Текст книги "Там, где в дымке холмы"

Автор книги: Кадзуо Исигуро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Жаль, – проговорил Дзиро, кладя в рот кусок.

– Да, необходимо докончить с верандой до приезда Кикуко с мужем. Они непременно захотят навестить меня осенью.

Дзиро не ответил, и некоторое время мы ужинали молча. Потом Огата-сан произнес:

– А кроме того, я не в состоянии тут сидеть и весь день думать о шахматах. – Он как-то странно усмехнулся.

Дзиро кивнул, но ничего не сказал. Огата-сан снова рассмеялся, и мы продолжили ужин в молчании.

– Ты теперь пьешь саке, отец? – вдруг спросил Дзиро.

– Саке? Иногда, капельку. Не очень часто.

– Поскольку это наш последний совместный вечер, может быть, выпьем немного саке?

Огата-сан, казалось, с минуту раздумывал – и наконец с улыбкой сказал:

– К чему суматоха вокруг такого старика, как я? Но за твое блестящее будущее я вместе с вами выпью.

Дзиро кивнул мне, и я достала из буфета бутылку и две чашки.

– Я всегда знал, что ты далеко пойдешь, – говорил Огата-сан. – Ты всегда многое обещал.

– Из того, что произошло сегодня, вовсе не следует, что повышение мне гарантировано. Но, полагаю, мои усилия вреда не нанесли.

– Ну да, конечно. Сомневаюсь, что ты себе сегодня очень уж повредил.

Оба молча следили, как я разливаю саке. Затем Огата-сан положил палочки и поднял свою чашку:

– За твоё будущее, Дзиро.

Муж, все еще с набитым ртом, тоже поднял чашку:

– И за твоё, отец.

На память, насколько я понимаю, полагаться нельзя: нередко на нее заметно воздействует обстановка, окружающая того, кто вспоминает; это, несомненно, касается и кое-каких моих воспоминаний, здесь собранных. Заманчиво, к примеру, убедить себя в том, что я испытывала в тот день некое предчувствие, что тягостный образ, возникший в моем представлении, разительно отличался, будучи гораздо более живым и ярким, от бессчетных фантазий, витающих в воображении в долгие часы бездействия.

Скорее всего, ничего особо примечательного в этом не было. Несчастье с маленькой девочкой, которую нашли висящей на дереве, потрясло округу куда сильнее прежних расправ с детьми, и в то лето наверняка не меня одну одолевали подобные тревоги.

В поздний полуденный час, день или два спустя после нашей прогулки на Инасу, я занималась у себя дома мелкими хозяйственными делами и случайно выглянула в окно. Почва на пустыре, должно быть, основательно затвердела: по сравнению с тем разом, когда я впервые увидела большую американскую машину, теперь она двигалась по неровной поверхности без особого труда. Она постепенно приближалась, потом въехала на бетонированную площадку под моими окнами. Блики на ветровом стекле мешали мне разглядеть, кто сидел внутри, но впечатление было такое, что водитель там не один. Автомобиль проехал по жилому кварталу и скрылся из виду.

Вероятно, это случилось именно в тот момент, когда я в какой-то растерянности смотрела из окна на домик. Без малейшего на то повода страшный образ вторгся в мои мысли, и я отошла от окна в расстроенных чувствах. Я снова занялась домашней работой, пытаясь изгнать из воображения эту картину, но не сразу сумела от нее избавиться, прежде чем обратила внимание на вновь появившуюся просторную белую машину.

Часа через два я увидела фигуру, пересекавшую пустырь по направлению к домику. Я заслонила глаза от солнца рукой, чтобы разглядеть ее получше: это была женщина, тонко сложенная, шла она медленным, осторожным шагом. Она постояла немного у входа, потом скрылась под скатом крыши. Я продолжала наблюдать, но больше она не появилась – по всей видимости, вошла внутрь.

Я постояла у окна в нерешительности. Потом надела сандалии и покинула квартиру. На улице нестерпимо пекло, и путь по иссушенному пространству показался мне вечностью. По дороге я и в самом деле так выдохлась, что, приблизившись к домику, чуть не забыла, зачем сюда шла. И потому была прямо-таки потрясена, когда услышала доносившиеся изнутри голоса. Один принадлежал Марико, другой был мне незнаком. Я шагнула ближе, но разобрать слова не удавалось. Немного помедлила, не зная толком, что делать. Потом слегка отодвинула дверную панель и позвала хозяев. Голоса смолкли. Я подождала еще минуту, потом переступила порог.

Глава десятая

После яркого дневного света внутри домика показалось темно и прохладно. Там и сям через узкие щели проникали солнечные лучи, пятнами ложась на татами. В воздухе держался привычно стойкий запах сырого дерева.

Мои глаза приспособились к полутьме не сразу. На татами сидела пожилая женщина, Марико – перед ней. Поворачиваясь лицом ко мне, женщина двигала шеей с осторожностью, словно опасалась сделать себе больно. Выглядела она изможденной и бледной как мел, что поначалу меня совершенно обескуражило. На вид она казалась лет семидесяти, хотя хрупкость шеи и плеч могла быть вызвана скорее болезнью, нежели возрастом. Кимоно на ней было темного цвета, такое обычно носят при трауре. Глаза из-под полуприкрытых век смотрели на меня без всякого выражения.

– Здравствуйте, – услышала я наконец.

Я, слегка поклонившись, ответила на приветствие. Секунду-другую мы разглядывали друг друга с чувством неловкости".

– Вы соседка? – спросила женщина. Слова она выговаривала медленно.

– Да, – кивнула я. – Добрая знакомая.

Женщина, не сводя с меня глаз, проговорила:

– Вы не знаете, куда девалась жиличка? Оставила ребенка одного.

Марико пересела так, чтобы быть рядом с незнакомкой. Услышав вопрос женщины, девочка внимательно на меня посмотрела.

– Понятия не имею.

– Странно, – произнесла женщина. – Ребенок тоже не знает. Интересно, где она может быть. Я не могу задерживаться.

Мы снова обменялись с ней взглядами.

– Вы издалека?

– Очень издалека. Извините, что я так одета. Только что с похорон.

– Понятно. – Я опять поклонилась.

– Печальное событие, – продолжала женщина, медленно кивая головой. – Бывший сослуживец моего отца. Отец слишком болен и не покидает дома. Послал меня выразить соболезнование. Печальное это событие. – Она обвела глазами комнату, все так же осторожно поворачивая шею. – Так где она, вы не знаете? – снова спросила она.

– Боюсь, что нет.

– Я не могу долго ждать. Отец будет беспокоиться.

– Быть может, что-то передать? – спросила я.

Женщина ответила не сразу:

– Передайте, что я приезжала и о ней спрашивала. Я ее родственница. Меня зовут Ясуко Кавада.

– Ясуко-сан? – Мне стоило труда скрыть свое удивление. – Вы Ясуко-сан, родственница Сатико?

Женщина поклонилась, при этом плечи ее слегка дрогнули.

– Так вы передадите, что я была здесь и о ней спрашивала. А где она может быть, не знаете?

Я повторила, что понятия не имею. Женщина вновь покивала головой:

– Нагасаки теперь совсем другой город. Сегодня я едва его узнала.

– Да, – согласилась я, – думаю, город сильно изменился. А вы живете не в Нагасаки?

– Мы живем в Нагасаки уже много лет. Город сильно изменился, вы правы. Появились новые здания, даже новые улицы. Последний раз я ездила в город весной. Точно знаю, что весной их не было. Собственно говоря, и в тот раз я тоже ездила на похороны. Да, это были похороны Ямаситы-сан. А похороны весной кажутся еще печальней. Вы, говорите, соседка? Что ж, я очень рада с вами познакомиться.

Ее лицо дрогнуло, и я увидела на нем улыбку: глаза сузились, а углы рта, вместо того чтобы подняться, опустились вниз. Стоять на пороге мне было неловко, но ступить на татами я не решалась.

– Очень рада нашему знакомству, – сказала я. – Сатико часто вас вспоминает.

– Она меня вспоминает? – Женщина, казалось, была чуточку удивлена. – Мы ждали, что она приедет и будет жить с нами. Со мной и с моим отцом. Наверное, она вам так и говорила.

– Да.

– Мы ждали ее три недели назад. Но она так и не приехала.

– Три недели назад? Думаю, вышло какое-то недоразумение. Я знаю, что она готова вот-вот тронуться.

Женщина снова обвела глазами комнату.

– Жаль, что ее нет. Но если вы ее соседка, то я очень рада с вами познакомиться. – Она снова поклонилась и устремила на меня взгляд. – Может, передадите ей от меня несколько слов?

– Да, конечно.

Женщина умолкла, потом заговорила:

– Между нами случилась небольшая размолвка. Быть может, она даже вам о ней и рассказывала. Всего лишь небольшая размолвка, и только. Я была очень удивлена, когда на следующий день она собрала вещи и уехала. Я на самом деле была очень удивлена. Я вовсе не хотела ее обидеть. Отец говорит, что виновата я. – Женщина помолчала. – Но я вовсе не хотела ее обидеть.

Раньше мне ни разу не приходило в голову, что дядя Сатико и его дочь даже не подозревают о существовании американского друга. Я снова поклонилась, в замешательстве не умея подыскать подходящий ответ.

– После ее отъезда я, признаюсь вам, по ней скучала, – продолжала женщина. – Скучала и о Марико-сан. Мне нравилось проводить время с ними, и это была такая глупость с моей стороны – вспылить и наговорить все то, что я наговорила, – Женщина опять помолчала, взглянула на Марико, потом на меня. – Мой отец по-своему тоже по ним скучает. Он, знаете ли, слышит. Слышит, как тихо стало в доме. Как-то утром я к нему вошла, когда он уже проснулся, и он мне говорит, что дом напоминает ему могилу. Точь-в-точь могила, сказал он. Отцу станет гораздо лучше, если они вернутся. Может, она вернется ради него.

– Я, конечно же, расскажу Сатико-сан о ваших переживаниях, – сказала я.

– И ради меня тоже. Женщине, в конце концов, не годится быть без мужчины, который бы ею руководил. Добра от этого не жди. Мой отец болен, но жизнь его вне опасности. Она должна вернуться – если не ради других, то хотя бы ради собственного благополучия. – Женщина начала развязывать лежавший рядом с ней узел. – Тут шерстяные кофты, я их сама связала, больше ничего. Из тонкой шерсти. Хотела подарить их, когда она вернется, но взяла с собой сегодня. Сначала связала одну для Марико, а потом подумала, дай-ка свяжу и вторую для ее матери. – Она растянула кофту в руках и взглянула на девочку. Углы рта у женщины при улыбке опять опустились вниз.

– Смотрятся они чудесно, – заметила я. – Времени, должно быть, вы потратили немало.

– Это из тонкой шерсти, – повторила женщина. Она снова положила кофты в узел и тщательно его завязала. – Ну, мне пора обратно. Отец будет беспокоиться.

Она поднялась с места и сошла с татами. Я помогла ей надеть деревянные сандалии. Марико шагнула на край татами, и пожилая женщина легонько коснулась ее макушки.

– Не забудь же, Марико-сан, передай маме, что я тебе сказала. А о котятах не беспокойся. У нас в доме для них полно места.

– Мы скоро приедем, – отозвалась Марико. – Я передам маме.

Женщина снова улыбнулась, потом с поклоном обратилась ко мне:

– Я рада с вами познакомиться. Дольше задерживаться не могу. Мой отец неважно себя чувствует.

* * *

– А, это вы, Эцуко, – произнесла Сатико, когда я тем вечером снова пришла к ней в домик. Засмеявшись, она добавила: – Не удивляйтесь так. Вы ведь не думали, что я навеки здесь застряну?

Предметы одежды, одеяла, уйма прочих вещей были раскиданы по татами. Я в ответ что-то пробормотала и пристроилась в сторонке, чтобы не мешать. На полу возле меня лежали два великолепных на вид кимоно, которых я на Сатико не видела ни разу. Посередине комнаты в картонной коробке был упакован ее изящный чайный сервиз из светлого фарфора.

Сатико широко раздвинула центральные панели окон – впустить в комнату остатки дневного света; сумерки, однако, начинали сгущаться, и закатные лучи едва проникали в дальний конец веранды, где тихо сидела Марико, наблюдая за матерью. Поблизости от нее шаловливо боролись два котенка, третьего девочка держала на руках.

– Я думаю, Марико вам рассказала, – начала я. – Сегодня у вас была гостья. Ваша родственница.

– Да, Марико мне рассказала. – Сатико продолжала собирать чемодан.

– Вы уезжаете утром?

– Да, – нетерпеливо бросила Сатико. Вздохнув, она взглянула на меня: – Да, Эцуко, мы уезжаем утром. – Она сунула что-то в угол чемодана.

– У вас столько багажа. Как вы это все унесете?

Сатико продолжала молча укладываться, потом сказала:

– Вам, Эцуко, это прекрасно известно. Мы уложим все вещи в машину.

Я молчала. Сатико перевела дыхание и глянула через комнату в мою сторону.

– Да, Эцуко, мы уезжаем из Нагасаки. Уверяю вас, я твердо намеревалась пойти к вам попрощаться, как только уложу вещи. Я ни за что бы не уехала, не поблагодарив вас за вашу доброту. Кстати, что касается моего долга, то он будет вам возвращен по почте. Об этом, пожалуйста, не беспокойтесь.

Она снова принялась за сборы.

– Куда вы направляетесь? – спросила я.

– В Кобе. Теперь все решено, раз и навсегда.

– В Кобе?

– Да, Эцуко, в Кобе. А потом в Америку. Фрэнк все устроил. Вы мной недовольны?

Она мельком улыбнулась и вновь занялась вещами.

Я не сводила с нее глаз. Марико тоже. Котенок в ее руках извивался, стараясь спрыгнуть на татами к товарищам, но девочка держала его крепко. В углу комнаты я заметила коробку для хранения овощей, которую она выиграла по лотерее: Марико, по-видимому, превратила ее в домик для котят.

– Кстати, Эцуко, вон в той куче, – Сатико показала на нее рукой, – лежат вещи, которые мне придется оставить. Я понятия не имела, что их столько наберется. Кое-что еще довольно приличного качества. Прошу вас, воспользуйтесь ими по своему усмотрению. Конечно же, я совсем не хочу вас обидеть. Просто кое-что еще может куда-нибудь сгодиться.

– А как ваш дядя? И его дочь?

– Мой дядя? – Сатико пожала плечами. – Спасибо ему, что он пригласил меня к себе в дом. Но, боюсь, у меня теперь другие планы. Вы не представляете, Эцуко, с каким облегчением я вздохну, когда отсюда уеду. Надеюсь больше никогда не видеть этого убожества. – Она бросила на меня взгляд и рассмеялась. – Я прекрасно понимаю, что вы думаете. Но уверяю вас, Эцуко, вы глубоко заблуждаетесь. На этот раз он меня не подведет. Он приедет сюда на машине – завтра, с утра пораньше. Вы за меня не рады?

Сатико оглядела разбросанные на полу вещи и вздохнула. Потом, переступив через кучу одежды, опустилась на колени перед коробкой с чайным сервизом и принялась набивать ее тряпьем.

– Ты еще не решила? – вдруг спросила Марико.

– Не будем больше об этом говорить, Марико. Я сейчас занята.

– Но ты сказала, я могу их оставить. Разве ты не помнишь?

Сатико осторожно встряхнула коробку, чашки все еще дребезжали. Она огляделась, подобрала кусок ткани и начала ее разрывать.

– Ты сказала, я могу их оставить, – повторила Марико.

– Марико, подумай хоть немного над нашим положением. Каким образом мы сумеем взять с собой этих зверьков?

– Но ты сказала, я могу их оставить.

Сатико вздохнула, словно что-то обдумывая, потом поглядела на сервиз и на ткань, которую держала в руках.

– Мама, ты обещала, – повторила Марико. – Ты что, не помнишь? Ты сказала, можно.

Сатико посмотрела на дочь, потом на котят.

– Сейчас все по-другому, – ответила она устало. На лице ее выразилось раздражение, и она отшвырнула от себя тряпки. – Марико, сколько можно думать об этих котятах? Каким образом мы возьмем их с собой? Нет, придется оставить их здесь.

– Но ты сказала, я могу оставить их у себя.

Сатико зло посмотрела на дочь:

– Ты можешь подумать о чем-нибудь другом? – Она понизила голос чуть ли не до шепота. – Ты все еще такая маленькая, что не видишь ничего вокруг, кроме этих поганых тварей? Пора бы немного повзрослеть. Нельзя же всю жизнь носиться со слезливыми привязанностями. Это всего лишь… всего лишь животные,разве ты не видишь? Ты что, дитятко, этого не понимаешь? Не понимаешь?

Марико молча смотрела на мать.

– Если хочешь, Марико-сан, – вмешалась я, – я могу приходить и время от времени их кормить. А потом они постепенно сами найдут себе дом. Незачем беспокоиться.

Девочка обернулась ко мне:

– Мама сказала, я могу оставить котят у себя.

– Хватит ребячиться, – оборвала ее Сатико. – Ты это нарочно, как всегда, фокусы строишь. Чего стоят эти поганые твари?

Она встала и направилась в угол к Марико. Котята поспешно разбежались по татами. Сатико поглядела на них и шумно перевела дыхание. Потом, сохраняя полное хладнокровие, перевернула коробку для хранения овощей набок, так что проволочная сетка оказалась сверху, схватила котят и по одному покидала их внутрь. Третьего Марико по-прежнему крепко прижимала к себе.

– Отдай мне его, – обратилась Сатико к дочери.

Марико не отпускала котенка. Сатико шагнула вперед и протянула руку. Девочка бросила взгляд на меня:

– Это Атсу. Хотите его посмотреть, Эцуко-сан?

– Отдай, Марико, – потребовала Сатико. – Это всего лишь животное, как ты не понимаешь. Марико, почему ты не можешь этого понять? Не доросла еще? Это не твой ребенок, а просто животное – вроде крысы или змеи. А ну, отдай.

Марико, не спуская глаз с матери, медленно опустила котенка и уронила его перед ней на татами. Когда Сатико его подобрала, он забарахтался у нее в руках. Сатико кинула его в коробку и задвинула проволочную сетку.

– Побудь здесь, – бросила Сатико дочери и взяла коробку. Проходя мимо меня, она сказала: – Надо же, такая глупость, это всего-навсего животные, нечего о них думать.

Марико вскочила на ноги и, казалось, хотела пойти за матерью, но Сатико на пороге обернулась к ней со словами:

– Делай как велено. Побудь здесь.

Марико постояла, где была – на краю татами, глядя на дверь, за которой скрылась ее мать.

– Подожди маму здесь, Марико-сан, – сказала я ей.

Девочка взглянула на меня, но через миг ее уже не было.

Минуту-другую я не могла двинуться, потом встала с места и надела сандалии. С порога я увидела Сатико на берегу: коробку для хранения овощей она положила у ног и, казалось, не замечала дочери, стоявшей в нескольких ярдах за ее спиной, как раз на вершине крутого спуска. Я поспешила от домика к Марико.

– Давай вернемся в дом, Марико-сан, – мягко сказала я ей.

Девочка не отрывала глаз от матери, лицо ее ничего не выражало. Внизу, на берегу, Сатико осторожно опустилась на колени и придвинула коробку к себе.

– Пойдем домой, Марико, – повторила я, но девочка по-прежнему меня не замечала.

Я отошла от нее и начала спускаться по илистому склону к Сатико. Солнце садилось за деревья на противоположном берегу, и тростники, росшие у воды, отбрасывали вокруг нас длинные тени. Сатико оперлась коленями на траву, но и она была покрыта грязью.

– А не отпустить ли их? – тихо спросила я. – Кто знает, может, они кому-нибудь понадобятся.

Сатико заглянула внутрь коробки через проволочную сетку, отодвинула ее, вытащила котенка и снова закрыла коробку. Держа котенка обеими руками, она осмотрела его, а потом перевела взгляд на меня:

– Это всего лишь животное, Эцуко. Только и всего.

Она опустила котенка в воду и, глядя на ее поверхность, обеими руками подержала его там. На ней было небрежно надето летнее кимоно, и концы рукавов касались воды.

Потом, не вытаскивая рук из воды, Сатико впервые бросила через плечо взгляд на дочь. Я инстинктивно проследила за ее взглядом, и на какое-то время, очень недолго, обе мы встретились глазами с Марико. Стоя на верхушке склона, девочка наблюдала за нами с прежним безразличием. Видя обращенный на нее взгляд матери, она слегка качнула головой и снова застыла на месте со сложенными за спиной руками.

Сатико вынула руки из воды, посмотрела на котенка и поднесла его ближе к лицу; вода стекала у нее по запястьям.

– Он все еще живой, – утомленно сказала Сатико и повернулась ко мне: – Поглядите на воду, Эцуко, она такая грязная. – С гримасой отвращения она бросила мокрого котенка в коробку и задвинула сетку. – Как они борются за жизнь, – пробормотала она и показала мне царапины на запястьях. Почему-то у нее замочились и волосы: с тонкой пряди, свисавшей на щеку, упала капля.

Сатико, поерзав на коленях, подвинула коробку: та перевернулась и упала в воду. Сатико подалась вперед, чтобы ее удержать, но вода, проникшая через проволочную сетку, залила ее почти наполовину. Сатико немного ее подержала, потом оттолкнула от себя обеими руками. Коробка отплыла от берега и, качнувшись, начала тонуть. Сатико поднялась на ноги, и обе мы не спускали с нее глаз. Коробка постепенно погружалась в воду, потом ее подхватило и увлекло более быстрое течение.

Боковым зрением я уловила какое-то движение и обернулась. Марико сбежала вниз по склону к реке – туда, где береговая коса выдавалась в воду. Она следила там за движущейся коробкой, лицо ее по-прежнему ничего не выражало. Коробка зацепилась за водоросли, высвободилась и поплыла дальше. Марико снова бросилась бежать вдоль берега, потом остановилась понаблюдать за коробкой. Теперь над поверхностью воды был виден только один ее небольшой край.

– Эта вода такая грязная, – проговорила Сатико, отряхивая руки. Она поочередно выжала рукава кимоно, потом счистила грязь с колен. – Пойдемте в дом, Эцуко. От насекомых просто спасу нет.

– Не позвать ли нам с собой Марико? Скоро стемнеет.

Сатико окликнула дочь. Марико, теперь ярдах в пятидесяти от нас, все еще смотрела на реку. Она как будто ничего не слышала, и Сатико пожала плечами:

– Ничего, сама придет. А мне, пока светло, надо закончить с вещами.

С этими словами она начала взбираться вверх по склону.

Сатико зажгла фонарь и повесила его на низко расположенную деревянную балку.

– Не расстраивайтесь, Эцуко. Она скоро вернется.

Сатико пробралась через раскиданные по татами вещи и, как раньше, уселась спиной к раздвинутой дверной перегородке. Небо за ее спиной потускнело и угасло.

Сатико снова принялась паковаться. Я сидела в противоположном углу комнаты и наблюдала за ней.

– Какие у вас теперь планы? Что будете делать по приезде в Кобе?

– Все уже устроено, Эцуко, – не поднимая глаз, отозвалась Сатико. – Волноваться не о чем. Фрэнк обо всем уже позаботился.

– Но почему именно Кобе?

– У него там друзья. На американской базе. Ему поручили работу на грузовом судне, и очень скоро он отбудет в Америку. А потом пришлет нам оттуда необходимую сумму, и мы отправимся к нему. Он уже обо всем договорился.

– То есть он покинет Японию без вас?

Сатико засмеялась:

– Надо набраться терпения, Эцуко. Оказавшись в Америке, он сможет найти работу и выслать нам деньги. Это самое разумное решение. В конце концов, как только он вновь окажется в Америке, работу ему найти там будет гораздо легче. Я не против того, чтобы немного подождать.

– Понятно.

– Он обо всем позаботился, Эцуко. Нашел, где нам остановиться в Кобе, и договорился, чтобы мы сели на корабль за цену, почти вдвое ниже обычной. – Она вздохнула. – Вы даже не представляете, как я рада, что уезжаю отсюда.

Сатико продолжила сборы. Бледный сумеречный свет падал ей на лицо с одной стороны, а руки и рукава кимоно освещал отблеск фонаря. Это производило странное впечатление.

– Вы долго собираетесь ждать в Кобе? – спросила я.

Сатико пожала плечами:

– Я готова терпеть, Эцуко. Это необходимо.

В полумраке я не могла разглядеть, что именно она сворачивает: наверное, задача была непростой, так как Сатико справилась с ней только после нескольких попыток.

– В любом случае, Эцуко, – продолжила она, – с какой стати он стал бы ввязываться во все эти хлопоты, если бы не был абсолютно искренен? Чего ради он стал бы так хлопотать ради меня? Порой, Эцуко, ваше отношение ко мне кажется таким скептическим. Вам надо за меня радоваться. Наконец-то положение выправляется.

– Да, конечно. Я очень за вас рада.

– Но в самом деле, Эцуко, было бы нечестно засомневаться на его счет после того, как он ввязался во все эти хлопоты. Совсем нечестно.

– Да.

– И Марико будет там счастливей. Америка – гораздо более подходящее место для девочек-подростков. Там она сможет устроить свою жизнь как захочет. Займется бизнесом. Или обучится рисованию в колледже и станет художницей. Добиться всего этого в Америке гораздо проще. Япония для девушек – место неподходящее. На что она здесь может рассчитывать?

Я промолчала. Сатико, взглянув на меня, коротко рассмеялась:

– А ну, Эцуко, улыбнитесь. Все в итоге прекрасно устроится.

– Да, уверена, что устроится.

– Конечно устроится.

– Да.

Минуту-другую Сатико продолжала возиться с вещами, потом руки ее замерли и она устремила на меня взгляд; на лицо ее по-прежнему падала причудливая светотень.

– Вы, наверно, считаете меня глупой, – негромко сказала она. – Правда, Эцуко?

Я взглянула на нее не без удивления.

– Я понимаю, что, может быть, Америки нам не видать. А если даже там окажемся, я знаю, как трудно нам придется. Вы думали, я об этом не догадывалась?

Я не ответила, мы молча смотрели друг на друга.

– И что из этого? – продолжала Эцуко. – Какая разница? Почему бы мне не отправиться в Кобе? В конце концов, Эцуко, что я теряю? В доме дядюшки мне делать нечего. Несколько пустых комнат, вот и все. Буду сидеть там и стариться. Одни пустые комнаты – и только. Вы это и сами знаете, Эцуко.

– Но Марико, – вставила я. – Что будет с Марико?

– Марико? Она прекрасно справится. Что же ей остается? – Сатико продолжала смотреть на меня из полумрака, половину ее лица скрывала тень. – Вы думаете, я хоть на миг воображаю, что я для нее хорошая мать?

Я молчала. Сатико вдруг рассмеялась.

– О чем мы, собственно, говорим? – Ее руки снова пришли в движение. – Все уладится как нельзя лучше, уверяю вас. Из Америки я вам напишу. Быть может, Эцуко, вы когда-нибудь приедете нас навестить. Возьмете с собой вашего ребенка.

– Да, возможно.

– Быть может, тогда у вас их будет уже несколько.

– Да, – смущенно улыбнулась я. – Кто знает.

Сатико, вздохнув, развела руками:

– Столько вещей. Что-то придется оставить.

Я молча наблюдала за ней, потом предложила:

– Если хотите, я пойду поищу Марико. Уже довольно поздно.

– Вы только утомитесь, Эцуко. Вот я закончу укладываться, и, если она все еще не появится, мы пойдем поищем ее вместе.

– Хорошо. Но я все-таки посмотрю, где она. Уже совсем стемнело.

Сатико, подняв на меня глаза, пожала плечами:

– Вам, пожалуй, лучше взять с собой фонарь. На берегу очень скользко.

Я встала и сняла фонарь с балки. Когда я шагнула к порогу, по стенам комнаты побежали тени. Уходя, я оглянулась на Сатико. На фоне раздвинутой перегородки виднелся только ее силуэт, небо за ее спиной выглядело почти совсем ночным.

Пока я шла к берегу, вокруг фонаря вились насекомые. Какая-то мошка залетела внутрь, мне пришлось остановиться и подержать фонарь неподвижно, дожидаясь, пока она выберется из плена.

Скоро я увидела впереди деревянный мостик, переброшенный через реку. Переходя на другой берег, я ненадолго задержалась – посмотреть на вечернее небо. Помнится, на этом мостике мной овладело ощущение странной безмятежности. Я постояла там, перегнувшись через перила и вслушиваясь в плеск реки внизу. Выпрямившись, я увидела собственную тень, отбрасываемую фонарем на деревянные планки мостика.

– Что ты там делаешь? – окликнула я.

Девочка сидела напротив меня, скрючившись под перилами. Я шагнула вперед, чтобы лучше ее разглядеть при свете фонаря. Девочка не отозвалась и продолжала молча рассматривать свои ладони.

– Что с тобой? – спросила я. – Почему ты здесь сидишь?

Насекомые роились вокруг фонаря. Я поставила его перед собой, и лицо девочки высветилось ярче. После долгой паузы она сказала:

– Я не хочу уезжать. Не хочу уезжать завтра.

– Но тебе там понравится, – вздохнула я. – Все поначалу боятся нового. А тебе там понравится.

– Я не хочу уезжать. И я его не люблю. Он как свинья.

– Не надо о нем так говорить, – сердито упрекнула ее я.

Мы посмотрели друг на друга, потом девочка опять уставилась на свои ладони.

– Ты не должна так говорить, – спокойней повторила я. – Он очень к тебе привязан и станет для тебя как бы новым отцом. Все отлично уладится, обещаю тебе.

Девочка молчала. Я снова вздохнула:

– Во всяком случае, если тебе там не понравится, мы всегда можем вернуться.

На этот раз девочка взглянула на меня вопросительно.

– Да, обещаю тебе, – продолжала я, – если тебе там не понравится, мы сразу же вернемся. Но нам надо попробовать и посмотреть, вдруг нам там понравится. Уверена, что да.

Девочка пристально смотрела на меня.

– Зачем вы это держите?

– Это? Это зацепилось за мою сандалию, вот и все.

– Зачем вы это держите?

– Я тебе уже сказала. Зацепилось за ногу. Что с тобой такое? – Я усмехнулась. – Что это ты на меня так смотришь? Я тебя не укушу.

Не сводя с меня глаз, девочка медленно выпрямилась.

– Что с тобой такое? – повторила я.

Девочка побежала от меня, стуча ногами по деревянным планкам. В конце мостика она остановилась и окинула меня подозрительным взглядом. Я улыбнулась и подняла фонарь вверх. Девочка побежала дальше.

Над водой прорезался полумесяц, и я еще какое-то время постояла на мостике, глядя на него. На минуту мне в полумраке почудилось, будто я вижу, как Марико бежит по берегу в сторону дома.