Текст книги "Пробирная палата"

Автор книги: К. Дж. Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Дассаскай не написал имени человека, которому адресовалось письмо, в этом не было необходимости. Письмо увидит только один, и этого одного не надо называть. Послание было короткое и состояло из вопроса: «Во имя богов, скажите, что мне делать?»

Он скатал листок в трубочку и засунул его в латунный цилиндр. Потом Дассаскай выхватил из загона большого жирного гуся и свернул ему шею. Сделано это было просто и быстро: он сжал гуся пониже головы и резко повернул телодвижением человека, бросающего камень из пращи. Дассаскай вынул из-за пояса складной нож, раскрыл его и сделал длинный разрез, от ребер до низа живота птицы. Еще один резкий, почти грациозный поворот кисти – такая легкость достигается лишь долгой практикой, – и внутренности гуся вывалились на землю. Их место заняла латунная трубка. Затем Дассаскай вынул из воротника стальную иголку, продел в ушко конский волос и ловко зашил разрез. Покончив с этим, он покинул лагерь и направился к устью реки, где у разрушенной пристани стоял один-единственный корабль. Дассаскай едва успел перехватить двух человек, уже готовившихся перейти на судно.

– Извините, – окликнул он. Геннадий повернулся:

– Да?

– Извините за беспокойство, но мне нужно переслать гуся одному человеку. Не будете ли вы так добры доставить его на Остров?

Геннадий удивленно посмотрел на него:

– Вы собираетесь передать кому-то гуся?

– Верно.

– Живого или мертвого?

– О, конечно, мертвого.

Геннадий нахмурился:

– Но это же глупо. Гуся можно купить и на Острове, у любого торговца.

– Нет, такого гуся нигде больше не купишь. Это образец. Специальный заказ. – Он улыбнулся. – Если моему клиенту понравится этот гусь, он возьмет их целую тысячу. Вы окажете мне большую услугу. – Дассаскай опять улыбнулся и вынул гуся из-за пазухи. – Видите? А теперь признайтесь, это же прекрасный гусь.

– Думаю, вы правы, – с сомнением сказал Геннадий. – Но разве за время пути он не… ну, вы понимаете, он же испортится.

Дассаскай покачал головой:

– Ну, поверьте, четыре дня – именно то, что нужно птице, чтобы дойти до нужного состояния. Мой клиент отблагодарит вас за все неудобства.

– О нет, вы неправильно меня поняли, – поспешно возразил Геннадий.

Островитяне всегда считали делом чести выполнить любое мелкое поручение вроде доставки письма: такова этика нации, посвятившей себя коммерции. Ожидать вознаграждения за услугу считается плохим вкусом, как требовать у спасенного деньги за то, что его вытащили из воды.

– Просто… ну, хорошо.

– Спасибо, – поблагодарил Дассаскай. – Вы прямо-таки сняли камень с моей души. Я всю жизнь ожидал возможности заключить такую сделку, но сообщение сейчас очень плохое, кораблей мало, и я боялся, что мой клиент потеряет всякий интерес к предложению, и все сорвется.

Он передал Геннадию гуся, держа птицу за шею. Геннадий постарался скрыть отвращение.

– Не обижайтесь, – сказал он, – но, на мой взгляд, гусь самый обычный.

Дассаскай кивнул:

– Совершенно верно. Но он очень дешевый. Такие встречаются крайне редко и пользуются огромным спросом.

– Наверное, – с сомнением ответил Геннадий. – Но не лучше было бы послать ему живого? Тогда ваш покупатель мог бы оценить его качества, и не пришлось бы беспокоиться из-за того, что птица испортится.

Дассаскай слегка нахмурился и усмехнулся.

– Предположим, кто-то посторонний завладел бы этим гусем и начал их разводить. Все, конец моему предприятию. Если бы вы разбирались в птице, то, конечно, поняли бы мои опасения.

– Ну, раз вы так уверены, – сказал Геннадий, жалея о том, что ввязался во все это дело. – Ладно, кому мне отдать его?

– Я написал имя вот здесь. – Дассаскай сунул в руки Геннадию клочок пергамента. – Вы, наверное, удивлены, но некоторые из нас действительно умеют читать и писать.

– О, конечно, я вовсе не…

– Тогда все в порядке. – Дассаскай улыбнулся. – Еще раз благодарю за помощь. Надеюсь, скоро обе наши страны порадуются хорошим новостям.

Один народ посылает гусей другому народу, подумал Геннадий.

– Замечательно, – сказал он. – Что ж, мне пора подниматься на борт. Не хотелось бы опаздывать.

– Это еще что такое? – спросил Теудас, когда его дядя взошел на палубу. Юноша уже успел найти для них обоих свободные места на корме, возле якорного каната. – Зачем вам понадобился мертвый гусь?

– Не спрашивай, – ответил Геннадий. – Меня попросили доставить его на Остров. Очевидно, он знаменует начало новой эры.

– Вот как? К тому времени, когда мы попадем на Остров, запах будет не из приятных.

Геннадий опустил гуся на свернутый канат и прикрыл собственным дорожным мешком.

– Чепуха. Для мертвого гуся четыре дня – это расцвет жизни, или смерти. Считай как хочешь. И, пожалуйста, перестань так на меня смотреть. Хорошо? Это коммерческий образец, вот и все. Ты ведь не стал бы возражать против мешочка гвоздей или коврика?

Теудас вздохнул и опустился на моток веревки.

– Ладно, – сказал он. – Будь по-вашему. Только мне представляется, что сейчас не самое подходящее время для посылки каких-либо образцов отсюда на остров. В конце концов, идет война, лагерь переносится на новое место… На их месте мне было бы не до торговли.

– Очевидно, они считают по-другому. – Геннадий прислонился к борту. Он знал, что рано или поздно его станет укачивать, а потому необходимо принять меры предосторожности, пока еще не поздно. – И, знаешь, в оптимизме нет ничего плохого. По крайней мере до тех пор, пока никто не просит меня вкладывать деньги в будущее своего народа.

Теудас покачал головой:

– Либо ваш знакомый просто сумасшедший, либо все это какой-то дурацкий розыгрыш. В любом случае на вашем месте я бы выбросил дохлую птицу за борт, прежде чем провоняет весь корабль, и тогда за борт отправят уже нас.

– Не смотри на мир так мрачно, – сказал ему Геннадий. – Мы наконец-то убрались отсюда, верно? Если бы за возвращение к цивилизации от меня потребовали обвешаться тухлыми утками с головы до ног, я сделал бы это с огромным удовольствием. Хотя, должен признать, здесь было не так плохо, как я ожидал. Во-первых, мы остались живы, на что, откровенно говоря, я уже не рассчитывал, когда брел по мерзкому топкому болоту, боясь наткнуться на имперских солдат. Во-вторых, нас приняли довольно любезно, даже необычайно любезно, учитывая, к кому мы попали. Так что доставка к месту назначения какой-то водоплавающей птицы – небольшая цена за сохранение жизни. На меньшее нельзя было и рассчитывать.

– Вот как? Вы действительно считаете, что нас приняли любезно? – Теудас с неприязнью посмотрел на дядю. – Больше вам ни до чего нет дела, да?

Некоторое время Геннадий молчал, обдумывая ответ.

– Знаешь, я и сам не уверен в своих чувствах. Возможно, дело в том, что меня не было там – я имею в виду при Падении. Я не видел того, что видел ты. Конечно, я знаю, как все было, мне рассказывали, и я этому верю. Но со мной лично произошло другое: я перебрался из Города на Остров, потом с Острова в Шастел, где получил приличную работу, где люди относились ко мне с уважением, где я – черт возьми! – был счастлив. Мне казалось, что когда я увижу все это снова, – он махнул рукой в направлении руин Города, но не обернулся, – то что-то изменится, и я опять возненавижу их. Но ничего подобного почему-то не случилось. И когда я смотрю на них сейчас, то вижу лишь людей, одолеваемых страхом перед нависшей над ними угрозой, людей, старающихся запихнуть свою жизнь в бочки и мешки и убежать подальше от опасности. То есть сделать то, что сделал когда-то я сам. Не знаю… Мне трудно ненавидеть тех, кто так похож на меня.

Теудас угрюмо усмехнулся:

– А я могу.

– Да, конечно, но ведь ты молод, в тебе бурлит энергия. – Геннадий передвинулся – борт больно врезался в позвоночник. – Когда доживешь до моих лет, поймешь, как легко отказаться от ненависти к врагам. Невозможно все время ненавидеть их всех. Начинаешь рассуждать по-другому, примерно так: да, они простые люди, ничем не отличаются от нас, во всех злодеяниях виноваты их вожди. А потом встречаешь одного из этих вождей и понимаешь, что он тоже человек, по крайней мере почти человек, и осознание этого становится для тебя жестоким ударом, как сломанный палец для музыканта, зарабатывающего на жизнь игрой на арфе. – Он потерся спиной о борт, пытаясь найти более удобное положение. – Когда я увидел Темрая, мной овладело какое-то странное чувство. Нечто подобное я ощутил однажды в детстве, когда увидел акулу, попавшую в сеть к рыбакам. Они подвесили ее за хвост, и акула висела, неподвижная, мертвая, похожая на деревяшку, а мужчины уже начали ее потрошить. Знаешь, акула оказалась куда меньше, чем я представлял, и оттого совсем не такая уж страшная.

Теудас закрыл глаза.

– Интересно, что вы так об этом говорите. Я, когда увидел его сейчас, подумал почти о том же. Конечно, мальчишка и взрослый смотрят на одно и то же разными глазами. И все-таки я был бы не против увидеть Темрая повешенным. И мне бы понравилось, если бы его повесили за ноги.

– Твое право, – ответил Геннадий, подавляя зевок. – Я и не говорил, что ты должен перестать испытывать к нему ненависть: в конце концов, ты имеешь для этого все основания. Я лишь веду к тому, что у меня, кажется, такого основания уже нет.

– Вы могли бы ненавидеть его ради меня. Разве не этому нас учат: любите друзей своих друзей и ненавидьте их врагов?

– Разумеется, ты прав, – согласился Геннадий. – Ради тебя я готов его ненавидеть и надеюсь, что его любимая домашняя ящерица сдохнет.

Проклятие, понял вдруг Геннадий, я возлагаю проклятие на человека, к которому не питаю никакой ненависти, и делаю это ради мальчишки, пропитанного жаждой мщения. О боги, надеюсь, эта головная боль всего лишь головная боль, а не…

Перед его глазами возникла акула. Мясо и жир были уже срезаны с костей. Ее скелет напоминал остов корабля, который еще не начали обшивать. Повара готовили настоящее пиршество; Геннадий видывал бифштексы из акулы и медведя, насаженных на вертел орлов, похожих на огромных цыплят, вращающихся медленно перед пламенем костра, жареных волков, нашпигованных яблоками и каштанами громадных змей, выпотрошенных и превращенных в кровяные колбасы, копченый бок льва, свисавший с крюка в потолке – в общем, изобилие мяса хищников. На блюда раскладывали филейные куски леопарда и гигантских коллеонских пауков, напоминающих крупные, спелые сливы…

– О чем это вы? – спросил Теудас. – У Темрая нет никакой ручной ящерицы.

– Вот видишь? – ответил Геннадий. – Уже начинает действовать.

Бардас Лордан видел стрелу, он наблюдал за ней с того самого момента, когда она только появилась в небе в виде крохотного пятнышка, и вплоть до удара. Время тянулось невыносимо долго. Но все же не настолько долго, чтобы он успел сделать шаг в сторону, избежав встречи со стрелой. Странно, подумал Бардас в миг удара, что время может так растягиваться и так сжиматься.

После этого нетрудно поверить во что угодно, даже в Закон.

Когда стрела ударила в пластину шлема, защищающую щеку, и голова мотнулась в сторону – словно его со всей силой ударили по лицу, – Бардас решил, что, должно быть, умер (обычно сначала умирают), но, очевидно, ошибся (в вашем случае мы сделаем исключение). Он ощутил резкую боль в висках и осознал, что мертвым в качестве утешения даруется освобождение от боли. Таково правило. Бардас покрутил головой – стрела пробила сталь у него над губой, и теперь со щеки стекала струйка крови, довольно теплой и немного солоноватой Ощущение было примерно такое, как испытываешь в детстве, когда обмочишься. Шок пришел с опозданием – Бардас пошатнулся, но устоял на ногах и снова выпрямился.

Враг атаковал без предупреждения. Внезапно издалека донеслось шипение, какое бывает, если вылить масло на раскаленную сковородку, потом солнце закрыло облако стрел, словно огромная стая голубей, поднявшихся с убранного поля. Бардасу понадобилась доля мгновения, чтобы определить, откуда вылетели стрелы – из-за холма между колонной и противоположным краем долины. Лучники стреляли с большого расстояния, не видя цели, что говорило об их искусстве и опыте. Стрелки Империи никогда не отважились бы ни на что подобное, им не хватало ни мастерства, ни уверенности в своих силах. На колонну залп произвел ужасное впечатление, страшно погибнуть от руки противника, которого даже не видишь. Что касается Бардаса, то он не поддался ужасу, а лишь с грустью вспомнил о шахтах.

Он поискал глазами Эстара, но полковника не было видно.

Никто не отдавал никаких приказов, и ряды имперской пехоты, демонстрируя выдержку и терпение, просто застыли на месте, как застигнутые ливнем повозки Проклятие — подумал Бардас. Он вышел вперед и начал выкрикивать привычные воинские команды, вроде: «левое плечо вперед!», «равнение на фланг!» и прочую чушь, которой выучился в армии Максена и которую, как ему казалось, уже давно забыл Но солдаты имперской армии не чета людям Максена: обученные и вымуштрованные, они исполняли приказы ловко и точно, не просто подчиняясь командам, но и свято веря в них, как в слова молитвы. Такое абсолютное и бездумное подчинение действовало на нервы, за ним стояла ответственность и доверие. Неужели я снова участвую во всем этом?— с отвращением подумал Бардас, в то же время понимая, что если кто-нибудь не выведет всю эту массу людей из-под огня, смертей и ранений не избежать.

Эстара по-прежнему не было видно, а остальные офицеры стояли как вкопанные, ничем не отличаясь от солдат. Кровь уже добралась до ключицы, ворот кольчуги впитывал ее как губка, а острый край все сильнее врезался в кожу, словно нарезая ее тонкими полосками, как это делают повара, снимая шкуру с овцы Что ж, шлем спас его, хотя и не уберег полностью.

Бардас перестроил армию из колонны в шеренгу и отдал приказ наступать. На случай возникновения подобной ситуации у имперских военных стратегов имелся совет: применить маневр под названием «молот и наковальня». Суть его заключалась в том, чтобы заставить противника сосредоточить огонь на наступающей пехоте (при этом главная часть войска идет прямиком на стрелы – для этого и нужна броня), двинув конницу с флангов в обход, а уже затем погнать врага навстречу пикейщикам. Вполне разумная тактика при условии, что командир, отдающий приказ о таком маневре, может положиться на своих офицеров. Бардас видел, как они в самом начале перестроения колонны умчались в стороны, чтобы затем, описав широкую дугу, возникнуть в тылу лучников. Чтобы подойти к противнику незамеченными, следовало добраться до самого хребта, образующего край долины, и все это время пехоте ничего не оставалось, как держаться под градом стрел. Рискованная игра, на кону в которой стояли жизни тысяч солдат и все зависело от исхода противостояния между лучниками и тяжелой пехотой.

Добро пожаловать на новое испытание, Бардас Лордан. Мы знали, что ты не сможешь остаться в стороне.

Что, черт возьми, случилось с полковником Эстаром? Здравый смысл подсказывал, что тот пал при первом залпе, но Бардас этого не видел. Убежать он просто не мог. В конце концов, Эстар Сын Неба, и даже Лордану нужно во что-то верить. Если полковник погиб… конечно, такого не может быть, командующие армиями не погибают в первые мгновения битвы. Но если он все же умер – а ведь Максен, не забывай, умер, — то вся полнота власти переходит к сержанту Лордану, по крайней мере до тех пор, пока из Ап-Эскатоя не прибудет другой Сын Неба. При мысли об этом Бардаса передернуло.

Перед ним стояла и еще одна интересная проблема, требующая проявления полководческого таланта. Чтобы приблизиться к противнику, нужно было спуститься по крутому склону, держа при этом строй, но доспехи, защищавшие пехотинцев, тянули их вниз, заставляли почти бежать. Чтобы удержаться на ногах, приходилось тормозить, упираться каблуками в сухой, крошащийся дерн. Со стороны все, наверное, выглядело довольно смешно: целая армия катится с горы, люди падают, кувыркаются, налетают друг на друга, скользят на задницах, и все смешивается в один огромный ком из плоти и железа – такое случается на войне не так уж редко, из-за подобного рода вещей происходят катастрофы и проигрываются кампании.

В этот краткий миг, когда вся картина предстала перед Бардасом с полной ясностью и как бы со стороны, он будто заглянул в будущее: вот груда забракованного хлама, а вот стоящие наверху кочевники, они стреляют не целясь, почти наугад, и хохочут так, что едва не роняют луки. Образ-фантом был настолько ярким, живым и четким, что ничем не отличался от действительности.

Бардас крикнул офицерам, чтобы держали строй, замедлили наступление. Услышать его мог кто угодно, но превратить слова в действие умели лишь офицеры, настоящие командиры, знающие свое дело, и ему не оставалось ничего другого, как только надеяться, что таковые найдутся. А между тем с неба падала очередная туча стрел, они отскакивали от брони, скользили по ней, втыкались в лица и тела тех, кто спускался позади, и с этим ничего нельзя было поделать, на них нельзя было даже обращать внимание, как на оводов в жаркий летний день. У армии оставался только один путь – вниз. Попробуй она сейчас повернуть и отступить, все покатились бы назад.

Последние ярды пришлось пробежать. До низины добрались немногие, большинство не удержалось на ногах, и каждый, кто упал, свалил еще двоих или троих. На них не обращали внимания, разберутся сами, если смогут. Бардас знал, что там, под убитыми, есть и живые, придавленные телами погибших, как в подкопе при обвале. Им придется подождать, а дождутся ли… это зависит от того, сможет ли генерал, он же сержант Лордан, выиграть сражение. В противном случае они так и останутся лежать, пока не умрут, или пока не появятся стервятники, чтобы собрать трофеи и освежевать тела.

Никогда не передавай бразды командования в руки чужестранцу. Отличный рецепт для желающих проиграть.

Солдатам удалось спуститься по склону, но самое сложное ждало впереди. Подъем был не очень высоким, но крутым, а на вершине стоял враг. Почему он не остался на чертовой ферме? Куда легче таскать на спине мешки с зерном, поднимаясь по лестнице на чердак. Каждый шаг отдавался напряжением всех мышц. Казалось, они сейчас вырвутся из-под кожи на коленях и бедрах. Он чувствовал их предел – не очень-то умно, Бардас, ты сам себе вредишь, – а при мысли о том, что, поднявшись на гребень, придется еще и драться, едва не расхохотался вслух. Если кто-то желает с ним сразиться, пусть сначала поможет вползти наверх, как помогают старику, потерявшему костыли и едва держащемуся на ногах.

Стрелы, ударяясь о броню, отлетали в сторону с огорченным визгом. Но, конечно, хотя угол был не совсем подходящий для ведения огня, не всем везло так, как ему. Каждый подстреленный падал вниз, увлекая за собой двоих или троих, и они катились к подножию холма. Будь противник посмышленее, сверху швыряли бы камни и сбрасывали бревна. Скорость подъема упала, как будто время остановилось, и все равно ничего не оставалось, как заставить себя сделать очередной шаг, потом еще один. Теперь даже дышать стало невозможно. Вот так проигрываются сражения, так случаются катастрофы: из-за груды хлама, кучи частей, не выдержавших испытания.

Бардас смотрел прямо на пару сапог. Это были старые сапоги, поношенные, со сбитыми мысками. Когда-то у меня были такие же, подумал он, и только успел вспомнить, что снял их с мертвеца после сражения на равнине, как владелец сапог пнул его в лоб. Вопреки всему Бардас не удержался от ухмылки – смеяться он не мог, потому что не хватало воздуха – и тут же услышал взвизг боли. В следующий момент – он по-прежнему не видел ничего, кроме ног стоящего выше мужчины – Бардас, подавив боль, рванулся вперед вместе со своей пикой, тяжеленной сумкой, взятой неизвестно для чего и пока еще не пригодившейся.

Бой. Ну что ж, это нам знакомо. По крайней мере здесь я знаю, что и как делать.

Не теряя инерции рывка, Бардас выбрался на гребень, переступил через мертвеца с торчащей из живота пикой и шагнул вперед. Кто-то, кого он не видел, ударил по его плечу – напрасные старания. Бардас не остановился, не повернул головы, словно стал объектом приставания уличного пьянчуги – а кому охота тратить силы на пьяницу? – и прошел мимо. Он попытался вздохнуть, втянуть в себя весь воздух мира. Но горло перехватило, будто в нем застряло целое яблоко. Какой-то идиот попытался ткнуть в него пикой, но Бардас лишь поднял и опустил руку. Ее веса вполне хватило, чтобы придать мечу достаточную силу – лезвие разрубило кость и плоть, броня сделала все необходимое, человек внутри нее не имел к происходящему почти никакого отношения.

Вот оно и случилось, подумал Бардас, вытаскивая меч из рассеченной ключицы. Я оброс броней, и только она, стальная часть меня, жива.

Его испытывали, чем только могли: мечами, копьями, алебардами, в него швыряли камни, били дубинками. Но броня не поддавалась. Им было далеко до Болло с его кувалдой. В свою очередь их плоть и кости оказались полным браком, проверку не прошел никто. Когда рубка закончилась и Бардас огляделся, вокруг валялись руки и ноги, головы и туловища. Ничего удивительного, подумалось ему, ведь они все сделаны из совсем другого материала, а вступать в сражение, не будучи самому стальным, полное безумие.

Когда конница прибыла наконец к месту действия, все было уже решено. Никто этому не обрадовался, как и тому, что армия перешла под командование чужеземца, да еще и сержанта пехоты. Капитаном конницы оказался перимадеец по имени Алетриас Саравин. Бардас попытался передать командование ему, но из этого ничего не вышло.

– Черта с два, – сказал Саравин. – Прошлый раз вы все напутали, теперь у вас есть возможность исправиться.

Бардасу показалось, что спорить с ним бесполезно, так что он отказался от всяких попыток и приказал капитану взять три роты и провести разведку, обращая особое внимание на возможное присутствие поблизости значительных групп лучников. Саравин ускакал, а Бардас распорядился разбить лагерь на ночь.

Через некоторое время нашли и принесли тело Эстара. На полковнике не было никаких отметин, если не считать следов ног. Судя по всему, он упал с лошади и умер от сердечного приступа, пытаясь подняться без посторонней помощи и во всем боевом облачении.

– Можно попробовать зайти в «Честь и славу», – предложила Исъют Месатгес. – Сейчас там не должно быть слишком тесно, а суп у них вполне сносный.

Ветриз кивнула. Ее не очень интересовало, где сесть. Главное – сделать это побыстрее. Она уже совершила серьезную ошибку, надев новые сандалии – жесткий кожаный ремешок и двухдюймовые каблуки, как требовалось новой модой, – и только теперь поняла, что их следовало бы хорошенько разносить.

Рыбный суп оказался в итоге довольно-таки средним, не помогло и то, что повара оставили мидии и устриц в раковинах.

– Вероятно, это означает свежесть и простоту, – заметила Исъют, пытаясь утопить упорно всплывающую мидию, – но, по-моему, все дело в том, что повара просто не хотят возиться с раковинами. Должна сказать, что я с ними полностью согласна. Грязная и неприятная работа. Но, с другой стороны, когда на тарелке лежит целая груда вскрытых раковин, аппетита это тоже не добавляет.

Ветриз рассеянно улыбнулась; у нее болела голова, и не было настроения выслушивать рассуждения Исъют Месатгес.

– Тогда оставь их в покое и просто ешь суп.

– Что? А как быть со всем остальным, за что уже уплачено?

– Ну уж нет! – Исъют скорчила гримасу и разломила раковину мидии. – Хуже всего эти маленькие розовые штучки, свернувшиеся в комочки. Мне они напоминают личинок, а чтобы вскрыть панцирь, требуются лом и молот.

В комнату кто-то вошел, лысый затылок и разворот широких плеч показался Ветриз знакомым.

– Знаешь, – сказала она, – я вообще-то не голодна. Пожалуй, пойду домой.

– Ох, не глупи. Послушай, если тебе не нравится рыбный суп, давай закажем что-нибудь другое. Как насчет баранины с соусом карри?

– Нет, я действительно не хочу есть.

Ветриз поймала себя на том, что говорит громче, чем обычно.

Несколько человек, включая широкоплечего мужчину, посмотрели на нее. Его взгляд задержался на лице Ветриз. Он усмехнулся и направился к столику у окна. Ветриз откинулась на спинку стула, чувствуя себя так, словно уже съела что-то несвежее.

– Дело ведь не в супе, верно? – спросила Исъют.

– Нет, не в супе.

Исъют проводила взглядом удаляющуюся спину.

– Это не мое дело?

– Ты права. Это не твое дело.

– Ну что ж, по крайней мере откровенно. Если ты не будешь есть, то, надеюсь, я могу отщипнуть у тебя хлеба?

Горгас Лордан остановился и огляделся, отыскивая в полупустом зале того, кто был ему нужен. Не заметить эти худые, всегда приподнятые плечи было невозможно. Он подошел ближе и протянул руку.

Исъют Лордан вздрогнула и едва не подскочила, но, увидев, кто дотронулся до ее плеча, заметно расслабилась, хотя взгляд остался настороженным.

– Дядя Горгас, – сказала она.

– Я получил твое письмо. – Он подтянул скамейку и уселся рядом с ней. В этом обычном, ничем не примечательном местечке его крупная фигура казалась немного неуместной. – Оно пришло как раз в тот момент, когда я собирался сюда на встречу с одним человеком. Вот я и подумал, что заодно и тебя подвезу.

Исъют улыбнулась:

– Как замечательно! Спасибо.

– Не за что. Вообще-то мне уже давно следовало пригласить тебя, но я не был уверен, как это воспримет твоя мать. Суп, похоже, неплохой.

– Вот вы его и съешьте, – сказала Исъют. – Мне он совсем не понравился.

Горгас пожал плечами:

– Кстати, это правда, что ты едва не убила солдата? Левой рукой, ну и ну. Так у тебя и впрямь талант к фехтованию?

– Должно быть, фамильная черта, – безо всякого выражения ответила она. – Так вы уже обо всем знаете?

– М-м. – Горгас уже принялся за суп. На стол легли первые две раковины. – По-моему, это все грязные штучки. Понимаешь, у меня есть кое-что, что им нужно, но платить мою цену они не хотят. Я считаю, что это глупо, ведь цена совсем невелика, а товар может и испортиться. И все-таки они решили сделать мне контрпредложение, захватив тебя и твою мать. Печально, что с властями провинции нельзя вести дела без того, чтобы твоих родственников не превратили в заложников. Если бы не твоя мать, которая сейчас у них в руках, я бы плюнул на все и послал их к черту.

Он поднес тарелку ко рту и выпил остатки супа.

– Я знаю, что им нужно от вас, – сказала Исъют, – но не была уверена, что мы можем так вас подводить.

Горгас нахмурился. Некоторое время он молча жевал, похрустывая чем-то, потом проглотил и вздохнул.

– Не надо так говорить. Мы – семья. Важнее семьи нет ничего на свете. Но я все же обманул их… точнее, я так думал. Отдал им Месогу.

Исъют удивленно посмотрела на него:

– Что? Вы отдали им?..

– Да, отдал им Месогу и ничего не потребовал взамен. – Он усмехнулся. – Их посол… посмотрела бы ты на него. Этот жирный ублюдок вытаращился так же, как ты сейчас, как будто проглотил каштан, а он оказался ежиком. Сейчас я думаю, что вы понадобились им как залог обеспечения сделки, гарантия того, что я не пойду на попятную. В любом случае не на того нарвались. Если они действительно хотят заполучить своего пирата, то так или иначе освободят Ниссу и дадут мне то, что я просил с самого начала. Вообще-то, – он слегка нахмурился, – ты подала мне интересную идею. Поездка может оказаться даже более полезной, чем я полагал.

Исъют улыбнулась:

– Рада, что смогла помочь. Послушайте, я не хочу вас торопить, но если ваши дела здесь затянутся, то мне, пожалуй, лучше убраться отсюда. Конечно, у солдат есть обязанность поважнее, чем ловить сбежавших заложников, но мне отчего-то не по себе.

Горгас кивнул:

– Ты удивишься, но это так. Что им совсем не нравится, так это терять то, что они уже считают своим. Так что у тебя есть основания для беспокойства. Самое лучшее – это посадить тебя на мой корабль и увезти с Острова. А за мной вернуться попозже.

– Вы уверены? Я не хочу садиться вам на шею или болтаться под ногами.

Горгас посмотрел на нее:

– Послушай, нам ни к чему играть друг с другом. Перестань, будь откровенна, ведь я же твой дядя. Я тот, на кого ты наплевала, когда сидела в тюрьме на Сконе. Потому-то мы и поладили: у нас нет иллюзий друг относительно друга. Так и должно быть в семье.

Исъют нахмурилась, бросила на него сердитый взгляд, потом покачала головой:

– Извините. Я не хотела вас обидеть.

– Ладно, хватит. Я не обидчивый, этим меня не проймешь. – Горгас улыбнулся. – Послушай, я буду с тобой откровенен и хочу, чтобы ты тоже говорила все напрямик. Мне нужно спрятать тебя от имперских ищеек. Не хочу, чтобы у них был еще один заложник. Если для этого мне понадобится провести здесь не два дня, а пять, то ничего страшного: по крайней мере успею обделать все свои делишки. Ты подала мне интересную мысль, и я у тебя в долгу. Вот и воспользуйся моим предложением. Оба довольны – вот и хорошо. А теперь, если ты закончила с обедом, я отведу тебя на пристань. Нужно что-то взять или ты уже готова?

– Готова, как всегда, – ответила Исъют. – Полагаю, вы не собираетесь сказать, что за идею я вам подала?

– Нет, не собираюсь. Пошли. Кстати, супчик оказался вовсе не плох. Надо запомнить местечко. Выйдем через заднюю дверь.

Когда они проходили мимо стола, за которым сидела Ветриз, Горгас остановился, вежливо поклонился и прошел дальше.

– Кто это? – спросила Исъют.

– Знакомая твоего дяди Бардаса.

– О!

Тем временем Исъют Месатгес, уже оправившись от удивления, наклонилась к подруге.

– Ну же, кто он?

– Я ведь сказала, – сердито ответила Ветриз, – это не твое дело.

– Ты расстроилась из-за того, что с ним девушка. Совсем молоденькая, в дочери ему годится. Знаешь, на мой взгляд, он тебе не пара…

– Помолчи, ладно?

– Все, больше ни слова. Но, по-моему, ты никак не можешь забыть этого Бардаса Лордана; героя Ап-Эскатоя…

– Исъют!

– Извини. – Исъют усмехнулась и подняла руки. – Сменим тему. Не хочу совать нос в твои личные дела. Только, знаешь, ты в этом смысле такая скучная, никто тебя не интересует… Не обижайся, но я… ладно, все, – добавила она, поймав свирепый взгляд подруги. – Поговорим о другом. Ты купила туфли, о которых мне рассказывала? Я попробовала походить в них, так ремешок чуть не разрезал мне подъем. Настоящий пыточный инструмент: куда там всем этим раскаленным железякам и гвоздям, которые загоняют под ногти. Мне хватило пяти минут в моих новых сандалиях, чтобы…

Избавившись в конце концов от Исъют, Ветриз отправилась прямиком домой и заперла за собой дверь. Она понимала, что это бессмысленно, что Венарт придет в ярость, обнаружив, что его не пускают, но ей необходимо было побыть одной. Ветриз вышла на балкон, села за занавеску и стала наблюдать за улицей, пока не стемнело.