Текст книги "Meditatio (СИ)"

Автор книги: Каэрия Эльхен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Эльхен Каэрия
Meditatio

Предупреждение: АУ, кроссовер с Ergo Proxy, смешение времен.

Застывший в бесполезной молитве с поднятыми к вечно хмурому небу руками авторейв вызывает чувство то ли отвращения, то ли недоумения. Однако Рил почти сразу забывает о нем: все ее мысли занимает теперь отпечаток странной угловатой ладони с нечеловечески длинными пальцами. Что-то происходит в Ромдо, в этом сером неизменном раю, где иногда кажется, что нет никакой разницы, жив ты или мертв. Есть и другой вариант: что-то происходит с ней самой (усталость? болезнь? сумасшествие?), все остальное – лишь следствие. Рил не знает, какой вариант нравится ей больше. Но понимает, что остановиться уже не в силах, – после того, как на запотевшем стекле в ванной появляется надпись, выведенная чужой рукой.

Вместо памяти – оглушающая пустота, словно до этого момента ничего не было: ни мира, ни его самого. А вот теперь настало время начала – чего именно, пока непонятно. Впрочем, он и не задумывается. Лицо напротив не вызывает никаких мыслей, но он вглядывается в него так, будто только-только появившемуся миру придет преждевременный конец, если он отвернется. Это лицо кажется до боли знакомым. В чужих испуганных глазах отражается белая маска. А потом приходит смерть, и мир снова падает в бездну, сжимается в точку, исчезает в пустоте.

2. Confession

Поначалу Рил чувствует только злость. Злость на весь мир вокруг: на Бюро безопасности, пытающееся скрыть правду, на Игги, чьи слова звучат раздражающе разумно, но только если забыть о его стертой памяти, на собственного деда, дергающего, словно незримый кукловод, ниточки у нее за спиной. За этими не слишком достойными для достойного гражданина чувствами скрывается еще одно: злость на саму себя – за беспомощность, незнание, непонимание, растерянность, страх. Рил больше не верит в этот рай, где разгуливают чудовища. На ее ладони лежит кулон Винсента – словно ключ, что выпустит ее из тюрьмы, или, по крайней мере, откроет дверь, за которой лежит дорога, ведущая к истине.

Все происходит в одно мгновение: капли крови разлетаются в воздухе, катится вниз коляска, Пино падает на колени. В потоке нахлынувших чувств она впервые осознает себя – посреди кошмара и смерти – и это так невыносимо больно и прекрасно, что она замирает и не шевелится, наверное, целую вечность. По крайней мере, так говорят ей чувства. Согласно датчикам времени, проходит ровно полминуты – и остановившийся (с ее точки зрения) мир приходит в движение.

Рауль неверящим взглядом смотрит на разворачивающуюся перед ним трагедию. Происходящее отражается в его глазах, навсегда застывает в мертвой глубине зрачков – гибель маленького личного мира опережает гибель мира реального, предваряет ее и, возможно, определяет, как мысль, которая в будущем превратится в действие. Отчаяние порождает внутри него бесконечную все расширяющуюся пустоту. В ней исчезают вопросы Кристевы, и сначала Рауль не понимает, что она говорит, – не понимает, как вообще кто-то может говорить, дышать, продолжать существовать в подобном мире. Ему требуется совсем немного времени, чтобы взять себя в руки, оценить обстановку и начать отдавать приказы, не замечая, как чудовище в его сердце, – которое скрывается в каждом человеке – поднимает голову.

3. Mazecity

Они все блуждают в потемках. Город-лабиринт – снаружи, запутанный лабиринт мыслей, воспоминаний и чувств – внутри. И все они ищут одно и то же, только называют это по-разному: правдой, собой, выходом, правильным путем, ответами на вопросы – бесконечная игра в слова не меняет истинный смысл.

Ромдо кажется Винсенту живым. Этот город не хочет ни принять его, ни отпустить. Только сжимает вокруг свои стены, словно бы намекая, что выхода нет. Поэтому, когда ветер бьет в лицо и треплет волосы, по сравнению с унылым серым существованием, чужим неприятием, недавней погоней и ощущением потерянности даже свое падение Винсент готов назвать свободой.

Пино боится. Новое чувство непривычно, странно, и от него как будто ноет где-то внутри. Оно заставляет бежать все дальше и, наверное, ведет к спасению. Ромдо не нужны зараженные авторейвы. Зараженным авторейвам не нужен Ромдо. Пино думает, что Винсент тоже заразился, когда встречает его, – достойные граждане не сбегают из рая вместе с инфицированными Когито. Но она этому рада, без Винсента было бы слишком одиноко. Пино боится одиночества.

Рауль с размаху ударяет пальцами по клавишам пианино. Ни музыка, ни эти резкие звуки, похожие на стоны, не спасают от оглушающей пустоты внутри. Раулю кажется, что он стал камнем, застыл, превратился в авторейва, подхватив вирус, противоположный по своему действию Когито. Но чувства исчезли не до конца, Рауль знает, что стоит задуматься о случившемся, как... Поэтому он не думает, не вспоминает; делает только то, что должен. И все-таки не может сдержать дрожь в голосе, когда Винсент Лоу ускользает из его рук: слишком велико нахлынувшее на него разочарование.

Все мысли Дедала заняты Рил. Всегда. Это такое же абсолютное правило, как то, что город Ромдо – рай. Даже во сне ничего не меняется. Дедалу снится высокая башня и Рил внутри, под защитой надежных стен, в полной безопасности, вдали от опасного мира, окружающего лабиринт. А лабиринт в свою очередь окружает башню, и никакие чудовища никогда не смогут пробраться туда и похитить принцессу. Дедал морщится, но не просыпается. Он пока еще помнит, что в центре лабиринта обязательно должно быть чудовище. Вот только город Ромдо – его город, город-во-сне – неправильный лабиринт, в сердце которого прячется отчаянная фантазия ребенка, мечтающего о любви, искаженное, чудовищное представление об исполнении желаний.

Рил снова злится, на этот раз на пропавшего куда-то Винсента. Ей кажется, что стоит его найти, – и правда о Ромдо раскроется во всем своем ужасном великолепии. В ладонь врезается цепочка от кулона Винсента. Почему-то Рил успокаивает это прикосновение, и ожидание становится не таким невыносимым. А потом она наконец находит Винсента – и опять теряет, теперь уже навсегда. Рил хотела бы забыть его голос, полный боли и отчаяния, но знает, что этому желанию не суждено сбыться. Последнее, что она видит, – широко открытые глаза Винсента.

Людям свойственно блуждать в потемках, не видя путь, людям свойственно забывать то, что кажется им ненужным, странным, не вписывающимся в их картину мира – так разум пытается защититься от безумия и сохранить целостность. Винсент и Рил, Пино и Рауль, Дедал и многие другие, жители Ромдо и остальных городов, беглецы, изгнанники и не совсем люди – все они не помнят, забыли или считают неважным, одно и то же: если дороги расходятся, это еще не значит, что они не могут снова пересечься однажды в будущем. Незримые связи накрепко соединяют этот мир.

***

Иногда он покидал башню – сердце города – и незаметной тенью скользил между домов. Лабиринт улиц был хорошо знаком ему. В любой момент времени он легко мог представить себе этот маленький мир, сверху накрытый куполом, как чьей-то холодной жесткой ладонью. Но сегодня он снова сидел наверху, где в каждой детали сквозило обещание ясного неба и солнца – обещание предательства и смерти. Он уже понял, что заблудился во сне, вспомнил, что чудовище, запертое в лабиринте, – это он сам. «Идеальный обман, – с горечью думал он, – спрятать предательство во сне о предательстве». Истина была одна, как и выход: вспомнить все и проснуться. Путь оставался не известен.

В фальшивом придуманном мире его роль была велика и многогранна: наблюдатель и суфлер, дирижер и рассказчик, бог и чудовище. Рожденный создателем, он не мог не творить. Город – он назвал его Ромдо – носил отпечаток его души. Если бы он понял чужой замысел раньше, то попытался бы разрушить свое творение. Но теперь было поздно. Он любил свои несовершенные создания – и ненавидел, желал уничтожить их – и спасти.

Замкнутый круг ненависти и любви не давал ему покоя. И еще – память, отрывочная, нечеткая. И ужасная мысль о том, что его пробуждение убьет оставшихся во сне. Он поклялся разорвать этот круг: найти выход из лабиринта или убить чудовище. Один путь нарушил бы проклятый сон, другой лишил бы его надежды. Он дергал за ниточки, и весь мир казался ему сценой, по которой бродили живые куклы. Сам же он прятался в тени. Представление шло полным ходом.

4. Futu-risk

«В разговорах о свободе на развалинах мира, посреди мусора и отходов, нет никакого смысла», – думает Винсент, хотя и не против провести вот так целую вечность. Слушать тихую музыку Пино, слушать чужие голоса, не двигаться, забыться, не думать, ни о чем не думать, уснуть навек... По сравнению с ужасом бегства и неопределенностью будущего такая жизнь кажется ему вполне приемлемой – наверное, секунды четыре. А потом Винсент снова задается вечным с некоторых пор вопросом «Что делать?» и снова не находит ответ.

Люди, выжившие за пределами рая, не могут не знать, как устроен этот мир. Поэтому Винсент ловит каждое их слово, словно божественное откровение. «Прекрасный город», – говорит ему Худи, и многие определенно с ним согласны. И тем не менее все они бросили Ромдо (или Ромдо бросил их) и теперь сидят на берегу реки в ожидании счастья. Винсент пока не может понять, что ему здесь не нравится.

Как Ромдо оказывается ложным раем, так и это место совсем не похоже на ад. Скучное, серое, застывшее в своей неизменности местечко, где ничего не происходит. Не происходило. «Безопасности нет нигде», – понимает Винсент, не зная, что чужая чудовищная улыбка на мгновение искривила его рот. Будущее скрыто, словно небо, затянутое серыми облаками. Неизвестность по-прежнему пугает, ведь она не подчиняется ни откровениям на краю мира, ни чужим словам, ни попыткам услышать пророчество от тех, кто даже не властен над собственной судьбой. Винсент чувствует: что-то меняется, в нем самом, вокруг, причины и следствия складываются в головоломку, недостающие детали, будто мусор из Ромдо, свалены в кучу где-то глубоко в сознании или плывут в незримых водах памяти.

Винсенту не очень нравится мир, который он видит, но если он закроет глаза, то рискует оступиться. В конце концов, тот, кто закрывает глаза, прячась от мира, вряд ли достигнет своей цели.

***

В башне, по крайней мере, на самом ее верху всегда царила мертвая тишина. Даже когда он, не в силах вынести одиночество, начинал вслух разговаривать сам с собой, слова словно вязли в густом сонном воздухе, и, в конце концов, он замолкал, засыпая. Сны во сне казались жестокой насмешкой, напоминанием о беспомощности, наказанием за какой-то проступок, о котором он почему-то забыл.

Сны обычно делились на четыре категории: ложные сны о прошлом, полные надежды и страха сны о пробуждении, гневные и горькие сны о мести и сны, которые он не помнил. Иногда бывали и исключения. Недавно ему приснилось, что он заперт в странной пустой комнате, где все стены были исписаны повторяющимися словами «Прокси Первый». «Мое имя», – подумал он, а когда открыл глаза, его лицо было мокрым от слез. В другой раз ему приснилось, что он – всего лишь тень, жалкая копия никчемного создателя, который даже не дал ему нормального имени. Ему слышится тихий шепот: «Номера душам – чтобы не привязываться; номера мирам – чтобы не потеряться».

5. Tasogare

Винсент и здесь, вне купола Ромдо, чувствует себя чужим, ненужным, мешающимся – с самого начала чувствовал, только не хотел замечать. Ложь Худи ничего не меняет. Появление Рил ничего не меняет. Это ощущение – как чей-то пристальный взгляд между лопаток, как собственная рука, опущенная в бездну, – кто знает, какие там водятся чудовища.

Впрочем, мир все равно меняется. Независимо от чужих стараний, независимо от желаний самого Винсента, словно ему нигде нет места – под этими серыми облаками. Вечные сумерки везде, вечный сон, благословенный покой совсем рядом – стоит только вернуться в Ромдо, стоит только закрыть глаза и забыть, забыться... Винсент знает, что это невозможно. Хотя пробовал раньше и продолжает свои бесполезные попытки сейчас. Кажется, что притвориться глухонемым, – безумно легко: натянуть на лицо ворот, отвернуться, не видеть, не слышать, молчать. Получалось плохо. С тех пор ничего не изменилось.

Внешний мир совсем не такой, как Рил себе представляла, как ей говорили. Она чувствует себя обманутой. Ненужные хлопоты – вот как теперь называется правда. Ей хочется то ли смеяться, то ли плакать. Еще очень хочется стукнуть мямлю Винсента и стереть с лица земли это нелепое поселение. Может быть, тогда получится сделать вид, что ничего не было, притвориться, что все нормально. Но реальность словно оживляет самые страшные тайные кошмары Рил: озвучивающий ее мысли Винсент, появление Прокси, невозможность связаться с Ромдо и вернуться обратно в привычный и знакомый рай.

В жизни Рауля теперь есть место только чудовищам. Будущее никак не наступает, то будущее, которое он так ждал, уже никогда и не наступит. «Сумерки, – думает Рауль. – Эти сумерки предвещают долгую страшную ночь». Зато прошлое словно никуда и не девается. В памяти раз за разом прокручиваются недавние события. Винсент Лоу. Чудовище. Кровь. Кровь. Ничего, кроме смерти и пустоты. Слова оказываются не важны, действия не способны никого спасти. Впрочем, Рауль знает, кто виноват в крушении его мира; нарушивший закон будет наказан. Все просто: причины порождают следствия, следствия становятся причинами. Улыбка на губках Рауля напоминает мертвую улыбку статуи – или чудовища.

В мире без солнца сумерки укутывают землю. В этих сумерках рождается решение Винсента вернуться – туда, где все началось. Отравленный грязный воздух проникает в легкие, и Рил теряет сознание. Рауль невидящим взглядом смотрит в глаза своего отражения. Приходит время менять старые иллюзии на новые.

6. Domecoming

Винсент чувствует, что Ромдо больше не отпустит его, и твердо знает, что ничего уже не будет, как прежде. Дело не в городе, дело в нем самом. Внешний мир, скрывающийся за защитным куполом, поначалу менял Винсента постепенно и незаметно – а теперь стало поздно притворяться и скрывать эти изменения. На самом деле выбранный им путь вперед тоже является возвращением. Говорят, что забытое можно вспомнить, если попасть туда, где появились утраченные воспоминания. Винсент собирается проверить эту теорию.

Худи неверящим взглядом обводит Ромдо. Город ничуть не изменился, такой же прекрасный и светлый, равнодушный и по-прежнему бесконечно далекий, полный тайн и чудовищ. Ему даже кажется, что он слышит тихую музыку и видит танцующие фигурки. Худи закрывает глаза и еле слышно шепчет: «С возвращением домой». Стрелки часов продолжают движение. На полу лежит изломанная фигурка деревянного солдатика.

Рил не помнит полета в Ромдо. Холод, страх, боль, непроницаемую темноту, чувство потери, бессильную злость, раздражающую слабость, беспомощность, странные зыбкие сны, тревожные глаза Винсента – помнит. Не уверена, что из этого было на самом деле, однако помнит. Что именно из случившегося или привидевшегося не дает ей покоя, Рил пока не понимает, как не понимает, почему начинает задыхаться в родном городе, вне которого когда-то не могла представить не только свою, но и чужие жизни. «С возвращением домой!» Дедала режет ей слух, пусть даже он так и не произносит эти слова.

***

Прокси Первому нравилось чувствовать себя кукловодом. Все эти люди, остальные Прокси, авторейвы следовали его плану, и не подозревали об этом. Обманывать, запутывать, прятать, менять детали было легко. Впрочем, он готов был на что угодно, только бы избавиться от гнетущего чувства безнадежности – даже покориться судьбе. Прокси Первый решил создать лабиринт, множество переплетающихся лабиринтов, где выход из одного ведет в центр другого, чтобы невозможно было понять, где кончается дорога.

Теперь оставалось только ждать. Винсент Лоу старательно блуждал в лабиринте, и чем усерднее он бежал от своей судьбы, тем вернее к ней приближался. Прокси Первый знал, что однажды Винсент – нет, Эрго, отражение его отчаяния и воплощение его надежды – убьет своего создателя, тем самым вырвав из ловушки сна. Прокси Первый не знал только, к чему именно приведет его смерть: к пробуждению в настоящем мире или вечному покою, и что случится с несчастным оставленным миром. Может быть, его побег обречет кого-то вечно скитаться по лабиринту в поисках несуществующего чудовища.

7. re-l124c41+

Владения Дедала напоминают лабиринт, и Рил все время кажется, что вот-вот из-за угла вылезет чудовище, а то и не одно. Впрочем, все чудовища и так рядом с ней. Все чудовища – всегда внутри. Только от них – вызывающих непрошеные мысли, горькие и безнадежные, как открывшаяся истина, – избавиться куда труднее.

Пустынные коридоры, редкие авторейвы, спешащие по каким-то делам, – конечно, это всего лишь малая часть Ромдо, но Рил совсем не чувствует радости от возвращения, только настороженность: все здесь словно дышит опасностью, все стало чужим и непривычным. Босые ступни скользят по полу, однако она даже не замечает холод. Мир вокруг изменился, прежний ложный мир стал другим, ненадежным и куда более огромным, чем раньше. Мир вышел за пределы города – это пугает и одновременно притягивает ее. Рил знает, что ненадолго останется в Ромдо.

Однажды начав поиск правды, человек уже не может остановиться. Вот истина, закон и ее будущее. Временное возвращение назад – не задержка. Рил понимает это, когда в самом центре города, где тени искажают лица людей, получает свои ответы – по крайней мере, часть из них – слушая откровения Дедала о чудовищах и богах. «Знания приближают к истине, но не к счастью», – думает Рил. Готовность платить по счетам и отбросить прошлое, смелость сделать первый шаг – вот ключ от двери, ведущей прочь из надоевшего рая.

Дедал устало прикрывает глаза. В темноте холодным голубым сиянием мерцает экран. Цена истины оказывается высока. Впрочем, ложь делает эту цену вполне приемлемой.

***

Последнее время Прокси Первый спал без сновидений, стоило закрыть глаза, и теплая темнота мягко укутывала его, даря подобие покоя и надежности. Иногда в этой темноте словно разгорались звезды, сияли яркие крошечные огоньки, и тогда ему казалось, что он наконец познал истину – вечную и неизменную, застывшую, как ледяной океан.

Эта правда-из-сна состояла в том, что мир был пустотой, но пустотой, наполненной смыслом, и звезды – чужие далекие миры – соединялись между собой тонкими невидимыми линиями; в этой паутине он осознал свое могущество и свою слабость – и равнодушие создателя (где-то за границей переплетенных нитей). Холодный разум Прокси Первого блуждал в лабиринте снов. А вокруг вспыхивали и гасли многочисленные созвездия.

8. Shining sign

...Пустынные сумрачные земли навевали тоску. Спутники Винсента умирали один за другим, и в конце концов остался лишь он. И еще Пино. Впрочем, считались ведь только люди. Дрожащий в сером воздухе призрачный свет прожектора наводил на мысли о приведениях. Человек, зараженный авторейв и бесконечные мили пути – при таком раскладе несложно было сойти с ума. Временами Винсент думал, что они никогда не достигнут цели. Но даже бессмысленный полет-поиск казался лучше смиренного, безвольного ожидания смерти. «Бездействие рождает сомнение, сомнение не позволяет двигаться вперед». Чьи это были слова, Винсент не помнил. Память о цели – вот что не давало ему сойти с ума, если, конечно, он уже не сошел с ума, давным-давно, в прошлой беспамятной жизни, когда, охваченный безумием, стер все свои воспоминания.

В Харос они попали совершенно случайно. Пино все твердила о каком-то загадочном свете, мрачные люди с усталыми, словно высеченными из камня лицами припомнили легенду о спящем под землей чудовище, которое хранит мир в этом забытом всеми богами городе. Пино хотела бы узнать побольше, ей всегда нравились сказки (вот Винсент совсем не интересовался ни сказками, ни чудовищами), однако защитники Хароса то ли не знали конец этой истории, то ли по какой-то причине не желали ее рассказывать.

Когда Винсента обвинили в случившихся в городе убийствах, он испытал тянущее, отвратительное ощущение дежавю. «Я веду за собой смерть», – безнадежно подумал он. Мысли путались, прошлое мелькало перед глазами – все то, что он предпочел бы забыть; все то, что забыть никогда не удастся. Во мраке тюрьмы разносился зловещий голос сошедшей с ума женщины. Запоздалое пророчество, которое так жаждал услышать потерявшийся Винсент, в преддверии божественной истины звучало как угроза. Остались только монотонный, гипнотизирующий голос Пино, повторяющий чужие слова, неконтролируемая поднимающаяся изнутри дрожь и слепой полубезумный страх – все остальное исчезло, растворилось в отчаянном нежелании узнать правду. Сквозь тучи пробивалось слабое сияние луны.

А потом Винсент обернулся чудовищем и принес смерть в лунный город. Сражение Прокси друг с другом казалось волшебным, завораживающим танцем. Их темные быстрые фигуры, облитые бледным светом, словно предвещали конец всему миру. Когда все закончилось, повсюду горел огонь. Языки пламени метались среди каменных стен башни, как погребальный костер. Лунный свет погас. Мертвый город вокруг залила тишина. Лишенный памяти спал, и сны его были жестоки и полны кошмаров...

***

– Я уже не маленькая, чтобы слушать сказки, – возмущается Рил.

– Конечно, нет, – рассеянно откликается Рауль, – это не совсем сказка.

Он уже жалеет, что согласился на просьбу Дедала посидеть с его сестрой, пока тот занят какими-то очередными сверхважными экспериментами. Непоседа Рил всегда добивается своего. Ее требование рассказать какую-нибудь историю о Ромдо застает Рауля врасплох. Не то чтобы он не знал никаких историй, просто в голову почему-то лезет всякая чепуха, которую Рил уж точно не будет слушать. Поэтому приходится выкручиваться.

Последнее время Рауль только и думает, что о «Плане Прокси» да о недавно выданном разрешении на ребенка. Неудивительно, что подобное смешение мыслей выливается в странную неправдоподобную историю: пропавший давным-давно основатель Ромдо, авторейв, созданный в рамках проекта «CES» и числящийся лично за Раулем, глава Бюро безопасности, брат Рил, сошедшая с ума правительница Хароса и многие другие, в том числе и он сам, – вот персонажи только что выдуманного рассказа. Рауль только надеется, что Винсент Лоу никогда не услышит эту небылицу. «В конце концов, – решает он, – откуда бы шефу это узнать. Разве что он женится на Рил». Впрочем, последнее вряд ли осуществимо, все сестры Дедала рано или поздно сбегают из города. «Не повезло Регенту с гениальными внуками», – думает Рауль.

– Да-да, – недовольно восклицает Рил, и он понимает, что совершенно забыл о разгневанном ребенке, – а в башне деда заперто чудовище, которого кормят недостойными гражданами.

– А вот это уже неправда, – заходя в комнату, спокойно сообщает Дедал. – Не забивай себе голову всякой чепухой, Рил, – и бросает злобный взгляд на Рауля.

Девочка упрямо сжимает кулачки. Она так похожа на предыдущую, и ту, что была еще раньше, и на самую первую, что в принципе неудивительно: формально все они – одна и та же Рил. Мысленно Дедал никогда не называет их по номеру; делает вид, что не замечает мелких деталей, которыми они отличаются друг от друга (ведь суть у них всегда одинакова).

Он кладет на стол пухлую папку и, больше не обращая на Рауля никакого внимания, спрашивает:

– Не хочешь прогуляться в саду, Рил?

9. Angel's share

...Остановившийся взгляд мертвой Сенекис был направлен куда-то в сторону. Казкис молча смотрел на карты, усыпавшие ее волосы, наконец поднял одну и перевернул. Понимающе улыбнулся, увидев усмешку джокера. Уже тогда он почувствовал – почти понял – что время наконец пришло в движение, и этот бег не остановить. Слова «начало конца» беззвучно повисли в воздухе, отчетливо пахнувшем гарью.

Темноту прорезали языки пламени, выхватывая из мрака застывшее нечеловеческое лицо. Мертвенное голубое сияние выжигало чужую жизнь. Странная слишком четкая картинка исчезла прежде, чем Винсент успел понять, что она означала. Возможно, это произошло из-за того, что на самом деле он и не хотел ничего понимать, не желал ничего вспоминать.

Испуганно дернувшись, Винсент открыл глаза – вокруг была темнота – выпутался из одеяла и огляделся по сторонам. Первым, что выхватил его растерянный взгляд, был огонь в камине. В комнате находился только он один. Откуда-то доносились негромкие знакомые звуки мелодики. Значит, Пино тоже была здесь, и Винсент отправился на ее поиски. Прекрасный город, раскинувшийся внизу, переплетением улиц напоминал лабиринт, но в нем было столько света, что не возникло даже мысли о чудовищах. Винсент настороженно рассматривал лицо незнакомца, пришедшего вслед за Пино, и поэтому не заметил, как чудесный город за его спиной замерцал, словно мираж.

Вино в бокале было похоже на кровь, а в хозяине этого странного невозможного места чувствовалось что-то неприятное, мертвое: в усталых глазах, чертах лица, плавных медленных движениях, неторопливом ленивом голосе. Вскоре в глубине башни Пино нашла армию авторейвов, нападавших на Харос. Асуру, залитую давным-давно исчезнувшим солнечным светом, как будто разом накрыла невесомая, призрачная тень страшной тайны. «Солнце ярче луны», – мелькнула у Винсента непрошеная мысль.

Иллюзия, скрывающая правду, оказалась недолговечной, одно лишь воспоминание о прошлом ничего не могло изменить. Город-лабиринт был мертв (но это не означало, что там не водились чудовища). Мрачная пустынная Асура смотрелась едва ли не хуже, чем все те безжизненные земли, встретившиеся на пути сюда. «Пино была права», – подумал Винсент. Ему больше не нравился этот фальшивый город.

Его «Я ничего не знаю!» звучало действительно жалко и было больше похоже на последнюю отчаянную попытку бегства того, кто почти догадался, какова истина, чем на настоящее отрицание. Сильнее всего Казкиса разозлила бессмысленность чужого существования, а намеренный отказ от памяти вызвал желание убить. Потерявший себя не имеет права жить, считал он, в первую очередь думая о себе. Но фраза о глазах, видящих смерть, оказалась пророческой.

Маска с легким стуком упала на пол. Осколки собственной памяти ранили больнее чужих слов. На лице Эрго Прокси плясали отсветы пламени. В ровном голосе застыли отголоски застарелой боли. Тень прошлого проступила сквозь настоящее. Он не заметил, как заплакал. Голос умирающего подарил ему новое пророчество, предвещавшее злую, жестокую истину. Снова смерть, и снова темнота накрыла его мир.

Съежившаяся на корабле Пино давно перестала уверять себя: «Вот досчитаю до двухсотого кролика и брошу Винса здесь». Сейчас казалось, что она просто маленькая потерявшаяся девочка, которая ждет, когда вернутся взрослые и наконец прогонят всех страшных чудовищ, независимо от того, вылезли они из-под кровати или откуда-то еще. Момент возвращения Винсента Пино пропустила. Впрочем, тот не обиделся, он никогда не обижался на нее. «Теперь все будет в порядке», – подумала она...

***

– Рил, – говорит Дедал и замолкает.

– Все хорошо.

Она действительно выглядит уже куда лучше. Молчание между ними – словно непреодолимая преграда. Дедал хочет сказать, что правда – это просто набор фактов, соединенных в определенном порядке, и ничего больше: можно разделить их и собрать по-новому. Дедал хочет сказать, что Рил для него – самый важный человек в мире. У него в голове – сотни нелепых фраз и признаний, строчек отчетов и неприятных воспоминаний. Раньше Рил отвечала на подобные попытки: «Что еще за глупости».

Теперь Рил произносит:

– Ерунда, сделаешь себе новую, если что-то случится. Вот тебе – сказка на память. Поменяй имена местами, и, может, следующая не узнает правду.

Она усмехается и чуть ли не швыряет в него стопку листов. «Дурацкая сказка, придуманная Раулем», – понимает Дедал. В детстве Рил – эта Рил – не успокоилась, пока не заставила Рауля записать сказку целиком. Страницы с легким шелестом разлетаются по полу. Дедал не знает, как остановить Рил. Она всегда все делает по-своему.

10. Cytotropism

«Еще одна неудачная попытка», – эта мысль была невыносима. Его Рил выросла и покинула купол – в очередной раз. Дедал вдруг почувствовал страшную усталость. Он сидел за рабочим столом, бездумно листая сваленные вперемешку бумаги: отчеты о состоянии здоровья, рабочий журнал, детские рисунки Рил. Наткнувшись на кривоватое изображение Прокси, Дедал, скривившись, сбросил его на пол.

Рано или поздно Рил всегда задавала один и тот же вопрос:

– Кто такие Прокси? – а потом безвозвратно уходила из Ромдо.

Дедал пробовал разные способы отвлечься в ожидании новой настоящей Рил, которая непременно осталась бы с ним на всю жизнь, но действительно помогал только один: наблюдение за жизненными процессами Прокси. В этом крылась особенно злая ирония: Прокси отнимали у Дедала смысл жизни и в то же время каждый раз снова возвращали его.

«То, как клетки Амриты тянутся друг другу, обеспечивая бессмертие своим хозяевам, очень похоже на Ромдо, – думал Дедал. – Купол – защитная оболочка, ограничивающая город от неблагоприятной внешней среды, а люди и авторейвы, взаимодействуя друг с другом, поддерживают целостность этой системы». Ромдо казался ему гигантской колонией или, скорее, огромным, но единым организмом.

Но на самом деле город уже не представлял собой целостную до последнего винтика отлаженную систему. Рауль с силой ударил кулаком по зеркалу – по стеклу во все стороны разбежалась сеть трещин. Изломанное осколками отражение куда больше было похоже на него настоящего. Рауль невольно усмехнулся. Злость постепенно проходила, засыпала, словно чудовище внутри него успокоил вид крови. Он начал было произносить: «Я мыслю, следовательно...» – но тотчас же замолк. Разговоры с собственным отражением о вечных истинах казались дурным знаком. Кровь стекала с пальцев, пачкая пол, и словно подтверждала его присутствие в этом мире.

Постоянное молчание Регента тяготило Рауля. Подумав о Регенте, он сразу же вспомнил и о «мертвой» Рил – наверное, ей тоже не нравилась эта отвратительная манера игнорировать чужие вопросы. От Рил его мысли перескочили к Дедалу. Отстраненный от дел доктор выглядел подавленно. Но в эту ложь было слишком трудно поверить. Не было никаких сомнений в том, что проект «re-l124c41+» приостановлен только на время.

Разговор с Дедалом походил на мудреную игру в слова, а сам он казался Раулю всего лишь глупым мальчишкой. Умным, даже гениальным – на грани безумия – и одновременно невообразимо глупым, каким только может быть избалованный ребенок, заигравшийся во всемогущего бога. В системе Рауля больше не было места ни богам, ни чудовищам. Зато имелась цель – и практически любые средства. Твердая уверенность в том, что у него получится добиться желаемого, гнала Рауля вперед.