Текст книги "Джангар"

Автор книги: Калмыцкий эпос

Песнь десятая
О битве Мингйана с ханом Кюрменом

 
В пору, когда во славу обильной арзы
Клики гремели всей богатырской семьи,
Джангар сказал, не стыдясь внезапной слезы:
«Счастливы мы сегодня, друзья мои, —
Завтра, быть может, народы Бумбы святой
Будут раздавлены чужеземной пятой.
Знайте: под правым углом заходящих лучей
Мощного хана Кюрмена лежит страна.
Войско его состоит из одних силачей.
Некогда он покорил себе племена
Хана Узюнга – родного отца моего.
Ныне, когда в государствах мира всего
Имя мое прославляют, державу мою, —
Возненавидел он громкую славу мою.
Он говорит: „На бугристой тверди земной
Слишком прославлен Джангар,
             единственный сын
Воина, некогда покоренного мной“.
Бумбу задумал завоевать властелин, —
Надо нам хана Кюрмена забрать в полон».
 
 
Справа сидящий, воскликнул Алтан Цеджи:
«Кто же поедет за ним? Нойон, укажи!» —
«Славный Мингйан поедет, – сказал нойон. —
Главный певец богатырского пира, Мингйан,
Первый красавец подлунного мира, Мингйан,
Ты полетишь на крепком соловом коне,
Ты приведешь Кюрмена живого ко мне!»
 
 
Молвил Мингйан, снимая шишак золотой:
«Помните, Джангар, пришел я к вам сиротой,
Вотчину бросив свою, людей и стада.
Вы, осчастливив меня, сказали тогда:
„Будешь ты нежной усладой бойцов моих,
Будешь ты первым из первых певцов моих…“
 
 
Вот оно, Джангар, сказалось безродство мое!
Как вы решились послать меня одного
В край чужеземный, забыв про сиротство мое!
Нет у меня под этой луной никого,
Сгонит могучий противник со свету меня.
Йах! Ни сестер, ни братьев нет у меня, —
Что выходили бы вместе, встречая меня,
Что напоили бы чашкою чая меня!»
И зарыдал он, горем своим обуян.
 
 
«О запевала Бумбы, красавец Мингйан! —
В ставке раздался голос Алтана Цеджи. —
Ты поезжай, за судьбу свою не дрожи.
Если сумеешь – захватишь Кюрмена живым,
А не сумеешь – с прекрасным даром своим
Даже в плену будешь первым из первых певцов!»
 
 
Поднял Мингйан, услыхав слова старика,
Желтую чашу: семьдесят сильных бойцов
Вряд ли поднимут ее! Шумит арака
В теле могучем, сжата в кулак рука, —
Крикнул, неистовый, друзьям боевым:
 
 
«Если пролью богатырскую кровь свою —
Обогатится земля глоточком одним,
Высохнут кости мои в далеком краю —
Обогатится горсточкой праха всего…
Эй, коневод, побеги скорей на луга,
Эй, коневод, оседлай Алтана Шарга
И приведи сюда скакуна моего!»
 
 
В травах душистых, у холода чистых вод,
Бегал Соловый. Привел его коневод
И оседлал у чешуйчатых светлых дверей.
Добрый скакун снаряжен по законам страны.
 
 
Вот попрощался Мингйан с нойоном страны.
Выслушав пожелания богатырей,
Благоухающие, как лотос в цвету,
Славный Мингйан вскочил на коня на лету.
Перевалил Мингйан курган-перевал, —
Холмик заметил. Остановился на нем,
Спешился, перед соловым уселся конем,
Повод к седлу привязал он и зарыдал.
Видит он: что-то чернеет в тумане степном.
Это несется Цеджи на Улмане своем.
Знают во всех государствах света его!
Вот развеваются полы бешмета его
Над скакуном, развевается борода…
 
 
«Бедный Мингйан мой, – сказал он, – иди сюда»
И, на колено правое посадив,
В правую щеку Мингйана поцеловал,
И, на колено левое посадив,
В левую щеку Мингйана поцеловал.
«Я помогу тебе, милый Мингйан, – он сказал. —
Огорожу тебя, славный певец, от беды.
На девяностые сутки своей езды
Первого ты повстречаешь врага, – он сказал. —
Это – небесный верблюд, по прозванью Хавсал.
Если скрипит он зубами, пищу жуя, —
Пышет во рту десятиязыкий пожар.
Здесь, богатырь, и нужна умелость твоя:
Должен ему нанести ты смертельный удар!
 
 
Дальше проскачешь три месяца п ополю ты,
Три величавых заметишь тополя ты.
Выйдет к тебе пятьсот невесток и дев.
Яства на тысячу разных вкусов у них,
Лица – святых, но сердца – шулмусов у них!
Выход один: на красавиц не посмотрев,
Повод коня отпусти – Алтана Шарга:
Он уже знает, как унести от врага.
 
 
Минет еще три месяца, – встретишь в степи
Двух желтокрылых ужасных ос… Поступи
Так же, как прежде: дай волю Алтану Шарга,
Помни: Соловому жизнь твоя дорога.
Если живым доедешь до ставки врага —
Помни: живет у Кюрмена девица одна,
Ханши служанка. Ей можешь открыться: она
Джангрова родственница и ханская дочь.
Должен ты свидеться с ней: сумеет помочь!»
 
 
Так ясновидец сказал. Приложив сперва
К белому лбу священный мирде-талисман,
Мудрый Цеджи произнес такие слова:
«Да повернешь, по обычаям предков, Мингйан,
Повод коня золотой. Победив в бою,
Да возвратишься ты в Бумбу, страну свою!»
 
 
Сели богатыри на могучих коней.
Мудрый провидец пустился в обратный путь.
Резвый Соловый помчался, выпятив грудь,
Не замечая ночей, не считая дней,
Надвое силой дыханья деля траву.
Красная пыль поднялась, уперлась в синеву.
Так богатырь девяносто дней проскакал.
Близилось время к полудню. Увидел Мингйан:
Мчится к нему небесный верблюд Хавсал,
Десять огней полыхает в огромном рту.
Резвый Соловый, ужасом обуян,
Остановился, весь в холодном поту.
 
 
Голову поднял Мингйан скакуна Шарга,
Повод его золотой к седлу привязал,
С черной нагайкой своей побежал на врага.
Справа пытался Мингйана схватить Хавсал, —
Кинулся влево Мингйан и одним прыжком
Между горбами двумя оказался верхом.
Морду направо сворачивает Хавсал, —
Влево тогда наклоняется богатырь.
Морду налево сворачивает Хавсал, —
Вправо тогда наклоняется богатырь.
Вынул Мингйан смертоносный меч из ножон,
Сталью взмахнул – у верблюда
             лоб размозжен,
Падает он с окровавленной головой.
Вот он покрыл половину степи вековой,
Перегораживая девяносто рек.
Чтобы скорее пройти, богатырь отсек
Голову; срезав горбы, зажарил потом
И, подкрепившись, поехал прежним путем.
 
 
Ровно три месяца мчался п ополю он.
Три величавых заметил тополя он.
Девушки, жены выходят из тени к нему.
Яства несут, и доносится пенье к нему:
«Голод, старший наш брат, утолите вы,
Жажды великий пожар погасите вы!»
Вспомнил Мингйан разумного старца слова,
Волю Соловому дал. Запрядал сперва,
Будто бы перепугавшись, Алтан Шарга,
В ужасе мнимом отпрянул на два шага,
На небо прыгнул одиннадцать тысяч раз,
Наземь он спрыгнул одиннадцать тысяч раз,
Не дал опомниться женам, скрылся из глаз!
 
 
И повторяли бесовки в досаде тогда:
«Мы на дорогах стояли в засаде всегда,
Целый тюмен приходил – мы хватали тюмен,
Десять тюменов – и тех забирали в плен.
Если сумел он ловкостью нас превзойти,
Если сумел он уйти – пускай на пути
Больше не встретит преград, не встретит засад,
Благополучно да возвратится назад!»
 
 
И, прославляя создателя Бумбы своей,
Дальше помчался Мингйан. Когда же ездок
К цели приблизился на девяносто дней,
Дождик закапал. Затрепетал ветерок,
Блестки рассыпались радужной полосы,
И, беспрерывно меняясь местами, вдали
Тучи, две черные тучи по небу шли
И превращались в две желтокрылых осы.
 
 
«Предупреждал об этом провидец меня», —
Вспомнил Мингйан. Отпустил он поводья коня,
И поскакал золотоволосый его.
Снизу пытались ужалить осы его —
Делал он вверх одиннадцать тысяч прыжков.
Сверху пытались ужалить осы его —
Делал он вниз одиннадцать тысяч прыжков.
Изнемогая, свалились тогда с высоты
Желтые осы, ушибли свои животы.
К ним возвратиться Мингйан повелел коню.
И желтокрылых тварей он предал огню.
 
 
И, помолившись творцу родимой страны,
Воин подумал: «Победа! Теперь не страшны
Недруги, названные святым стариком…»
И натянул он ремни золотой узды,
И полетел жеребец, как брошенный ком.
После двенадцатидневной быстрой езды
Гору плешивую всадник увидел вдруг
С белой вершиной, лицом обращенной на юг.
 
 
Всадник взобрался наверх, чумбур растянул,
Ноги Соловки согнул, на землю взглянул
Взором пронзительным кречетовых очей.
Он увидал: под углом заходящих лучей
Высится башня, похожая на орла,
Перед полетом расправившего крыла,
Светятся окна из огненного стекла,
И в небосвод упираются купола…
«Кто же владелец башни, – подумал Мингйан, —
Видимо, тоже один из властителей стран,
Видимо, тоже один из могучих владык,
Видимо, тоже отважен, богат и велик.
Разве такого смогу победить врага?»
Так вопрошая, плакал прекрасный Мингйан.
Крупные слезы текли – за серьгою серьга.
 
 
С белой вершины сошел, наконец, великан.
Он отпустил своего Алтана. Шарга
К водам прохладных ключей,
            на зеленый простор.
Вырвал сандаловый ствол и развел костер,
Чаю сварил, навес над собой развернул,
И, раскрасневшись, как жимолость,
               воин заснул
И на земле растянулся, как цельный ремень.
И молодой богатырский сон, говорят,
Длился тогда сорок девять суток подряд.
 
 
Только лишь пятидесятый начался день,
Воин проснулся. Взглянул он прежде всего
На скакуна своего – и не верит глазам:
Кажется, с пастбищ сейчас привели его!
И подошел он к ручью, погляделся: и сам
Стал он таким же, каким перед выездом был.
И засмеялся, печали свои позабыл,
И превратил коня в жеребенка потом,
И превратил он себя в ребенка потом,
И в государство хана Кюрмена вступил.
Ехал впритруску, двухлетку не торопил.
Там, где давали побольше, там ночевал,
Там, где давали поменьше, там он дневал.
Прибыл в цахар, когда еще было светло.
 
 
Ясная, как луны золотое стекло,
Вышла девица: видимо, в башне жила.
Остановил он коня, чтобы мимо прошла,
Но побежала девица навстречу ему.
Он поскакал, чтоб осталась она позади, —
Рядом бежит, обращается с речью к нему:
 
 
«Старший мой брат, не спеши, мой нойон, погоди,
С благополучным приездом поздравлю тебя
И безошибочно к цели направлю тебя», —
«Девушка, с виду кажетесь кроткою вы,
А посмеяться непрочь над сироткою вы,
Над мальчуганом без матери, без отца.
Если, девица, для шуточек вздорных вам
Недостает покорного молодца,
Трудно ль такого найти средь
             придворных вам?» —
С гневом притворным ответствовал мальчуган.
 
 
«Сразу тебя признала я, славный Мингйан,
Первый красавец вселенной! Ты – исполин
Бумбы нетленной, и Джангар – твой властелин
Послан сюда нойоном на гибель врагу.
Можешь открыться мне, воин, я помогу».
 
 
«Верно, – Мингйан отвечал, не слезая с коня. —
Послан я Джангром сюда, нойоном своим.
Верно и то, что Мингйаном зовут меня.
Должен я Джангру доставить Кюрмена живым.
Что предпринять? Помогите, красавица, мне.
С хитрым врагом помогите справиться мне».
 
 
«Та, про которую, мой прекрасный Мингйан,
Мудрый Цеджи тебе говорил, это – я.
Все расскажу тебе, ничего не тая.
Этот Кюрмен – воистину сильный хан,
Этот Кюрмен – один из могучих владык,
Принадлежит ему света четвертая часть.
Ханский очир, железную ханскую власть,
Белый Мудрец охраняет – древний старик.
Как-то в один из тихих степных вечеров
Вышел из башни старик. На звездный покров
Он посмотрел и, вернувшись, хану сказал:
„Видишь, оттуда, – и на восток указал, —
Воин великого Джангра прибыл уже.
Ханство в опасности. Будем настороже“.
 
 
„Кто же из этой забытой на тверди земной,
Слабой страны Узюнг-хана,
           разгр омленной мной,
Кто же со мною вступить осмелится в спор?
Правду всегда говорили вы до сих пор,
Даром провидца мой просветляя народ,
Все, что случится, ведали вы наперед.
Ваши слова – не пустые слова ли теперь?
Мудрости вашей года миновали теперь,
Старости вашей теперь наступили года!“
 
 
Так и не принял хвастливый Кюрмен тогда
В бедный свой ум старика разумного речь.
Старец не смог властелина предостеречь.
Вот почему я встречаю тебя, Мингйан!
Если ты снимешь с Кюрмена мирде-талисман —
Станет слабее дитяти грозный Кюрмен,
И ничего не стоит взять его в плен;
Если не снимешь – никто не осилит его
Между двуногими нашего мира всего.
Ночью приди на пиршество богатырей
И, превратив дорогого коня своего
В косточку, альчик,
        оставь у наружных дверей.
Если ты снимешь обличье Будды с груди —
Хана вяжи; не снимешь – к ногам припади
И попроси, чтоб испытывать начал тебя,
Лучшим из лучших певцов назначил тебя.
Духом не падай, надейся на помощь мою».
 
 
И возвратилась девица к себе домой.
Славный Мингйан в безмолвной тиши ночной
Чудо содеял: себя превратил в змею
И ко дворцу Кюрмена тотчас же подполз.
Мимо наружной и внутренней стражи прополз,
Щелку нашел он и юркнул в ханский покой.
Перед иконой горел светильник святой,
Отсвет его на стене над престолом дрожал,
А на священном ложе Кюрмен возлежал,
И не поймешь его – спит он или не спит.
Острый булат на груди, как солнце, слепит,
Слева от хана левый находится ад,
Справа от хана правый находится ад,
Барс и гиена с обеих сторон стоят,
Прыгнут – ничто не сумеет тебя спасти.
 
 
Смотрит на них Мингйан, и дрожит Мингйан,
Что-то заныло в груди, заныло в кости,
Горько заплакал он, ужасом обуян.
Долго поднять испуганных взоров не мог.
Поднял – и что же? Видит: паук-осьминог
С ханской груди снимает святой талисман.
Понял Мингйан: перед ним не простой паук!
Спрыгнул паук – превратился в девушку вдруг.
Разом знакомку свою признает Мингйан!
Девушка направляется к богатырю
И на него надевает святой талисман.
«Воин, запомни то, что сейчас говорю:
Барс и гиена заснули, не встанут, поверь;
Их усыпила я н асорок суток теперь;
Я до рассвета должна расстаться с тобой:
Выйду, вступлю со стражей внутренней в бой,
Ты же, по правилам веры, в ночной тиши,
Дело благое свое, Мингйан, заверши
И постарайся покинуть башню к утру».
 
 
Вышла. Мингйан испил благодатной арзы.
Огненная вода разлилась по нутру,
Вспыхнули в зорких глазах зарницы грозы.
Соединил для молитвы ладони Мингйан,
И поклонился грозной иконе Мингйан,
И потушил светильник пальцем одним,
И, подойдя к владыке, склонился над ним,
И закричал он, вынув булат из ножон:
«Будешь, Кюрмен, не моей рукой поражен —
Это великий Джангар тебя покарал!»
 

 
С этим вонзил он в живот блестящий булат
И повернул его семьдесят раз подряд.
От неожиданной боли Кюрмен заорал,
Бросил с размаху противника в правый ад —
Тот устоял на мизинце правой ноги.
Бросил с размаху противника в левый ад —
Тот устоял на мизинце левой ноги.
Стали тогда врукопашную биться враги
В ханском покое, погруженном во тьму.
Бросил Мингйан Кюрмена к противной стене:
Без талисмана не страшен Кюрмен никому!
Руки и ноги скрутив на ханской спине,
Хана Кюрмена сунул в большую тулму.
 
 
Он увидал, распахнув двенадцать дверей:
Травы росою покрылись утренней там,
Девушка билась со стражей внутренней там, —
С доблестной ратью Кюрменовых богатырей,
С грозным тюменом она сражалась одна.
Славный Мингйан перепрыгнув через поток
Пеших и конных, попал в седло скакуна,
И превратилась девушка в желтый платок,
Над изумленным войском взметнулась она,
За пояс богатыря заткнулась она.
Наш богатырь нагайкой ударил коня.
На расстоянье пробега целого дня
Ставил свои передние ноги скакун.
Задние ноги ставил в дороге скакун
На расстояние в целый ночной пробег.
Если же сбоку смотрел на него человек —
Чудилось: выскочил заяц из муравы.
Травы степные тонули в красной пыли.
Пламя ноздрей обжигало стебли травы.
Мчался Шарга, подбородком касаясь земли,
А подбородок стальной опирался на грудь…
 
 
«До расстоянья в двенадцать дней и ночей
Мы сократим двенадцатимесячный путь», —
Молвила девушка и подняла суховей,
Страшному ветру степному велела подуть.
Ветер подул за хвостом Алтана Шарга —
Вот уже мысли быстрей Соловый летит!
Всадники вдруг услыхали топот копыт.
Это Мерген догонял их – Кюрмена слуга.
Молвила девушка, сразу признав врага:
«Дайте мне ваш Кивир – знаменитый лук.
Если на горле застежки Мерген отстегнул —
Мы победим главаря Кюрменовых слуг.
Если ж на горле застежки Мерген застегнул
Плохо, Мингйан, окончатся наши года».
 
 
Девушка синий лук натянула тогда,
Через плечо поглядела в степную ширь.
Видит она: из-за сильной жары богатырь
Обе застежки на горле своем отстегнул!
В желтое горло вонзилась тогда стрела
И богатырскую голову сорвала.
Враг обезглавленный повод коня повернул,
Спешился, в черную землю саблю воткнул
И обмотал поводья вокруг колен…
Саблю сжимая, дух испустил Мерген.
 
 
Славный Мингйан велел возвратиться коню,
Спрыгнул на землю, с убитого снял броню,
Воина зла, чародея, он предал огню,
Вражеского жеребца повел за собой.
На девяностые сутки слез у дверей
Джангровой башни, покрытых
             искусной резьбой.
Вышло навстречу множество богатырей,
И развязали они большую тулму.
 

 
Освободили Кюрмена, сказали ему:
«Справа садитесь, на восьминогий престол».
Слушать не стал их Кюрмен и дальше пошел,
Сел он повыше Джангра Богдо самого!
 
 
Семеро суток длилось уже торжество,
Молвил в разгаре пиров могучий Кюрмен:
«Много я вижу в этой стране перемен!
Сын Узюнг-хана, Джангар великий, владей
Этой прекрасной землей бессмертных людей».
И, провожаемый всей богатырской семьей,
Этот могучий Кюрмен уехал домой.
 

 
Возобновилось в ханском дворце торжество.
Молвил Алтан Цеджи, богатырь и пророк:
«Милый Мингйан, покажи-ка мне желтый платок,
Что из кармана выглядывает твоего».
Вынул Мингйан платок, и у всех на глазах
Девушка появилась такой чистоты,
Девушка появилась такой красоты,
Что потускнело солнце на небесах!
Справа, пониже ханши Ага Шавдал,
Девушка села, и каждый тогда увидал:
Ханшу затмила она сияньем своим…
«В жены красавцу – красавицу отдадим,
Пусть она будет Мингйану доброй женой! —
Крики послышались. – Доблестный воин
                  Мингйан!» —
«Слишком заслуги ее велики предо мной, —
Молвил Мингйан, – ее недостоин Мингйан:
Неоднократно спасала мне душу и честь.
Равным красавице я не могу себя счесть,
Девушку эту назвать не посмею своей».
 
 
Эти шесть тысяч двенадцать богатырей,
Долго советуясь, изрекли приговор:
«Сын ясновидца, отважный Аля Шонхор
Пусть эту девушку спутницей изберет».
И богатырские снова пошли пиры,
Бумбы страна воссияла из рода в род…
 
 
И в золотом совершенстве с этой поры,
В мире, в довольстве, в блаженстве с этой поры
Зажил могущественный богатырский народ.
 

Песнь одиннадцатая
О поражении свирепого хана шулмусов Шара Гюргю

 
Так он устроен: имел он пред собой
Бумбой зовущийся океан голубой,
Тот океан государство пересекал,
Море к тому океану стремило прибой;
Высился он меж двенадцати гор-клыков
И в межеустье реки Стеклянный Сандал;
Расположился на скате хребтов седых;
Был он – великого Джангра дворец – таков:
Стоил он семьдесят саев семейств людских.
Было в нем восемьдесят решеток складных,
Нежною красною краской покрасили их,
Бивнями крупных слонов разукрасили их,
Смазали жиром девственного зверья.
 
 
Было по десять сотен на каждой из них
Острых стропил, тисненных клыками львов,
Были же сделаны этих стропил острия
Из одинаково растущих сандалов цветных.
Двери дворца – из могучих сандалов цветных,
Дымники – из пахучих сандалов цветных,
Прутья под войлоком выложены серебром,
Чистым таким, как сиянье Джангра Богдо!
 
 
Тысячестворчатый вырос забор кругом,
Восемьдесят изваяний Джангра Богдо
Было на каждой створке его золотой.
И восхищали створки искусной резьбой,
Изображавшей двенадцать богатырей,
Избранных, Бумбы прославленных сыновей
С Хонгром львиноподобным своим во главе.
Шлем золотой у каждого на голове,
А на бедре нарисован меч, говорят,
Десять огненных лезвий в ножнах горят,
В твердой руке зажат золотой черенок.
Грозные лезвия обнажены на вершок, —
Кажется, что приготовились к бою бойцы!
Так благодарным народом славной страны
Увековечены были резьбою бойцы,
Избранные из тюменов народа сыны,
Оберегавшие родину крепкой стеной
От ненасытных, что рады край их родной
Опустошить, подобно заразе чумной.
 
 
К югу от башни, где берег зелен лежит,
Где голубой океан беспределен лежит,
Десять раз десять тысяч молелен стоит.
В самой средине белый покатый хурул,
Благочестивого Джангра богатый хурул,
С благостной верой неразделен, стоит,
Жили бесчисленные шебенеры там,
Под покровительством Джангровой веры там,
И ничего не деля на мое и твое,
Славили в песнях радостное бытие.
 
 
К северу разбежались пространства Богдо,
Их населяло несметное ханство Богдо,
Не умещающееся в пределах земли.
Семьдесят две реки по стране текли.
 
 
Бумбой звалась благодатная эта страна,
Ясная, вечно цветущего лета страна,
Где не ведают зим, где блаженно все,
Где живое бессмертно, нетленно все.
Где счастливого племени радостный мир,
Вечно юного времени сладостный пир,
Благоуханная, сильных людей страна,
Обетованная богатырей страна.
В неувядающей блещет она красе.
Там и дожди подобны сладчайшей росе,
Освежающей мир, предрассветной порой
Освещаемый неугасимой зарей.
Волны зеленой травы бесконечны там.
Вольные, легкие дни быстротечны там.
 
 
Время проводят в пирах, не бедствуют там.
Если же спрошено будет: «Кто из людей
Этой страны владетель?» – ответствуют там:
«Будучи трехгодовалым – трех крепостей
До основанья разрушивший ворота;
И на четвертом году – четырех крепостей
До основанья разрушивший ворота,
Переломавший древки сорока знамен;
И пятилетним – пятидесяти знамен
Переломавший древки, пяти крепостей
До основанья разрушивший ворота;
Лета шестого достигнув, – шести крепостей
До основанья разрушивший ворота,
Хана Зулу подчинивший державе своей,
Одинокий на этой земле сирота;
В лето седьмое жизни – семи крепостей
До основанья разрушивший ворота
И победивший хана восточных степей —
Злого мангаса, пред кем трепетали враги;
Взявший власть в свои руки из рук Шикширги;
И в одиночестве свой разводивший очаг;
И не лелеемый днем, не хранимый в ночах;
Не обладавший даже остатком хвоста,
Чтобы сумел удержаться внизу – сирота, —
Редкою гривой, чтоб удержаться вверху. [9]9
  То есть не имел никакой поддержки (поговорка).


[Закрыть]
Неоперившийся, в комлях еще, в пуху,
Слабый орленыш, паривший под солнцем один…
 
 
Но и не мужа простого воинственный сын, —
Славного Зула-хана потомок прямой,
Славного Узюнг-хана единственный сын
В битву вступивший даже со смертью самой;
Родине счастье давший, врагов разогнав;
Названный Джангром; круглым слывя сиротой,
Ставший двенадцати западных стран мечтой
И сновиденьем семи восточных держав,
И упованьем владык четырех сторон, —
Имя чье – Джангар державный, великий нойон —
Всюду прославлено, и вблизи и вдали,
Эхом лесным отдается в ушах земли».
 
 
И еще вопрошающим скажут потом:
«Восседающий в белом покое своем
Под балдахином шелковым, цвета зари,
И вдавивший свой локоть в подушку лаври,
И глядящий на землю свирепым орлом, —
Джангар владеет этой нетленной страной,
Этой бессмертной, благословенной страной!»
 
 
На берегу океана, что снега белей,
На бесподобном скате горы ледяной,
В самом стыке семи священных морей,
Желтая башня высится над крутизной.
На золотом она основанье стоит,
На сорока подпорах в сиянье стоит,
Сорок ее поддерживают столбов,
И украшают чистейшие чиндаман и.
Стройно ступени бегут, опираясь на львов,
Красные стекла окон горят, как огни,
В рамах из красных сандалов пылают они.
Купол увенчан скипетром из серебра,
И разукрашена бумбулва бахромой,
Чьи золотые махры развевают ветра.
 
 
Если же спрошено будет: «Кто из людей
Башней владеет?» – ответ найдется прямой:
«Скакуна приучивший к борьбе силачей,
Лютых врагов поражать приучивший копье,
Приучивший, подобное тетиве,
К всевозможным лишениям тело свое;
Восьмивековый, со снегом на голове, —
Башней владеет старик Шикширги издавна,
Перед которым трепещут враги издавна!»
 
 
К югу от башни, в зеленой долине, – там
Множество златостенных молелен стоит.
Белый покатый хурул посредине там,
С благостной верою неразделен, стоит.
Это – хурул седокудрого Шикширги.
Под покровительством мудрого Шикширги
Неисчислимые шебенеры живут,
В благоуханье истинной веры живут,
И ничего не деля на мое и твое,
Славят в напевах радостное бытие.
 
 
Синей водой омываемая морской
И голубой орошаемая рекой,
Не умещающаяся в пределах земли, —
Расположилась, теряющаяся вдали,
Вотчина многотюменная Шикширги,
Вотчина благословенная Шикширги.
Люди его сопричастны счастью его,
И благоденствует всё под властью его.
 
 
В самом предгорье, словно воздух, легка,
Дивная башня белеет издалека,
О красоте которой сложили рассказ,
Ставший излюбленным чтеньем
             двенадцати стран,
К югу от башни, в кругу зеленых полян,
Сорок молелен стоит, окружая хурул.
Это – владетеля горного края хурул,
И пребывает пятьсот шебенеров там,
Истинной веры собранье примеров там,
И, ничего не деля на мое и твое,
Славят святое, радостное бытие.
 
 
К северу от бумбулвы долина видна,
Вотчина мудрого властелина видна,
Люди его сопричастны счастью его,
И благоденствует всё под властью его,
Время проводят в пирах, не бедствуют там.
Если же спрошено будет: «Кто властелин
Этой чудесной земли?» – ответствуют там:
«Богача Алтан-хана единственный сын,
Богатырь светлоликий Алтан Цеджи,
Ясновидец великий Алтан Цеджи, —
В битвах еще не терпел поражения он,
Не проиграл ни разу сражения он!»
 
 
Там, где черный, глубокий шумит океан,
Есть гора, что зовется Гюши-Зандан.
У подножья горы берега хороши.
Там блестит, как жемчужина, башня Гюши.
Описание башни, стоящей в тиши,
Стало чтеньем излюбленным тысячи стран,
К югу от башни, в кругу зеленых полян,
Множество великолепных молелен стоит,
А посредине – белый покатый хурул,
С благостной верою неразделен, стоит.
Сразу видать: это – самый богатый хурул.
И пребывает пятьсот шебенеров там,
Истинной веры собранье примеров там,
И, ничего не деля на мое и твое,
Славят святое, радостное бытие.
 
 
А на север от башни пространство легло —
Это Бумбы несметное ханство легло,
Не умещающееся в пределах земли.
И опирается ханство, теряясь вдали,
На бесконечно темнеющий океан.
В башне Гюши, говорят, пребывает хан,
Люди его сопричастны счастью его.
И благоденствует всё под властью его.
Время проводят в пирах, не бедствуют там.
Если же спрошено будет: «Кто из людей
Башен и вотчин владетель?» – ответствуют там:
 
 
«Знамя державы держащий в руке своей,
Во всеуслышанье провозгласивший: „Мои
Все племена, все богатства, все страны земли!
Славного хана Узюнга единственный сын —
Джангар-сиротка – этой страны властелин!“»
Буйно шумел у державы могучей в ногах
Бумбой зовущийся океан-исполин.
В сутки бывало на гладких его берегах
П отри прилива и п отри отлива всегда.
Утром навстречу ветру стремилась вода
И наносила россыпи чиндамани:
Сразу желанья людей исполняли они;
Только вечерняя наступала пора,
Как начинался в другом направленье прилив,
И прибывала вода, берега покрыв
Множеством зерен золота и серебра.
 
 
В пору полудня, когда тяжелеет зной,
С пеной у рта боролась волна с крутизной.
Вился, тоской обуян, седой океан
В сто девяносто тысяч бэря глубиной.
Был он таким широким, что балабан
Среброголовый, с багряно-белым крылом,
С барсовым сердцем,
         в битвах сходный с орлом,
Птица, что может покрыть, в небесах паря,
Взмахом единым крыл девяносто бэря,
Птица, которой не страшно бремя пути, —
Трижды снесла бы яйца во время пути, —
А не сумела бы перелететь океан,
На полдороге бы затонул балабан, —
Так, именуемый Бумбой, широк океан…
Был властелинам знаком чужестранным он,
Слыл у них Джангра Богдо океаном он,
И только снился завистливым ханам он.
 

 
А в головах державы стояла гора.
С запада глянешь – напоминала гора
Крылья расправившего седого орла,
Со стороны же востока похожа была
На престарелого льва, раскрывшего пасть.
И выделялась горы серединная часть,
И называлась белейшей горой Манхан,
И оставалась мечтой двенадцати стран…
 
 
Эта держава богоизбранной была,
Мощной, семидесятиханной была,
Сколько могущественных было ханов там,
Столько же было больших океанов там,
Все это были Джангра владения там…
 
 
Месяцы начинались весенние там.
И повелел Гюмбе, знаменитый герой,
Карего, точно котел, оседлать коня,
Чтобы поздравить Джангра с
             Цаган Сарой.
 
 
Ехали вместе с Гюмбе, бронею звеня,
Славных его три тысячи богатырей,
Шумной толпой понеслись, спеша поскорей
Джангра-владыку поздравить с Цаган Сарой,
С выходом из холодов, с весенней порой.
Вдоль океана неслись, и за ними вдали
Пыль поднималась, и в красной высокой пыли
Скрылись просторы желтой прибрежной земли.
 
 
Только узнал ясновидец Алтан Цеджи,
Что собираются люди у хана сейчас,
Отдал приказ ясновидец Алтан Цеджи,
Чтоб оседлали его Улмана сейчас,
И поскакал богатырь долиной своей,
Сопровождаемый храброй дружиной своей,
Стражей трехтысячной, что спешила скорей
Джангра-владыку поздравить с Цаган Сарой,
С выходом из холодов, с весенней порой.
Перевалили хребты сандаловых гор,
В красную пыль погрузили степной простор.
 
 
Следом за ними выехали до зари
Все остальные желтые богатыри, —
Были дружинам тесны пределы земли.
Через вершину, зовущуюся Толи,
Воины мчались шумной, веселой толпой,
Семьдесят две реки заполняя собой.
И заполняли тюмены Джангровых слуг
Белую гору Йонхор, кривую, как лук.
 
 
Спрашивали тогда друг у друга бойцы,
Избранные из каждого круга бойцы:
«Кто же отсутствует в золотой бумбулве?»
И прозвучал вопрос громогласный тотчас:
«Где же ухватистый Хонгор Красный сейчас,
Где же владелец прекрасной башни Бамбар,
Что на прибрежье Сладкого моря видна?»
 
 
А в это время владелец башни Бамбар,
Что на прибрежье Сладкого моря видна,
Хонгор, Лев быстроглазый, приказ отдает:
«Тридцать пять барсов —
         семья великанов Богдо,
Ханы семидесяти океанов Богдо,
Видимо, съехались у дворцовых ворот,
Сивого Лыску мне оседлай, коневод!»
 
 
Выбежал коневод за ограду дворца,
Вмиг оседлал он игренего жеребца,
Не нарушая истинных правил притом,
И скакуна своего направил потом,
Как приказал ему Хонгор, к тучным лугам,
Шелковый приторочив аркан к торокам.
Триста бойцов с коневодом помчалось вперед.
 
 
Десять тюменов – самых отборных пород —
Сивых лысок хангайских собрал коневод
У голубых верховьев реки Харгаты, —
Сильных коней удивительной быстроты.
 
 
Гору проехал он девичьей белизны,
Мимо обрывов невиданной крутизны,
И показаться могло, что подул ураган, —
Это пригнал он к разливам Кюнкян-Цаган
Десять тюменов хозяйских быстрых коней,
Десять тюменов хангайских быстрых коней.
 
 
В мелкий песок превращая глыбы камней,
Мчались ущельями гор табуны коней.
Остановились у холода светлых вод,
И, выделяясь из прочих лихих скакунов,
Лыско прекрасный, уши вонзив в небосвод,
Взор устремляя к верхам далеких хребтов,
Гордо стоял, предвидя событий черед,
К разным уверткам готовясь уже наперед.
 
 
Белый, как девушка, молодой коневод
Ехал по склонам, кличем бодрым звеня.
Тысячу раз он ударил по бедрам коня.
Статный подпрыгнул на месте игрений конь,
Сразу помчался в серебряной пене конь
Так, что казалось, расплющил копыта совсем,
Сбруи железо, казалось, разбито совсем!
 
 
И коневод, подбоченясь одной рукой,
Длинный аркан отцепив рукою другой,
Разом скрутил его в десять тысяч витков,
И к табунам подъехал близко тогда,
И наскочил на гущу лихих косяков,
Где находился прекрасный Лыско тогда.
Лыско пригожую голову мигом прижал
К тонким, высоким ногам и легко пробежал
Между ногами высокорослых коней,
Перескочил через низкорослых коней
И поскакал поверх невысоких трав.
Так поскакал он, голову так задрав,
Что не задел его белой, как вата, спины
Шелковый толстый аркан огромной длины,
Всадником ловким удерживаемый с трудом
Меж указательным и наладонным перстом.
 
 
Лыско под небом скакал, как стрепет, летуч.
Лыско носился пониже трепетных туч,
Камни могучие низвергая с горы,
Но коневоду, на скате Хангая-горы,
Все ж удалось арканом огромной длины
Белой, как вата, коснуться конской спины,
Перехватив ремни прекрасных стремян.
Так молодой коневод натянул аркан,
Что искривилось правое стремя там,
В землю вонзилось левое стремя там!..
 
 
Конь коневода стоял в это время там
Грудью вперед, подбородком касаясь тропы
И упираясь копытами в прах земной,
Будто копыта его – стальные столпы!
Длинный аркан, в человечий стан толщиной,
Был коневодом натянут, как тетива,
Сделался тонким, как жила, держался едва,
Так и казалось: он оборвется вот-вот!
 
 
Спрыгнул с коня своего молодой коневод.
Длинный аркан наматывая без конца,
Он осторожно добрался до бегунца,
Спину погладил, как вата, белую, он.
Крепко схватил пятернею смелою он
Вздрагивающую, ровную челку коня.
Шелковый повод накинул на холку коня —
Тонкой работы, прекрасного образец.
Бросил уздечки из лхасского серебра
И золотые метнул удила, наконец.
Сивому Лыске по сердцу эта игра!
Он удила золотые поймал на лету
И золотыми клыками сверлил их во рту.
И коневод, закрепив узду ремешком,
Повод на гриву прекрасную положа,
Сивого Лыску повел спокойным шажком,
За цельнослитный чумбур скакуна держа,
К берегу моря, где башня Хонгра стоит.
 
 
Лыско подумал: «Иду к великану я,
Дай-ка приму поскорее достойный вид.
Как надлежит, перед Хонгром предстану я!»
Поднял он хвост, как будто красуясь хвостом,
И облегчился от лишнего груза потом,
Красный живот подтянул он гладкий потом,
И жировые разгладил он складки потом.
Самым красивым из множества сивок стал.
С выгнутым жёлобом сходен загривок стал,
Челка, достигшая зорких, прекрасных глаз,
Стала траве-неувяде подобна сейчас.
 
 
Всю перенес он к крестцу красоту свою.
Всю перенес он к глазам остроту свою.
К твердым копытам своим – быстроту свою,
К белой груди – все, что было игривого в нем,
К стройным ногам – все, что было ретивого в нем.
С гладкими ребрами бегунец боевой,
С гордо посаженной, маленькой головой,
С парой прекрасных, подобных сверлам, очей,
С парой ножницевидных, высоких ушей,
С мягкой, изнеженной, как у зайца, спиной,
С грудью широкой такой, как простор степной.
С парою, как у тушкана, передних ног,
Напоминающих на скаку два крыла,
С парой чудесных, стремительных задних ног,
Вытянутых, как ученые сокола
Вытянутся, лишь наступит охоты час, —
Лыско подумал, до башни дойдя: «Вот и час
Пробил, когда седлать настала пора!»
 
 
Только на Лыску набросили подпотник
Из настоящего лхасского серебра —
Лыско семь тысяч прыжков проделал здесь.
 
 
Только набросили желтый, как знамя, потник —
В землю скакун уперся, затрясся весь,
Стал он глазами вращать, дыша тяжело.
И, наковальне подобное, быстро легло
Н аспину сивого Лыски большое седло.
 
 
Только ремень от седла протянулся под хвост —
Бешеный Лыско подпрыгнул до самых звезд!
Но коневод собрал свою силу в руках
И катаур натянул о восьми язычках, —
И, точно плетка, скрутился весь катаур,
Складками жира покрылся весь катаур.
И заскакал на месте красивый скакун,
Блещущий сбруей хангайский сивый скакун, —
Крепко держал его за чумбур коневод!
И, наконец, настал облаченья черед
И для хозяина алого, как заря.
Было таким облаченье богатыря:
Цвета травы-неувяды рубаха была;
Дивный бешмет из кожи кулана был;
Цвета железа, каленого добела,
Плотный терлек на плечах великана был.
 
 
Все это стягивал тонкий пояс резной,
В семьдесят лошадей пятилетних ценой…
Хонгор обулся в пару прекрасных сапог,
В пару сафьянных, кровяно-красных сапог
На стадвухслойчатых дорогих каблуках.
И, поворачиваясь на таких каблуках,
На голову надел он серебряный шлем —
Крепость его наковальне подобна была.
 
 
Богатыря обряжала, следя за всем,
Дочь Айилгата, ханша Зандан Зула, —
Около Хонгра кружилась, множество раз
Все примеряя на свой взыскательный глаз.
Ханша ему на бедро нацепила платок,
Благотворящей исполненный силы платок,
Каждый узор на шелковом этом платке
Стоил по меньшей мере двенадцать шатров.
 
 
Хонгор нагайку зажал в железной руке.
Внешний вид богатырской нагайки таков:
Было не стыдно держать исполину ее!
Мощные шкуры пятидесяти быков
Вложены были в сердцевину ее.
Мощные шкуры семидесяти быков
Теплою шубою покрывали ее.
Тысяча угловатых на ней ремешков.
Поочередно в тисках сжимали ее.
Избранные силачи нетленной страны,
Долго держали нагайку в слюне змеи.
Были искусно тесемки переплетены,
Словно узоры на скользкой спине змеи.
Снизу была снабжена ладонью стальной
В два толщиной и в четыре пальца длиной.
Всех ее пуговок сразу не сосчитать.
И сиротой выраставший – не в частом бору,
Семьдесят лун высыхавший на жарком ветру
Крепкий сандал пошел на ее рукоять.
 
 
Да, украшеньем нагайки была рукоять,
Но и нагайке дано рукоять украшать!
Хонгор помчался в красе багряной своей,
Сопровождаемый храброй охраной своей —
Было три тысячи в ней лихих силачей.
Над головами верных своих силачей
Хонгор на целое возвышался плечо,
А быстроногий скакун, дыша горячо,
Зная, что вырвется из рядовых коней,
Мчался, в пыли за собой оставляя путь
И выдаваясь на целую львиную грудь.
 
 
Так, дождевую напоминая грозу,
Ехали всадники вниз по теченью Зу.
И когда по раскрашенному тебеньку
Хонгор Багряный ударил на всем скаку
И отпустил поводья коня, наконец, —
Легкою тучкой от грузной грозы дождевой —
От рядовых коней отлетел бегунец
И поскакал между небом и мягкой травой.
 
 
Тьмою темневший у башни владыки Богдо
Необозримый народ великий Богдо,
Толпы самых прославленных барсов земли
Тихо беседу между собою вели:
«Там, где белеет Сладкое море вдали,
Тонет дорога в прозрачно-красной пыли.
Поднята пыль, очевидно, сивым конем.
Хонгор, сын Шикширги, несется на нем».
 
 
Все исполины Джангра на этом сошлись.
Вниз не успели взглянуть, не взглянули ввысь, —
Лев, оторвавшись от храброй дружины своей,
С громом пронесся придворных селений южней,
Северней Джангровой бумбулвы золотой,
Солнечным светом со всех сторон залитой.
Освободив от сафьянных сапог стремена,
С неутомимого сивого скакуна
Хонгор под знаменем желто-пестрым сошел…
Если на знамя Богдо надевали чехол,
То затмевало целое солнце оно.
Если же знамя реяло, обнажено, —
Семь ослепительных солнц затмевало оно!
 
 
Споря, толкаясь, к белым поводьям вдруг
Бросились дети бесчисленных Джангровых слуг
И обернули эти поводья вокруг
Белой седельной луки девяносто раз.
Из-под подушки треногу достали они.
Только стреноживать Лыску стали они,
Лыско брыкнулся четырнадцать тысяч раз
И, не по правилу, справа чумбур растянул.
Сталью тогда коневод ему ноги согнул.
Гривою с солнцем играя, взметая песок,
Сивый скакун потрясти, казалось, готов
Силой булатных копыт – владенья врагов!
 

 
Еле заметно, слегка, на правый висок
Хонгор серебряный шлем надвинул потом,
И рукава назад он откинул потом,
И по рядам удивленья гул пробежал:
Он, словно с вызовом, к белым ладоням прижал
Пальцы, исполненные десяти даров.
Смотрит народ, изумление поборов, —
Гордой горой стоит он у всех на виду!
И развевались, пленяя девичьи сердца,
Ханшей подстриженные в минувшем году,
Ханшей подправленные в текущем году,
Иссиня-черные волосы храбреца.
 
 
Темная шея с круглой башней сходна
И возвышается над необъятным хребтом,
Сильным и твердым, что крепостная стена, —
Мог бы верблюд холощеный резвиться на нем.
Серьги жемчужные несказанной красы
Переливались, прельщали игрою своей
И трепетали, подобно каплям росы,
У богатырских ушей, позади челюстей.
Грозен был черный прищур холодных очей.
Щеки горели, крови быка горячей.
Как ледяная скала, белело чело.
На самородное похожий стекло,
Беркутовый сидел между скулами нос.
Воин, которому в первый раз довелось
Хонгра увидеть, был бы весьма поражен!
А богатырские бедра одарены
Силою ста двадцати шулмусовых жен,
И двадцатисаженной они ширины.
Плечи могучие мощью орлиной сильны,
 
 
И сорокасаженной они ширины.
Тонкой была середина стана его!
Сказывают, всегда колыхалась слегка
Верхняя половина стана его…
 
 
«Верно, мы видим сейчас великана того,
Что именуется красным солнцем землиц» —
Так рассуждали бойцы, смотря издали.
Многие воины были там хороши,
А наглядеться на Хонгра они не могли!
 
 
Хонгор направился в сторону араши,
В ней обитал отшельник – лама Галдан.
Молча семь тысяч раз обошел великан
Келью святого, счастливого миром своим,
Несколько тысяч раз поклонился он.
Благословил его лама очиром своим.
Хонгор, покачиваясь, как сандаловый ствол,
Что в одиночестве рос, песком окружен, —
По направлению к Джангровой ставке пошел,
И загудели, завидев его издали,
Самые славные барсы вечной земли.
 
 
Хонгор вошел, сбросив занавес у дверей
И придавив отборнейших богатырей,
Перед владыкой-нойоном Хонгор предстал
И со счастливой поздравил Цаган Сарой.
Также поздравил он ханшу Ага Шавдал
С выходом из холодов, с весенней порой.
Сел он среди великанов нойона Богдо,
Слева, у самого выступа трона Богдо,
И положил на подушку великий смельчак
Свой, наковальне подобный, тяжкий шишак.
 
 
И подозвал молодого Хонгра к себе
Снами своими прославленный хан Гюмбе —
Необозримых владений могучий хан,
Роя людских сновидений могучий хан!
Хонгра себе на колени могучий хан
Тут посадил и поцеловал в щеку,
Молвил Гюмбе такие слова смельчаку:
 
 
«Силой своей остановишь, внушая страх,
Ста государств нападение, Хонгор мой!
Силой своей ты способен повергнуть в прах
Четверти мира владения, Хонгор мой!
Сила великой Бумбы родной – Хонгор мой!
Солнце, горящее над страной, – Хонгор мой!
Славишься всюду приветом и лаской ты!
Сделался стран многочисленных сказкой ты!
К вам обращаюсь, Джангар, великий нойон!
Истинной мудростью Хонгор ваш наделен.
Родине предан он, – сила в этом его,
Надо прислушиваться к советам его».
Хонгор опять уселся у трона Богдо,
Слева, среди силачей нойона Богдо.
Кто ж они, с левой сидящие стороны,
Избранные, нетленной Бумбы сыны?
Это – несметных владений могучий хан,
Роя людских сновидений могучий хан,
С нами своими прославленный хан Гюмбе.
Силой прославленный, непобедимый в борьбе,
Высится Хонгор следующим за Гюмбе.
 
 
Далее восседает Хавтин Энге Бий,
Ловкостью знаменит исполин Энге Бий,
Так вот, один за другим, до самых дверей
Высятся слева семнадцать богатырей.
 
 
Кто же из самых отборных справа сидит?
Мудрый Алтан Цеджи величаво сидит.
Он – ясновидец, прославленный в мире земном,
Тайну грядущего ясным провидит умом.
Следующим хан Мунхаль сидит за Цеджи.
Слух о Мунхале страны перешел рубежи.
Славен находчивостью сын Кюлика – Мунхаль.
В трудных делах – советчик великий Мунхаль.
 
 
Рядом с Мунхалем сидит криволобый Мангна,
Целое войско сразить не могло бы Мангна.
Сыном приходится хану Босуду Мангна,
Силой чудесной прославлен повсюду Мангна.
 
 
Далее Савар среди полукруга сидит —
Тяжелорукий сын Маджиг Туга сидит.
Савар уже не в одном прославил бою
Всесокрушающую секиру свою,
Славен могуществом он в нетленном краю.
Так вот, один за другим, до самых дверей
Высятся справа семнадцать богатырей.
Так восседали герои в ставке вождя,
До двадцати тюменов числом доходя.
 
 
В самой средине сидел повелитель их,
Джангар-нойон, государства правитель их.
Благоуханье от шеи Джангра неслось.
Шло благовонье от Джангровых черных волос.
Был он воистину, Джангар Богдо, велик!
Ярко на лбу загорался Майдера лик,
Темя распространяло сиянье Зунквы,
А несравненная маковка головы
Распространяла сиянье Очир-Вани…
Так восседал исполненный счастья нойон,
Счастья, каким полны только дети одни!
 
 
Слева нойона, пленительного, как сон,
Выше левого полукруга Богдо,
Этой страны восседала чиндамани —
Месяцеликая супруга Богдо.
Дочь именитого Зандан-хана [10]10
  Отец ханши Шавдал – Ном Тегис – прозывается и Зандан-ханом («Сандаловым ханом»), и Гюши Замба – «учителем мира».


[Закрыть]она,
И, точно лотос, благоуханна она,
В шелковые одетые шивырлыки,
Так ее две тяжелых косы велики,
Что, если взяли бы даже под мышки их,
То все равно оставались бы лишки их!
 
 
Стан ее гибкий затянут был, говорят,
В шелковый, пышный терлек; богатый халат
Был у нее на плечах и звался Нармой,
Белый убор головной сверкал бахромой,
Блеском своим озарявший лопатки ее.
В круглое зеркало шеи гладкой ее
Как бы гляделись чудесные серьги ее,
Четверти мира известные серьги ее,
В целую тысячу кибиток ценой!
 
 
Солнечный блеск излучался ханской женой.
Светом таким сиял владычицы взор,
Что вышивали при нем тончайший узор,
Так он сиял, что мог бы табунщик при нем
За табуном следить и во мраке ночном.
Море народа взглянуть на ханшу текло,
Нежную, как луны золотое стекло.
 
 
Сорок зубов, как сорок блестят жемчугов.
Белые пальцы белей хангайских снегов.
Ласточкиным крылом изогнулась бровь.
Губы такие красные, что сперва
Чудилось: вот-вот капнет горячая кровь.
Паве прекрасной такая к лицу голова!
Данные свыше, были заметны для всех
Восемьдесят способностей ханской жены.
Сладок был голос ее, и нежен был смех.
 
 
И восседавшие у широких дверей
Так рассуждали, нойоншей восхищены,
Шумные полчища желтых богатырей:
«Наш господин с прекрасной нойоншей своей
Ныне владыки многих земель и морей.
Ныне власти не знают пределов они,
Но повелителями державы святой,
Благословенной народом славной четой
Сделались вследствие наших йорелов они!»
Между собою герои шептались так:
Эта чета любому была дорога…
 
 
Вот показался главный дворцовый дарга.
Тридцать и пять жеребцов он в арбу запряг,
Толстыми бочками он уставил арбу.
Выехал к берегу быстрой, бурной реки,
Чтобы набрать арзы и начать гульбу.
 
 
Там, где текли потоки одной араки,
Перегонять их в арзу давал он приказ,
И перегонкой этой заведовал он,
Бочки легко наполнялись арзой, и не раз
Браги хмельной из каждой отведывал он.
Вот, золотые затычки заткнув наугад,
Он к бумбулве нойона поехал назад,
Ехал дарга – всю дорогу был под хмельком,
Поймы, луга – в глазах проносились мельк ом.
 
 
Так он подъехал к башне владыки страны,
Разом к тележке бросились беков сыны,
И подхватили бочонки и понесли
К башне, где ждали барсы нетленной земли.
Было немало носильщиков-богатырей,
Дальше порога все ж донести не смогли
Бочки с питьем: тяжела хмельная арза!
Остановились богатыри у дверей,
Глядя в недоуменье друг другу в глаза:
У силачей, оказалось, силы и нет!
 
 
Но в это время к беднягам направил шаг
Воин, достигший пятнадцати шумных лет.
Это – Санал, прославленный в ханстве смельчак.
И наковальне подобный крепкий шишак
Быстро надвинул Санал на правый висок,
Поднял бочонок, что был широк и высок,
И, рассмеявшись, в башню понес его.
Даже коленом не поддержав его,
Сразу понес к властелину держав его.
Началось грозных богатырей торжество.
 
 
Тут виночерпий, Менген Герел – исполин,
В бочку с арзой опустил огромный кувшин.
Чаши певцов наполнил он в первый черед.
Звались певцы, услаждавшие свой народ:
Звонкий, семигодовалый Дуун Герел,
Блеск серебра в песнопеньях его горел.
Нежный, пятигодовалый Тангсан Герел,
Каждый напев его жаром любви горел.
Круглые исполинские чаши певцов
Восемьдесят не могло бы поднять бойцов,
Но сладкопевцы чаши свои без труда
Только двумя перстами держали всегда!
 
 
Первое слово песни хвалебной воздав
Джангру, владыке семидесяти держав,
Дети проделали песенных пять кругов.
И, когда, как плоды, покрылись росой
Жаркие, желтые лбы хмельных смельчаков,
Жажду свою утолявших черной арзой,
Снова проделали песенных пять кругов.
 
 
Слева сидящих богатырей полукруг
Славу нойону и храбрым сынам воздал.
Справа сидящих богатырей полукруг
Честь Аранзалу и всем скакунам воздал.
Превознесли и ханшу-супругу бойцы,
Крепкую клятву дали друг другу бойцы:
 
 
«Жизни свои острию копья предадим,
Страсти свои державе родной посвятим;
 
 
Да отрешимся от зависти, от похвальбы,
От затаенной вражды, от измен, от алчбы;
 
 
Груди свои обнажим, и вынем сердца,
И за народ отдадим свою кровь до конца;
 
 
Верными Джангру, едиными будем вовек
И на земле будем жить, как один человек;
 
 
Да никогда богатырь не кинется вспять,
Вражью завидев неисчислимую рать!
 
 
И да не будет коня у него, чтоб не мог
Вихрем взлететь на самый высокий отрог;
 
 
Да никогда никому бы страшна не была
Сила железа, каленного добела;
 
 
И да не будет страшна никому никогда
Рассвирепевшего океана вода;
 
 
И да не сыщется никогда силача,
Что убоялся бы ледяного меча;
 
 
И да пребудем бойцами правдивыми мы,
И да пребудем всегда справедливыми мы;
 
 
Да не содеем поступка другому во вред,
Трех избежим чудовищ, трех страшных бед; [11]11
  Имеются в виду: вихрь, степной пожар, наводнение.


[Закрыть]
 
 
Выполним клятву, чтоб совершенства достичь,
Высшего, светлого круга блаженства достичь!»
 
 
Так повторяли, полны отваги святой,
Заповеди великой присяги святой.
Так пировали семьдесят ханов Богдо
И тридцать пять стальных великанов Богдо.
От изобилья арзы и дыханья весны
Сваливались исполины в темные сны,
Спали тогда, не на ложах покоясь, они:
Друг Другу н аноги головы положив,
Образовали железный пояс они.
 
 
День засыпал, могучие веки смежив,
Благостный вечер уже по земле шагал.
Прекрасноликая ханша Ага Шавдал
Тысячеструнные в нежные руки свои
Гусли взяла о восьмидесяти ладах.
Желтые гусли собрали звуки свои,
И зазвенели на нижних семи ладах
Звонкие шастры – сказанья древней поры.
 
 
Славный владелец тысячезубой горы,
Самый прекрасный воин вселенной Мингйан,
Свет и краса державы нетленной – Мингйан
Следовал гуслям серебряным юных певцов,
На золотой дуде повторяя лады,
Словно ручьи, что сливаются с разных концов,
Пение гуслей с пеньем сливалось дуды.
Голосом, смешанным с пламенем и грозой,
Хонгор им подпевал, насытясь арзой.
Звонкий, семигодовалый Дуун Герел,
Нежный, пятигодовалый Тангсан Герел
Дюжины дивноголосых певцов во главе
Славили мир в своей золотой бумбулве.
 
 
Желтое солнце верхи деревьев зажгло,
Желтое солнце мира над миром взошло.
Джангар проснулся под пенье и говор тогда.
И быстроногий дебелый повар тогда
Сочные, жаркие блюда поднес ему.
Но равнодушен был властелин ко всему,
Ни к одному не притронулся блюду Богдо!
Этот нойон, прославленный всюду Богдо,
Видно, давал отстояться думам своим.
Всех поразил он видом угрюмым своим!
 
 
Так обратился к владыке Алтан Цеджи,
Мудрый провидец великий – Алтан Цеджи,
Правых бойцов возглавляющий полукруг:
«Джангар Богдо! Что с вами случилось вдруг?
Враг ополчился могучий на ваш народ?
Или большой предстоит и трудный поход?
Или предатель таит измену в тиши?
Так осчастливьте, Богдо, наградою нас,
С нами скорей поделитесь, радуя нас,
Мудрыми думами вашей белой души!»
 
 
Но властелина остался сомкнутый рот.
Храбрый Джилган тогда выступает вперед:
«О мой нойон, мой Джангар, мой брат, мой герой,
Выситесь вы над миром Сум еру-горой,
Сумеречны почему вы ныне, Богдо?
И почему в таком вы унынье, Богдо?
Может быть, месяцеликая ваша жена,
Дочь Зандан-хана, недугом поражена?
Будда свидетель: верные воины мы,
Будем ли, наконец, удостоены мы
Знать о причине вашей тревоги, нойон?»
 
 
Вновь ничего не ответил строгий нойон.
«Так и быть, повиновенье нарушу я,—
Молвил Джилган, – а продолжу, не струшу я!
Что доложу я вам, слушайте, не дыша,
И да пристыжена будет ваша душа. Джангар!
Хитрыми ханами Желтой реки
Некогда – помните – вызван был я на спор.
Суд оправдал меня клевете вопреки.
Был мне, Богдо, наградою ваш приговор:
„Выполню я тридцать три пожеланья твои,
И тридцать три я прощу злодеянья твои!“
Был бедняком – не просил я, как будто, у вас.
Был сиротой – не искал я приюта у вас.
С просьбой теперь обращаюсь к вам в первый раз:
Всех осчастливьте, Богдо, наградою нас,
С нами скорей поделитесь, радуя нас,
Мудрыми думами вашей белой души!»
 
 
Джангар Богдо ничего не ответил опять.
Крикнул тогда Джилган в напряженной тиши:
«Что же, ты славою вздумал всех запугать?
Так мы за Хонгром славным, великим пойдем!
Что же, ты вздумал всех красотой запугать?
Так за Мингйаном прекрасноликим пойдем!
Если ты силою вздумал всех запугать,—
Кто же сильнее Савра стального, скажи?
Если ты мудростью вздумал всех запугать,—
Кто же умнее провидца Алтана Цеджи?
Барсов таких немало на свете, как ты.
Все мы такие же ханские дети, как ты!» —
С этим горячий Джилган покинул вождя,
Вышел из башни, вслед за собой уводя
Семьдесят ханов и тридцать пять силачей.
 
 
Молвил великий нойон, не подняв очей:
«Рыжего моего приготовь, коневод!»
По луговой мураве скакун Аранзал
Бегал, играя, у холода чистых вод.
Там коневод недоуздком его привязал
К дереву, что сиротой росло вдалеке.
Так Аранзала на нежном красном песке
Три недели подряд коневод продержал…
Был, наконец, к походу готов Аранзал.
 
 
Если же спрошено будет теперь, из чего
Так заключаем? – Ответствуем: «Прежде всего
Жир, отложившийся на животе скакуна,
Был к пузырю мочевому подтянут сполна;
Стала, как заячья, мягкой и нежной спина;
Конь подтянулся от головы до хвоста;
Стала величественной головы красота;
Стала траве-неувяде подобна сейчас
Челка, достигшая зорких, прекрасных глаз;
В гладком крестце собрал красоту свою;
В круглых глазах собрал остроту свою;
В стройных ногах собрал быстроту свою;
Опередить быстролетных птиц он бы мог!
Ожеребить семьсот кобылиц он бы мог!»
Вот он оседлан уже по законам страны.
В блеске предстал Аранзал пред нойоном
                  страны,—
Вышел из башни своей в это время нойон.
Ногу вдевает в левое стремя нойон —
К небу подпрыгнул скакун с подъятым хвостом
И опустился на прежнее место потом,
Голову спрятал под грудь, понесся вперед.
Ловкого всадника – Джангра – страх не берет,
Джангар понесся, грозный, как целая рать.
Острая пика могла бы до неба достать.
 
 
Берегом Сладкого моря помчался нойон.
К башне могучего Хонгра подъехал он.
«Здесь ли ты, Хонгор?» Хонгор услышал тогда.
«Здесь!» – он ответил и к Джангру
               вышел тогда.
Молвил Богдо: «Неведомо мне до поры,
Где же пролиться крови моей суждено!
Хонгор, не знаю на скате какой горы
Высохнуть горстке моих костей суждено!
Хонгор, не знаю, ада какого на дно
Быстрой душе моей опуститься дано!
Хонгор мой, управляй же нашей страной.
Хонгор мой, укрепляй же наш край родной!»
 
 
И распростился нойон, как будто навек
Бумбу покинул. Помчался во весь опор
И переправился через семьдесят рек,
Бывших ему неизвестными до сих пор;
Видит нойон: с Алтаном Цеджи во главе,
Справа сидевшие в золотой бумбулве,
Скачут семнадцать бойцов навстречу ему.
Старый Цеджи обратился с речью к нему:
 
 
«Остановитесь на миг, великий нойон!
Выслушайте меня, луноликий нойон!
Вздоха надменных уст вы пожалели мне,
Вот почему, во-первых, обижен я.
И подчиниться вы повелели мне
Хонгру, мне равному, – вами унижен я, —
Вот почему, во-вторых, обижен я.
В-третьих, – когда не нужна вам, в расцвете
                    дней,
Бумбы страна, то и я не нуждаюсь в ней!»
 
 
«Что ж, пребывайте в счастье», – владыка
                   сказал.
И поскакал восхода правей Аранзал.
Мчался куда – неизвестно, во весь опор,
Ветра быстрее был Аранзала бег.
И, переправившись через семьдесят рек,
Бывших ему неизвестными до сих пор,
Джангар увидел: с Гюзаном Гюмбе во главе,
Слева сидевшие в золотой бумбулве,
Скачут семнадцать бойцов навстречу ему.
Смелый Гюмбе обратился с речью к нему:
 
 
«Остановитесь на миг, великий нойон!
Выслушайте меня, луноликий нойон!
Вздоха надменных уст вы пожалели мне,—
Вот почему, во-первых, обижен я.
И подчиниться вы повелели мне
Хонгру, мне равному, – вами унижен я, —
Вот почему, во-вторых, обижен я,
В-третьих, – когда не нужна вам, в расцвете
                   дней,
Бумбы страна, то и я не нуждаюсь в ней!»
«В счастье пребудьте», – нойон отвечал тогда.
Перевалив через гору Гандиг-Алтай,
Он поскакал на восток, неизвестно куда —
Травки повыше, пониже пернатых стай.
 

* * *

 
Вскоре дошли до ближних и дальних стран
Слухи о том, что лишь один великан —
Хонгор – остался на страже родной земли.
Слухи об этом и до шулмусов дошли.
Был у нечистых владыкой Шара Гюргю.
Вестью взволнован великой, Шара Гюргю
На две недели себя жаркого лишил,—
Пищи любимой себя сурово лишил!
Ни на кого свирепый шулмус не глядел…
 
 
Хана спросил вельможа Хурдун Шара —
Чарами преображения он владел:
«Что ж не едите жаркого, хан мой, с утра?»
 
 
«Слушай, мой знатный вельможа Хурдун Шара!
Есть у подножья Гандиг-Алтая страна,
Под восходящим солнцем лежит она.
Вечной земли бесконечны пространства там,
Джангра-сиротки раскинулось ханство там,
Джангра, который выставить может в борьбе
Тридцать и пять великанов, равных себе,
И одного, что сильней его самого,—
Хонгром Багряным зовут исполина того!»
 
 
«Ныне, слыхал я, держава Бумбы в беде:
Джангар-нойон со своей расстался страной,
Тридцать и пять храбрецов неведомо где
Ныне скитаются, край покинув родной,—
Хонгор теперь нетленной страны господин.
Хонгор – герой, исполин, но Хонгор – один.
Что, если нам на державу Бумбы напасть,
Что, если нам утвердить над Бумбою власть,
Что, если гордую башню разрушим у них,
Что, если мы океаны иссушим у них,
Что, если светлое солнце потушим у них»,
 
 
«Что, если белую гору обрушим на них,
Что, если красную пыль мы поднимем у них,
Что, если Алого Хонгра отнимем у них,
Свяжем прославленного великана мы,
Бросим героя на дно океана мы —
В пропасти бросим седьмой преисподней земли?»
 
 
«Истина – то, что сейчас вы произнесли! —
Молвил вельможа в ответ на ханскую речь.—
Все же хочу вас, владыка, предостеречь:
Что, если Джангар где-нибудь жив до сих пор?
Что, если полчища наши встретят отпор?»
 
 
Страшный Гюргю взглянул на вельможу в упор.
«Смелость нойона и мощь не опасны мне! —
Было ответом на слово Хурдуна Шары,—
Так же, как Джангру-нойону, подвластны мне
Необычайных перевоплощений дары!»
 
 
Ханом Гюргю был объявлен великий призыв,
И на призыв собралась великая рать.
Вскоре был средний объявлен владыкой призыв,
И собралась шулмусская средняя рать.
Вскоре был малый объявлен владыкой призыв,
И собралась шулмусская малая рать.
Гуще песков покрыли пространства они.
 
 
Гул поднялся: шли на Джангрово ханство они.
Как бы ни была мягкая степь велика,
А не хватило травы для рати такой.
Как бы ни была полной и долгой река,
А не хватило воды для рати такой.
Вражьи полки по степи ураганом прошли —
И до владений Енге Цагана дошли:
Это был подданный Джангра, первый богач.
Рати, которой мало целой реки,
Вдоволь хватило черной его араки,—
В летописях не нашлось бы подобных удач!
Вдоволь хватило также пищи мясной
Рати, которой был узок простор степной.
Рать подкреплялась одиннадцать лун сполна,
Но пребывала спокойной Бумбы страна…
Вскоре неслыханные пошли грабежи.
Опустошили владенья Алтана Цеджи,
Двинулись вниз по океану войска,
Страшный вред причинили Мингйану войска,
Башня Гюмбе на пути была снесена…
Но пребывала спокойно Бумбы страна —
Так бесконечны просторы вечной земли!
 

 
Слухи о войске в полдень до Хонгра дошли.
Заклокотало сердце Багряного Льва.
Он коренными зубами заскрежетал.
Ум задрожал, ошалела его голова —
Белая и тяжелая, как сандал.
Быстро в хурул побежал и сказал дунгчи:
«В белую раковину свою прокричи,
Чтобы со всех сторон собрались ковачи!»
И протрубил шестикратно звонкий дунгчи —
Прибыли разом из разных сторон ковачи,
Около башни работать стали они.
За день вокруг бумбулвы нойона Богдо
Крепость воздвигли из черной стали они,
Скорой такой работы не помнил никто!
 
 
Хонгор вбежал во дворец, нашел в кладовой
Белый упругий лук с тугой тетивой.
С давних времен, по словам стоустой молвы,
Лук не разинул ни разу своей тетивы!
Пробовал – не сумел силачей полукруг,
С Джангром Богдо во главе, согнуть этот лук,
И не согнул его Алый Хонгор сейчас!
А в это время шулмусов буйная рать
Начала Джангра дворец уже окружать
И опоясала семьдесят тысяч раз
Башню, в которой жил когда-то нойон…
Что камыши, колыхались древки знамен!
Чудилось: чакан густой внезапно возник —
Это щетинились кончики частых пик!
Десять отваг появилось у Хонгра вдруг,
Силы напряг – и согнул дальнобойный лук,
И не одну тетиву натянул, а две.
Сколько могло уместиться на тетиве,
Столько набрал он тогда быстролетных стрел,
А выпускал он их разом, в один прицел,
Разом снимая восемь тысяч голов.
В битвах таких прошло две недели тогда.
Целыми стаями стрелы летели тогда,
Разом снимая головы сотне полков.
Хонгор стоял, как барс, на страже дворца…
Преображений таинственных властелин,
Важный. Шара нацелился в храбреца
Из-за семидесяти четырех дружин,
И тетива так натянута крепко была,
Что, наконец, раскалилась она добела,
Искры посыпались, пропадая в земле;
Из бугорка, что служил опорой стреле,
Красная стала просачиваться вода;
Прянула с лука и полетела стрела.
Взвизгнула тонко и засвистела стрела,
Правую руку Хонгра пробила тогда.
 
 
Вскрикнул ухватистый Хонгор, Алый герой,
Вспомнил о Джангре, несущемся вдалеке,
Где-нибудь за морем, где-нибудь за горой.
Голос хозяина слышит Оцол Кеке —
И побежал тропой потаенной скакун,
И побежал за супругой нойона скакун.
Прибыла к Хонгру ханша Ага Шавдал,
Битву прервать она приказала ему,
Правую руку перевязала ему.
Хонгор опять на защиту родины встал.
 
 
В Хонгрово ханство скакун полетел как стрела,
Прибыл и вдруг застыл, опечаленный, там.
Видит он: вместо дворца – развалины там!
Мечется Хонгрова ханша Зандан Зула,
Ищет норы, куда бы зарыться могла,
Ищет куста, под которым укрыться б могла.
Сивого Лыску внезапно видит она:
Он быстроног и спасет он Зандан Зулу!
Но, по всем правилам оседлав скакуна,
Ханша булат прикрепила к его седлу
И, четырем поклонившись копытам коня,
Молвила: «Хонгра спасая, спасешь меня,
Как бы теперь не лишился жизни герой,
Этот единственный в бедной отчизне герой,
В бедной отчизне, которую бросил нойон!
В мире найдется такой, как у Бумбы, закон,
В мире найдется такой, как у Бумбы, хан,
В мире найдется, как Бумба, такой океан,
Есть еще ханство, подобное Бумбе-стране,
Есть еще ханша на свете, подобная мне!
Сивый скакун, я не ст ою заботы твоей —
Ты поспеши к предводителю богатырей,
Ты поспеши на спасенье белой души,
Вывезти Алого Хонгра, скакун, поспеши!»
 
 
Сивый скакун летит к ездоку своему,
Видит он мерзких шулмусов тьмущую тьму,
Детища мрака быстро за ним понеслись,
Двинулись кони во всю прекрасную рысь,
Вот ухватиться хотят враги за чумбур,
Сделанный из драгоценных оленьих шкур.
Кажется: вот они, рядом, близко теперь!
Но разве может сдаться Лыско теперь?
Всю быстроту собрал отчаянный конь,
И прибежал к своему хозяину конь!
Десять отваг у Хонгра в груди бурлят.
Силы напряг и, выхватив длинный булат,
С кличем геройским напал на среднюю рать.
С выбором головы вражьи начал снимать:
Он, обезглавливая спесивую знать,
Также и лучников, грозных стрелков, не щадил.
Лишь подневольных одних бедняков он щадил!
Алый герой на миг обернулся назад.
Видит он: полчища к башне Джангра спешат,
На скакунах несется толпа за толпой…
 
 
Хонгор подумал: «Что же мне делать с тобой,
Джангрова башня, которая – позади?
Что же мне делать, свирепый Гюргю, с тобой —
Ханом шулмусов, несущимся впереди?
Эх, перед тем, как в пропасть я попаду,
В то раскаленное море, что льется в аду,
В бездну седьмой преисподней черной земли,—
Я на тебя, свирепый Гюргю нападу,
Пестрое знамя твое растопчу в пыли,
И твоему золотому темени я
Сорок ударов, Гюргю, нанесу сплеча,
Выбью твои сапоги из стремени я
И посмеюсь, по земле тебя волоча!»
 
 
Врезался Хонгор в дружину хана Гюргю,
Знамя сорвал он у великана Гюргю,
И растоптал, и златому темени здесь
Истинных сорок ударов нанес сплеча.
Выбил ханскую ногу из стремени здесь,
Пикой коснулся шулмусского силача,—
Поздно! Исчадья адского племени здесь
Хонгра настигли; десятком тысяч мечей
Ребра его с одной стороны пронзены,
Ребра его с другой стороны пронзены
Целым тюменом отточенных бердышей.
 
 
Сотни посыпались н аголову мечей,
Семьдесят копий вонзились в стальной живот,
Падает Хонгор и Джангра тихо зовет…
 
 
«Я ли, на страже поставленный, сдамся в бою?
Я ли покрою позором душу свою?!»
 
 
Хонгор хлестнул Оцола Кеке по стегну.
Вытянулся хангайский сивко в струну
И поскакал вперед, и рассыпались вмиг
Тысячи копий, мечей, бердышей и пик.
Хонгра терзали четырнадцать тысяч ран —
Время ли думать о ранах? Он встал, великан,
Ринулся вихрем на неуемную рать
И отогнал от башни огромную рать —
К броду речному, к подножью горы прижал
И засмеялся, да так, что мир задрожал:
 
 
«Ох, и дурак же ты, бедный шулмусский хан!
И велика же глупость твоя, великан!
Начал ты рано считать мои раны, Гюргю!
Есть еще в нашей стране великаны, Гюргю!
Что запоешь ты, завидев Бумбы моей
Тридцать пять барсов, тридцать пять силачей?»
 
 
Белую Хонгрову мудрость покрыл туман,
И растянулся на вечной земле великан.
К бедному Хонгру подъехал лютый Гюргю,
И заковал исполина в путы Гюргю;
К мощной арбе приковав его цепью стальной,
Что с человечье туловище толщиной,
Кликнул одиннадцать тысяч шулмусов тотчас,
Дал он свирепым шулмусам такой приказ:
«Каждые сутки одиннадцать тысяч раз
Кожей плетеной лупите его, молодцы!
Каждые сутки одиннадцать тысяч раз
Сталью каленой сверлите его, молодцы!»
 
 
Хонгор терпел – приходилось плохо бойцу!
Муки принять за время вздоха бойцу
Столько пришлось, как будто из ада в ад
Хонгор скитался двенадцать веков подряд.
«В нижнюю бездну, седьмую, бросьте его,
В жаркое море, где сварятся кости его!
И стерегите семьдесят лет! – повелел, —
Да никогда не вернется на свет!» – повелел.
 
 
К темной норе великана поволокли,
Соединенной с безднами нижней земли,
И на державу Бумбы напали потом,
И завладели неисчислимым скотом.
Образовалась дорога среди травы
После угона Джангровых табунов.
Разом семью путями, среди муравы,
Джангра народ погнали, Бумбы сынов.
И ни сирот, ни грудных детей не щадя,
В цепь заковали, в кучу согнали они
Семьдесят ханских жен и супругу вождя.
И, словно мулов, женщин погнали они!
Предали Бумбы народ позору они,
Предали Бумбы добро разору они,
И развенчали белую гору они.
Светоч нойоновой славы потушен был,
Джангра дворец многоглавый разрушен был,
И океан величавый иссушен был.
 
 
Гордости полон, ехал по ханству Гюргю,
И не нашлось бы пределов чванству Гюргю.
Ехали, торжествуя, шулмусы теперь.
«Эй, расселите Джангра улусы теперь
Между соленых и ядовитых морей
На корневищах редких сухих ковылей!» —
Так приговаривал злобный Шара Гюргю,
Тьме преисподней подобный Шара Гюргю.
 

* * *

 
Бумбу покинув в расцвете светлых времен,
Цели скитанья еще не достиг нойон.
Так он долго блуждал с утра дотемна,
Что у его шустроглазого скакуна
Жира не стало и с лезвие меча.
Так он долго блуждал, в пустынях влача
Трудные дни, что совсем о Хонгре забыл.
Так он долго вдали от родины был,
Что позабыл о Бумбе родной давно.
В дальнюю даль забредя, – во сне ль, наяву, —
Вдруг замечает он желтую бумбулву.
В огненно-красное заглянул окно —
Девушка там восседала, как месяц, мила.
И до того прекрасна она была,
Что, если ночью влево глядела она,
В свете щеки лучезарной была видна
Лесом покрытая левая сторона,—
Можно было бы все дерева сосчитать!
Если же ночью вправо глядела она,
В свете щеки лучезарной была видна
Лесом покрытая правая сторона,—
Можно было бы все дерева сосчитать!
Джангар проник в окно и за руки взял
Дивную девушку; спрятав ее в карман,
Сел на коня; вперед поскакал Аранзал
Мимо пустынь, путями неведомых стран…
 
 
Прибыли к морю, что бронзой горело в кругу
Темных лугов, и, выстроив на берегу
Башню из белого камня в древесной тени,
Джангар женился на лучезарной рагни,
Стали товарищами и друзьями они.
 
 
Счастьем одним осиянны, минули дни,
И забеременела нойона жена.
И, увидав, что девятая светит луна,
Мальчик решил: пора появиться на свет!
И перерезали пуповину мечом,
Имя которому было: Давший Обет.
И наслаждались родители малышом.
 

 
Только блеснуло солнце третьего дня,
Новорожденный сел уже на коня
И поскакал на охоту – пищи достать,
Чтоб накормить и отца и милую мать.
Множество дичи всякой добыл он и шкур…
Стали родители жить охотой его,
Баловать стали нежной заботой его,
Имя же новорожденному дали: Шовшур.
Сказывают: однажды, охотясь в лесу,
Пыльную мальчик заметил вдали полосу,
Поднятую на востоке могучим конем.
Пыли навстречу, на быстром Рыжке своем,
Он поскакал и выехал вскоре на луг.
Мальчик увидел семнадцать седельных лук,
Крепко привязанных к ним семнадцать коней,
Между которыми грозной мощью своей
Карий, точно котел, выделялся скакун,
Каменною горою казался скакун.
Были копыта подобны лапам слона.
 
 
«Видимо, конь предводителя самого!» —
Мальчик решил и видит: в тени скакуна
Воины дремлют, семнадцать их было всего.
Славный Гюзан Гюмбе возглавлял храбрецов.
«Видимо, это и есть начальник бойцов»,—
Умный Шовшур сказал самому себе.
 
 
На ездока взглянул великан Гюмбе —
Разом узнал Аранзала Гюзан Гюмбе!
«Что за шулмусское семя сидит на нем?
Где завладел он Джангра могучим конем?
И на какой крутизне, по каким местам
Он повелел развеяться Джангра костям?
Как бы его на землю низринуть сейчас,
Как бы его с Аранзала скинуть сейчас!»
 
 
Так поразмыслив, Шовшура спросил исполин:
«Житель какой ты державы? И чей ты сын?»
Мальчик ответил: «Не знаю, мой господин,
И ни того, каких я родителей сын,
И ни того, как зовется мой край родной.
В дикой пустыне живу, а вместе со мной —
Мать и отец. Живем, как ты понял, втроем…
А теперь об отряде скажи мне своем:
Что вы за люди? Кто вам приятель, кто враг?
И почему ваши кони заезжены так?»
 
 
«Воины мы Зандан-хана, – молвил Гюмбе,
Истину скрыв, – и едем обратно к себе
С доброю данью, взятой у трех Шаргули —
Сильных владык далекой восточной земли,
На вот, к отцу отведи, охотник ты мой!»
И подарил он Шовшуру коня одного.
 
 
Вечером поздно вернулся Шовшур домой,
И на пороге отец встречает его
И говорит: «Поглядите, как сын дурной
Честное имя позорит отца своего!
Ты почему мне чужого двухлетку привел?
Разве тебе для того я жизнь даровал,
Чтобы в кочевьях ты жеребят воровал?» —
Джангар схватил малыша за стальной подол
И, в исполинской руке Шовшура вертя,
Тридцать раз оземь ударил свое дитя.
Слова не молвил нойону юный смельчак,
Только надел свалившийся медный шишак
И, напоив Аранзала, отправился спать.
 
 
Утром он выехал на охоту опять.
Долго скакал, ничего не видя вокруг, —
Красная пыль издали показалась вдруг,
Поднятая, очевидно, могучим конем.
Пыли навстречу, на резвом Рыжке своем,
Он поскакал и выехал вскоре на луг,
Мальчик увидел семнадцать седельных лук,
Крепко привязанных к ним семнадцать коней.
Превосходил остальных красотой своей
Мощный буланый, резвый на вид скакун.
Мягкая, как у зайца, блестела спина.
 
 
«Видимо, старшему принадлежит скакун», —
Мальчик решил – и видит: в тени скакуна
Воины дремлют, а всех – семнадцать бойцов.
Мудрый Алтан Цеджи возглавлял храбрецов.
На ездока взглянул седокудрый Цеджи,
Разом узнал Аранзала мудрый Цеджи.
«Что за шулмусское семя сидит на нем?
Где завладел он Джангра могучим конем?
Где же он кости Джангра Богдо разбросал,
Где же мальчишкой захвачен скакун Аранзал?»
 
 
Так поразмыслив, спросил величавый Цеджи:
«Чей же ты сын? Из какой ты державы, скажи?»
Мальчик ответил: «Не знаю, мой господин,
И ни того, каких я родителей сын,
И ни того, как зовется мой край родной.
В дикой пустыне живу, а вместе со мной
Мать и отец, – в забытом живем углу!» —
«На вот, отцу отвези, охотник ты мой», —
Молвил Цеджи и синюю дал стрелу.
 
 
Вечером поздно вернулся Шовшур домой.
Джангар навстречу вышел в степную тьму.
Мальчик безмолвно стрелу подает ему.
Вздрогнул нойон, поник нойон головой,
Будто пронзен каленой этой стрелой:
Бумбы клеймо горело на синей стреле!
Вспомнил нойон о милой, щедрой земле,
Вспомнил он Хонгра – силу и славу свою,
Вспомнил он Бумбу, вспомнил державу свою!
 
 
«Милый Шовшур, кто вчера тебе дал коня?»
Мальчик сказал: «Как обычно, в начале дня
Я на зверей охотился в дальнем лесу.
Вдруг замечаю пыли густой полосу,
Поднятую, очевидно, могучим конем.
Пыли навстречу скачу на Рыжке своем
И нахожу на лугу семнадцать коней,
А среди них выделяется мощью своей
Карий скакун, чьи копыта, как лапы слона!
Видимо, старший хозяином был скакуна.
Воин, сидящий повыше других силачей,
Видимо, старшим у них исполином был,
Я не сказал бы, чтоб он властелином был,
Видимо, был подчинен владыке боец,
Но показалось мне: это – великий боец!
Ежели в спор с владыкою вступит он,
Даже владыке ни в чем не уступит он!»
«Кто же тебя наградил сегодня стрелой?» —
«Я на зверей охотился в дальнем лесу.
Вдруг замечаю пыли густой полосу,
Пыли навстречу помчался вихря быстрей,
Вижу на привязи я семнадцать коней,
А между ними красный, как солнце само,
Высится конь, чья грива, как пара крыл.
Стыдное место хвост величавый прикрыл,
И на стегне – золотое Бумбы клеймо.
Видимо, старшему принадлежал скакун,
Видимо, беркута опережал скакун!
Этим конем владел величавый старик,
Видимо, славный герой, белоглавый старик.
Ежели в спор с владыкою вступит он,
Даже владыке ни в чем не уступит он!»
 
 
И мальчугану Джангар-нойон отвечал:
«Милый Шовшур! Ты моих бойцов повстречал!
Богатырями владел и ханами я,
Белой горой владел и полянами я,
Был я владыкой всяких богатств и чудес,
Семьюдесятью владел океанами я,
Счастьем своим превзошел я счастье небес.
Хонгром владел я – силой и славой своей,
Бумбой владел я – милой державой своей,
Был я стремленьем семи надземных держав,
Был сновиденьем семи подземных держав,
Облагодетельствовал народы свои!..
Осиротел я в ранние годы свои,
Был Узюнг-хана великого сыном я,
Был одиноким у своего очага.
Джангром зовущийся, был властелином я,
Самого сильного я подавлял врага!
 
 
Все же постылой судьба моя стала мне:
Видно, тогда не полным я счастьем владел,
Всем я владел, но тебя не хватало мне!
Ты – моего нетленного счастья предел!
Войско покинув, на поиски сына пошел.
Бумбы взамен я тебя, мой мальчик, нашел,
Мой драгоценный Шовшур, отрада моя! —
Джангар воскликнул и на руки взял дитя. —
Я потерял немало, тебя обретя:
Хонгор, великий Хонгор – утрата моя!»
 
 
«Были совсем одиноким на свете вы,—
Молвил отцу мальчуган, – так ответьте вы,
Кто же этот Хонгор? Найдете ли снова его?
Вы призываете, что, ни слово, его!» —
«О мой Шовшур, отрада моя из отрад!
Стану считать я семеро суток подряд —
Не перечислю Хонгра достоинства все!
Что перед ним хваленые воинства все!
Был бедняком я – был он моим скотом.
Был я сироткой – был он моим хребтом.
Края родного живой он крепостью был,
Лаской моей и моей свирепостью был.
Был он гонителем всех осужденных мной,
Был победителем всех побежденных мной!»
 
 
И половины похвал он не досказал, —
Семьдесят раз громкозвучно
            проржал Аранзал:
«Ежели, человек, не измучился ты
И по стране родной не соскучился ты, —
Я, рыжий конь, по Бумбе затосковал!»
 
 
И задрожал властелин, услышав коня.
Сразу же был оседлан скакун Аранзал,
Сразу была стальная надета броня,
Сел на коня богатырь, Шовшура позвал:
«Видишь, вдали дугой искривлен перевал,
Выступил кряж и другой за ним, потемней?
Это – владенья матери доброй твоей.
Алый Шовшур, на вершину мать отвези,
К родичу, хану Шиджину, мать отвези!
 
 
Знай, мальчуган: от отца рождается сын,
Чтобы надежной опорой родине стать.
Помни, что Бумба в тебе нуждается, сын!
Только доставишь на место милую мать,
К Северной Бумбе скачи», – приказал нойон.
 
 
И поскакал, своей быстротой упоен,
Рыжий скакун, будто зайцем встревоженным был:
Долгие годы скакун стреноженным был…
Перевалил через горы вечные он,
И переплыл моря быстротечные он.
Вскоре возрадовалась нойона душа:
Видит он земли свои, разлив Иртыша!
Берегом Сладкого моря нойон полетел,
Ищет он башню, которой Хонгор владел,
Ищет… ужель застилает глаза пелена?
Там, где когда-то Хонгра дворец блестел,
Выросла жесткая, редкая белена!
Джангар спешит к воротам своей бумбулвы.
 
 
Думал он башню свою золотую найти,—
Видит коленчатые стебли травы!
Ни сиротинки нет, ни щенка на пути,
Нет ни звериной, ни человечьей молвы…
 
 
«Был же я некогда ханом страны родной,
Бумбы страна была же немалой страной.
Были же люди когда-то в этой глуши,
И ни единой теперь не осталось души?
Что-то не верится мне! На розыск пойду…»
 
 
Джангар пошел по стране. Все тихо вокруг,
Видит одну белену, одну лебеду.
Долго бродил он – и возникает вдруг
Черная хижина, войлоком крыта худым,
Из обгорелого дымника вихрится дым…
«Есть ли живая душа?» – спросил властелин.
Вышел из хижины древний старик и сказал:
«Видимо, Джангар приехал, Узюнга сын?
Видимо, прибыл рыжий скакун Аранзал?»
 
 
«Что за беда постигла державу, старик?» —
«Не перескажешь всего: заболит язык!
С многотюменною ратью в страну проник
Лютый шулмусский владыка Шара Гюргю.
Люди дрожали от крика Шара Гюргю.
Предали Бумбы народ позору враги,
Предали Бумбы добро разору враги,
Брошен был Хонгор, твой отважный герой,
В бездну седьмую, бурного моря на дно.
Ныне стоишь ты рядом с той самой дырой,
Адской норой, по которой не так давно
Двигалась нечисть, пленного Хонгра гоня…»
 
 
«Старец почтенный, постерегите коня:
Видеть хочу седьмой преисподней места!»
Два золотых шеста раздобыл властелин.
Там, где поуже, на шест опираясь один,
Там, где пошире, на два опираясь шеста,
Джангар спустился к седьмой
             преисподней земли.
 

* * *

 
Сутки прошли, вторые, третьи прошли —
Прибыл Шовшур в державу отца своего.
Пусто кругом, пойдешь – не найдешь никого,
Ни сироты, ни щенка… Покой, забытье,
Нет ни звериной, ни человечьей молвы…
Долго бродил он по листьям жесткой травы…
Пики сандаловой видит он острие,
Около хижины рыжий стоит Аранзал.
Сел на коня мальчуган и громко сказал:
«Если здесь люди живут, отпустите чумбур!»
Юный смельчак услышал ответ старика:
«Не отпущу я чумбура, мальчик, пока
Не возвратится хозяин издалека!» —
«Старец, – ответил трехгодовалый Шовшур,—
Рыжего скакуна отпустите чумбур,
И разыщу я тогда следы паука,
Ползавшего одиннадцать лет назад,
Двинусь дорогою маленького жука,
Ползавшего четырнадцать лет назад,
И превращу я сирот в счастливых детей,
И превращу я народ в свободных людей!»
 
 
«Видимо, ты родовитым отцом рожден!
Видимо, ты за отчизну борцом рожден!
Смело ступай, с исполненьем задуманных дел
К деду вернись, вернись в родимый предел»,—
Молвил старик и стальной отпустил чумбур.
С ним распростился трехгодовалый Шовшур.
 
 
Узкой тропою, подобной старой змее,
Рыжий помчался, принюхиваясь к земле.
Выбрался конь к перекрестку семи путей:
Бумбы державу гнали шулмусы по ним,
Угнаны были Джангра улусы по ним,
Угнано было много скота и людей…
 
 
 Выбран был Рыжим средний, обычный путь,
В месяц проделывал он трехгодичный путь,
В сутки проделывал путь двенадцати лун,
Реки широкие брал он прыжком одним!
Вскоре к морям ядовитым прибыл скакун,
К подданным Джангра, к бедным кочевьям
                  родным.
Сразу признал Аранзала Бумбы народ,
Но ездока-мальчугана не признает…
«В рабстве томились в единой надежде мы:
Джангар прибудет, Джангар освободит,
И заживем на воле, как жили прежде мы,
И позабудем ярма мучительный стыд.
Ясно теперь: напрасно мечтали о нем:
Мальчик, по-видимому, нойона убил,
Если не в честной борьбе – потаенно убил,
И завладел Аранзалом – рыжим конем.
Нет, не увидим уже отчизны родной!» —
Так говорили, горькой печали полны,
Недругом порабощенные Бумбы сыны.
 
 
«Чья вы страна?» – спросил у них мальчуган.
«Были мы раньше славного Джангра страной,
Ныне же нами владеет шулмусский хан,
Враг человечества, страшный Шара Гюргю».—
«А далеко ли до башни Шара Гюргю?»
Люди ответствовали: «Трехмесячный путь».
Дальше помчался Шовшур, захотел свернуть,—
Видит он: тонкая пыль взвилась полосой,
И на двухлетке, покрытом потной росой,
Мимо него мальчуган какой-то летит,
Быстро летит, молодым галчонком глядит.
 
 
«Я задержался, и ты последуй за мной,
Останови коня, побеседуй со мной,—
Крикнул Шовшур, – дорога покуда светла!» —
 
 
«Ну, покороче, в чем дело? – спросил малыш,—
Вести мои важны, неотложны дела!» —
«Вот потому-то, что с важной вестью спешишь,
Остановил я тебя: послушать хочу».
 
 
Мальчик ответствовал юному силачу:
«Некогда жил я в обетованном краю
Джангра – владетеля многих земель и морей.
Ныне при хане Шара Гюргю состою…
Два полукруга Джангровых богатырей
Прибыли, в битву вступили за край родной.
Если же витязи наши начали бой,
Значит, его победой закончат они.
Значит, вернутся прежние вольные дни.
Вот и решил я поведать Бумбе своей,
Чтоб от шулмусов откочевала скорей,
Наших обрадую скорой победой теперь!»
 
 
Заволновался Шовшур: «Поведай теперь,
Силы шулмуса Шара Гюргю каковы?» —
«Слушай же: крепостная стальная стена,
Хонгром воздвигнутая вокруг бумбулвы,
Ныне к твердыне Гюргю перенесена.
А за стальною – стена из диких камней,
Крепость из крепкого дуба стоит за ней,
А за тремя крепостями стоят войска,
Гуще песков дружины, земля им узка!..»
 
 
Обнял Шовшур мальчугана, воскликнул он:
«Некогда мне говаривал Джангар-нойон:
Есть у него среди прочих великих рек —
Таволга. Сорок тысяч кибиток на ней.
Пусть они будут отныне твоими навек.
А доживем с тобою до радостных дней,
Бумбу верну, – не так еще награжу.
К нашим кочевьям, к туманному рубежу
 С вестью желанной теперь к народу спеши:
Пусть откочуют все до единой души!»
 
 
Мальчик умчался, благословляя судьбу.
Крикнул Шовшур в открытое ухо коня:
«Черных четыре копыта твоих отшибу,
Если, как молния, завтра к средине дня
К башне Шара Гюргю не доставишь меня!»
Рыжий ответил: «Не обесславлю тебя,
Завтра к полудню к башне доставлю тебя,
Через утесы в жемчужной пене промчусь,
Ветром по океану Терпенья промчусь
И перепрыгну через провалы земли…
Войском большим покажусь я врагам издали,
Шум подниму я за многотюменный полк.
Не сомневайся: исполню я ратный долг.
И затрепещет шулмусов темная рать,—
Стоит ей только багряную пыль узнать,
Поднятую Аранзалом, рыжим конем.
Полчища целые мы под собой сомнем…
Если же витязя клятву нарушишь ты,
Крепость из дуба, Шовшур, не разрушишь ты,
И не разрушишь крепость из диких камней,
И не разрушишь крепость стальную за ней,
И заградительной не перейдешь черты,
И не сломаешь решетку ханской юрт ы,—
Не пощажу я детской шеи твоей!»
 
 
И поскакал он каленой стрелы быстрей,
Резвостью споря с ящерицею пустынь.
 
 
Вот показались бойницы грозных твердынь.
Войску подобный, скакун прискакал стремглав.
Затрепетали передовые, узнав
Пыльное облако, поднятое скакуном.
Два полукруга Джангровых богатырей
Видят коня и мальчика видят на нем.
 
 
 «Савар, – промолвил Цеджи, – поезжай скорей:
К нам приведи коня властелина Богдо,
Мальчика надо спасти нам – сына Богдо,
Не допусти его до крепостных ворот».
 
 
Савар помчался на резвом Лыске вперед
И за чумбур ухватился, но крикнул Шовшур:
«Клятву я дал скакуну, отпусти чумбур!»
Савар слова пропускает мимо ушей,
К богатырям увести мальчугана спеша.
Только привел его – тридцать и пять силачей
Стали поочередно ласкать малыша.
Молвил трехлетний Шовшур, не слезая с коня:
«Время найдем, поверьте моим словам,
И для того чтобы вы ласкали меня,
И для того чтобы я приласкался к вам,
Кончим сначала ратные наши дела!»
 
 
Врезался грозный Гюзан Гюмбе, как стрела,
В левую половину вражеских войск.
Врезался мудрый Алтан Цеджи, как стрела,
В правую половину вражеских войск.
Врезался трехгодовалый Шовшур, как стрела,
В самую середину вражеских войск,—
И привели в замешательство вражью рать,
И беспощадно рубили богатых стрелков.
И, не считая, рубили важную знать,
Лишь подневольных одних бедняков щадя.
 
 
Пики с мечами стали ручьями дождя.
Сорок знамен растоптали богатыри,
Сорок побед одержали богатыри.
Долом, яругами черная кровь текла,
Стали кольчугами богатырей тела.
Бились ведомые статным Шовшуром бойцы,
Были подобны внезапным бурям бойцы,
Грозных врагов разгоняли, как мелкую дичь.
 
 
 Крикнул Шовшур боевой богатырский клич.
И к деревянной крепости, тучи темней,
Он полетел и копьем развалил ее.
И наскочил на крепость из диких камней,
Пики своей острием развалил ее.
И полетел он к стальной стене крепостной,
Но не сумел он пробраться к вор отам ее:
Около крепости, твердым оплотом ее,
Встали дружины шулмусов плотной стеной.
Тьмою тюменов казался шулмусский строй.
Бой продолжался четыре недели здесь.
С полчищем целым бился каждый герой,
Головы в кованых шлемах летели здесь.
 
 
Крикнул Шовшур перед башней Шара Гюргю:
«Слушай, свирепый и страшный Шара Гюргю!
Только тогда завладел ты Бумбой, когда
Джангар покинул ее! Забрал ты стада,
Вторгся в пределы владения моего,
Не дожидаясь рождения моего!
Прибыл теперь не ждан я, не чаян к тебе,
Прибыл теперь настоящий хозяин к тебе,
Так почему ж ты сидишь под подолом жены?
Если тебя мужчиною звать мы должны,
Если действительно доблестный воин ты,
Если с героем сразиться достоин ты,—
На поединок я вызываю тебя!
Если же ты не мужчина, то знай: у тебя
Нет уже двух крепостей – остальные твои
Ныне разрушу я стены стальные твои,
И, заповедной достигнув черты твоей,
Выдерну я цагараки юрты твоей,
Силу твою, свирепый Гюргю, согну!»
 
 
Смелый Шовшур ударил коня по стегну.
Ринулся Рыжий, – но превозмочь вышину
Стен крепостных, достигавших нижних небес,
 
 
 Конь не сумел… И Шовшур с Аранзала слез,
И, размахнувшись мечом, разрубил, как траву,
Стену стальную и пешим проник в бумбулву.
Въехал за ним и Цеджи на рыжем коне.
Крикнул Шовшур: «Подъезжай поближе ко мне,
Вижу: теперь с проклятым Гюргю расплачусь,
Я за стропила серебряные ухвачусь!»
И ухватился Шовшур за концы стропил,
И повалил он юрту владыки Гюргю.
Выбежал оторопелый, дикий Гюргю,
С трехгодовалым Шовшуром в борьбу вступил.
Падали, поднимались и падали вновь.
Паром над ними всходила черная кровь.
Панцырями высекали огонь из камней.
Равная битва длилась одиннадцать дней,—
Юный Шовшур лишился последних сил:
Слишком он молод, слишком неопытен был!
 
 
Крикнул Цеджи: «Твой отец, владыка владык, —
Как бы противник ни был высок и велик, —
Шею сгибал, и, вражий кушак натянув,
Быстро к бедру своему супостата пригнув,
Ногу ему подставлял могучий нойон.
Как бы противник ни был тяжел и силен,
Так поднимал его Джангар в прежние дни,
Что над землею болтались ноги одни!»
 
 
Так мальчугана воодушевлял мудрец.
Бился еще две недели юный смельчак,
И, придавив Догшона Гюргю наконец,
Он ухватился рукой за вражий кушак,
Ногу подставил врагу и сумел пригнуть
Быстро к бедру неокрепшему ханскую грудь.
И закачались, тяжелые, как стволы,
Ноги владыки над белым камнем скалы.
 
 
Мальчик бросал его через себя, пока
Не превратились в решёта шулмуса бока,
Не взволновалась вода десяти морей,
Не покраснели корни сухих ковылеи,
Не обеспамятовал владыка теней,
Не растянулся Гюргю до ста саженей
И на песок не упал, могуч и высок,
Вниз животом… И Шовшур к нему подбежал,
Ханскую голову крепким локтем прижал,
Н асемь локтей голова зарылась в песок…
Поднял его мальчуган и, крикнув:
               «Держи!» —
Хана шулмусов подбросил Алтану Цеджи.
Тот не сумел Гюргю подхватить впопыхах.
Воин отличный, опытный в ратных делах,
Лютый Гюргю пустился к своим войскам —
Неисчислимым, подобным густым пескам.
Даром, что был Шовшур неумел и юн,
А полетел за шулмусским владыкой он,
Тучи задел сандаловой пикой он.
Также помчался и резвый рыжий скакун, —
Опередив Аранзала, догнало дитя
Непобедимого великана Гюргю,
И, в богатырской руке шулмуса вертя,
Тридцать раз оземь ударило хана Гюргю.
Вниз головой Гюргю по земле волоча,
Алый Шовшур ясновидцу вручил силача.
 
 
Выехали. Сошли у подножья скалы
И заковали над задом гладким Гюргю —
Ноги его, тяжелые, как стволы.
И прикрепили к мощным лопаткам Гюргю —
Руки раскидистые, как ветви ветлы.
Бросили, связанного, к подножью скалы.
Радостный, семьдесят раз протрубил Аранзал…
 
 
Два полукруга Джангровых богатырей
Молвили: «Видимо, рыжий скакун заржал,
Нашей удаче радуясь, как своей.
Видимо, наши сделали дело свое!»
 
 
Сразу дружина знамя воздела свое.
Вот великаны, такие речи держа,
Едут в обнимку, друг друга за плечи держа,
Песню поют – родимому краю хвалу.
Каждый из всадников тороками к седлу
По девяносто тысяч голов привязал.
 

 
Прибыли богатыри к гранитной скале.
Семьдесят раз опять протрубил Аранзал.
 
 
Много ли, мало ли с той миновало поры,
Как отогнали Бумбу к бесплодной земле,
Бросили Хонгра в пропасть глубокой норы?
С этой поры, печальной для богатырей,
В доме трехъярусном без трубы и дверей,
Связанный путами – шкурами диких зверей,
Адской стреножен треногой, томился конь, —
Так под охраной строгой томился конь,
Так без воды, без травы страдал он в плену…
 
 
Вдруг показалось хангайскому скакуну:
Семьдесят раз протрубил родной Аранзал.
Что это, воля? Лыско заржал, задрожал,
Лыско брыкнулся – освободился от пут,
Адской треноги будто и не было тут,
Снова брыкнулся и огляделся потом:
Яростный конь разрушил трехъярусный дом!
Лыско, шатаясь меж тонких и пыльных трав
И спотыкаясь о стебли ковыльных трав,
Прибыл к родным скакунам и всех укусил
В мягкие шеи – как бы о здоровье спросил.
Всех скакунов на свете милее – свои!..
Соединили скорбные шеи свои Лыско и Рыжко.
Стояли в печали они —
Тяжко по Джангру и Хонгру вздыхали они…
 

 
Трехгодовалый Шовшур повелел пригнать
Важных шулмусских вельмож, надутую знать.
Бледных, дрожащих, в два бесконечных ряда
Друг против друга их усадили тогда,
Лотосовидной отметили их тамгой —
На протяженье года и тысячи лет
Будет гореть на обличье лотоса след —
И повелели каждому зваться слугой
Славного Джангра, а не кровопийцы Гюргю.
 
 
Молвил провидец: «Свиреполицый Гюргю!
До возвращения Джангра и Хонгра домой
Мукам подвергнем тебя преисподней самой!»
Так порешив, помчались герои стремглав
В милую Бумбу, в родной, незабвенный край.
Много ли, мало ли времени проскакав,
Прибыли в Бумбу, в благословенный край.
Лоснились белые кряжи горы Манхан.
Бумбой зовущийся, гордый лежал океан.
Джангров дворец пылал исполинским цветком.
В мирной тиши кумирни стояли кругом,
И шебенеры, святые в деяньях своих,
Все в одинаковых одеяньях своих,
Вышли навстречу, в раковины вострубя.
И повелительница державы святой —
Родины жизни, во веки веков молодой,
Ханша Богдо взошла на престол золотой.
 
 
Люди возрадовались: опять увидал
Солнце державы своей счастливый народ!
И посадив на колени Шовшура, Шавдал
Молвила ханскому сыну: «Всему свой черед.
Время настало – Джангар и Хонгор ушли,
Время настанет – вернутся в пределы земли.
Да, от неверного мужа рождается сын…
Мальчик мой, матери прикочевать вели,
В матери доброй всегда нуждается сын!»
 
 
Мальчик вернулся с матерью. С этой поры
В Бумбе-стране беспрерывно шумели пиры,
Морем безбрежным от диких, степных кобылиц
И молоко и арза для всех разлились,
Счастье сияло на богатырском пиру,
Бумбы страна успокоилась…
 

* * *

 
               А властелин
Джангар, спустившись в невиданную нору,
Там, где поуже, на шест опираясь один,
Там, где пошире, на два опираясь шеста,
Адские муки претерпевая в пути,
Все же сумел до четвертой земли доползти.
То на один, то на два опираясь шеста,
Джангар спустился на лоно земли седьмой.
Дальше куда? Незнакомые все места,
Дно мирозданья, дно преисподней самой!
 
 
Остановившись на миг, подумал, потом
Он побежал багровым, как пламя, путем.
Долго бежал, без счету бежал, без поры!
Вдруг замечает он: движутся две горы,
Сами местами меняются… Кинулся хан —
Что же? Глядит: забавляется мальчуган,
С места на место, словно пустые шары,
Переставляя две необъятных горы!
 
 
Джангар подумал: «Я б не поверил вовек!
Стало быть, есть и в подземной стране человек,
Есть и под Бумбой – с великой силой такой,
Переставляющий горы правой рукой!»
И мальчугана спросил о Хонгре нойон:
Знает ли, где он? и что с ним? и кем пленен?
Мальчик ответствовал, не поднимая глаз:
 
 
«Знай же: одиннадцать тысяч шулмусов собрав,
Дал им приказ владыка подземных держав:
„Каждые сутки одиннадцать тысяч раз
Кожей плетеною Хонгра лупите вы!
Каждые сутки одиннадцать тысяч раз
Сталью каленою Хонгра сверлите вы!“
 
 
И выполняют шулмусы ханский приказ.
Хонгор, слыхал я, твердит об одном сейчас:
„Кто меня выручит, выведет к свету меня?
Йах! ни сестры нет, ни брата нет у меня,
Освободителя-сына нет у меня,
Близкой души ни единой нет у меня,
Где ты, нойон, владыка нойонов иных,
Где же ты, Джангар, не слышащий
               стонов моих?!“
Так он рыдает.
Решив, что в этом краю,
Видимо, мне суждено герою помочь,
Я перед подвигом пробую силу свою».
 
 
Джангар, который в помощники был бы
               не прочь
Ласточку взять или муху, – взял малыша.
И побежали, на помощь герою спеша.
 
 
Надо сказать: в преисподней уже с утра
Вечно стояла засушливая жара.
Не было ни воды, ни ковылины там.
И задыхались они, обессилены там.
Мальчик внезапно пересекает им путь.
Джангар – к нему: «Не скажешь ли что-нибудь
О великане Хонгре?» Сказал мальчуган:
«Жажду сперва утолите, великий хан».
И перед нойоном целый возник океан.
 
 
«Знайте же, Джангар: одиннадцать тысяч раз
Погань стегает кожей плетеной его.
Каждые сутки одиннадцать тысяч раз
Нечисть буравит сталью каленой его.
Камни разжалобились от стона его.
Слышится в стонах имя нойона его:
„Где же мой Джангар, всегда отличавший меня,
Где же мой Джангар, всегда выручавший меня?“
И, порешив, что славному Хонгру помочь
Именно мне суждено, спешу я бегом».
 
 
Джангар, который был бы, наверно, не прочь
Взять и козявку в помощники в горе своем,
Взял мальчугана с собой. Помчались втроем,
В полночь терпели холод, а в полдень – жару.
Белая вдруг возникла юрт ана юру,
Смотрят – не видят веревок. Безлюдно кругом.
Входят. Огромный котел замечают в углу,
Ярко пылает очаг, кизяк – на полу,
Туши оленьи повисли над очагом.
Джангар сказал мальчуганам: «Здесь отдохнем».
Красный, как жимолость, вытянувшийся ремнем,
Джангар заснул, а мальчики стали вдвоем
Мясо варить. Старуха вступает в жилье:
Ножки сайгачьи и медный клюв у нее
«Тетушка, пламя поддерживайте, поедим
Вкусного мяса!» Присела старая к ним.
Вскоре вскипело. Подняли крышку – беда:
Нет ни старухи, ни мяса! Решили тогда:
«Старую, видно, шулму занесло сюда!»
 
 
Снова стали варить. Сидят у котла.
Та же старуха снова в кибитку вошла.
«Прочь убирайся, карга, покуда цела!» —
«Я виновата пред вами, детки мои,
Вы не сердитесь: трапезы редки мои,
Зернышко – вот и вся моя пища на дню.
Слишком я голодна…» – и присела к огню.
«Кажется, старая ведьма наелась всласть,
Кажется, не к чему ей наше мясо красть.
Что же теперь натворит? Давай поглядим».
Смотрят. Но только вскипело – что за напасть!
Мясо исчезло, старуха исчезла, как дым!
 
 
Снова решили: шулму занесло сюда.
И по душам побеседовали они
И рассказали друг другу, как и когда
За чужеземцем последовали они.
Вскоре дошли до проделок старой шулмы…
 
 
«Может быть, он и не скажет прямо, что мы
Съели все мясо, что нам он варить приказал,
Но про себя подумает», – старший сказал.
 
 
Начали мальчики мясо варить опять.
Джангар проснулся. «Наелись, мои малыши?
Сам я сварю себе мяса, ложитесь-ка спать».
Начал варить. Уснули ребята в тиши.
Снова в кибитке вдруг появилась карга,
И на пороге остановилась карга,
Расхохотавшись. Молвил нойон: «Говорят:
„Плачущих поучай, смеющихся вопрошай“.
Ну, почему вы смеетесь?» – «Я невзначай
Глянула на вот этих уснувших ребят
И подивилась: сами блаженствуют, спят,
А в это время владыка Бумбы святой
Варит им пищу, как поваренок простой!»
 
 
«Наши дела не касаются вас никак,
В них по какому суетесь поводу вы?
Вот вам черпак, ступайте п оводу вы!»
Он с продырявленным днищем дал ей черпак
Вместе с половником в ложку величиной.
«Выйду за нею следом», – нойон порешил.
Вышел. Глядит: валяется молот стальной
Рядом с арканом из человеческих жил,
Около них лежит волшебный бурдюк,
Красный, для чародейства потребный бурдюк…
 
 
Джангар находчив. Он молот с арканом
                  вложил
В красный бурдюк и назад к очагу поспешил.
Входит старуха: «Черпак у тебя худой,
Долго возилась!» В ответ ей нойон предложил:
«Пламя поддерживайте: отменной едой,
Старица мудрая, вас угостить хочу».
 
 
Джангар с каргою молча сидели, пока
Мясо вскипело. Бросился Джангар к мечу,
И, колдовского лишенная бурдюка,
Ведьма замешкалась, на потертый подол
Вывалив мясо и опрокинув котел.
Надвое Джангар Богдо разрубил каргу:
Верхняя часть полетела вверх, как стрела,
Нижняя часть под самую землю ушла.
 
 
Джангар воскликнул: «Гибель нанес я врагу,
Мальчики, ешьте!» Сели втроем у котла.
После раздумья глубокого молвил хан:
«Надо же мне к несчастному Хонгру попасть!
В эту нору спущусь я, где нижняя часть
Старой шулмы сокрылась. Когда же аркан
Зашевелится – тащите наверх его».
 
 
Вниз он спустился. Тихо кругом и мертво.
Джангар увидел белые стены юрт ы.
Входит, а там – рагни, и такой красоты,
Что перед ней золотая меркнет луна.
Джангру почтительно преподносит она
Пищу, исполненную богатырских сил,
Тысяче вкусов могла б угодить еда.
«Ты не слыхала, – девушку Джангар спросил, —
Скрылась ли раненая старуха сюда?» —
«Что-то слыхала… колдуньей слывет она,
Кажется, в той вон лачуге живет она».
 
 
Джангар Богдо на лачугу бросает взгляд.
Семеро бритых юношей возятся там:
К туловищу прикрепляют старухин зад…
Молвила старая бритым своим сынам:
«Ныне из Бумбы надземной спустился к нам
Грозный владыка семидесяти сторон,
Джангар Богдо, нойон, прекрасный, как сон.
Видно, пришел он за Хонгром, который на дно
Бурного моря шулмусами брошен давно.
Слушайте: только в лачугу войдет нойон,
Зубы свои коренные выплюньте вмиг,
Переверните к нёбу красный язык
И превратите нойона в бесплотный сон,
И да приснится собственным подданным он!»
 
 
Крикнул нойон: «Опора владений своих,
Вот я, предмет ночных сновидений твоих,
Джангар, предел твоих вожделений дневных!»
Слова еще своего не закончил он, —
Ринулись семеро бритых с семи сторон.
Стукнул их бритыми головами нойон, —
Опытный воин, Джангар их жизни лишил.
«Дай-ка войду я в дом нечестивцев», – решил.
Джангар увидел: сидит, игрушку вертя,
В люльке железной трехмесячное дитя…
 
 
«Дерзкий! Вчера мою мать в преисподней убил,
Братьев моих семерых сегодня убил,
И после этого, Джангар, с каким лицом
Входишь в мой дом! Э, видно, в надземной стране
Между бесстыжими первым ты был наглецом!
Ну-ка, нойон, подойди поближе ко мне!»
 
 
Джангар, смеясь, приблизился к малышу.
Справа пощечину мальчик ему влепил —
Сделал щеку нойона подобной ковшу.
Слева пощечину мальчик ему влепил —
На колотушку стала похожа щека.
Начали мериться силой два смельчака.
Друг через друга тогда летели они,
Бились без отдыха две недели они,
Все же друг друга не одолели они!
 
 
Славный герой, в боях искушенный притом,
Восемьдесят и четыре удара в бок
Джангар младенцу нанес и вниз животом
Бросил его на шероховатый песок.
Меч обнажил он, способный скалы рассечь,
Головы многих мангасов низвергший с плеч.
Синяя сталь блеснула. Подумал: «Убит!..»
Но лезвие будто стукнулось о гранит,
Только скользил и отскакивал славный меч,
Сделалось, как черенок, тупым лезвие…
Крикнул тогда шулмусёнок слово свое:
 
 
«Слушай, прекрасный, как сон, великий нойон,
Бумбы надземной глава: через три луны
Ты превратишься, нойон, в мимолетный сон,
Ты сновидением станешь своей страны!»
 
 
Так он сказал – и поднялся рывком одним
И побежал. Быстроногий Джангар за ним.
Снова вступили враги в рукопашный бой.
Всю возмутил преисподнюю страшный бой!
За руку Джангар схватил, наконец, дитя,
Оземь ударил его впереди себя.
И, в исполинской руке младенца вертя,
Оземь ударил его позади себя.
Он шулмусёнка злобного за ворот сгреб
И придавил наковальне подобный лоб
К черной земле четыре тысячи раз.
Утром, едва наступил предрассветный час,
Поднял врага и со всех рассмотрел сторон.
Дырку под левой мышкой, не больше ушка
Тонкой китайской иголки, заметил нойон.
Вынул булат – рассек шулмусёнку бока.
Вырвал он сердце шулмусского смельчака
И заодно – кровеносный главный сосуд.
Вырвались разом огненных три языка
Прямо из сердца: гляди, нойона сожгут!..
К предкам своим и к бурханам взывает вождь:
«Джангру даруйте вы черный волшебный дождь!»
 
 
Не отказали бурханы в просьбе такой:
Хлынула влага. Потух пожар колдовской,
Были задушены черным ливнем огни.
 
 
Джангар вернулся в юрту – к прекрасной рагни.
«Кто ты, – спросил он, – и надо ль тебе помочь
В деле каком?» – «Джангар, видишь мою красу?
Я родилась на небе, я – тенгрия дочь.
Утром однажды, когда в небесном лесу
Я собирала цветы, схватила меня
Эта шулма и в бездну спустила меня.
О мой отец, ты дожил до черного дня!
Старая ведьма готовила в жены меня
Младшему сыну, что в люльке железной сидел,
Сыну, который нижнею бездной владел!»
 
 
«Всех истребил я: и ведьму и сыновей, —
Джангар сказал, – колдовские чары низверг.
Как же сейчас ты решаешь в душе своей:
Здесь оставаться или подняться наверх?» —
«Лучше – наверх». – «Пойдем». И пошли
                  поскорей
Прямо к аркану из человеческих жил.
«Девушка, ты возьмись за аркан», – предложил.
«Вы поднимитесь сначала, доблестный хан». —
«Девушка! вот мой приказ: возьмись за аркан!» —
«Джангар, исполненный дара великий хан,
Джангар, могу ли подняться я раньше вас?» —
«Я говорю: поднимайся, таков мой приказ!»
 
 
Только зашевелился тяжелый аркан —
Мальчики потянули поспешно витье.
Девушка показалась. Увидев ее,
Мальчики переглянулись между собой.
Молвила: «Счастье даровано мне судьбой,
Ад я покину… Мудрость нойона Богдо
Неиссякаема – с ним не сравнится никто!»
 
 
Вытащив девушку, перемигнулись хитро
И перерезали отяжелевший аркан.
Грохнулся Джангар на дно и разбил бедро.
Долго лежал в беспамятстве доблестный хан.
Он сновиденьем сделался Бумбы святой,
Алого Хонгра – несбыточною мечтой…
 
 
Вдруг прибежали две мыши: муж и жена.
«Туша мясная лежит. Прекрасный обед», —
Самка сказала… Самец заворчал в ответ:
«Равен мужчина мужчине, запомнить должна!
Разве не видишь: владыка племени он.
От одного из несчастий времени он
Ныне страдает. Не трогай его. Пойдем». —
«Вот так сказал! Какое же мясо найдем,
Если не это, что попусту брошено здесь?
Кем же с тебя, муженек, будет спрошено здесь?» —
 
 
Молвила самка и откусила кусок.
«Над обессиленным человеком, видать,
Мышка – и та госпожою готова стать!» —
Джангар воскликнул, и щелкнул он мышку в бок,
Жадине-самке бедро нойон раздробил.
И побежал самец изо всех своих сил
И через сутки вернулся, держа листок
В острых зубах. Вручил он супруге свой груз.
Самка погрызла – зажило сразу бедро.
«Дай-ка еще раз узнаю, каков на вкус
Этот злодей. Он поранил меня? Добро!»
Так говоря, отхватила здоровый кус.
Джангар дал ей опять щелчка, разбил ей бедро.
Самку самец упрекнул: «Не верила мне:
Я же тебе велел не трогать его.
Видишь теперь, как ужасен ноготь его!»
 
 
И побежал куда-то в ночной тишине,
И на второе утро вернулся к жене.
Новый листочек в острых зубах приволок.
Вырвал нойон из мышиного рта листок.
Снова самец побежал, терпенье храня,
И возвратился в начале третьего дня
С новым листочком. Но Джангар отнял опять.
Снова проворный самец пустился бежать
И возвратился на третьи сутки к утру,
С третьим листочком. Но снова отнял нойон!
 
 
И приложил он первый листочек к бедру
Раненой мышки – и самку вылечил он.
И положил он второй на свое бедро —
Видите, как владыка придумал хитро! —
Сразу же был он этим листком исцелен,
Третий листок пожевал, проглотил нойон —
Сразу же на ноги встал… Кромешная мгла:
Пропастью мрачной эта местность была.
Солнце, светившее здесь в недавние дни,
Было, как понял нойон, сияньем рагни…
Только не стало ее – потемнело вокруг…
 
 
Насторожившись, Джангар услышал вдруг
Звуки сладчайших напевов где-то вдали.
И побежал он вперед и вдруг увидал
Нежной листвой венчанный цветущий сандал,
Чья голова достигала верхней земли.
Только ложилось дыхание ветерка,
Только листок другого касался листка —
Сладостные раздавалися голоса,
Звуки взлетали под самые небеса.
 
 
Джангар тянулся, даже на цыпочки встал,
А ни единого не сорвал он листка!
Стал он карабкаться на цветущий сандал,
Сутки до первого добирался сука!
Лишь на вторые сутки настойчивый хан
В муках взобрался на следующий сучок.
 
 
Двадцать листков он сорвал и спрятал в карман.
И на язык положил он один листок:
«Дай отыскать мне к утру грядущего дня
Спутников этих проклятых, – молвил нойон, —
В мыслях нечистых своих погубивших меня».
И погрузился нойон в богатырский сон.
 
 
Утром, проснувшись, владыка себя нашел
Возле мальчишек, чьи души черны, как ночь.
Из-за красавицы спор между ними шел:
Не уступали друг другу тенгрия дочь.
 
 
Джангар, красавице обещавший помочь,
Сразу отправил ее в родительский дом.
«Здесь оставайтесь, паршивцы. Уйдете – потом
Не пощажу вас. Куда бы ни скрылись – найду:
И наверху и внизу, на земле и в аду».
 
 
Так приказав, отправился Хонгра искать,
Огненно-красной тропой побежал опять…
 
 
Снадобья и напитки держа на виду, —
Тысячи вкусов исполненную еду, —
Вдруг появились три темнооких рагни.
Джангар спросил – а спрашивал он об одном,
О великане Хонгре. Сказали они:
«Эти места были прежде глубоким дном
Бурной реки, не имевшей брода вовек.
Но только Хонгор – гордость народа вовек —
Вскрикнул трикраты, не вытерпев адских мук, —
На три потока река разделилась вдруг,
Образовав с этих пор три брода, нойон.
Знай же теперь, опора народа – нойон:
Здесь и покинула Хонгра его душа!»
 
 
Джангар помчался, Хонгру на помощь спеша.
Долго бежал он огненно-красной тропой,
И раскаленного моря достиг нойон.
Лучники к морю сбежались со всех сторон —
Тысячи тысяч шулмусов. Начался бой.
Врезавшись в самую гущу вражьих полков,
С тыла теснил их нойон и с обеих боков.
Падали перед нойоном стены стрелков.
Был он бедою трусов, грозой смельчаков.
Видимо, смерть превратилась в его булат.
В летописях не сыскать подобных расплат!
Джангар на поле сраженья бросает взгляд,
Делает этим шулмусам быстрый подсчет:
Их оказалось не более пятисот!
Он размахнулся мечом со всего плеча —
Новая сотня гибель нашла от меча.
Долго еще рубился Джангар-нойон.
Долго с нечистыми бился Джангар-нойон,
Н аполе щедрая кровь заалела его,
Сделалось панцирем белое тело его,—
Еле держалась в этом теле душа.
 
 
Ринулись вдруг на него, тяжело дыша,
Четверо сотников – гордость вражеских сил.
Трех разрубил он, с четвертым в борьбу вступил:
Руки скрутил, подбросил его к облакам
И на лету разрубил его пополам.
 
 
Этот боец – последним был из врагов.
Хан оглянулся. Мертвые воины спят,
И только в люльке темнеющих берегов
Море качается, крупные волны кипят.
Джангар беспомощно озирался в аду.
 
 
«Как я в такое кипящее море войду,
Как же теперь могучего Хонгра найду,
Эту надежду, эту опору мою?
Дай-ка листочек сандаловый пожую!»
 
 
Лишь прикоснулся к устам нойона листок,
Как превратился нойон в зеленый листок,
В море свалился, ко дну проворно пошел.
Долго блуждал он, жарким теченьем влеком,
Шарил он по дну единственным стебельком,—
Кучу ветвей и груду камней нашел,
Будто их с умыслом кто-то вместе сложил.
 
 
Крепким арканом из человеческих жил
Джангар связал их и н аберег потянул.
Камень и дерево – Джангар сразу смекнул —
Были недавно костями Багряного Льва.
И, пережеванный выплюнув лист сперва,
Истинный облик принял великий хан,
Вытащил на берег многовитковый аркан.
Кликнул он клич богатырской своей земли.
Так он сказал: «Если ты волшебный листок,
Если действительно ты целебный листок,
Хонгра, Багряного Льва моего, исцели!»
 
 
Брызнул владыка жвачкой зеленой своей.
Чудо свершилось: начали мозгом костей
Камень и дерево наполняться тогда,
Начали кости соединяться тогда,
Мясом покрылись, приняли жизни родник.
И постепенно Хонгор из груды возник,
В сладостный сон, казалось, герой погружен.
 
 
За щеку лист колдовской положил нойон
И превратился в листок зеленый опять.
Хонгор проснулся. Не размыкая век,
Молвил зевая: «Э, видимо, человек
Тоже способен целую вечность проспать!
Кажется, некому было прийти за мной.
Если пришел ты, Джангар, владыка земной,
То выходи!» И нежданно Джангар возник,
Носом хрустальным к щеке страдальца приник.
И заключили друг друга в объятья они.
Семеро суток лобзались, как братья, они.
Счастьем и горем делились четырнадцать дней
И, наконец, направились в Бумбу свою —
Истосковались эти герои по ней!
 

 
Мало ли, долго ль блуждали в адском краю,
Прибыли к двум мальчуганам в начале дня.
«Вот они, с черными мыслями два молодца,
Стольким страданьям подвергнувшие меня,
Подлые – моего желали конца,
Их по заслугам следует наказать».
 
 
«Нет, мой нойон, позвольте вам правду сказать.
Вам помогли, как лучшему другу, они,
Ценную вам оказали услугу они.
Если бы не перерезали ваш аркан,
Где бы достали вы, о мой великий хан,
Листьев сандала – моих чудесных врачей?» —
Хонгор воскликнул, и озорных малышей
Взял он с собой и в родные привел места.
 
 
Дальше помчались, превозмогая жару,
И, наконец, над собою увидали дыру,
Взяли в могучие руки п одва шеста,
Начали выбираться из адских глубин.
Там, где поуже, на шест опираясь один,
Там, где пошире, на два опираясь шеста,
Муки неслыханные терпя на пути,
Все же смогли до шестой земли доползти.
Новые муки претерпевая, смогли
Два смельчака доползти до пятой земли.
 
 
Дней не считая, ночей не считая, ползли —
И поднялись на поверхность первой земли.
А над норой стояли Шовшур и Цеджи,
И мальчуган убеждал старика: «Прикажи
Людям спуститься!» И Джангар
               Хонгру сказал:
«Все, что я приобрел, оставив тебя,
Множество мук претерпеть заставив тебя,—
Этот вот мальчик!» – И на дитя показал.
«Так почему же прежде молчали вы,
Не говорили мне в самом начале вы
О мальчугане? Увертки вас не спасут,
Я вызываю вас, Джангар, на правый суд!»
 
 
Вскоре достигли всех богатырских ушей
Слухи о том, что вернулись к себе домой
Джангар и Хонгор – из преисподней самой!
Семьдесят ханов и тридцать пять силачей
В честь возвращенья героев устроили пир.
Отпировав неделю, в кумирню пошли.
Лама верховный, держа священный очир,
Благословил сынов богатырской земли.
 
 
Снова невиданное пошло торжество.
Джангар, едва не лишенный ходом времен
Отческого престола, – воссел на него,
И, восседая, перекладывал он
Шелковую подушку под локоть любой.
Реки медовой арзы текли без конца,
Острые шутки сыпались наперебой.
Сколько могло уместиться в пределах дворца,
Столько богатырей пировало тогда,
И наедались все до отвала тогда.
 
 
И несравненный Хонгор сказал на пиру:
«Вас я, избранники Бумбы, в судьи беру,
С нашим нойоном Джангром затеял я спор —
Тяжбу мою разреши, богатырский стан!
Этот нойон от меня скрывал до сих пор,
Что у него трехлетний растет мальчуган!»
 
 
И сообщили Хонгру свой приговор
Богатыри, посоветовавшись в тишине:
«Правда на вашей, по-видимому, стороне.
Право предоставляется вам посему —
Имя наречь, по желанию своему,
Трехгодовалому сыну Джангра Богдо».
 
 
Хонгор сказал властелину – Джангру Богдо:
«Вашего сына Лотосом я нареку,
Многое мальчик свершит на своем веку:
Только родившись, в руки взять он успел
Ваши бразды мирских и духовных дел,
Бумбы-Тибета страну воедино собрав!»
 
 
Семьдесят ханов семидесяти держав
Стали Шовшура с тех пор называть Бадмой —
Самым нежнейшим из человечьих имен.
И на великий кругооборот времен
Бумбы народы зажили мирной семьей.
Счастья и мира вкусила эта страна,
Где неизвестна зима, где всегда весна,
Где и дожди подобны сладчайшей росе,
Где неизвестна смерть, где бессмертны все,
Где небеса в нетленной сияют красе,
Где неизвестна старость, где молоды все,
Благоуханная, сильных людей страна,
Обетованная богатырей страна.