Текст книги "Там, где в дымке холмы"

Автор книги: Кадзуо Исигуро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Ну, так сколько будет девятью шесть?

Я спросила:

– А чем Акира-сан хочет заниматься, когда вырастет?

– Акира, скажи тете, кем ты собираешься стать.

– Генеральным директором корпорации «Мицубиси»!

– Это фирма его отца, – пояснила его мать. – Акира уже твердо решил.

– Да, я вижу, – сказала я с улыбкой. – Это замечательно.

– А на кого работает твойотец? – спросил мальчик у Марико.

– Ну, Акира, не будь таким настырным, это некрасиво. – Женщина снова повернулась к Сатико. – Многие дети в его возрасте все еще мечтают стать полицейскими или пожарниками. Но Акира решил работать на «Мицубиси», когда был значительно младше.

– На кого работает твойотец? – повторил мальчик.

На этот раз его мать, вместо того чтобы вмешаться, выжидающе смотрела на Марико.

– Он хозяин зоопарка, – ответила Марико.

На минуту все замолкли. Услышав этот ответ, мальчик странным образом притих и с мрачным видом отодвинулся в сторону. Его мать неуверенно проговорила:

– Какая интересная профессия. Мы очень любим животных. А зоопарк вашего мужа – он где-то поблизости?

Прежде чем Сатико успела ответить, Марико шумно слезла со скамейки и, ни слова не говоря, направилась к деревьям невдалеке от нас. Мы молча проводили ее взглядом.

– Это ваша старшая? – спросила женщина у Сатико.

– Других детей у меня нет.

– О, понимаю. На самом деле это не так уж плохо. Ребенок может вырасти более самостоятельным. Думаю, ему часто приходится больше трудиться. Между этим, – она положила руку на голову мальчика, – и старшим разница в шесть лет.

Американка что-то громко воскликнула и захлопала в ладоши. Марико медленно и упорно взбиралась по веткам дерева. Пухлолицая женщина, заерзав на скамейке, глядела на нее с беспокойством.

– Ваша дочь – настоящий сорванец, – обронила она.

Американка радостно подхватила слово «сорванец» и снова захлопала в ладоши.

– Это не опасно? – спросила женщина. – Она ведь может упасть.

Сатико улыбнулась, ее тон в разговоре с женщиной внезапно смягчился:

– А вам в диковину видеть, как дети лазают на деревья?

Женщина с тревогой следила за Марико:

– Вы уверены, что это безопасно? Ветка может подломиться.

Сатико усмехнулась:

– Моя дочь, не сомневаюсь, знает что делает. Впрочем, спасибо вам за участие. Вы очень заботливы.

Она отвесила женщине изящный поклон. Американка что-то ей сказала, и они снова заговорили по-английски. Пухлолицая женщина перевела взгляд на нас.

– Прошу вас, не сочтите меня назойливой, – сказала она, тронув меня за руку, – но не заметить я не могла. Это у вас первенец?

– Да, – смеясь, ответила я. – Ждем его осенью.

– Как замечательно. А ваш муж – тоже владелец зоопарка?

– О нет. Он работает в фирме, которая занимается электроникой.

– Неужели?

Женщина принялась давать мне советы по уходу за младенцем. Я тем временем заметила, что мальчик двинулся от столика к дереву, на котором сидела Марико.

– Есть еще идея давать ребенку побольше слушать хорошей музыки, – втолковывала мне женщина. – Наверняка это многое значит. Наряду с самыми первыми звуками младенец должен слышать много хорошей музыки.

– Да, музыку я очень люблю.

Мальчик остановился у подножия дерева и озадаченно смотрел вверх, на Марико.

– У нашего старшего сына не такой хороший музыкальный слух, как у Акиры, – продолжала женщина. – Муж говорит, это потому, что он младенцем мало слушал хорошую музыку, и я склонна думать, он прав. В то время по радио передавали слишком много военной музыки. На пользу, уверена, это не пошло.

Слушая женщину, я увидела, как мальчик пытается упереться ногой о ствол дерева. Марико спустилась пониже и, по-видимому, давала ему советы. Американка рядом со мной продолжала громко хохотать, время от времени произнося отдельные японские слова. Мальчику удалось наконец оторваться от земли: одну ногу он вставил в расщелину и повис в воздухе, обеими руками уцепившись за ветку. Хотя от поверхности земли его отделяло всего несколько сантиметров, напряжение он испытывал громадное. Трудно сказать, сделала ли Марико это намеренно, но, спустившись еще ниже, она с силой наступила мальчику на пальцы. Мальчик пронзительно взвизгнул и кулем свалился на землю.

Женщина испуганно обернулась. Сатико и американка, за беседой ничего не заметившие, тоже устремили взгляд на упавшего мальчика. Он лежал на боку и отчаянно визжал. Мать бросилась к нему и, опустившись на колени, принялась ощупывать его ноги. Мальчик продолжал вопить. Пассажиры на дальнем конце лужайки, все как один, смотрели в нашу сторону. Через минуту-другую рыдающий мальчик, при поддержке матери, оказался за нашим столиком.

– Лазить по деревьям очень опасно, – сердито выговаривала ему мать.

– Он упал с небольшой высоты, – успокоила я ее. – На дерево он вообще не успел забраться.

– Он мог сломать ногу. Детям нельзя разрешать карабкаться на деревья. Дураки только так делают.

– Она меня пнула, – всхлипнул мальчик. – Столкнула меня с дерева. Хотела меня убить.

– Она тебя пнула? Девочка тебя пнула?

Я перехватила взгляд, который Сатико метнула на дочь. Марико снова высоко забралась на дерево.

– Она хотела меня убить.

– Девочка тебя пнула?

– Ваш сын просто соскользнул, – поспешно вмешалась я. – Я все видела. Падать ему было неоткуда.

– Она меня пнула. Хотела меня убить.

Женщина тоже обернулась и оглядела дерево.

– Он просто-напросто соскользнул, – повторила я.

– Веди себя умнее, Акира, – сердито проговорила женщина. – Лазить по деревьям очень и очень опасно.

– Она хотела меня убить.

– Тебе нельзя лазить по деревьям.

Мальчик продолжал всхлипывать.

В японских городах (этим они заметно отличаются от английских) владельцы ресторанов и чайных домиков, магазинов и лавочек словно бы торопят наступление темноты: еще до сумерек в окнах зажигаются фонари, а над дверьми – светящиеся вывески. Когда в тот вечер мы вновь оказались на улицах Нагасаки, город уже был весь расцвечен ночными огнями: Инасу мы покинули к концу дня и поужинали в ресторане при универмаге «Хамайя». Потом, желая растянуть день подольше, долго блуждали по боковым улочкам, не очень-то торопясь набрести на трамвайную остановку. В те времена, помнится, у молодых пар вошло в моду показываться на людях, держась за руки (мы с Дзиро никогда этого не делали), и по пути нам встречалось множество таких пар, жаждущих вечерних развлечений. Небо, как обычно летом, окрасилось бледным пурпуром.

На многих прилавках торговали рыбой, и в этот вечерний час, с возвращением в гавань рыболовецких судов, всюду попадались навстречу люди, которые проталкивались через толпу с тяжелыми корзинами на плечах, полными свежевыловленной рыбы. В одном из переулков, где на земле валялся мусор и бродили случайные прохожие, мы и набрели на помост с кудзибики.У меня не было пристрастия к кудзибики,ничего подобного здесь в Англии нет – разве что на ярмарочных площадях, – и о самом существовании этой забавы я бы наверняка забыла, если бы тот вечер не оставил такого следа в моей памяти.

Мы остановились посмотреть позади толпы. Какая-то женщина старалась поднять повыше малыша лет двух-трех; человек с повязкой вокруг головы наклонился с помоста, протягивая ребенку чашу. Малыш ухитрился вытянуть из нее билетик, но явно не знал, что с ним делать. Зажав его в ручонке, он тупо оглядывал смеющиеся лица вокруг. Человек с повязкой нагнулся ниже и что-то сказал малышу: это заставило собравшихся расхохотаться. Наконец мать опустила ребенка на землю, взяла у него билетик и передала человеку с повязкой. На билетик выпал выигрыш – губная помада, которую женщина забрала со смехом.

Марико встала на цыпочки, пытаясь получше разглядеть призы, выставленные на заднике помоста. Внезапно она обернулась к Сатико со словами:

– Я хочу купить билет.

– Марико, это пустая трата денег.

– Я хочу купить билет, – повторила она с необычной настойчивостью. – Хочу попробовать.

– Вот, Марико-сан, возьми. – Я протянула ей монетку.

Она бросила на меня слегка удивленный взгляд. Потом взяла монетку и стала протискиваться сквозь толпу к помосту.

Попытали счастья еще несколько участников: одна женщина выиграла конфету, другая – средних лет – резиновый мячик. Подошла очередь Марико.

– Итак, юная принцесса, – человек с повязкой неторопливо встряхнул чашу, – закройте глаза и сосредоточьтесь мыслями вон на том большом медведе.

– Я не хочу медведя, – сказала Марико.

Человек скорчил гримасу, и в толпе засмеялись.

– Вы не хотите большого мехового медведя? Так-так, юная принцесса, чего же вы тогда хотите?

Марико показала на задник платформы:

– Корзинку.

– Корзинку? – Человек пожал плечами. – Хорошо, принцесса, зажмурьте глаза покрепче и сосредоточьте мысли на вашей корзине. Готово?

Билет Марико выиграл цветочный горшок. Она вернулась к нам и вручила свой приз мне.

– Ты не хочешь его брать? – спросила я. – Это же твой выигрыш.

– Я хотела корзинку. Котятам теперь нужна собственная корзинка.

– Ну, не огорчайся.

Марико повернулась к матери:

– Я хочу попробовать еще раз.

Сатико вздохнула:

– Уже поздно.

– Хочу попробовать. Еще разик.

Она снова пробралась к помосту. Пока мы ждали, Сатико обратилась ко мне:

– Забавно, но у меня о ней сложилось совершенно иное впечатление. Я имею в виду вашу подругу, миссис Фудзивара.

– Да?

Сатико вытянула шею, заглядывая между головами.

– Боюсь, Эцуко, я всегда представляла ее себе совсем иначе, чем вы. Ваша подруга казалась мне женщиной, у которой ничего не осталось в жизни.

– Но это не так, – возразила я.

– Да? А на что она надеется в будущем, Эцуко? Ради чего живет?

– У нее есть заведение. Совсем скромное, но для нее оно много значит.

– Ее закусочная?

– И у нее есть сын. Его карьера обещает многое.

Сатико продолжала вглядываться в помост.

– Да, наверное, это так, – произнесла она с усталой улыбкой. – Думаю, сын у нее есть.

На этот раз Марико выиграла карандаш и вернулась к нам с недовольным лицом. Мы собрались уходить, но она не отрывала глаз от помоста.

– Пойдем, – сказала Сатико. – Эцуко-сан пора домой.

– Я хочу попробовать еще раз. Только один разочек.

Сатико нетерпеливо вздохнула, потом взглянула на меня. Я пожала плечами и рассмеялась.

– Ну хорошо, – согласилась Сатико. – Попробуй еще раз.

Было разыграно еще несколько призов. Одна молодая женщина выиграла косметичку: столь удачному призу зааплодировали. Завидев Марико в третий раз, человек с повязкой на голове состроил очередную комическую гримасу.

– Итак, юная принцесса, вы снова здесь! Все еще хотите выиграть корзинку? Быть может, предпочтете этого большого мехового медведя?

Марико молча ждала, когда ей подставят чашу. Вынутый ею билет распорядитель лотереи изучил самым тщательным образом, а потом обернулся к выставленным призам. Он еще раз внимательно исследовал билет и наконец кивнул.

– Корзинку вы не выиграли. Но зато выиграли главный приз!

Со всех сторон раздались смех и аплодисменты. Распорядитель направился к заднику и вернулся с большой деревянной коробкой.

– Это для вашей мамы – хранить овощи! – объявил он, адресуясь скорее к толпе, чем к Марико, и высоко вскинул коробку.

Сатико, стоявшая рядом со мной, рассмеялась и тоже зааплодировала. Зрители расступились, давая Марико дорогу.

Когда мы уходили, Сатико продолжала смеяться. Она смеялась так, что на глазах у нее выступили слезы; утерев их, она посмотрела на коробку.

– Странная вещица, – сказала она, передавая ее мне.

Коробка походила на коробку с апельсинами и весила на удивление мало; деревянная поверхность была гладкой, но не лакированной, с одной стороны находились две раздвижные панели с проволочной сеткой.

– Может пригодиться, – заметила я, отодвигая панель.

– Я выиграла главный приз, – сказала Марико.

– Да, ты молодец, – поддакнула Сатико.

– Однажды я выиграла кимоно, – сообщила мне Марико. – Это было в Токио, там я однажды выиграла кимоно.

– Ну вот, ты снова выиграла.

– Эцуко, не могли бы вы понести мою сумку? А я донесу эту штуку до дома.

– Я выиграла главный приз, – повторила Марико.

– Да, ты молодчина, – отозвалась Сатико со смешком.

Мы отошли от помоста. Улица была усеяна брошенными газетами и всяким мусором.

– Котята могут здесь жить, правда? – спросила Марико. – Мы положим внутрь коврик, и это будет их дом.

Сатико, держа коробку, посмотрела на нее с сомнением:

– Не уверена, что им там очень понравится.

– Это будет их дом. Когда мы поедем к Ясуко-сан, то повезем их в этой коробке.

Сатико устало улыбнулась.

– Правда, мама, правда? Мы повезем котят в этой коробке.

– Да, наверное. Конечно, да. Повезем котят в этой коробке.

– Значит, мы сможем держать у себя котят?

– Да, мы сможем держать у себя котят. Уверена, что отец Ясуко-сан не станет возражать.

Марико забежала немного вперед, а потом подождала нас.

– Значит, нам больше не надо подыскивать, кому их отдать?

– Да, больше не надо. Мы поедем в дом к Ясуко-сан, и они будут жить там.

– И мы больше не станем искать для них новых хозяев. Возьмем их с собой в коробке – правда, мама?

– Да, – сказала Сатико. Она резко откинула голову назад и снова засмеялась.

Мне часто вспоминается лицо Марико, каким я видела его в трамвае по пути домой. Прижавшись лбом к стеклу, она смотрела в окно: ее лицо, освещенное бегущими огнями шумного города, казалось мальчишеским. Марико молчала до самого конца путешествия, мы с Сатико почти не разговаривали. Только один раз, помню, Сатико спросила:

– Ваш муж на вас не рассердится?

– Очень может быть, – улыбнулась я. – Но я его еще вчера предупредила, что могу задержаться.

– День был чудесный.

– Да. Дзиро, должно быть, сидит и дуется. Я получила громадное удовольствие.

– Мы должны повторить нашу прогулку, Эцуко.

– Да, должны.

– И помните: вы должны меня навестить, когда я уеду.

– Да, я помню.

Мы опять замолчали. Чуть позже, когда трамвай замедлил ход перед остановкой, я почувствовала, что Сатико вздрогнула. Она смотрела на выход из вагона, где стояли два-три человека. Женщина, стоявшая там, смотрела на Марико. Ей было лет тридцать, ее худое лицо выражало усталость. Вполне возможно, что она смотрела на Марико без всякой задней мысли, и если бы не реакция Сатико, я вряд ли бы что-нибудь заподозрила. Марико, не замечавшая этой женщины, продолжала смотреть в окно.

Женщина, перехватив взгляд Сатико, отвернулась. Трамвай остановился, двери отворились, и женщина вышла.

– Вам знакома эта особа? – тихо спросила я. Сатико усмехнулась:

– Нет, я просто ошиблась.

– Вы приняли ее за кого-то другого?

– Только на секунду. Даже сходства особого не было.

Она снова засмеялась и глянула в окно узнать, где мы находимся.

Глава восьмая

Оглядываясь назад, понимаешь, почему в то лето Огата-сан пробыл у нас так долго. Хорошо зная своего сына, он, должно быть, разгадал план Дзиро относительно журнальной статьи Сигэо Мацуды: мой муж просто-напросто дожидался, когда Огата-сан вернется к себе домой в Фукуоку и начисто забудет про этот случай. А пока он продолжал с готовностью соглашаться, что подобный выпад против фамильной чести следует парировать незамедлительно и со всей решимостью, что дело в равной степени затрагивает и его самого и что он сядет за письмо своему бывшему школьному товарищу, как только улучит свободную минуту. Теперь, по прошествии стольких лет, мне ясно, что для Дзиро это был самый привычный способ уклониться от потенциально неловкого положения. Если бы годы спустя, в другой критической ситуации он не повел себя точно так же, я, возможно, никогда не покинула бы Нагасаки. Но это так, к слову.

Я уже описывала кое-какие подробности того вечера, когда двое подвыпивших сослуживцев мужа помешали Дзиро и Огате-сан закончить шахматную партию. Тогда, постилая на ночь постель, я горела желанием поговорить с Дзиро обо всем, что касалось Сигэо Мацуды; мне вовсе не хотелось, чтобы он писал это письмо против своей воли, но я все острее осознавала, что ему необходимо объясниться с отцом. Однако заговаривать на эту тему я в тот вечер – как и раньше – не решилась. Прежде всего, муж наверняка бы счел, что мне незачем соваться в чужие дела с какими-то советами. К тому же в столь поздний час Дзиро неизменно чувствовал себя усталым, и любые попытки с ним побеседовать его только раздражали. Словом, откровенные обсуждения между нами так и не вошли в привычку.

Весь последующий день Огата-сан не выходил из квартиры, то и дело принимаясь за шахматную партию, прерванную накануне, как он заявил, в решающий момент. Вечером, спустя примерно час после ужина, он снова расставил на доске фигуры и стал изучать позицию. Потом поднял глаза на моего мужа:

– Итак, Дзиро, завтра предстоит большой день.

Дзиро, оторвавшись от газеты, слегка усмехнулся:

– Незачем поднимать шум из-за таких пустяков.

– Чепуха. Для тебя это большой день. Конечно, ради фирмы тебе необходимо выложиться сполна, но, по-моему, это победа сама по себе, независимо от завтрашнего результата. Быть приглашенным представлять фирму на таком уровне, в самом начале карьеры, это, знаешь ли, даже для нашего времени редкость.

Дзиро пожал плечами:

– Я так не думаю. Разумеется, если завтра все удастся как нельзя лучше, нет никаких гарантий, что меня повысят. Но управляющий, полагаю, должен быть доволен моими нынешними успехами.

– Судя по общему мнению, он, я считаю, очень в тебя верит. А как, по-твоему, все пройдет завтра?

– Надеюсь, достаточно гладко. На данной стадии все заинтересованные стороны нуждаются в сотрудничестве. Вопрос скорее в том, чтобы заложить основу для настоящих переговоров, намеченных на осень. Штука нехитрая.

– Что ж, поживем – увидим. Послушай, Дзиро, а почему бы нам не закончить партию? Уже три дня, как мы на ней застряли.

– Ах да, партию. Конечно же, отец, ты понимаешь, повезет мне завтра или нет, никто не даст гарантии, что меня повысят.

– Да, Дзиро, конечно, я это понимаю. Мне самому, делая карьеру, пришлось столкнуться с конкуренцией. Я слишком хорошо знаю, как это бывает. Иногда предпочтение отдают тем, кто заведомо не может считаться тебе ровней. Но это не должно тебя останавливать. Упорно добивайся своего – и одержишь победу. А теперь, как насчет того, чтобы закончить партию?

Муж взглянул на шахматную доску, но ничем не выказал желания придвинуться поближе.

– Насколько я помню, ты почти что выиграл.

– Да, положение тяжелое, но выход есть – если ты его найдешь. Помнишь, Дзиро, когда я учил тебя играть, то всегда предупреждал – не выводи ладьи слишком рано. А ты все равно делаешь ту же ошибку. Понятно?

– Да-да, ладьи. Твоя правда.

– И кстати, Дзиро, вот что: мне кажется, ты не обдумываешь ходы заранее, ведь так? Помнишь, как я бился когда-то, чтобы ты просчитывал игру хотя бы на три хода вперед? Похоже, ты и сейчас этого не делаешь.

– На три хода вперед? М-да, пожалуй, и не делаю. Да я и не считаю себя таким мастером, как ты, отец. Во всяком случае, можно признать, что ты выиграл.

– Собственно говоря, Дзиро, уже в начале партии, увы, стало ясно, что ты не обдумываешь свои ходы. Сколько раз тебе можно внушать? Хорошему шахматисту нужно предвидеть развитие игры, рассчитывать вперед самое меньшее на три хода.

– Да, наверное, так.

– К примеру, зачем ты поставил сюда коня? Дзиро, взгляни на доску, ты даже не смотришь. Ты можешь вспомнить, почему ты сделал этот ход?

Дзиро взглянул на доску.

– Честно говоря, не помню. Но вероятно, на то были тогда какие-то серьезные причины.

– Серьезные причины? Что за чушь, Дзиро. Делая первые ходы, ты держал в голове план, я это видел. Ты действительно придерживался определенной стратегии. Но как только я твой план опрокинул, ты начал играть как попало – ход за ходом. Неужели ты не помнишь, что я тебе всегда втолковывал? Шахматы – это прежде всего осуществление логически последовательной стратегии. Если противник разрушил твой план, необходимо тут же разработать новый. Партию выигрывают или проигрывают не тогда, когда король загнан в угол. Исход предрешен, как только игрок отказывается от всякого стратегического плана. Если фигуры разрознены и не подчиняются общей задаче, один ход никак не связан с другим – пора сдаваться.

– Очень хорошо, отец, признаю свое поражение. И, может быть, забудем об этом.

Огата-сан взглянул на меня, потом перевел взгляд на Дзиро:

– Что это за разговор? Я сегодня тщательно проанализировал позицию и нашел три различных варианта, с помощью которых ты можешь спастись.

Муж опустил газету.

– Извини, если я ошибаюсь, но ты сам как будто только что заявил, что игрок, неспособный выработать логически последовательный стратегический план, неизбежно проигрывает. Что ж, если я, как ты неоднократно подчеркивал, не вижу дальше одного хода, вряд ли есть смысл продолжать игру. С твоего позволения, мне бы хотелось дочитать эту статью.

– Ну, Дзиро, это в чистом виде пораженчество. Партия далеко не завершена, о чем я тебе и толкую. Тебе надо сейчас задуматься о защите, выпутаться и снова нападать. В тебе, Дзиро, всегда, еще сызмала, сидела эта склонность к пораженчеству. Я надеялся, что избавил тебя от нее, – ан нет, вот она, снова наружу, после стольких-то лет.

– Прости меня, но я решительно не понимаю, при чем тут пораженчество. Это всего лишь игра…

– Возможно, это и в самом деле всего лишь игра. Но отец начинает видеть сына насквозь. Отец распознает нежелательные черточки характера, стоит только им появиться. Это совсем не то качество, которым я мог бы в тебе гордиться, Дзиро. Едва твой план рухнул, как ты уже поднял руки. И теперь, когда ты вынужден перейти к обороне, дуешься и больше не желаешь играть. Точно так ты поступал и когда тебе было девять лет.

– Отец, все это полная чепуха. Вместо того чтобы целый день думать о шахматах, у меня есть занятия получше.

Дзиро выпалил это так громко, что Огата-сан на минуту несколько растерялся.

– Для тебя, отец, это, может быть, и очень хорошо, – продолжал мой муж. – В твоем распоряжении целый день – почему бы вдоволь не навыдумывать разных стратегий и хитростей. А что касается меня, то у меня есть получше способы провести время.

С этими словами муж вернулся к газете, а его отец в изумлении не сводил с него глаз. Под конец Огата-сан рассмеялся:

– Послушай, Дзиро, что это мы раскричались друг на друга, будто торговки рыбой? – Он снова засмеялся. – Будто торговки рыбой.

Дзиро читал газету, не поднимая головы.

– Ладно, Дзиро, не будем больше спорить. Если не хочешь заканчивать партию, то и не надо.

Муж и ухом не повел, словно ничего не слышал. Огата-сан со смехом продолжал:

– Хорошо, согласен, твоя взяла. Больше мы не играем. Но дай я тебе покажу, как можно было вывернуться из этой небольшой ловушки. Есть три способа. Первый – самый простой, и тут я вряд ли что мог поделать. Посмотри, Дзиро, посмотри сюда. Дзиро, взгляни, я кое-что тебе покажу.

Дзиро по-прежнему не замечал отца, сохраняя вид человека, с головой погруженного в чтение. Он перевернул страницу и продолжал читать.

Огата-сан, тихонько посмеиваясь, покачал головой:

– Ну точь-в-точь такой, какой был ребенком. Если что не по нему, надуется – и ничем его не возьмешь. – Бросив взгляд на меня, он как-то странно усмехнулся, потом повернулся к сыну. – Дзиро, погляди сюда. Давай я тебе покажу хотя бы это. Проще простого.

Внезапно муж отбросил газету и шагнул к отцу – с явным намерением перевернуть доску и расшвырять фигуры по полу. Однако, не успев до нее добраться, неловким движением опрокинул ногой чайник. Чайник упал набок, крышка с дребезжанием отвалилась, и чай стремительно разлился по татами. Дзиро, не вполне отдавая себе отчет в том, что произошло, уставился на чайную лужу. Потом повернулся к шахматной доске. Вид фигур, недвижно застывших на своих полях, казалось, разозлил его еще больше, и на мгновение мне показалось, что он снова попытается их раскидать по сторонам. Однако он сдержался, схватил газету и, не сказав ни слова, выскочил вон из комнаты.

Я кинулась к месту, где разлился чай. Влага уже начала впитываться в подушку, на которой сидел Дзиро. Я схватила ее и принялась оттирать подолом фартука.

– Точь-в-точь такой, каким был всегда, – заметил Огата-сан. В глазах у него заиграла улыбка. – Дети взрослеют, но меняются мало.

Я пошла в кухню поискать салфетку. Когда вернулась, Огата-сан сидел на прежнем месте, глаза его все так же улыбались. Он сосредоточенно смотрел на расплывшуюся по татами лужицу. Казалось, он так глубоко задумался, что я не сразу решилась опуститься на колени, чтобы ее вытереть.

– Это не должно тебя огорчать, Эцуко, – проговорил он наконец. – Расстраиваться не из-за чего.

– Да-да.

Я старательно протирала татами.

– Что ж, думаю, скоро надо ложиться спать. Полезно ложиться спать пораньше хотя бы изредка.

– Да.

– Это не должно тебя огорчать, Эцуко. Дзиро к завтрашнему утру все забудет, уверяю тебя. Я прекрасно помню, как на него такое находило. Подобные сценки заставляют с грустью вспоминать о прошлом. Мне живо вспомнилось, как он был малышом. Да, волей-неволей загрустишь о прошлом.

Я продолжала убирать остатки чая.

– Ну-ну, Эцуко, – заключил Огата-сан. – Расстраиваться вовсе не из-за чего.

До утра мы с мужем так и не поговорили. За завтраком он время от времени взглядывал в утреннюю газету, которую я положила рядом с его чашкой. Говорил он мало и ни словом не обмолвился о том, что его отец еще не показывался. Я же чутко прислушивалась к комнате Огаты-сан, но там все было тихо.

– Надеюсь, сегодня все пройдет хорошо, – нарушила я наконец молчание.

Муж пожал плечами.

– Незачем поднимать такую суматоху. – Взглянув на меня, он продолжал: – Сегодня я хотел надеть черный шелковый галстук, но ты его куда-то задевала. Не надо трогать мои галстуки.

– Черный шелковый галстук? Он висит на вешалке вместе с другими.

– Сейчас его там не оказалось. Я тебя прошу не рыться постоянно в моих галстуках.

– Шелковый галстук должен быть вместе с остальными. Я его позавчера гладила, зная, что он тебе сегодня понадобится, и уверена, что повесила его на место. Ты точно знаешь, что его там нет?

Муж нетерпеливо вздохнул и уткнулся в газету.

– Не важно. Сойдет и этот.

Он молча продолжал завтракать. Огата-сан меж тем не появлялся, и я пошла послушать возле его двери. Из комнаты не доносилось ни звука, и я уже собиралась тихонько приотворить дверь, но муж меня окликнул:

– Чего это ты там затеяла? Времени у меня в обрез, ты же знаешь. – Он толкнул вперед чайную чашку.

Я снова села к столу, отставила в сторону использованные тарелки и налила Дзиро чаю. Он торопливо отхлебывал из чашки, косясь на первую страницу газеты.

– Сегодня важный для нас день, – сказала я. – Надеюсь, все пройдет хорошо.

– Незачем поднимать такую суматоху, – повторил Дзиро, не поднимая глаз.

Перед уходом, однако, Дзиро тщательно осмотрел себя перед зеркалом в прихожей, поправил галстук и проверил, гладко ли выбрит подбородок. Когда он ушел, я снова остановилась возле двери Огаты-сан и прислушалась, но там было тихо.

– Отец, – негромко позвала я.

– А, Эцуко, – послышался голос Огаты-сан. – Я так и знал, что ты не дашь мне залеживаться.

Слегка успокоившись, я пошла на кухню заварить свежего чаю, потом накрыла для Огаты-сан завтрак. Приступая к еде, он вскользь заметил:

– Дзиро, кажется, уже ушел.

– О да, давно. Я уже собиралась выкинуть отцовский завтрак. Думала, из-за лени раньше полудня не встанет.

– Ну-ну, Эцуко, не будь такой бессердечной. Доживешь до моих лет – и тебе захочется порой расслабиться. А кроме того, побыть с тобой – это для меня что-то вроде каникул.

– Что ж, в таком случае отцу позволено немного полениться.

– Дома, в Фукуоке, возможности вот так поваляться в постели у меня не будет, – сказал Огата-сан, берясь за палочки. Он глубоко вздохнул: – Думаю, скоро мне пора в дорогу.

– В дорогу? Спешить некуда, отец.

– Нет, мне на самом деле пора возвращаться. Работы по горло.

– Работы? Какой работы?

– Ну, для начала нужно установить на веранде новые панели. Потом построить в саду каменную горку. Я за нее еще даже не принимался. Камни лежат в саду уже несколько месяцев и меня поджидают. – Вздохнув, Огата-сан принялся за еду. – Вернусь – и вот так поваляться в постели больше не придется.

– Но уезжать сейчас необходимости нет, разве не так, отец? Ваша горка никуда не денется.

– Это очень мило с твоей стороны, Эцуко. Но время поджимает. Видишь ли, осенью я жду к себе дочь с мужем, и всю работу нужно закончить до их приезда. В прошлом году и в позапрошлом они навещали меня осенью. Предполагаю, что они захотят приехать и нынче.

– Понятно.

– Да, нынешней осенью они просто обязаны меня навестить. Для мужа Кику ко это самое удобное время. А Кикуко постоянно твердит в письмах, что ее прямо-таки разбирает любопытство посмотреть мой новый дом.

Огата-сан покивал головой и снова взялся за свою еду.

– Какая у вас любящая дочь Кикуко-сан, отец, – сказала я, наблюдая за ним. – Ехать не близко, из Осаки дальний путь. Она, должно быть, скучает по вам.

– Полагаю, время от времени она чувствует потребность избавиться от свекра. Иначе не понимаю, зачем ей забираться так далеко.

– Нехорошо, отец. Уверена, она по вам скучает. Я вынуждена буду передать ей ваши слова.

Огата-сан рассмеялся:

– Но дело обстоит именно так. Старик Ватанабэ командует ими, как военный диктатор. Всякий раз по приезде они только и толкуют о том, насколько невыносимым он становится. Мне самому старик по душе, но нельзя отрицать, что он и вправду самодур. Думаю, им понравился бы вот такой уголок, как этот, Эцуко, – квартирка для них одних. Совсем неплохо, когда молодые пары живут отдельно от родителей. Молодожены все чаще и чаще так поступают. Молодые люди вовсе не желают терпеть, чтобы старики-самодуры ими помыкали.

Огата-сан, словно спохватившись, поспешно вернулся к еде. Покончив с завтраком, он встал и подошел к окну. С минуту постоял спиной ко мне, глядя на открывавшийся вид, потом немного приоткрыл створку – впустить побольше воздуха, и глубоко вздохнул.

– Вы довольны вашим новым домом, отец? – спросила я.

– Моим домом? Да, конечно. Правда, потребуются еще кое-какие доделки. Но он гораздо более компактный. Дом в Нагасаки для одинокого старика был слишком просторен.

Огата-сан не отрываясь смотрел в окно: в резком утреннем свете я различала только смутные очертания его головы и плеч.

– Но ваш старый дом – он был замечательный, – сказала я, – Я всегда останавливаюсь на него посмотреть, если оказываюсь в тех краях. Вот и на прошлой неделе проходила мимо него на обратном пути от миссис Фудзивара.

Я подумала, что Огата-сан меня не слышит. Он по-прежнему молча смотрел в окно, но наконец проговорил:

– И как он выглядит, этот старый дом?

– О, почти как раньше. Новые жильцы должны быть довольны тем, в каком виде оставил его отец.