведь они ночуют под снегом.

Идти на охоту было бессмысленно, и я занялся накопившимися хозяйственными делами. Колол дрова, ремонтировал одежду. К полудню небо затянуло, начался обильный снегопад. Мохнатые снежинки кружились в воздухе, как бабочки: то взлетали, то опускались, гоняясь друг за дружкой. Часом позже с горных вершин донесся нарастающий гул. Деревья беспокойно зашевелились, зашушукались, и вскоре налетел, понесся в глубь тайги мощный ураган. По высоким кронам елей и кедров побежали, сметая снежные шапки, зеленые волны. Воздух на глазах мутнел, становился плотным, тяжелым. Шквал за шквалом ветер набирал силу и, наконец, достиг резиновой упругости. Тайга напряженно стонала, металась, утратив свое обычное величие и покой. Деревья шатались, скрипя суставами, как больные. По уже замерзшему заливу потянулись длинные космы поземки. Недалеко от палатки с хлестким, как удар бича, треском повалилась ель. Два громадных ясеня угрожающе склонились над нашим жилищем.

Залив водой нещадно дымящую печь и захватив спальный мешок, я с опаской выбрался наружу. Ураган, видимо, достиг наивысшего напряжения. Вокруг творилось что-то невообразимое. Все потонуло в снежных вихрях, перемешанных с обломками веток, коры и невесть откуда взявшимися листьями. Было темно почти как ночью. Постоянно – то в одном, то в другом месте – рушились деревья. На фоне несусветного рева казалось, что они падают бесшумно.

Забравшись в выемку под обрывистым берегом, я закупорился в мешке, как рябец в тесной снежной норе. В голову лезли беспокойные мысли: «Как Лукса? Что с ним? Тоже, наверное, отсиживается, пережидая непогоду. А каково сейчас зверью!?»

К вечеру ветер ослаб, но, даже отбушевав, ураган иногда давал о себе знать сильными порывами ветра. Вскоре снег опять повалил густыми, крупными хлопьями. Наступила тишина, особенно гнетущая после оглушительного буйства стихии.

Лукса пришел поздно, изнуренный и потрясенный.

– Чего Пудзя так сердился? – сокрушался он. – Беда как много тайги поломало. Обходить завалы устал. Ладно, до конца не ходил – на развилке путиков отсиделся.

Ночью ветер вновь многоголосо завыл, заметался голодным зверем по реке и сопкам в поисках поживы. Врываясь в печную трубу, наполнял палатку таким густым дымом, что становилось невозможно дышать. Чтобы не задохнуться, пришлось наглухо закупориться в мешках.

Проснулся от криков Луксы, яростно поносившего всех подряд: и дрова, и печку, и погоду. Высунув голову, я закашлялся от едкого чада. Оказывается, у него от искры, вылетевшей из печки с порывом ветра, загорелся, точнее, затлел спальник. Когда он почувствовал, что горит, возле колена уже образовалась такая дыра, что в нее без труда можно было пролезть. Так что легко понять несдержанность следопыта и простить ему крепкие выражения. Ведь в январе в этих краях спиртовой столбик порой опускается до отметки минус сорок градусов.

Выбравшись из занесенной снегом и обломками веток палатки, мы не признали окрестностей.

Мне не раз приходилось видеть ветровалы, но в свежем виде они ошеломляют. Местами деревья повалены сплошь. Уцелела лишь гибкая поросль. Поверженные исполины лежали, крепко обнявшись зелеными лапами, стыдливо прячась за громадами вывороченной земли. Те, чьи корни выдержали бешеный напор стихии, стволы переломлены, а места разлома поблескивают лучистой, как липовый мед, смолой, свисающей янтарными сережками.

Обрывки узловатых, мускулистых корней кричали о боли, протестовали против такой нелепой смерти. Невольно проникаешься уважением к тем крепышам, которые выстояли.

День между тем выдался погожий. Изголодавшиеся за время ненастья звери забегали в поисках пищи.

Тщательно осматривают свои участки и соболя – они никогда не пробегут мимо дупла, не обследовав его. Побывают на всех бугорках, заглянут под все валежины и завалы. Уходя под них, соболь может невидимкой пройти под снегом десятки метров. Очень любят они и наклоненные и упавшие деревья, особенно если те лежат поперек ключа или распадка.

Душа радуется при виде всех этих замысловатых строчек. Необыкновенно интересное все же занятие – охота. При этом наибольшее удовольствие доставляет возможность побывать в глухих, укромных уголках, где есть возможность понаблюдать жизнь обитателей тайги.

Хорошо помню то далекое февральское утро. Мне исполнилось четырнадцать лет. Первое, что я увидел, открыв глаза, – улыбающиеся лица моих родителей и одностволку «Иж-1», пахнущую заводской смазкой. С тех пор охота на долгое время стала моей главной страстью[11]11
  В 1982 году я дал зарок и с тех пор не сделал ни одного выстрела.


[Закрыть]
. И не беда, что не всегда удачен выстрел и возвращаешься без трофеев. Разве не стоит испытать усталость ради того незабываемого наслаждения, которое получаешь при виде дикого зверя, стаи птиц, взмывающих с тихой заводи в заоблачную высь!

Сегодня пошел в обход со сладостным предвкушением удачи: был уверен, что в одном из капканов в Маристом распадке меня обязательно будет дожидаться соболек. Все же, как-никак, четыре дня не проверял. Но… опять одни мыши. И что обидно – некоторые «амбарчики» соболя сверху вдоль и поперек истоптали, в лаз заглядывали, но приманку так и не тронули. Как же, станут они грызть мерзлое мясо, когда повсюду живая и теплая добыча шныряет. Один из соболей прямо на макушке домика оставил выразительные знаки своего «презрения» к моим жалким подачкам.

В следующем амбарчике билась голубая сорока, обитающая в нашей стране лишь здесь, на юге Дальнего Востока. На ее счастье пружина не перебила лапку. Попалась она совсем недавно, – даже снежный покров вокруг хатки не потревожен. Я разжал дужки и освободил птицу. Сорока, покачав головой в темной шапочке, взлетела на дерево. Расправила взъерошенные перья и, громко прокричав мне что-то, улетела.


Тогда же я впервые увидел колонка, привлеченного, видимо, криком сороки. Его рыжевато-охристая шубка на белом фоне снега смотрелась весьма эффектно. Тело длинное, гибкое, с круто изогнутой спиной. Колонок несколько мельче соболя, но кровожаден и злобен необычайно: сила в сочетании с проворством позволяют ему побеждать зверей и птиц, которые значительно крупнее его.

Пока я снимал ружье, рыжий разбойник юркнул в снег под кучу веток, оставшихся после паводка. Дожидаться его следующего появления можно весь сезон: мышей в таких местах великое множество – до лета хватит.

От этих крохотных пакостников и в нашем жилище нет спасения. Ничего съедобного нельзя оставить – сгрызут. Продукты держим на лабазе. Но они и туда наловчились взбираться. Спаслись тем, что облили стойки несколько раз водой.

По ночам от бегающей по тугим скатам палатки мышиной армии только «топот» стоит. Однажды одна, самая нахальная, даже забралась ко мне в спальник. Прогулялась до ступней ног и бодренько назад по шее прямо к уху – сообразила после разведки, что это самая удобная и доступная добыча. Я прямо оцепенел от ужаса. Не столько страха от тигра натерпишься, как от этих тварей. Из палатки выйдешь – веером рассыпаются. К стану набиты настоящие тропы – со всех окрестностей к нам на кормежку ходят. Жирные, лоснящиеся, ужасно наглые и любопытные.

Как-то вечером сидим, ужинаем. Одна высунула острую мордочку из-под чурки-стола, огляделась и деловито взобралась на нее – решила моим сухарем полакомиться. Я руку протянул, чтобы щелчком согнать, так она, окаянная, не испугалась. Носик вытянула и старательно обнюхивает палец – нельзя ли чем и тут поживиться. Ставим на них капканы, бьем поленьями, а грызунам по-прежнему нет числа. Того и гляди за нас примутся.

Но я отвлекся от событий дня. Так вот, там, где путик пересекает межгорную седловину, появилась волнистая борозда, сглаженная посередине широким хвостом. Выдра?! Откуда она здесь? Ведь, как известно, речные разбойницы держатся рек, ключей, а тут глухая высокогорная тайга. Что побудило этого «рыболова» предпринять сухопутное путешествие через перевал? Быть может, выдра покинула свой ключ потому, что замерзли полыньи? Или он оскудел рыбой? А может, просто проснулась тяга к странствиям?

Потрогал след. Не смерзшийся, стенки рассыпались от легкого прикосновения. У выволока[12]12
  Выволок – передняя часть следа.


[Закрыть]
нежные, воздушные снежинки. Сомнений не было – выдра прошла буквально передо мной. Лапы у нее короткие. По снегу бегает медленно. Возможность догнать сразу соблазнила меня.

Сначала шел не спеша – устал за день, но, разглядев вдали мелькающее пятно, ринулся напролом, как секач, не разбирая дороги, подминая лыжами густой подлесок, не замечая ничего, кроме волнистой борозды перед собой.

Выдра, похоже, услышала погоню – длина прыжков резко увеличилась, и она свернула влево, безошибочно определив кратчайший путь к воде. Я тоже прибавил ходу. Откуда только силы взялись! Стало жарко. Сердце, бухая, разрывало грудь. Сбросил рюкзак, потом телогрейку. Вот уже темная искристая спина приземистого зверя замелькала среди деревьев.

Прыгала выдра тяжело, глубоко проваливаясь в снег плотным телом. Расстояние между нами сокращалось. Притормозив, я вскинул ружье и выстрелил в изгибающееся волной туловище. Выдра мгновенно исчезла в снегу. Подбежав, по черточкам дробинок увидел, что промахнулся, – сноп дроби прошел выше.

Скинув лыжи, я принялся лихорадочно разгребать снег ногами. Нижний слой был зернистым, сыпучим и скатывался обратно. Переводя дух, огляделся и понял, что выдра обхитрила меня – в метрах двадцати появилась цепочка следов, терявшаяся в глубине леса. Пока возился с лыжами и вновь пустился в погоню, обманщица успела уйти далеко.

Чем ближе к ключу, тем круче становился склон. Вскоре, чтобы погасить скорость и не врезаться в дерево, мне пришлось хвататься за проносившиеся мимо стволы. Когда я почти настиг выдру и резко затормозил для выстрела, она вновь нырнула в снег. Не тратя времени на бесплодное перемешивание, принялся ходить на лыжах кругами, останавливаясь и подолгу прощупывая глазами окрестности. Но, сколько ни вглядывался, ни выдры, ни ее следов нигде не было. В растерянности попробовал разгребать снег под поваленными стволами и в местах, где, по моему разумению, она могла затаиться. Выдра же словно сквозь землю провалилась.

Прочесав тайгу внутри небольшого круга, расширил границу поиска, однако выходного следа так и не обнаружил. Дело близилось к вечеру. Пора было возвращаться, тем более что в одном свитере, без телогрейки, я уже основательно продрог. Прощупав глазами снежный покров в последний раз, повернул обратно, злясь на себя за промах и восхищаясь сообразительностью выдры. Дважды провела меня, да так ловко!

Подобрав телогрейку, с трудом втиснулся в нее – на морозе она застыла коробом. К палатке подъехал уже в темноте.

Лукса доедал свой ужин, а на печке монотонно сипел чайник. Выслушав мой рассказ, бывалый охотник успокоил:

– Шибко не расстраивайся. Выдра – самый умный зверь в тайге. Как говорит наш охотовед: промысел выдры – это высший пилотаж. Однако не последняя зима у тебя. Придет время – добудешь. Однажды я тоже, как и ты, выдру на переходе гнал. Мне тогда собака помогла. Под завал загнала. В другой сезон три собаки выдру под корягой причуяли, но взять боятся. Одна сунулась. Выдра так лапой саданула, что кожу с носа содрала. Я стрельнул. Хитрюга с другой стороны выскочила – и к полынье. Собаки за ней. В клубок сплелись. Визжат, рычат и к воде колесом катятся. Стрельнуть боюсь – собак зацеплю. Так и ушла, елка-моталка.

Наставник еще долго делился своими охотничьими историями. А я, как всегда, старательно все записывал.

– Лукса, судя по следам, ты вчера заходил на мой путик. «Амбарчики» видел? Правильно ставлю?

– Видел, видел. Молодец. Как учил делаешь, и места подходящие.

– Почему же тогда соболь не идет? Может, пахучие приманки попробовать?

– Ерунда это. Если соболь идет на приманку, то идет на любую. А если не идет – что хочешь клади, не тронет. Надо ждать, когда соболя тропить начнут.

– Так уже больше трех недель прошло, а я до сих пор ничего не поймал.

– Ходи больше, «амбарчики» ставь. Увидит Пудзя, что не ленишься, пошлет удачу. Человек за все должен платить, а за удачу особенно.

Наставник прав. Я настраиваю себя на длительный экзамен. Уверенность в успехе не покидает меня и поддерживает силы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю