Текст книги "Пробирная палата"

Автор книги: К. Дж. Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

– Вы ведь были одно время очень близки, да?

Теудас тут же понял, что сболтнул лишнее, сделал только хуже, как часто бывает, когда не знаешь, как сделать лучше, но пытаешься.

– Да, – ответил Бардас. – Но я не виделся с ним уже несколько лет. Попробуй вспомнить, когда именно он умер. Мне было бы интересно. Ну все, давай найдем какое-нибудь занятие. Или ты хочешь сначала отдохнуть? Дорога заняла, наверное, целый день, да?

– Ничего. – Теудас пожал плечами. – Я не устал. Вы ведь хотели, чтобы я сделал какие-то расчеты? Управлять армией – дело нелегкое, наверное, приходится много писать.

Бардас улыбнулся:

– Ты не поверишь, но в армии Максена никто себя этой волокитой не утруждал, и мы как-то обходились без нее. Но здесь… здесь кругом отчеты, доклады, приказы, и при этом ничего не делается.

Теудас уселся за маленький шаткий складной столик, крышка которого была усеяна клочками бумаги и восковыми табличками. Живя на Острове, он не учился специально ни составлению деловых бумаг, ни оформлению документов, но нахватался всего по мелочам.

– Могу начать прямо сейчас. Давайте поработаю с приходной книгой. У вас есть счеты?

– В деревянном ящике, – ответил Бардас.

Теудас открыл ящик. Сделанный из кедра, почти белый со слегка зеленоватым отливом, он издавал легкий, немного сладкий аромат. Внутри находился бархатный мешочек, перевязанный шелковой ленточкой. Теудас вытряхнул на ладонь пригоршню счетных фишек удивительно тонкой работы. Таких ему видеть еще не доводилось: бледно-желтые, из золота высшей пробы, с аллегорическими рисунками как на лицевой, так и на обратной стороне. Ни сами рисунки, ни легенды, выгравированные под ними, ничего для него не значили: изготовленные на монетном дворе Империи, они иллюстрировали сцены из каких-то литературных произведений Сынов Неба. А надписи на чужом языке хранили неведомую, а потому ни на что не годную мудрость.

– Они принадлежали человеку по имени Эстар, – сказал Бардас. – Ко мне перешли по наследству, вместе с его армией. Если хочешь, можешь оставить себе. Я не люблю заниматься казначейскими делами.

– Спасибо. – В коробке, помимо счетных фишек, обнаружился и кусочек мела для записей. – Но вы уверены, что их никто не потребует обратно? На мой взгляд, они довольно ценные.

– Сказать по правде, я об этом и не думал, – ответил Бардас. – Проведя время с этими людьми, начинаешь по-иному воспринимать понятие «ценность». Надеюсь, ты меня понимаешь.

Теудас ничего не понял, но тем не менее кивнул:

– Смотрите сами. Пользоваться ими одно удовольствие.

Бардас улыбнулся:

– Думаю, в этом весь смысл. А теперь послушай. Мы собираемся сниматься с места, и так уже задержались здесь дольше, чем рассчитывали, и теперь отстаем от графика, и мне надо кое-что проверить. Ты не против остаться и поработать без меня? Я ненадолго.

– Конечно, идите, если надо, – ответил Теудас, расставляя фишки по проведенным на доске линиям. – Я себе дело нашел.

Целый час, а то и больше он занимался делителями, частными и множителями, не думая ни о чем постороннем, разбираясь в неровном, бегущем почерке Бардаса, переставляя фишки, вычерчивая новые линии. Теудасу хватало того приятного ощущения мягкости, которое возникало в кончиках пальцев, когда они касались рельефной поверхности фишек, ему доставало слышать чуть глуховатый звон ударяющихся друг о друга золотых кругляшек. Но постепенно, по мере того как он углублялся в расчеты, образы, выгравированные на фишках, откладывались где-то в кладовых его мозга, отпечатывались на его задней стенке, как мельчайшие металлические пылинки, вылетающие из-под точильного камня, въедаются в кожу руки. Мало-помалу Теудас начал распознавать сцены, отыскивать в них смысл и наделять тем, что подсказывало воображение, работавшее независимо от той части головы, которая ведала цифрами. На одной из фишек была изображена идущая на войну армия: впереди Сын Неба на высоком, стройном коне, за ним море голов и тел, каждое из которых изображалось несколькими ударами гравировального резца. На другой – военные трофеи, собранные в гору, высящуюся на поле битвы: мечи и алебарды, кирасы и шлемы, руки и ноги, а на самом верху, как маяк на скале, штандарт Империи. На третьей – город в осаде, башни и бастионы на дальнем фоне. А на переднем плане роющие траншею саперы, защищенные высокими плетеными щитами от стрел и копий защитников. Были еще два мужчины у наковальни, один из которых держал какой-то предмет, а другой собирался обрушить на него молот. Теудас не знал языка, а потому не мог понять, какие битвы и осады прославлены на фишках, но это не имело особенного значения, потому что он мог связать их с любыми войнами и осадами – все войны, сражения и осады похожи друг на друга, если посмотреть на них с некоторого расстояния. Может, думал Теудас, такая обобщенность объясняется тем, что Империя постоянно находилась в состоянии войны с кем-то, постоянно отмечала ту или иную победу над очередным поверженным противником. Возможно, некоторая неясность имела чисто практический смысл, заключающийся и в сценах войн, и в маршевых песнях. Главное – не в деталях, главное – в общем духе.

Уже заканчивая подсчеты, Теудас вспомнил кое-что, о чем позабыл и что лежало в его дорожной сумке, завернутое в промасленную ткань. Он как раз развязал шнурок на сумке, когда в палатку вошел Бардас.

– Я тут вспомнил… – Теудас пожал плечами. – Извините, выскочило из головы. Я привез вам…

Бардас удивленно вскинул бровь.

– Привез мне? Неужели? Очень мило, и что же это?

Теудас опустился на колени. Вынул из сумки продолговатый сверток и передал Бардасу. Возможно, по его лицу и проскользнуло какое-то выражение, когда он развязывал узелки шнура, но оно было абсолютно бесстрастным, когда Лордан развернул ткань и увидел палаш.

– Ясно, – сказал он и снова завернул Гюэлэн. – Ну, как у тебя с бухгалтерией? Разобрался хоть немного?

– Разумеется, вы совершенно свободны и можете уехать в любое удобное время, – сказал ему человек в департаменте по делам иностранцев. – Вы гражданин Шастела, а следовательно, происходящее на Острове ни в коей мере вас не касается.

Далее чиновник указал на тот прискорбный факт, что в данный момент нет кораблей, уходящих в Шастел, и, судя по всему, их не будет в обозримом будущем, из чего вытекало, что если он желает воспользоваться своим неотъемлемым правом уехать с Острова, то ему придется пересекать море пешком.

Ничего не оставалось, как вернуться в пустой дом Эйтли. Здесь уже успели побывать посланцы новой администрации, забравшие все деловые бумаги, а также десять массивных сейфов из литого железа, в которых она хранила банковские депозиты: цепи и болты были разбиты молотами, вырваны из стен, отчего повсюду остались выбоины, трещины и пустоты, надо отдать должное, все прочее осталось нетронутым: в конце концов, аннексия – это не какое-нибудь разграбление, а политический акт. Впрочем, причина такой вежливости была очевидна: какой смысл воровать то, что и так тебе принадлежит?

Продукты тоже были на месте: он отрезал себе толстый кусок хлеба от свежей буханки и почти такой же пласт сыра и отошел к окну, чтобы подышать свежим воздухом. С того места, где он сидел, были видны только верхушки мачт кораблей, стоявших на якоре в Друце. Скоро, может быть, даже завтра, они выйдут из бухты и устремятся туда, откуда он только что вернулся, неся войну вождю Темраю и месть за Перимадею. Ну, или что-то в этом роде.

Он закрыл глаза и почти сразу же очутился под городом. Точнее, под домом Эйтли, в подземном тоннеле, привычно пропахшем кориандром и сырой глиной.

– Послушай, это уж совсем… – запротестовал было он, но в этот момент пол ушел из-под его ног и…

Он провалился в другой тоннель, почти ничем не отличавшийся от первого, где какие-то люди сгребали и загружали на тележки то, что можно было с натяжкой назвать военными трофеями, причем часть этих трофеев принадлежала вовсе уж далеким временам и провалялась под землей не одну сотню лет. Кое-что он узнал, другие вещи были совершенно ему незнакомы и походили на доспехи, предназначенные для существ, представлявших собой, по-видимому, нечто среднее между людьми и… не-людьми.

– Опять ты.

Геннадий оглянулся, но никого не увидел. Только шлемы и части доспехов.

– Здесь. Вот так… теперь ты смотришь прямо на меня.

Лицо человека закрывал шлем, оставлявший открытыми лишь глаза за узкими прорезями и рот за небольшим круглым отверстием.

– Это ты? – спросил Геннадий. – Напоминаешь мне человека, с которым я когда-то работал, но вспомнить…

– Конечно, это я. Собственной персоной. Здесь, под этой дурацкой оловянной кастрюлей.

Загадка разрешилась сама собой. Конечно, тоннель вышел прямиком на кладбище, массовое захоронение павших при какой-то давней осаде. Или же на штурмовую группу, засыпанную при обвале подземной галереи.

– Минутку, – сказал Геннадий, – ты же ведь не Алексий, у тебя совсем другой голос. Кто ты такой?

– Это имеет какое-то значение?

– Имеет… для меня, – ответил Геннадий, протягивая руку к шлему. Шлем был пустой.

– Алексий не смог прийти и прислал меня вместо себя. Я друг Бардаса Лордана. Если тебя это так интересует. А ты ведь Геннадий, колдун? Или волшебник?

– Нет… то есть да. Да, я волшебник. – Геннадий огляделся, но сесть было некуда, так что он просто прислонился спиной к сырой стене тоннеля. – Скажи, во всем этом есть какой-то смысл, или у меня галлюцинации из-за несвежего сыра?

– Ты меня обижаешь.

– Извини. – Геннадий усмехнулся про себя – странно как-то просить извинения у порождения собственного воображения. – Значит, причина все-таки есть?

– Разумеется. Добро пожаловать в Пробирную палату.

Геннадий нахмурился:

– Куда? В какую палату?

– Это место, куда приходишь, чтобы получить кувалдой по голове и лечь в могилу, хотя по правилам хорошего тона сначала полагается умереть. Но если ты этого не знал, то мы готовы проявить снисхождение. Ну а теперь давай посмотрим, насколько ты готов. Если тебя попросят соотнести Закон с рекой или колесом, что ты выберешь?

– Не уверен, – ответил Геннадий. – Сказать по правде, и одно, и другое сравнение далеко от идеала. Кроме того, почему ты вообще спрашиваешь меня об этом?

– Отвечай на вопрос. Итак, река или колесо? Что?

– О… – Геннадий пожал плечами. – Ладно, если уж так необходимо сделать выбор, я выбираю реку. Закон более схож с рекой, чем с колесом. Ты доволен?

– Объясни свой выбор.

Геннадий укоризненно покачал головой:

– Если бы я так обращался со своими учениками, то лишился бы работы.

– Объясняй выбор.

Геннадий покорно вздохнул:

– Хорошо. Я придерживаюсь того мнения, что Закон, подобно водному потоку, течет по руслу обстоятельств и ситуаций; он направляется туда, куда ведет его ландшафт. Я считаю, что он течет от начала до конца и, достигая этого конца, останавливается. Я полагаю, что курс Закона можно изменить, повернув поток из одного набора обстоятельств и ситуаций в другой. При этом изменить можно лишь его будущий курс – прошлое изменению не поддается. Ну как? Я справился с заданием?

– Теперь объясни, почему Закон схож с колесом. Собственными словами.

– Если ты так настаиваешь. Я считаю, что Закон поворачивается, как колесо, вокруг события; но, как и колесо, поворачиваясь на твердой поверхности, он тянет себя вперед, а тем самым влечет вперед и свою ось. Это объясняет, почему мы не переживаем снова и снова один и тот же день. Аналогия не вполне верна, потому что события, служащие осью, постоянно меняются, но колесо продолжает вращаться вокруг них, не утрачивая непрерывности, вот почему события удобнее представлять как дно и берега реки. По крайней мере так мне кажется, потому что выявляет аспект повторяемости Закона, то есть то, чего недостает аналогии с рекой, хотя в последнем случае этот аспект тоже присутствует, потому что русло возникает лишь по прошествии сотен лет, в течение которых вода пробивает себе путь в камне. Вообще же оба образа ошибочны или, если угодно, обманчивы: Закон не повторяет себя, он лишь способствует тому, чтобы нечто происходило снова и снова, возвращаясь к аналогии с колесом, отмечу, что повернуть само колесо нельзя – оно способно лишь пойти по кругу, – но, сдвинув ось, можно направлять эти вращения на другие дороги. Теоретически, конечно, на практике же тот, у кого достанет глупости вмешаться, окажется под колесами. Или, с тем же результатом, под водой. Достаточно или что-то еще? Устраивает?

– Вполне адекватно.

– Вполне адекватно, – повторил Геннадий. – Что ж, большое спасибо.

– Адекватно не означает хорошо. Ты наш человек, оказавшийся в нужном месте в критический, поворотный момент истории. Ты…

…потолок вдруг обвалился, и в провал рухнул весь город, а за ним и целый мир, но и этого оказалось мало, чтобы заполнить ставший необъятным подземный тоннель. В какой-то момент Геннадий увидел, как всё – города и дороги, деревни и крепости, леса и поля – летит в образовавшуюся горловину ненасытной утробы, словно молоко в оловянную воронку, и всасывается в черную глину. Воздух наполнился густым запахом чеснока. А вокруг Геннадия встали Сыны Неба, с равнодушием зрителей наблюдая за происходящим, как будто они пришли на балет или лекцию. Он видел корабли, огромные флоты, с которых на сушу изливались толпы стальных людей, эти люди заполняли берега и холмы, равнины и горы, и наконец вся земля оказалась покрыта железом…

– Как будто мир надел доспехи, – пробормотал Геннадий. – Интересно.

…а под всеми городами, поселками и деревнями появились тоннели и галереи, переходы и подкопы, кишмя кишащие стальными людьми, которые копали и рыли, без устали махали лопатами и кирками, колотили железными членами и головами по наковальням, пока то, что было наверху, не рушилось и не проваливалось под землю, а на том месте, где стояли дома и дворцы, лачуги и замки, не образовывалась стальная кожа. Подземные обитатели сдирали с умерших стальную кожу, орудуя огромными ножами, они добирались до теплой, мягкой плоти, а железный хлам летел в стороны, и вскоре уже горы металлического мусора подпирали своды тоннелей. Повсюду стучали молотки и кувалды, отбивающие свежее человеческое мясо, превращающие его в тонкие пластины, чтобы легче было готовить. Потом это мясо летело в рот Сынов Неба, а содранное железо отправлялось в плавильные печи и затем снова становилось заготовками, из которых делались стальные пластины, а из пластин мечи и алебарды, топоры и булавы, цепи и кольчуги; и на каждой стадии все это проходило проверку, по всему били молотом, били и били, пока металл не истончался и не давал трещину, словно добиваясь некоего чуда, некоего удивительного превращения наподобие того, как куколка в какой-то момент лопается, и из нее появляется бабочка.

– Интересная гипотеза, – пробурчал Геннадий.

Потом картина сменилась, и все города слились в один город, все страны в одну страну, вся сталь в один эталон стали, все люди в одного человека: и этот человек стоял рядом с наковальней, мерно поднимая и опуская молот, и с наковальни медленно стекал вязкий поток металла, сонная река, похожая на изрыгнутую вулканом лаву.

– Алексий?

Человек покачал головой.

– Близко, но не в точку, – ответил он. – Боюсь, Алексий умер. Мы больше не могли делать для него исключение. Умер и Анакс, друг Бардаса Лордана. Умерли все, все пошли в лом. А лом пошел на переплавку. Из печи вышла заготовка. А из заготовки – я. Ты видишь меня как Алексия, потому что тебе, человеку, потребно видеть знакомое, приятное, дружеское лицо.

– А-а, – протянул Геннадий.

– Но, конечно, это не так, — продолжал человек, – потому что я не он, и я не друг тебе. Совсем нет. Видишь ли, Закон – это Империя: плавильня и наковальня; река, в которой ты тонешь, или колея, колесо, которое переезжает тебя. Поток лавы тоже хороший образ, но лично мне больше нравится сравнение Закона с Пробирной палатой, потому что на каждый день развития приходится добрый ярд брака, хлама, не прошедшего проверки. Если бы все было не так, то как переходить к следующей стадии?

– Не уверен, что я тебя понимаю, – признался Геннадий.

– Ничего удивительного, — ответил собеседник, продолжая бить молотом по металлу. – Дело в том, что ты не видишь начала, того, с чего все началось. Понимаешь, каждый акт разрушения начинается с первой трещины, небольшой слабины. С того момента, когда и где металл напрягается и уступает, не выдерживает. Это происходит там, где, может быть, из-за одного лишнего удара молота он становится слишком тонким. И вот, когда появляется трещина, начинает ломаться и рушиться все. Потолок подкопа проседает, и в провале исчезает весь город. Такой слабиной, такой уязвимой точкой был Бардас Лордан, из-за которого рухнули стены Ап-Эскатоя. Были и другие, давным-давно или совсем недавно. Так случилось, когда Сыновья Неба совершали первый прорыв несколько веков назад. Так случилось, когда Империя прибрала к рукам флот Острова. Так случилось, когда Алексий необдуманно согласился наложить проклятие на Бардаса; тогда разошелся целый шов. Это как с бревном, которое надо расколоть. Первый клин делает трещину, второй идет дальше, третий еще дальше и глубже. Такой прогрессивный элемент Закона. — Он рассмеялся. – Вряд ли это толкование тебя утешит, но ведь я не собираюсь тебя подбадривать. Ты и сам стал клином, дающим такую трещину, когда согласился отвезти гуся из Перимадеи на Остров. Ты положил начало катастрофе, от которой мир, возможно, никогда не оправится. Но не взваливай на себя бремя вины, ты же ничего не знал. Наверное, просто хотел кому-то помочь.

– Да, хотел, – ответил Геннадий. – По крайней мере. Человек кивнул:

– Вот именно. Странно, что беды и несчастья, которые постигнут весь Запад, начались с мелочи, зашитой в животе гуся. Что ж, тебе есть о чем подумать. Спасибо, что выслушал меня.

Глаза Геннадия снова раскрылись, тарелка соскользнула с колен, и кусок хлеба закатился под стул.

Проклятие, подумал он. Но убедил ли меня этот незнакомец? Теория, конечно, интересная, но мне бы хотелось получить более убедительные свидетельства и доказательства.

Кто-то колотил в дверь. Геннадий поднялся, смахнул крошки и пошел, чтобы открыть. На крыльце стояли два солдата и какой-то человек, похожий на писаря.

– Доктор Геннадий?

– Да, это я.

– Субпрефект передает вам наилучшие пожелания. Возможно, вас заинтересует его предложение. Из Шастела прибыл корабль. Он сбился с курса и в силу необходимости зашел сюда. Субпрефект попросил капитана подождать до утра, чтобы завтра отправить с ними несколько писем, и договорился о том, что они захватят и вас.

– Весьма признателен за проявленную заботу, – сказал Геннадий. – Было бы очень кстати. Как называется этот корабль?

– «Бедность и Терпение». Капитана зовут Гидо Элан. Судно стоит на якоре в Друце. Вас согласились перевезти бесплатно, в качестве жеста доброй воли.

– В качестве жеста доброй воли, – повторил Геннадий. – Сегодня все необыкновенно любезны.

Глава 16

Перед тем как разбить лагерь, полковник Испел, командовавший экспедиционными силами провинции в Перимадее, выслал разведчиков. Возвратившись, они доложили, что никаких признаков противника не обнаружено. Полковник приказал устроиться на ночь там, где недавно располагался Темрай, после чего расстелил карты на полу палатки.

Враг покинул свои позиции и двинулся в глубь суши. А потому острая необходимость в наступлении отпала. Тем не менее ситуация оставалась сложной: в распоряжении Испела имелось чуть больше 50 тысяч солдат, около 20 тысяч тяжелых пехотинцев, 4 тысячи кавалеристов, 16 тысяч легких пехотинцев и примерно 10 тысяч лучников, бомбардиров, разведчиков и нестроевых. Оставив 2 тысячи наименее боеспособных солдат для охраны кораблей, которые без надзора могли запросто покинуть бухту – в конце концов, экипажи состояли из островитян, то есть людей, не заслуживающих доверия, – он с основными силами отправился по следам Темрая. Помимо непосредственно войска, в состав экспедиции входил внушительный обоз с запасом продовольствия и всего необходимого, чтобы не только успешно пересечь равнину, но и вернуться на имперскую территорию. Вступая на незнакомые земли, Испел был уверен в одном: прокормиться здесь можно только за счет собственных припасов.

Разумеется, наличие большого, неповоротливого обоза замедляло продвижение армии, но командующий стойко сопротивлялся соблазну выслать кавалерию уж слишком далеко вперед. Кочевники стреляли на ходу, и полковник понимал, что они только и ждут возможности напасть на колонну, оставшуюся без прикрытия легкой кавалерии. Такие наскоки вполне могли не только замедлить ее продвижение, но и вообще установить наступление разведывательных отрядов армии каштана Лордана.

Темрай окопался на вершине какого-то холма и ожидал конца. Если это соответствует действительности, то проиграть войну можно лишь одним-единственным образом: совершить какую-нибудь глупую ошибку, а совершить ее он мог в том случае, если бы ринулся сломя голову в глубь голой, неизведанной равнины.

Равнины не были похожи ни на что другое, где ему доводилось служить. Испел воевал и в болотах, и в пустынях, и в горах, в раю и в аду, под палящим солнцем и под бьющим в лицо снегом, но впервые оказался в таких до невозможности унылых краях. Равнину не зря называли равниной: после того как армия перевалила через невысокий горный хребет, отделявший Перимадею от остального мира, со всех сторон раскинулась безбрежная, плоская земля, покрытая грубой, голубовато-зеленой травой. Уныние и скука – не самые плохие в мире вещи; на открытом пространстве практически невозможно устроить засаду, а если не сходить с дороги, то и двигаться можно довольно споро. Сходить с дороги было опасно, то тут, то там появлялись кочки и повозки. Если не считать довольно значительных денежных расходов – 20 тысяч золотых в неделю, – требуемых на содержание армии в полевых условиях, Испел не сталкивался ни с какими проблемами, делающими необходимыми форсированные марши. В глубине души он боялся одного: как бы капитан Лордан не выполнил всю работу до его прибытия, оставив армию перед безрадостной перспективой долгого и скучного возвращения домой.

Тем не менее он упрямо придерживался стандартных оперативных процедур, требуемых в таких случаях, и каждое утро рассылал разведчиков во все направления, кроме одного, и каждый вечер они возвращались, докладывая, что ничего не обнаружили. Каждую ночь он выставлял вокруг лагеря часовых, так что в случае, если бы противник материализовался из ниоткуда, хватило бы времени приготовиться к отражению атаки.

Разведчиков Испел не посылал лишь назад, туда, откуда пришел. А потому известие, что враг все это время шел по пятам, преследуя его от самого побережья, нагоняя по ночам и отлеживаясь в укрытии днем, обернув оружие мешками, чтобы не отсвечивало на солнце, застигло полковника абсолютно врасплох и в самое неподходящее для любой находящейся на марше армии время, когда солдаты обедали.

Конечно, момент для нападения был выбран идеальный. Уже стемнело, люди сняли доспехи и стояли в очередях к полевым кухням: пикеты еще не выступили на дежурство, и к тому времени, когда противник смял часовых, поднимать тревогу было уже поздно.

Совершенно неожиданно внутри круга света возникли невесть откуда взявшиеся всадники, они проносились вдоль шеренг, нанося удары саблями по лицам, плечам и рукам, поддевая на пики тех, кто пытался убежать. Уже получившие пищу роняли чашки и тарелки и устремлялись к штабелям с оружием, но всадников становилось все больше: одни прорежали ту или иную очередь и подгоняли одну группу людей к другой, сбивая их в круг.

Полковник Испел выскочил из палатки с салфеткой, заткнутой за воротник, и бросился к ножнам, но прежде чем он успел что-то сделать, вдоль палаток уже скакали кони, а всадники рубили веревки и протыкали опадающий брезент длинными копьями с узкими наконечниками. Полковник огляделся – рядом, в нескольких десятках ярдов, находился другой лагерь, в котором квартировала легкая пехота, лучники и разведчики, люди, привыкшие сражаться без доспехов, которые имели больше шансов справиться с обрушившейся напастью. Он метнулся туда, но, к своему отчаянию, обнаружил, что там уже никого не было, кроме кочевников: разведчики, легкие пехотинцы и лучники использовали свою мобильность и быстроту реакции, чтобы поскорее покинуть опасную зону и убраться подальше от острых копий и сабель, и, похоже, вовсе не собирались возвращаться.

Три всадника одновременно увидели Испела и, вероятно, узнали, что свидетельствовало о хорошей работе их разведки. Двое мгновенно натянули поводья и развернулись буквально на пятачке, но третий все же опередил их, успев за доли секунды наложить стрелу и выстрелить. Ловкость, выдержка и меткость принесли ему главный приз нынешнего вечера. Тонкий, похожий на шило наконечник прошел между ребер, пронзил легкое и, наверное, вышел бы из спины, если бы не наткнулся на позвоночник. Заметив, что полковник упал, два других всадника умчались дальше – работы хватало на всех.

Испел умер словно во сне, медленно, по мере того как легкие наполнялись кровью. Лежать и умирать – он не мог даже пошевелиться, – что может быть досаднее для командира, не знающего, что происходит, какой урон нанесли его армии. Когда зрение оставило его, Испел попытался сориентироваться в происходящем по звукам, по крикам, гиканью и воплям, но команды офицеров и стоны умирающих сливались в один монотонный гул. Когда же ему показалось, что в общем шуме прорезается наконец один внятный голос, какой-то кочевник соскочил с коня и отрубил ему голову. Кочевнику понадобилось пять ударов, чтобы рассечь кость, и полковник почувствовал их.

Голос, который дошел до сознания умирающего, принадлежал не офицеру его армии, а командиру кочевников, дальнему родственнику вождя по имени Силдокай, отзывавшему своих воинов. Впрочем, на него никто не обращал внимания: нападавшие легко пресекали все попытки солдат занять оборонительную позицию. Как рассказывали потом участники рейда, все было почти как в Перимадее: немногие успевшие добраться до оружия были убиты в самом начале, а потом дело пошло легче, превратившись в обычную работу, вроде вырубки кустарника, работу, требовавшую сил, напряжения мышц руки, плеча и спины, но совсем не опасную. Кочевники привыкли трудиться и неплохо расчистили оказавшийся в их распоряжении участок; они быстро отыскали наиболее эффективный ритм, отказались от рубящих ударов – зачем махать налево и направо, если можно нанести один удар в голову или шею.

В конце концов избиение все же прекратилось, но и то из-за глупого недоразумения. Отогнанные кочевниками кони некоторое время держались в стороне от лагеря, но трава на равнине оказалась слишком жесткой и грубой, почти несъедобной, и животные проголодались. Привыкнув двигаться вместе, они устремились к палаткам, где налетели на лишившуюся всадника лошадь, которая испуганно заржала. Двое кочевников услышали ржание, топот сотен копыт и решили, что это вражеское подкрепление. Они подняли тревогу, и уже через пару минут все закончилось, так что оставшиеся в живых солдаты даже не поняли, куда подевался противник.

Это было одно из самых тяжелых поражений, выпадавших когда-либо на долю имперской армии: около 4 тысяч погибло на месте (из них почти половина офицеры и сержанты), более 20 тысяч получили ранения. Многие в голову или руку, что вело к большой кровопотере. Прошло немало времени, прежде чем удалось найти нового командующего, потому что старшие офицеры, обедавшие в палатках, полегли почти все. Лошади разбежались, в том числе и тягловые, так что обоз пришлось оставить.

Встав перед выбором – тащить продукты или нести раненых друзей, – солдаты отказались от провизии. Они решили, что поскольку до кораблей уже недалеко, то можно немного поголодать. Никто из оставшихся в живых офицеров не сумел, либо не решился убедить их в обратном, так что когда кочевники повторили набег на следующий вечер, то почти не встретили сопротивления. Правда, на этот раз кочевники изменили тактику, отказавшись от пик и сабель в пользу луков. Не сближаясь с противником, они вели огонь со средней дистанции, что было не столь эффективно, зато давало преимущество в соотношении потерь. Остатки имперской кавалерии попытались отогнать нападавших, но ничего хорошего из этого не получилось, так как на почти четыре тысячи человек приходилось лишь несколько сотен лошадей, а лошадь – хорошая мишень.

Что касается легких пехотинцев и лучников, чьей обязанностью было отгонять в таких обстоятельствах надоедливых мух, то они совершили серьезный просчет, когда решили покинуть лагерь и спастись в темноте. Их подвели те самые кочки и рытвины: люди спотыкались и падали, получали растяжения и ушибы, так что, когда Силдокай обнаружил беглецов и окружил кордоном, они уже не имели ни сил, ни желания идти дальше. Часть из них погибла на месте, другие вернулись на следующий день к своим.

Из 50 тысяч сошедших с кораблей на берег, назад вернулись 15, провожаемые людьми Силдокая. Из оставшихся 35 тысяч по крайней мере половина полегли на равнине. Силдокай возвратился домой, флот взял курс на Остров, а не успевшие уплыть на своей шкуре убедились в правоте полковника Испела: на равнине действительно невозможно найти пропитание, если только ты не коза.

Силдокай объяснил свой успех, показывая всем книжечку, найденную им когда-то при разграблении Города и имевшую сложное название «Использование кавалерии в ходе продолжительных военных кампаний на открытой местности». Она была написана неким Сундасом Бессемином, одним из великих военных историков Города, подробно изучившим все операции знаменитого перимадейского полководца Максена.

Префект Ап-Эскатоя узнал о случившемся от самого быстрого, самого опытного курьера во всем имперском корпусе связи, покинувшего Остров через двадцать минут после того, как причалил первый корабль. Префект воспринял известие спокойно, лично проследил за тем, чтобы посыльному дали самую лучшую лошадь из кавалерийских конюшен для путешествия в центр провинции, Розен, после чего попросил принести жасминовый чай с медовыми пирожными, послал за советниками и просидел всю долгую ночь и весь день, составляя план дальнейших действий.

Бардас Лордан получил известие от армейского курьера, посланного субпрефектом спустя три часа после того, как о катастрофе узнали там. Он заставил курьера повторить рассказ трижды, после чего удалил всех и долго сидел в темноте. Когда капитан вышел наконец из палатки, то не выглядел ни чересчур озабоченным, ни встревоженным, он распорядился прибавить ходу и выставить дополнительные пикеты.