Текст книги "Граница(СИ)"
Автор книги: John Lindqvist
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Когда бутылка опустела, а узоры на обоях пришли в движение, извиваясь в её глазах, в дверь постучали.
"Уходи", прошептала она. "Уходи".
Шатаясь, она добралась до стереосистемы и подняла громкость настолько, что звуки рояля начали отражаться от стен. Может быть, последовал ещё стук в дверь, а может и нет. Она заползла в постель и натянула покрывало на голову.
Я не хочу. Не хочу, не хочу.
Картинки в её голове начали путаться. Огромные руки, обхватывающие её. Лес из гигантских древесных стволов растворяющийся во тьме, затем всё стало белым, белым. Белые руки, белые одежды, белые стены. Руки взяли её, подняли её. Она скатилась по крутому желобу во мрак и провалилась в сон.
Она открыла глаза и ничего не помнила. Серый свет лился в комнату, её губы слиплись. Голова раскалывалась, низ живот болел, ей срочно нужно было пописать. Она смогла встать и добраться до ванной.
Сидя на унитазе и сливая с себя лишнее, она вспомнила. Она посмотрела вниз, туда, где моча выливалась из неё неровным потоком, и попыталась представить, как выглядело то, что было внутри неё. Не получилось. Перед глазами пронеслась иллюстрация из школьного курса биологии.
Это не правда. Я урод.
Она наклонилась к раковине, открыла кран, привстала и начала пить. Вода вернула её к реальности. Она прилипла к крану и пила до тех пор, пока в животе не стало холодно. Когда она выпрямилась и вышла на кухню, вода начала приобретать ту же температуру, что и остальное её тело. Контуры в глазах вновь расплылись. Она села на стул, продумала: вот кофемашина, вот журнальная стойка, вот часы. Сейчас пятнадцать минут двенадцатого. Вот коробка со спичками. Всё это реально. Я реальна тоже.
Она достала две таблетки обезболивающего из ящика с аптечкой, проглотила их, запив большим глотком холодной воды из стакана в её руке – такого жёсткого и круглого.
Пятнадцать минут двенадцатого!
На секунду она запаниковала, думая, что опоздала на работу. Затем вспомнила, что она на больничном. Вернулась в спальню и выглянула в окно. Белая машина исчезла. Она легла на кровать и час смотрела в потолок.
Ей казалось, что она всё поняла. Но нужно было знать наверняка.
В пятнадцать минут второго она уже стояла на остановке, ожидая автобус в Норртелье.
Отца в комнате не оказалось. Она спросила у кого-то из персонала, ей ответили, что он в комнате отдыха. Взгляд ассистента упал на её ноги, как будто он боялся, что она занесёт грязь. Выглядела она без сомнения дерьмово.
Он был один в комнате, сидел на кресле-каталке у окна. Поначалу она подумала, что отец спит, но когда обошла с другой стороны, заметила, что его глаза открыты и смотрят на немногочисленные сосны за стеклом. Выражение его лица быстро сменилось на улыбку.
"Привет, дорогая. Ещё один внезапный визит!"
"Привет, пап".
Она подвинула стул и села рядом с ним.
"Как твои дела?", спросил он.
"Не очень".
"Да, это я вижу".
Они посидели немного молча, глядя друг на друга. Глаза отца приобрели уже прозрачность пожилого возраста. Ясность и мудрость всё ещё жили в них, но в каком-то размытом, подобном синей воде, виде. Глаза её матери были карими, так что она никогда об этом не думала. Но задумалась теперь.
"Пап", сказала она. "Откуда я взялась?"
Его взгляд вернулся к соснам. Чуть погодя он ответил, не глядя на неё: "Предполагаю, нет смысла...", он нахмурился. "Как ты узнала?"
"Какая разница?"
Обратно к соснам. Не смотря на то, что он был прикован к креслу-каталке, а его руки, столь умелые когда-то, теперь не смогли бы и муху отогнать, Тина не придавала значению его возрасту. Но сейчас увидела. Или может быть, старость взяла своё именно в данный момент.
"Я всегда любил тебя", сказал он. "Любил как свою дочь. Ты и есть моя дочь, надеюсь, ты это понимаешь".
Ком в её животе начал нарастать. Чувство было похоже на то, когда Воре достал коробку. Тот момент перед тем как открылась задвижка. Она думала, отца придётся уговаривать, не рассчитывала, что они так быстро подойдёт к сути. Но возможно он был готов уже с того дня, как она спросила о шраме. А возможно – уже много лет. Может быть даже тогда, когда он... принял её.
"Как я вижу, сок ты не принесла", сказал он.
"Нет. Я забыла".
"Ты же будешь заходить ко мне и дальше?"
Она положила ладонь на его руку, потом на щёку и подержала так несколько секунд. "Пап. Это я должна бояться, а не ты. А теперь расскажи мне".
Он едва заметно прильнул щекой к её ладони. Затем выпрямился и сказал: «Мы с твоей матерью не могли иметь детей. Мы пытались много лет, но ничего не получалось. Не знаю, задумывалась ли ты об этом... в общем, нам было лет на десять-пятнадцать больше, чем родителям твоих друзей. Мы подали заявку на усыновление за три года до того, как... как они нашли тебя».
"Что значит – нашли?"
"Тебе было два года. Тогда они нашли эту пару в чаще леса. Всего пять километров вглубь леса от того места, где жили мы. Где ты живёшь теперь.
Думаю, люди знали, что они живут там, но только когда стало известно о ребёнке... были предприняты меры".
Он закрыл рот, открыл вновь с вязким звуком. "Налей мне воды, пожалуйста".
Тина встала, подошла к крану, наполнила водой чашку для кормления -
в чаще леса
– вернулась и дала её отцу. Она понаблюдала, как он пьёт, маленькими-маленькими глотками, едва двигая морщинистой шеей. Он был худым сейчас, но и в лучшие свои дни был стройным, как и её мать. Она видела фотографии бабушки и дедушки со стороны их обоих...
Она вздрогнула. Немного воды пролилось отцу на подбородок, закапало на грудь.
Всё уходит, подумала она. Бабушка и дедушка с отцовской линии, с материнской. Дом их семьи. Альбом с чёрно-белыми фотографиями, вся линия, тянувшаяся сквозь время, теперь исчезла. Он не принадлежал ей. Высокие, сильные люди на полях, у своих домов, на пляже. Необычная фермерская семья. К которой конечно она не принадлежала.
"Шаги...", услышала она собственный голос.
"Да", сказал отец. "Не знаю, что именно ты хочешь услышать, но это был серьёзный случай... безответственности, я бы так сказал. Ты ползала по земле без какой-либо одежды, хотя был уже октябрь, и у них даже не было еды. Ни электричества, ни воды, ты даже говорить не умела. У них даже не было дома, это был скорее шалаш. Одни только стены. Они разводили огонь на земле. Так что ты была... изъята. И в конце концов попала к нам.
На её глаза навернулись слёзы. Она смахнула их, закрыла рот рукой и уставилась в окно.
"Моя милая девочка", сказал отец голосом без выражения. "Я не могу до тебя дотронуться, а ведь должен был бы сейчас".
Тина не шевельнулась.
"А мои родители? Что с ними случилось?"
"Я не знаю".
Она поймала его глаза. Не стала отводить взгляд. Отец глубоко вздохнул. "Они оказались в психиатрической клинике. И умерли. Оба. Очень быстро".
"Их убили".
От жёсткости её ответа отец вздрогнул. Его лицо прибавило в возрасте. "Да", сказал он. "Наверное, можно это расценивать и так. По крайней мере, я так думаю теперь". Его глаза с мольбой искали её. "Мы сделали так, как считали лучше. Это не мы решили, что тебя нужно взять под опеку. Мы просто приняли тебя... как своего ребёнка. Когда всё уже произошло".
Тина кивнула и поднялась на ноги. "Я понимаю", сказала она.
"Правда?"
"Нет. Но возможно пойму". Она посмотрела на него свысока, сидящего на кресле-каталке. "Как меня зовут", спросила она. "Они дали мне имя?"
Голос отца был настолько слаб, что ей показалось, что он сказал "Ева". Она наклонилась к его устам. "Как ты сказал?"
"Рева. Они называли тебя Рева. Я не знаю, имя ли это или просто... но они так говорили".
"Рева".
"Да".
Рева. Воре.
Он вглядывалась в окна, сидя в автобусе из Норртелье. Туда, за изгородь, вглубь леса. Значимость строя одинаковых деревьев возросла. Она всегда думала, что принадлежит лесу. Теперь она знала, что это так.
Рева.
Кричали ли они её имя, когда были заперты в белых комнатах?
Она представила клетки с обитыми стенами, тяжёлые железные двери с отверстиями для осмотра. Представила, как её мама и папа бьются об стены, криками умоляют выпустить их обратно в лес, вернуть им дитя. Но вокруг лишь непоколебимые, закрытые лица персонала психушки. И ни капельки зелёного, никаких растений.
Без одежды, хотя был уже октябрь, и у них даже не было еды.
Ей никогда не требовалось много еды, а ещё она не любило то, что предлагают в ресторанах и кафе. Ей нравились моллюски, суши. Сырая рыба. И никогда она не замерзала, какой бы низкой ни была температура.
Они безусловно знали, как ухаживать за собственным ребёнком. Но начало шестидесятых, попытка социальной инженерии – улыбающейся матери в цветочных фартуках, годы рекордов, стройка, известная как Проект Миллениум. Огонь на земле и пустота в кладовке, если у них вообще была кладовка. Такое не разрешалось.
Тина слышала, что людей стерилизовали аж до семидесятых. То же самое случилось с её родителями?
Психиатрическая клиника.
Она не могла выбросить из головы картинку белых комнаток, своих родителей, запертых каждый в своей камере, кричащих до хрипоты, пока они не умерли от горя. Она попыталась убедить себя, что, может, это было к лучшему. Что иначе их безответственность могла стоить ей жизни. Но она ведь пережила как минимум одну зиму, разве не так? Самую тяжёлую зиму, первую зиму для младенца. И это они помогли ей в этом.
В глазах расплывались от слёз силуэты хвойных деревьев, что росли по обочинам дороги, за оградой. Проволочной оградой, удерживающей в стороне дикую жизнь.
Держите лес подальше от нас. Приручите его. Оградите его.
Воре. Сколько он знает об этом? Всегда ли он знал, кем является, или тоже пережил тот момент, когда реальность свалилась на него, и ему пришлось переосмыслить всю свою жизнь?
Она вытерла слёзы кулаками, упёрлась лбом в стекло и провожала лес взглядом.
Коттедж был пуст. Мебель конечно была на месте, но его чемодан, инкубатор, камера, бинокли и книги исчезли. Она переложила полотенца на верхнюю полку в шкафу. Картонная коробка тоже исчезла.
Он покинул её даже не попрощавшись.
Нет. Блокнот остался на столе. Она подняла его, что бы проверить, нет ли под ним записки. Не найдя ничего, пролистала сам блокнот. Он открылся на середине, обнаружив небольшую стопку фотографий. Она посмотрела на верхнюю. На фото был... хиисит.
Она осмотрела каждую страницу блокнота, думая, что он мог оставить послание. Ничего. Только список дат, нечитабельные подписи. Она села за стол и попыталась расшифровать их. Они были ужаснее рецепта врача, казалось, что их сделал кто-то, кто лишь притворялся, что умеет писать.
Через некоторое время она смогла разобрать некоторые буквы, а через них – догадаться о значении других. Прошло почти два часа, прежде чем она получила более-менее понятный алфавит и смогла соединить буквы, получая слова:
0730 мужчина выходит
0812 окно открыто
0922 почта
1003 посуда. Сон?
1028 на улице. Уборка листьев.
1107 проснулась?
Она перевернула на другие дни, нашла то же повторяющееся расписание. Закрыла блокнот, протёрла глаза, выглянула в окно. И увидела то, от чего её сердце задрожало.
Нет...
Он взяла фотографии, вгляделась в них, одна за другой. Поначалу она думала, что на них хиисит, но на поздних фото заметны были державшие его руки. А на последней была женщина.
Элизабет.
Она стояла на кухне у Тины, держала своё дитя, на лице – сияющая, слегка натянутая улыбка. Ребёнок был идентичен тому, что лежал в колыбели из полотенец в картонной коробке. Тому ребёнку, который ребёнком вовсе не был. Ребёнку, который был хииситом, которому -
можно придать форму
– которого можно сделать копией чего угодно. Нужно лишь то, с чего срисовывать, модель. Фото, например.
Тины вновь выглянула в окно, увидела соседский дом. Коттедж был отличным местом, чтобы за ними шпионить. Если иметь пару биноклей, записывать их перемещения...
Зачем они тебе?
Разве не знаешь?
Теперь она знала.
Внезапно она отклонилась назад и расхохоталась. Грубым, жутким смехом, что питался из того же источника, что и гнев, плач. Она смеялась и кричала. Всё было так просто, так очевидно. Единственное, что мешало всё увидеть – это то, что всё было у неё перед носом.
Она шлёпнула ладонями по голове.
"Идиотка!", визжала она. "Идиотка! Да ведь каждый человек знает, что мы делаем!". Она вновь расхохоталась, задыхаясь. "Мы подбрасываем детей! Мы крадём их детей и кладём на их место своих!"
Она не хотела этого делать, но не могла иначе.
У соседского дома была припаркована незнакомая машина. Тёмно-синий Вольво-740 с таким же зловещим видом, как у полицейской машины, или у похоронной.
Она постучала в парадную дверь. Никто не вышел, и она слегка толкнула её и позвала "есть кто дома?". Из гостиной появилась Элизабет. Она сама была похожа на хиисита: лицо серое и пустое, тело какое-то бездушное и тяжёлое.
"Что случилось?", спросила Тина.
Элизабет лишь кивнула в сторону комнаты и ушла обратно. Тина зашла, сняла обувь. Она ощутила ступнями лоскутный ковёр. Она была обманом во плоти, последней из племени, предателем. И всем этим она стала всего за несколько часов.
Гёран сидел на диване, негромко разговаривая с мужчиной, видимо доктором. Элизабет села в кресло и безучастно уставилась вникуда. Детская кроватка стояла рядом, Элизабет держалась рукой за её решётку. Тина подошла поближе.
Внутри лежал голый ребёнок, без подгузника и одеяла. Похоже, врач только что его осматривал. Теперь, когда он лежал посреди атрибутов детства, Тина заметила, насколько неживым он казался. Хиисит. Кожа была подобной воску, ни мягкая, ни тёплая, бескровная. Лицо было неподвижно, замкнуто, лишь губы чуть двигались. К счастью, глаза были закрыты. Она задумалась, видела ли Элизабет белые глаза. Наверняка да.
"Я...", произнесла Элизабет мёртвенным голосом. "Я просто вышла к почтовому ящику достать почту, а когда вернулась..."
Слабой рукой она махнула на ребёнка. Тина подошла к другой стороне кроватки и склонилась над ней. Дитя лежало на боку. Даже несмотря на приглушённый свет в комнате, как будто они дежурили у тела покойника, она чётко различала небольшой отросток, начавший расти в нижней части спины. Хвост.
Воре не рассказывал об этом, но Тина догадалась (и догадка подтверждалась подчёркнуто нейтральному выражению лица врача), что хииситы не живут долго. Не так долго, чтобы успеть вырасти в мире людей.
Людей, которые не верили в троллей. А если и наталкивались на них, то запирали в психушки, ампутировали им хвосты, стерилизовали их и принуждали учить человеческий язык. Пытались забыть, что такие существа вообще существовали.
Пока мы не приходили и не забирали ваших детей.
Она прошептала пару фраз соболезнования (голос скрежетал как ржавое железо) и покинула дом. Но покинула не только строение, но и что-то ещё. Она зашла в коттедж, забралась на кровать и провела в ней несколько часов. Она могла лежать там столько, сколько пожелает. Никто бы не пришёл. Никогда.
Когда воскресным вечером вернулся Роланд, она сказала, что с неё хватит. Он вполне сможет найти другое место для своих псов. Она заперлась в своей комнате и общалась лишь сериями скупых сообщений. Несколько дней прошло, пока она поняла, что действительно хочет этого. И ещё несколько, пока Роланд не собрал свои вещи, не забыв и кое-что её.
Проверяя дом после его отъезда, она заглянула и в коробку с украшениями, не ожидая, впрочем, что он мог пасть так низко. Она ошибалась. Пара колец с бриллиантами и толстая золотая цепочка исчезли. Наверняка он решил, что она не станет утруждать себя звонком в полицию, и был прав. Ей было всё равно.
Единственное, о чём сказки лгали, подумала Тина. По её мнению, он мог бы спокойно прихватить всю коробку. Этот тролль не искал сокровищ.
Ноябрь она посвятила исследованию леса. Она сообщила о своём больничном на всё ближайшее будущее, не требовала пособий и не нуждалась в записках от врача.
Никаких больше врачей, никаких больниц.
Ей было страшно, даже панически страшно, и это не удивительно. Её выкрали из той среды, в которой она росла, из того мира запахов и света, что распознавал её разум. Её запихнули в больницу, прооперировали, обращались к ней на языке, которого она не понимала, и попытались вылить из неё форму им подобных, превратить её в одну из них.
Они создают нас по своему подобию. Мы создаём себя по их подобию.
За несколько дней до первого снега она нашла то, что искала.
Она ушла далеко от дома, и, будь она человеком, наверняка решила бы, что заблудилась. Она бродила часами, не задумываясь об ориентирах, просто положившись на свой внутренний компас.
Поначалу всё казалось обыкновенным. Густой, неинтересный участок леса с покрытыми мхом скалами и прямыми хвойными деревьями, с хвоей только на вершинах. Почти никакой поросли, так как свет не добивал до земли. Несколько деревьев, рухнувших скорее от возраста чем от ветра, пойманных своими соседями, и вынужденных гнить в их объятьях. Земля, покрытая нетронутым слоем бледно-коричневых иголок. Здесь давно никто не ходил.
Он не увидела, но почувствовала это.
На небольшой полянке она внезапно заметила, что деревья вокруг неё устремляются к небу, становятся выше, но затем сжимаются, понижаются в то же самое время. Она повернулась кругом. Один раз. Второй. Казалось, что стволы деревьев мерцают. Она закрыла глаза.
Там, подумала она, вытягивая руку, указывая направление. Там муравейник.
Она открыла глаза и пошла в том направлении, которое указала её рука. В тридцати метрах действительно оказался муравейник, настолько гигантский, что поначалу она приняла его за холм. Тина рассмеялась.
Это был самый большой муравейник, что она видела. Вершина была вровень с её головой. Как и должно быть. Нечто подобное опьянению нахлынуло на неё, и Тина облокотилась на дерево. Всё вокруг неё было точно таким, как она помнит, только меньше. Лишь муравейник вырос вместе с ней, исказив общую картину.
Тут я и ползала, подумала она. Она причмокнула губами, вспоминая, как муравьи обжигали её язык своими укусами, перед тем как быть раздавленными её зубами, наполняя рот кислотным привкусом. Дом теперь был не более чем квадратом из брёвен, поросших мхом. Покопавшись в хвое рядом с ними, она обнаружила несколько неровных, полусгнивших досок. Она вошла внутрь и постояла в центре квадрата. Опустилась на колени. Легла на живот.
Игра света между деревьями. Количество стволов и то, как они расположены. Она закрыла обзор по сторонам, поднеся ладони к лицу. Да. Она смотрела через дверь.
"Рева!"
Голос наполнил её мир, голос, означавший объятия руками, от которых пахло землёй и мхом. Голос, зовущий к себе, мягкое во рту, тёплое молоко.
Он а кормила меня грудью. Всё ещё кормила грудью.
Что ей давали взамен в больнице? Что сделали, чтобы запихнуть свою еду ей в рот?
Рева, Рева, сисими...
Она опустила голову к иголкам, упёрлась лбом в землю и тёрлась её, пока не почувствовала боль.
"Мамочка... мамуля..."
Она ходила к полянке, которая была её домом несколько дней. Один раз взяла с собой спальник, но поняла, что он не нужен. На утро она проснулась на подстилке из мха и под покрывалом из тонкого слоя снега.
Она начала расследование. Три недели ушло на телефонные звонки, письма туда, письма сюда, прежде чем она нашла, где похоронены её родители.
Их могилы на церковном кладбище в Норртелье были не похожи на другие. Она впервые встретила могилы без имён. Просто два деревянных креста и слова "покойся с миром". Как на братской могиле или древнем монументе.
Она высыпала из двух пластиковых коробок землю из их дома на могилы, положила по хвойной веточке на каждую.
Как их следовало похоронить? Она не знала. Не знала ничего о своём народе. Если верить сказкам и собственным ощущениям, то кресты были лишними. Но кроме этого она ничего не знала. И ничего не могла поделать.
Выйдя с церковного двора, она направилась в супермаркет и купила бутылку натурального клубничного сока. Затем пошла в дом престарелых. Они с отцом проговорили несколько часов, выпили почти всю бутылку. Тина пообещала принести ещё в следующий раз, когда зайдёт. Скоро.
Январь принёс много снега и воды, сверкающей как масло и не замерзающей. Она шла по лесу, выслеживая животных и пробираясь сквозь сугробы к своему дереву. Посидела там, пытаясь понять, что делать. На щеках замёрзли слёзы. Она была эхом войны в собственной стране, болезненным напоминанием о ней.
Письмо пришло в середине февраля. На нём были марки Санкт-Петербурга, а подчерк на конверте казался детским. Большие, растянутые буквы, но написанные старательно, чтобы быть читаемыми.
Письмо начиналось таким же усердно выведенным подчерком, но через несколько строк рука автора стала плавно возвращаться к своей обычной манере, а в конце всё стало практически нечитабельным для всякого, кто с подчерком не был знаком.
Тина.
Я постучалась в дверь. Ты не ответила. Чувствуешь ли ты до сих пор то же самое?
Я занималась торговлей детьми. Будь я человеком, я была бы исчадием ада. Не знаю, что ты об этом подумаешь. Но по закону я села бы пожизненно. Теперь я с этим закончила.
Я беременна от тебя. Хиисит – это неоплодотворённое яйцо. Ребёнок – оплодотворённое. Если всё пойдёт хорошо, он вырастет и станет таким как я и ты. Я хочу родить и вырастить его так, как полагается. Наверное, в лесах севера. Хочу, чтобы ты была рядом.
Приеду в Капел ьшер 20 февраля.
Воре.
Она вернулась на работу 16 февраля, её приветствовали тортом, который она забрала домой и оставила в холодильнике до тех пор, пока он не испортился. Слишком много крема. Коллеги никогда раньше не были так расположены к ней, а она – никогда раньше не ощущала себя столь чуждой им. Её инстинкты не спали, и каждая фальшивая фраза резала ей слух.
Двадцатого февраля она остановила каждого мелкого нарушителя с утреннего парома, за что была вознаграждена с избытком злобными взглядами и неразборчивыми проклятиями. В этом было своё удовольствие.
Я здесь лишняя.
Он прибыл на вечернем пароме.
Как только он появился, она знала, что он что-то прячет, и даже знала что именно.
Ребёнка. Их ребёнка.
Она подняла доску стойки и двинулась ему на встречу.
