Текст книги "Махмуд-канатоходец"

Автор книги: Камил Икрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– Нет,– ответил гость.– Я сын богатого бая. Я ничего не делаю, а только думаю, чем бы мне заняться.

Махмуд внимательно посмотрел на него, помолчал и убежденно сказал:

– Хорошо. Я дам вам только один совет, какого не давал никому. Следуйте ему и будьте спокойны. Никогда не ешьте мясо трехцветной козы. Это для вас самое главное.

Гость ушел довольный, а Юсуп спросил:

– Дядя Махмуд, я понимаю почти все, что вы говорите. Вы подробно рассказываете людям, как и где лучше копать арыки и каналы для орошения полей. Вы объясняете, что нужно делать, чтобы уберечь скот от падежа, а садовые деревья от болезней, но этот совет мне непонятен.

– Видишь ли,– сказал Махмуд,– этому здоровому бездельнику идет уже третий десяток. Если он до сих пор ничего полезного не делал и ничего не хотел делать, то и впредь от него никакого толку не будет. Вот я и сказал ему: «Не ешьте мясо трехцветной козы». Теперь он, по крайней мере, знает, чего ему не делать. Видал, какой он довольный пошел? Большего этот бездельник не заслуживает. Дело нужно выбирать себе с детства. Вот ты, например, уже научился метать петли и пришивать карманы, тебя можно послать за нитками, и ты не принесешь гнилых... Да, скажи-ка мне, что нового ты узнал в городе и на базаре?

– Большие новости! – Юсуп обрадовался вопросу; ему показалось, что он может рассказать много интересного.– Из Золотой Орды пришел караван с дорогими мехами, а из Персии – с шелковыми тканями. На базар приехал китайский фокусник. У него такая круглая шапка, он вынимает из нее всякие ленты, платки и даже живую курицу.

– Ну, а что ты узнал сегодня из книги Абу-Рейхан аль-Бируни?

– Там нет больших новостей. Там написано только, что Земля и другие звезды кружатся вокруг Солнца. Я еще не читал дальше, но, кроме этого, пока ничего не узнал.

– Что же,– спокойно заметил Махмуд,– самую большую новость ты узнал именно из этой книги. Новое никогда не бывает большим, и не каждый его сразу замечает. Зоркий человек видит верблюда в пустыне, когда он еще меньше мухи. Потом верблюд приближается и становится с собаку, а потом он становится большим, как верблюд. Но это уже не новость. Это просто верблюд. Когда-нибудь люди, возможно, побывают на дальних звездах, и это случится потому, что они будут хорошо знать ту маленькую новость, которую ты узнал из книги великого Бируни. Я не зря дал тебе ее читать. Ты должен учиться.

– Это трудно,– пожаловался Юсуп.– В книгах много непонятного.

– Правильно,– сказал Махмуд.– Учиться нелегко. Кое-кто даже и не представляет, как это трудно. Ведь ученье отличается от всякой другой работы. Можно попросить, чтобы за тебя принесли дрова для очага, нарвали яблок или даже выкопали колодец. Но никого нельзя просить, чтобы за тебя выучили стихотворение или прочитали умную книгу, потому что стихотворение будешь знать не ты, а другой, и мысли мудреца останутся тебе неизвестны. Учиться ремеслу тоже нелегко, но ты – молодец! Завтра я научу тебя пришивать воротник. Ты не жалеешь, что выбрал скорняжное ремесло?

– Не жалею,– сказал Юсуп.– Мне нравится.

– Мне тоже,– улыбнулся Махмуд.– Ведь самое главное, по-моему,– это чтобы людям было тепло оттого, что ты живешь на свете.

Мавзолей героя

Прекрасно слово, ибо в слове

                оставит память человек.

Синдбад-наме

Махмуд-Пахлаван прожил почти восемьдесят лет и умер в 1326 году. Шли годы, десятилетия и века, а молва и легенды о нем все шире распространялись в народе; память об отважном скорняке и веселом острослове жила в сердцах многих поколений простых тружеников Хорезма, Туркменистана и Кара-Калпакии.

Пятьсот с лишним лет прошло с тех пор, как умер Махмуд-Пахлаван. Много мутной воды утекло в Аму-Дарье, не раз меняла она свое русло, уходила от одних селений, наступала на другие. Орды хромоногого Тамерлана прошли по Хорезму, не раз совершали разбойные набеги на эту древнюю землю ее соседи с юго-востока, с юга и с юго-запада, но люди вновь отстраивали свои разрушенные жилища, возделывали вытоптанные поля, строили новые каналы и дамбы...

Мало изменилось в Хорезме за пятьсот лет: все так же за кусок черствой лепешки трудился простой народ, все так же обманывали его имамы и муллы. Правда, вместо монгольского наместника правил здесь Алакула-хан, но у простых людей, у ремесленников и земледельцев, животы были все так же подтянуты, а спины болели от палочных ударов.

Мало изменилось в Хиве за пятьсот лет. Все так же смотрели на небо наивные бедняки в надежде, что бог установит справедливость на земле. Правда, все меньше становилось таких людей.

Многие поняли совет Махмуда чаще смотреть не на небо, а на землю.

Прошло пятьсот лет. Колумб открыл Америку, Ньютон – закон всемирного тяготения. Шекспир написал свои пьесы и сонеты. Во Франции произошла революция, в России – восстание декабристов. Пушкин заканчивал работу над повестью «Капитанская дочка». Глинка писал оперу «Иван Сусанин», а в Хиве...

Шумит хивинский базар. Съехались сюда степные скотоводы, рыбаки с Аму-Дарьи и даже с Аральского моря, приехали ремесленники из городов Хозараспа и Ургенча, собрались купцы со всего Хорезма.

Скоро вечер; нужно успеть продать то, что за неделю добыл, а то до следующей пятницы – базарного дня – долгая неделя. Купцы торопятся продать: как бы цены не упали. Бедняки торопятся: не продашь сегодня плоды своих трудов – завтра семье есть нечего.

Рядами сидят на земле торговцы овощами и фруктами, отгоняют тощих ос от персиков и винограда, подбрасывают на жестких ладонях звонкие арбузы и нежно поглаживают шероховатую поверхность длинных дынь.

Продавцы пряностей сидят неподвижно. Это всё больше старые, почтенные люди. Их товар дорог и на любителя. Перец изогнул скорченные красные пальцы, душистые травы лежат рядом с чесноком, а чеснок– рядом со свежими розами.

В соседнем ряду торгуют шорники. Они так стараются продать свои седла и уздечки, так высоко поднимают свой товар над толпой, что, того гляди, окажешься оседланным и взнузданным.

– Халаты, халаты! – кричат портные.

– Сапоги и башмаки! – умоляют покупателей в сапожном ряду.

Продавцы лепешек не сидят на месте. Они ходят в густой базарной сутолоке, несут свой товар на голове и уговаривают покупателей тихо и вкрадчиво:

– Купите, почтенный. Очень вкусные, очень свежие. Сам кушбеги, министр хана, хвалил,– говорит один.

А другой лепешечник, откровеннее характером, правду говорит:

– Купите, добрый человек. Хорошая была мука. Ловкая пекла рука. Сам бы ел, да дети голодные. Купите, добрый человек!

Каждый торгует тем, что имеет. Богатый – награбленным, бедняк – заработанным, вор – украденным, а нищие калеки – своим уродством. Все громко кричат, а нищие громче всех:

– Подайте калеке, слепому, безногому! Подайте– и заслужите милости аллаха всемогущего!

Ходят по базару стражники. Смело ходят. Лепешку возьмут, спасибо не скажут. Подойдут к продавцу плова, подхватят на лепешку прозрачного от жира риса, мясо грязными пальцами выберут и дальше пойдут. Никто стражнику не возразит, никто заплатить не заставит. Власть!..

Ходят по базару толстые муллы и жиреющие ученики духовных училищ. Простачков ищут. Нажрутся, благословят хозяина и дальше пойдут. Святые!..

В ханском дворце в базарный день тихо. Идет тайное совещание. В главной зале сидят трое: Алакула-хан, главный министр – кушбеги – и главный мулла.

Алакула сидел на троне и, подтянув левую пятку к животу, задумчиво скреб ее ногтями. Хан был глуп, но, как все глупые люди, думал, что он очень умен. Дела в ханстве шли плохо, но говорить об этом прямо он боялся, поэтому речь свою начал так:

– Слава аллаху, мы сегодня на судьбу нашу жаловаться не можем. Правда, в последнее время наши набеги не удаются, зато мы многому учимся. Так, в последний раз напали мы на горцев, что живут на юге. Повел я туда десять тысяч отборных воинов, а вернулся с двумя сотнями. Зато мы научились быстро бегать. Правда, вместо добычи мы привезли холеру, от которой умерло остальное войско и много наших подданных. Но только глупый человек (а хан, как известно, считал себя умным) может подумать, что это плохо. С одной стороны, это, конечно, так. Зато, если посмотреть с другой стороны, то у нас стало меньше смутьянов.– Хан самодовольно улыбнулся.– Но мы не должны сидеть сложа руки,– сказал он главному мулле и министру.

Оба советника как раз так и сидели. Они по-своему поняли хана. Мулла схватился за бороду, а министр, у которого борода не росла, стал ковырять в ухе.

– Мы не должны сидеть сложа руки,– повторил хан.– Мы должны подумать, как смуту задушить, где ее причина.

– Это от безверия все,– сказал мулла. Он лет двадцать говорил одно и то же и считал, что так спокойней.– Аллаха забыли. Раньше лучше было. Монголы на что неверный народ, а духовенству почет оказывали. Живым муллам гробницы строили, не говоря о домах. Почет был. А теперь... Вай, как нехорошо! Теперь в святость никто не верит. Раньше люди всё с именем аллаха делали, а теперь не то. Мы им про аллаха, а они все Махмуда-Пахлавана поминают. Степные разбойники на ханский караван напали – что кричали? «Махмуд-Пахлаван!» – кричали. Канал от Аму-Дарьи копали. Как назвали? В честь хана назвали? В честь аллаха назвали? Нет. Опять в честь Махмуда назвали. Ваш отец, мудрый Мухаммед-Рахим, правильно придумал: объявить безбожника Махмуда святым. Гробницу ему начали строить на том месте, где его скорняжная мастерская была. Где гробница? Недостроена. Надо, надо Махмуда святым объявить... Аллах и все святые всегда за хана стояли. Если мы у смутьянов Махмуда отберем, что они кричать будут? Где опору найдут?

Алакула-хан задумался. Нехорошо с Махмудом получается. Торопиться надо, строителей припугнуть, пригрозить. Одного-двух на кол посадить для острастки.

Забеспокоился хан. Может, потому, что в год курицы [11]11
  У мусульман каждый год имеет название какого-либо животного. Есть год собаки, кошки, лягушки; есть и год курицы.


[Закрыть]на престол сел. Вот и живет, как курица, в страхе. Того гляди, зарежут.

Министр – кушбеги – раньше шутом у хана был. За глупость выдвинулся. Давно замечено, что глупый человек умных советников терпеть не может. Еще одна заслуга у кушбеги перед ханом была. Выучился он у одного купца водку пить и добросовестно этому делу хана обучал. Молчит кушбеги, ничего придумать не может, смотрит на хана, думает: «А ведь хан действительно на курицу похож. Доносчики говорят, что на базаре его «курицыным сыном» зовут. Курицын сын – цыпленок. Хи-хи. Из такого цыпленка плов не сделаешь, тухлый плов получится».

– Ты чего? – неожиданно грозно спросил хан.

Кушбеги вздрогнул:

– Думаю, скорей надо гробницу кончать. Объявим Махмуда святым, сочиним про него небылицы, будто бы он хана любил и аллаха боялся. Тогда, может быть, народ позабудет, что он был богохульником и смутьяном.

– Хорошо бы, позабыл...– вздохнул хан и спросил:– А про подати что думаешь?

– Подати палками выколачивать надо. Ваш отец шестьдесят два налога собирал. Вы, о мудрый из мудрых, орлу подобный, еще десять выдумали. Я думаю, надо еще один добавить.

– Какой еще можно? – обрадовался хан.– Думай скорей. Халат подарю.

– Думаю, о великий, думаю. За бога берем, за хана берем, за небо берем, за землю берем, за хлеб берем, за жизнь берем, за смерть берем, за дрова берем, за огонь берем...

– Глупец ты,—обрадовался хан.—Ничего сам придумать не можешь. За огонь берем? А огонь без дыма не бывает. Надо за дым брать. Завтра пусть так и объявят: вводим мы налог на дым... Глупые вы,– сказал хан, отпуская советников.– Не знаете, как государственную казну приумножить. Теперь сразу дела поправятся. Как увидят сборщики податей дым, так сразу пусть и скачут. Где дым, там еда варится. Ну, а где еда, там и отнять можно.

Хотел было главный мулла рассказать хану, что в народе давно уже вспоминают слова Махмуда-Пахлавана о том, что правитель, пополняющий свою казну имуществом подданных, похож на глупца, который мажет крышу своего дома глиной, взятой из-под фундамента, но промолчал. Слово-то серебро, а молчание золото. Ведь и ему из нового налога перепадет.

Отпустил Алакула-хан советников. Пошли они по двору, уже к воротам подошли, да вспомнил хан, что не все еще сказал, выбежал на галерею и крикнул им вдогонку:

– Эй, вы, не забудьте этого безбожника святым сделать! Пусть все муллы об этом говорят, а кушбеги за постройкой гробницы следит.

...Уже закончили кладку стен, купол высокий выстроили. Решили отделать двери резьбой и слоновой костью, украсить своды самыми что ни на есть красивыми изразцами.

Только один человек в Хиве мог сделать такие изразцы, каких ни в Багдаде, ни в Дели, ни в Тегеране, ни в Самарканде не было. Звали мастера Абдулла. Так его по закону звали, а народ звал его иначе; так звал, что поручать ему украшение святого места было неудобно. Джинном его хивинцы звали, а Джинн – это по-узбекски то же, что по-русски черт или, вернее, дьявол. Одни говорили, что имя ему за ловкость в работе дали, другие утверждали, будто за озорной нрав ему такая кличка досталась. Подумал хан, подумал кушбеги, доверить ли Джинну святую усыпальницу. Ну, да делать нечего – доверили. Не было другого такого искусного мастера.

Взял мастер Абдулла себе помощников, начал изразцы готовить. Изразцы поливные, синие, с разноцветными узорами полевых цветов и степных трав. Гордился мастер своим искусством. На самом видном месте укрепил изразец с надписью: «Пусть краски этих узоров служат образцами для весны!» Старается мастер ради Махмуда-Пахлавана.

Приехал как-то министр – кушбеги. Ходит, посматривает, вроде понимает чего. Пыхтит, отдувается. Только что отобедал. Переел немного.

– Вот что,– сказал кушбеги.– Решил великий и мудрый наш хан в этой усыпальнице всех ханов похоронить.

Опешил мастер. Не ожидал такого подвоха.

– Это как же так? Ведь Махмуд простым человеком был. Как же ему рядом с ханом лежать? Нехорошо ему будет, неприятно.

– Шубнику неприятно? – с угрозой спросил министр и замахнулся плетью.– В темницу захотел, нечестивец! Сказано: всех ханов хоронить будем здесь!

Бесполезно спорить с сильным. Горько усмехнулся мастер.

– Ладно,– говорит,– только, чтобы Махмуду приятно было, надо бы всех ханов сразу похоронить. Это бы еще ничего.

Засмеялись мастера, а министр не понял.

– Глупый ты человек, темный,– презрительно сказал он.– Как же это можно – всех сразу? Ведь умирают ханы не сразу, а по очереди.

– Лучше бы, конечно, сразу,– проворчал мастер Абдулла, и в черных глазах сверкнул огонь, за который, может быть, его и прозвали Джинном.– По очереди, значит. Ладно.

То ли не слышал министр этих слов, то ли сделал вид, что не слышит, а вернее всего, не понял.

– А украшать святыми стихами будете?

– Как же! – ответил мастер.– Обязательно. У Махмуда-Пахлавана триста тридцать стихов. Уж мы выберем. Вот, например, очень хороший стих. Посмотрите, о любимец великого хана.

Джинн знал, что министр был ленив и малограмотен, и потому без опаски раскрыл страницу, где было тщательно выписано следующее стихотворение:

 
Сто гор кавказских истолочь пестом,
Сто лет в тюрьме томиться под замком,
Окрасить кровью сердца небо легче,
Чем провести мгновение с глупцом.
 

– Так,– сказал министр, хотя не успел прочесть и половину первой строчки.– А еще что?

– Можно и еще,– сказал Джинн и перевернул страницу:

 
Зимой костер – нужнее алых роз,
Зимой кошма – нежнее шелка кос.
Но человек плохой всегда страшнее,
Чем самый злой и самый страшный пес!
 

– Святой был человек,– заметил ханский министр, не разобрав и двух слов.– Мы его верным слугой аллаха объявили. Теперь нам ничего не страшно.

Мастер Абдулла опять перевернул несколько страниц:

 
Пусть трус усердно золото чернит,
Он в медь его вовек не обратит.
Псу – всякий трус, реке – герой подобен,
А где тот пес, что реку осквернит?..
 

– Да,– сказал министр, торопясь уйти во дворец, чтобы соснуть после трудов часок-другой.– Святой был человек. Очень он мулл любил.

– Конечно,– подтвердил мастер и опять перевернул страницу:

 
Пускай не говорят, что в Мекку путь святой.
Мулла драконом стал, а раньше был змеей.
Уж если ты пошел аллаху помолиться,
Старайся не вставать поблизости с муллой.
 

Давно уже нет в Хиве хана, нет кушбеги, нет страшных подземных темниц, нет нищих земледельцев и ремесленников. Хороший город Хива! Счастливые там живут люди!

Когда вы приедете в Хиву, вам расскажут еще много историй, связанных с именем Махмуда, и, уж конечно, покажут вам замечательное творение старых мастеров – гробницу Махмуда-Пахлавана, на сводах которой искусно выписаны многие из стихов простого шубника, замечательного борца и свободолюбивого поэта. Там теперь государственный музей. Вы можете прочесть и стихи Махмуда, если знаете язык фарси, на котором они написаны.