355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Изабель Отисье » И вдруг никого не стало » Текст книги (страница 2)
И вдруг никого не стало
  • Текст добавлен: 11 апреля 2021, 13:30

Текст книги "И вдруг никого не стало"


Автор книги: Изабель Отисье



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Это не женская работа. А что ты станешь делать, когда у тебя появятся дети?

Так это и осталось увлечением. Повзрослев и обретя независимость, она довольствовалась тем, что каждые выходные спешила к Лионскому вокзалу с рюкзаком, в котором лежали скальные туфли, ледорубы и кошки.

Мчащийся поезд, вагон 16, места 46 и 47. Людовик ехал к друзьям кататься на лыжах. Три четверти часа он провел, уткнувшись в свой айфон, потом заскучал. Она изучала путеводитель для скалолазов. На вид – его ровесница.

– Вы альпинистка?

Поначалу Луиза неохотно отвечала на расспросы назойливого соседа, мешавшего ей читать, но в конце концов не устояла перед его улыбкой.

Она не раз пыталась рассказать о своем увлечении коллегам, однако тем быстро надоедали разговоры о классификации маршрутов и непонятные термины, и она снова замкнулась в своих мечтаниях. Высокогорный мир заполнил все тайники ее воображения, она отгородилась им от реальности, жила только этими субботами и воскресеньями, а остальные дни недели встречала и провожала с вежливым безразличием. Она часто и подолгу смотрела на плакат с изображением пиков Дрю[3]3
  Пти-Дрю и Гран-Дрю – два пика в горном массиве Монблан. Пти-Дрю – один из самых красивых и сложных для восхождений пиков в Альпах.


[Закрыть]
, которым украсила свой кабинет. Это была ее тайна, мир, которого другим не понять, мир для нее одной.

А сейчас, в поезде, расслабилась, словно бы выпав из времени вместе с этим приятным спутником. Незнакомец кивал, и Луиза доверчиво рассказывала, увлеклась, заговорила восторженно. Описывала голубой и розовый рассвет, что встречает тебя, когда ты покидаешь горный приют, и породы, которые распознаешь на ощупь, рассказывала о ночах, проведенных в подвешенной к стене скальной палатке, о том, как палатка раскачивается на ветру, огней в долине уже не видно за облаками, и ты чувствуешь себя ближе к небу, чем к земле, совсем рядом с вечностью. Пыталась объяснить безупречную красоту самого простого, самого прямого маршрута. Вспоминала хруст ледяной корки под ногами и свист улетающей в неизвестность веревки. Людовик с удовольствием слушал – надо же, сколько страсти таится в этой девушке с довольно заурядной внешностью. И как сверкают ее красивые зеленые глаза с золотистыми крапинками.

Они расстались на перроне в Шамони, и он из вежливости, но все же с проблеском интереса пригласил ее выпить – как-нибудь вечерком, вместе с друзьями.

Два дня спустя Луиза удивила товарищей по связке, Фила, Бенуа и Сама, после спуска с Эгюий Руж предложив им пойти выпить, – обычно им самим приходилось подолгу ее уговаривать. Все быстро перезнакомились. Людовик не ожидал, что друзья Луизы будут говорить о ней настолько уважительным тоном.

– Она лучшая из нас. Седьмой уровень. Трещины угадывает как никто.

– Когда на стену надвигается гроза, никогда не пугается. И никогда не устает.

– У этой пигалицы невероятный запас энергии.

Он украдкой разглядывал девушку, сидевшую за другим концом стола. После спуска со стены она выглядела умиротворенной и обаятельно улыбалась, рассказывая и руками с обломанными ногтями показывая соседям по столу, как едва не сорвалась с зацепки. А ведь она не такая уж и заурядная!

Луиза его заинтересовала, и, вернувшись в Париж, он позвонил ей и попросил взять его с собой, если наметится не слишком трудный маршрут. Ничто не могло доставить ей большего удовольствия. Конечно, он ей понравился, о таком красавце, да еще и высоченном, она и мечтать не осмеливалась. В школе обжималась с мальчишками, потом было несколько ночей, когда она не решилась отказать – надо же быть как все, – вот и весь ее любовный опыт. Особенного удовольствия она от этого не получала и убеждала себя, что все это не имеет значения. Жить одной – не самый плохой способ избежать неудач и разочарований. Но теперь ей и внимание его было лестно, и втайне тянуло к нему, вот она и ломала голову, придумывая смешанные маршруты, которые, с одной стороны, были бы доступны новичку, а с другой – устроили бы трех ее друзей, которые помалкивали, но загадочно улыбались: наконец-то наша мадонна скал влюбилась!

Полгода спустя они стали жить вместе. Несерьезный отпускной роман быстро превратился в отношения, наполнявшие радостью и тело, и душу. Он ее смешил, она его удивляла. Ее энергия только и ждала возможности выплеснуться. Внешне спокойная, сдержанная и даже робкая, Луиза совершенно преображалась в горах – или в постели, где, нисколько не сдерживаясь, вопила под его руками. Этот тихий омут всегда готов был превратиться в водопад.

Вскоре Луиза перестала изумляться тому, что каким-то чудом этот красавец ее заметил. Теперь она любила его за то новое, что он внес в ее жизнь. Он – воплощение радости и беспечности, которых она не знала, когда была «малявкой». Иногда он вел себя как подросток, пора бы уже и повзрослеть, но в глубине души она признавала его правоту. Она пристраивала голову ему на плечо, и он, увлекаясь сам, делился с ней планами. С ним жизнь ее стала ярче.

Разумеется, о путешествии первым заговорил Людовик. То ли у него началась полоса невезения, то ли несерьезно отнесся к заданию, но он допустил на работе два промаха подряд: участников конгресса плохо кормили – за такое увольняют! – и докладчик был выбран неудачно, во время его выступления многие топ-менеджеры скучали. Людовику без обиняков об этом сообщили, и он решил, что эта нудная работа его достала. С веселым цинизмом он притворялся, будто верит, что матчи в пейнтбол или выходные на Корсике – именно то, что надо, чтобы возместить ущерб от поспешного слияния предприятий. Он все организовал, честно трудился, старался, чтобы аперитивы подавали вовремя, чтобы все происходило на красивом фоне и чтобы вечеринку сопровождала развеселая музыка, но не станет же он гробить на это всю свою жизнь! Весна выдалась сырая и холодная, он чаще ездил на метро, чем на мотороллере, и однажды вечером ощутил, как в нем закипает подлинная ярость. Его бесила эта безликая и безвольная толпа – трясутся в вагоне, уставясь в пространство пустыми глазами, и у каждого в ушах наушники. Бесила попахивающая гнилью испарина, что оседала на стеклах. Бесили равнодушие, уныние, однообразие. Он смотрел на серые или коричневые пальто, на опущенные уголки губ, на руки, машинально цеплявшиеся за стальные поручни. И с ужасом чувствовал, что сторонний наблюдатель не выделил бы его из этой толпы. Конечно, он мог и дальше так жить. Со временем купил бы дом на берегу Морбиганского залива, проводил бы отпуск на Антильских островах, устраивал вечеринки с выпивкой. Скорее всего, стал бы руководителем проекта, завел бы одного или двух детей. Но даже и эта последняя мысль его не грела. Время от времени, в горах или у моря, ему казалось, будто он прикоснулся к настоящей жизни. В памяти остались мгновения, когда он, предельно сосредоточенный, едва держался дрожащими пальцами за слишком мелкую зацепку или напрягался всем телом, стоя на несущейся по волнам доске. Это не было «преодолением себя» – смешное выражение, – нет, но на краткий миг появлялось чувство, что он полностью владеет своим телом. Ему уже тридцать три, и, оглядываясь назад, он видел, что в памяти только эти минуты и остаются. Ну, само собой, случался еще любовный экстаз. Так что пора было шевелиться, и без промедления, во что бы то ни стало сдвинуться с места, иначе хоть подыхай.

Людовик потратил полгода, уговаривая Луизу. Ее все устраивало. Днем она добросовестно углублялась в юридические тонкости в своем налоговом управлении, вечерами он не давал ей скучать. Ей нравилось ходить с ним в кино и ресторанчики, она полюбила тихие семейные вечера и даже шумные вечеринки. По выходным он лазал по скалам и уже научился делать это вполне прилично, а она с удовольствием осваивала парусную науку на яхте родителей Людовика. Так бы и жить, спокойно дожидаясь, пока у нее начнет расти животик, – правда, это не к спеху.

Но она почувствовала, что должна уступить. У него все чаще портилось настроение, и он то и дело возвращался к этому разговору. Потом он придумал новый способ – стал рассказывать общим друзьям, что они вот-вот отправятся путешествовать, а Луизу это бесило. Теперь, стоило им собраться компанией, кто-нибудь непременно, хихикая, осведомлялся, скоро ли настанет великий день.

Она поддалась на уговоры, потому что боялась его потерять. Они ничем не рискуют – покатаются вволю по свету и вернутся домой. И отправляться надо именно сейчас, когда они полны сил, а детей у них еще нет. Нельзя все время оставаться серьезным, надо хоть один раз оторваться по полной. Этот последний довод на нее подействовал, воскресив детские героические мечты. В скалолазании ей именно больше всего и нравилось, что на стене полностью отдаешься сиюминутным ощущениям. Рядом с Людовиком она оттаяла, повеселела. Если бы он не появился в ее жизни, она бы окончательно замкнулась, скукожилась в своем одиночестве. Она знала, что перед началом опасного маршрута вполне естественно почувствовать страх, мимолетное желание все отменить, никуда не лезть. Ей случалось, уже стоя в шлеме и с ледорубом в руке, задаваться вопросом, что она здесь делает. Чтобы с этим справиться, достаточно сосредоточиться на технике – и вскоре испытаешь привычную радость. Ее мучила бессонница, и однажды ночью она отчетливо поняла, что до конца жизни себе не простит, если сейчас откажется от путешествия, если сдуется и выберет рутину. И тогда она разбудила Людовика, чтобы немедленно сказать ему, что согласна, и тем самым отрезать себе все пути к отступлению.

Потом они начали обсуждать подробности. Луиза настояла на том, чтобы пока взять отпуск только на год, а там будет видно. У Людовика планы роились десятками, он предлагал то одно, то другое, они уже отказались от путешествия верхом по Андам, решили, что не хотят разъезжать на велосипедах по Новой Зеландии, и отвергли горные вершины в Пакистане.

Яхта – вот что им подходит больше всего, яхта и Атлантический океан. Самое логичное – двинуться к Антильским островам, чтобы набить руку, потом спуститься к Патагонии – это истинный рай для скалолаза, а оттуда идти в Южную Африку. В Кейптауне они решат, как быть дальше. Можно будет отправить яхту обратно на грузовом судне и спокойно вернуться на работу, но, с другой стороны, они окажутся в двух шагах от Индийского океана и, возможно, на пороге кругосветного путешествия.

Потом они начали спорить, а иногда и ссориться из-за того, как надо действовать. Она предложила отправиться в плавание зимой, чтобы привыкнуть управляться со снастями в непогоду, Людовик ее высмеял. А когда он заявил, что незачем тратиться на аварийный радиомаяк, она сказала, что он безответственный. Их пару бросало из стороны в сторону. Мечта стала общей, и каждый не в силах был удержаться от того, чтобы не перекраивать ее по-своему. В течение года они усердно посещали салоны мореплавания и устроенные туроператорами «недели южных морей». У них появлялись знакомые, среди прочих – и тот самый Эрве, настоящий морской волк, не раз ходивший в Патагонию, он-то и помог им найти идеальное судно. Парусник, скучавший на задах вандейской верфи, показался им пузатым и неуклюжим, но они не устояли перед его именем – «Ясон». Пережить такие же приключения, о каких рассказывают мифы, добыть собственное золотое руно – именно того они и хотели! Это имя было намеком, подсказкой судьбы. Вместе с Эрве они вечер за вечером изучали карты, выбирая лучшие места для стоянок и помечая западни, где может напасть вилливо. Они только и говорили, что о ветрах, холоде, штормах и айсбергах. Друзья Луизы накидали им схемы стольких маршрутов подъема вокруг Ушуаи[4]4
  Ушуая – город и порт на юге Аргентины, административный центр провинции и департамента Огненная Земля, самый южный город планеты.


[Закрыть]
, что и целой жизни бы не хватило испробовать все.

И вот настало то утро, когда они покинули пасмурный Шербур, город скрылся в дымке, и сердце замерло от счастья и легкой печали. Они поступили правильно. В паре у них все получалось как нельзя лучше, он иногда не в меру увлекался, она иногда недотягивала, но оба неизменно поддерживали друг друга. Их жизнь теперь была наполнена до краев. Неделя за неделей они глазели по сторонам на стоянках, ликовали, стоя на вершине, или в четыре руки управлялись со снастями. Каждое утро сулило приключения, ни один день не был похож на другой, и каждый вечер они засыпали, пресытившись открытиями и своей свободой. Это путешествие было не просто долгим отпуском – они не уставали радоваться и даже впадали в восторженность. Канарские и Антильские острова, Бразилия, Аргентина… Чем дальше они забирались, тем больше мир напоминал им великолепную площадку для игр – сложную, странную, волнующую и восхитительную. Они любовались облупившимися изразцами на улочках Лиссабона, мокли под дождем во время восхождения на пик Тейде[5]5
  Тейде – вулкан на острове Тенерифе, самая высокая точка Испании (3718 м).


[Закрыть]
на Тенерифе, объедались корифенами в Атлантическом океане. Добравшись до Антильских островов, решительно отвернулись от унылых пейзажей Гваделупы и Мартиники, но поддались чарам Монсеррата и целую неделю играли в Робинзонов на бескрайних пляжах Барбуды, где кроме них не было ни души. В Бразилии, в Олинде, они пели и танцевали, задыхаясь в тесной толпе горожан, и плакали, хороня Карнавал, после четырех дней исступления, когда пот и кашаса[6]6
  Водка из сахарного тростника.


[Закрыть]
лились ручьем. После того, как в Буэнос-Айресе у них украли мобильник, они только посмеялись и поклялись больше никогда их не покупать. Чем дальше они шли вдоль аргентинского берега, тем ощутимее пощипывал холод, небо становилось все прозрачнее, а ветер – все безжалостней. Они достали штормовки, с наслаждением предвкушая настоящие трудности. И в самом деле, их дважды потрепали бури, спины у них после этого ломило от усталости, а лица побелели от соли. Они натерпелись страха и были по-настоящему счастливы, когда вошли в пролив Бигля и пришвартовались к паршивому понтону в Ушуае. Люди с обветренными загорелыми лицами, каких они раньше видели только на картинках в журналах, встретили их как настоящих моряков, и они этим гордились. В течение двух месяцев они без устали бродили по старым непролазным лесам, совершали восхождения на гору Дарвина[7]7
  Гора Дарвина – самая высокая (2350 м) гора на острове Огненная Земля, покрытая вечными снегами и ледниками.


[Закрыть]
, приучались пить мате и писко – чудовищную местную виноградную водку. И занимались любовью на палубе сиреневыми вечерами, тишину которых нарушал лишь гул ледников. У них было так много хороших дней и так мало плохих. Они и не замечали, что их счастье непристойно с точки зрения всего остального мира.

С каждой милей они закалялись, набирались опыта и все больше доверяли своему «Ясону». Теперь они уверенно брали рифы и ставили паруса. Луиза могла бы заметить, что они вступили в тот период, который в скалолазании считается опасным, – когда умеешь уже достаточно, чтобы идти на любой риск, но еще недостаточно, чтобы выпутаться из любых неприятностей. Отправляясь из Патагонии в Южную Африку, они уже знали, что путешествие на этом не закончится. Им навстречу раскрыл объятия Индийский океан, а потом ждал огромный Тихий.

На пути их поманил запретный остров – еще одно приключение. Луиза вяло упиралась, но все же они, как шкодливые дети, полезли туда, куда лазить было запрещено.

Всего несколько дней, самое большее – пара недель. Самое начало сезона и самое подходящее время, чтобы посмотреть на пингвинят!

Да, они всегда и во всем оказывались правы – вплоть до этой январской ночи.

* * *

Сидя рядом, они смотрели на залив так, словно надеялись разглядеть нечто, раньше от них ускользнувшее. Стоявший между ними рюкзак – все, что у них осталось, – казался крохотным. Они в точности знали, что в нем лежало: два ледоруба, две пары кошек, двадцать метров веревки, три скальных крюка – на всякий случай, два термопокрывала, фляжка, зажигалка, спички в непромокаемой упаковке, две флиски, фотоаппарат, три злаковых батончика и два яблока, уцелевших после вчерашнего ужина. Вот и все, что связывало их с прежним миром.

Людовик не выдержал первым:

– Я есть хочу. А ты?

– Остались яблоки и батончики, – сухо ответила Луиза.

Ей хотелось послать его куда подальше. Еда! Он ударил в больное место – это и было самым печальным в их положении. Вполне в его духе, чего еще от него ждать. Он их в это втравил, а теперь ему захотелось устроить пикник. Но опыт восхождений в связке помог ей сдержаться – сейчас не время цапаться.

– Будешь?

– Нет, я не хочу есть.

Она заморозила Людовика ледяным тоном, и он не посмел вытащить их скудные припасы.

– Валяй, перекуси в последний раз.

Луиза изо всех сил старалась контролировать себя, но все же сорвалась:

– Ну что же ты? Ешь, а там будет видно. Как всегда – сначала действуем, думать будем потом!

Людовик ощетинился:

– Только не надо меня воспитывать! Что нам, сидеть и смотреть на эти яблоки? Все равно придется как-то добывать еду, так что двумя яблоками больше, двумя яблоками меньше…

– Не спорю, но меня все это достало. Всегда с тобой так, именно потому мы в это и влипли.

– Вот как? Можно подумать, я тебя силой сюда затащил! Мы же все решали вместе.

Ну вот, теперь их страх превратился в злость, они ссорились так буднично, будто сидят дома, уютно устроившись на диване. Луизе сделалось тоскливо и страшно. Они не только застряли здесь бездомными и бесприютными – они друг к другу приговорены, обречены или быть вместе, или драться. Какая пара способна выдержать подобное заточение?

Людовик думал о том же. Он уже не смел вытащить еду из рюкзака, он чувствовал себя провинившимся мальчишкой, и это его бесило. Что толку его попрекать, постаралась бы лучше что-нибудь придумать.

– Может, сходим на базу, посмотрим, не завалялось ли там что-нибудь? – предложил он.

– Я бы сильно удивилась, она с пятидесятых годов стоит заброшенная.

– Но попробовать-то не мешает.

– Хорошо, давай попробуем, – уступила она.

И все же они еще долго тянули, прежде чем перейти от слов к делу. Сидели оглушенные, охваченные тупым отчаянием, пришибленные собственным бессилием. Мысли увязали в какой-то трясине, все казалось мутным, неверным и никчемным. Оторваться от созерцания пустой бухты, которая так и притягивала взгляд, попытаться что-то предпринять, начать действовать означало смириться с невыносимой реальностью. И мучительно трудно было стряхнуть сковавшее обоих уныние.

Из этого летаргического состояния первым вышел Людовик.

– Пойдем, – устало сказал он.

Битых два часа они бродили по территории базы – оказалось, это настоящий городок.

Пробираясь между рухнувшими балками, оторванными листами железа и гнилыми досками, они обошли цеха, где вытапливали жир, столярную мастерскую, лаборатории.

Появлением своим на картах остров Стромнесс обязан жестоким циклонам, в середине восемнадцатого века застигшим господина де ла Трюйера на пути от Лорьена к мысу Горн. Они гнали его вперед до тех пор, пока он не разглядел сквозь туман заснеженные вершины, напоминавшие нагромождение взбитых сливок. После этого острову и на полвека не дали передышки – явились браконьеры, охотники на морских слонов и ушастых тюленей, которых они тут же алчно пересчитывали в бочки жира. В течение нескольких десятилетий большие суда заходили на стоянку только в самые безопасные бухты. Они выпускали из своих недр шлюпки, и те отправлялись бродяжничать, а потом, чудом избежав гибели, возвращались нагруженными до самого планшира. Флагманское судно тем временем успевало разместить на палубе котлы, и днем и ночью матросы, топчась вокруг них в лужах растопленного жира, сдирали шкуры с убитых животных. Заполнив бочки доверху жиром, забив трюмы нежным котиковым мехом, суда возвращались в Европу, нередко оставляя на острове убогие кресты над могилами моряков, которым не посчастливилось вернуться домой, но кресты эти недолго держались под яростным натиском ветра и дождя.

В девятнадцатом веке кустарная стадия массовых убийств, когда орудовали гарпунами, сменилась промышленной. Вот тогда-то и сообразили, что куда удобнее, а главное – выгоднее устроить цеха по обработке туш, судоремонтные мастерские и людей прямо на острове. И нагрузили суда всем необходимым для постройки на краю света заводов и жилья – для бедолаг, чья жизнь была столь же незавидна, как у угольщиков Мидлендса.

А истребив едва ли не всех ушастых тюленей и морских слонов, охотники взялись за китов, которые тогда еще резвились в дальних бухтах. И техника к тому времени усовершенствовалась. Начиная с 1880 года на острове стали появляться настоящие деревни, только без женщин и без детей. Зиму бригады проводили за ремонтом, летом бухты заполнялись сотнями рыбаков, рубщиков туш, кочегаров, бочаров, а следом за ними прибывали скобянщики, плотники, электрики, механики, парусные мастера, контролеры, повара и даже священники, врачи и зубодеры. Суда привозили все, от провизии до последней гайки, и уходили битком забитые «белым золотом» – жиром для освещения и смазкой для промышленности, шкурами и китовым усом, амброй, мясом и костями…

Стахановцы пятидесятых параллелей гордились сотнями убитых китов.

На диком острове скопились впечатляющие запасы материалов и оборудования: до отказа нагруженные суда доставляли тысячи тонн древесины и железа, машин и отдельных деталей. Расстояний словно и не существовало, налаженную работу фабрики, задуманной и созданной для убийства морских млекопитающих, продолжали другие фабрики за морями, от этих машин зависели другие машины, движение не прекращалось. Сотнями погибали киты, ушастые тюлени и морские слоны. Звериный рай обратился в ад. И смерть так усердствовала, что восторжествовала над жизнью. Звери пропали, охота пришла в упадок. Тогда же началось развитие нефтяной промышленности, и с появлением синтетических масел и пластиков охота на китов и тюленей превратилась в такой же пережиток прошлого, как корсеты на китовом усе, которых женщины уже не носили.

В годы между войнами станции начали закрываться, в истощенную отрасль перестали вкладывать деньги, и одновременно с этим впервые начали принимать меры по охране биологических видов. Осенью 1954 года остров покинули последние его обитатели. Люди бежали, бросая поселения-призраки – свидетельства их алчности. На обширных свалках под открытым небом только ветер и наводил порядок, стирая следы человека.

Исследовав базу, Луиза и Людовик немного успокоились. Не так уж они одиноки, здесь жили люди, и кто знает, что эти люди после себя оставили. Взволнованные, они бродили между цехами и складами.

Некоторые помещения, более укромные, рассказывали о душевных и телесных слабостях людей, прибывших сюда только для того, чтобы работать. Здесь можно было увидеть кресло дантиста, грубо вырезанные эксвото[8]8
  Как правило, изображения, которыми верующие благодарят святых; в Латинской Америке эксвото обычно выбивают на листе железа, а затем раскрашивают.


[Закрыть]
в маленькой часовне, отсыревшую фотографию с темной слезинкой от ржавой кнопки и почти уже неразличимым женским лицом. Когда-то в этих стенах не только кричали, приказывали и ругались, но еще и смеялись, и праздновали. И от ощущения, что все было впустую, в конце концов охватывала ярость. Убожество жизни, горы отбросов – и все только ради того, чтобы было чем смазывать машины и чтобы Париж мог называться «город-светоч»?

Однако сегодня у Людовика и Луизы не было настроения рассуждать о моделях цивилизации. Их глаза останавливались только на том, что могло оказаться завалявшейся консервной банкой или еще какой-нибудь едой. После двухчасовых поисков они поверили в чудо. На берегу была устроена настоящая судоверфь. От нее остались упавшая со спусковых салазок китобойная шлюпка длиной не меньше двадцати метров, несколько лодок и множество изъеденных ржавчиной винтов. К помещению, должно быть служившему конторой, примыкал обширный склад – мечта торговца железом: сотни ящиков, заполненных новенькими деталями, и старательно упакованные собранные моторы соседствовали со штабелями рассортированного по размерам металлического прута и шкафами болтов. А две найденные в дальнем углу стеллажа коробки с еще вполне различимыми надписями Survival Kit – «неприкосновенный запас» – привели их в восторг.

Они знали немало историй о крушениях, которыми неизбежно заканчивалась охота, когда шлюпки двигались вдоль берега, чтобы на отмелях забивать ушастых тюленей и морских слонов. Это судовладельцы, помятуя об опасности, расщедрились? Или этот ничтожный неприкосновенный запас полагался обязательным по решению какого-нибудь жалостливого чиновника? В каждой коробке было по десять завернутых в просмоленную бумагу и запечатанных упаковок, а в них, под тремя слоями бумажных оберток, маслянистые темные хлебцы. На вкус омерзительные – смесь затхлой муки и прогорклого растительного масла. Луизу едва не вырвало, но желудок требовал того, что в рот взять было противно. Они съели половину порции на двоих и, забрав обе коробки, вернулись в логово, где провели прошлую ночь.

Опять полил дождь, на этот раз без ветра. Плеск воды складывался в печальную мелодию, и они окончательно почувствовали себя обездоленными. Людовик неохотно потащился за досками, они снова разожгли огонь и долго сидели, уставившись на пляшущее пламя, только в нем и находя поддержку и утешение. У них ничего не осталось – ни воли, ни желаний, ни возможности отсюда выбраться. День в этих широтах угасает медленно, бесконечно.

Людовик, собравшись с силами, нарушил молчание:

– Сюда наверняка ведь заглядывают научные экспедиции. Это же природный заповедник, сюда должны приезжать ученые, чтобы проводить какие-нибудь исследования, ну, не знаю, подсчитывать альбатросов или пингвинов. И наверняка именно сейчас, в теплое время года.

– Может быть, вот только где их база? Явно не здесь. Остров в длину сто пятьдесят километров, в ширину – тридцать, бухты отделены одна от другой непроходимыми ледниками, они могут пристать к острову и уйти, так и не заметив нас.

– Мы могли бы привлечь их внимание, выложить на холмах сигнал бедствия, поставить мачту с флагом.

– Да, только лучше бы им поторопиться, с нашими запасами еды мы долго не продержимся.

– Станем охотиться на тюленей и на пингвинов. При существующем положении вещей штрафом больше, штрафом меньше… Пингвинье рагу с жирком должно быть вполне съедобным, не мы первые…

Луиза долго, не отрываясь, смотрела ему в глаза, словно искала в глубине его зрачков источник этого удивительного оптимизма.

– Я люблю тебя.

Людовик обхватил ладонью ее затылок, и они медленно соприкоснулись губами – точно таким был их самый первый поцелуй. Они чувствовали и понимали, как меняет их эта катастрофа, делает совершенно другими людьми. Взаимное раздражение прошло – это была всего лишь незначительная размолвка, и всему виной охватившая обоих паника. Пока они вместе, их любовь будет им поддержкой и защитой. В ней и заключена их сила: мужчина и женщина вместе против бескрайней водной пустыни, против одиночества, против смерти. Повинуясь этой отчаянной потребности в другом, они забрались в свою убогую постель и тихонько предались любви. Это нисколько не походило на исступленную страсть любовников – скорее на нежность родителей, баюкающих ребенка.

К четырем часам уже совсем рассвело. Луизе захотелось снова уснуть, прижавшись к своему исполину, закрыть глаза – и пусть бы, когда она снова их откроет, оказалось, что они каким-нибудь волшебным способом вернулись на сутки назад и все закончится хорошо. Но нет. Она задумалась о мелких причинах, приводящих к крупным последствиям: была бы цепь на несколько метров длиннее, налетел бы шквал не здесь, а в другом месте… и в голове у нее все смешалось.

Людовик заворочался, ему мешал свет. Он тоже размышлял. Сдаваться нельзя. Они молоды, умны, здоровы. Скольким людям удавалось выжить в куда более тяжелых условиях. Они искали приключений – вот и оно, самое настоящее приключение, возможность узнать, на что ты способен. Они примут вызов. На мгновение ему представилось, как он когда-нибудь потом будет об этом рассказывать и как толпа будет его встречать «несмолкающими аплодисментами»…

Нет, сейчас не время было погружаться в мечты, и он отбросил одеяло.

Так началась их жизнь на необитаемом острове. Робинзоны просыпались на рассвете и тут же решительно брались за дело. Они больше не ссорились и верили, что испытания их сплотят.

На базе можно найти все что угодно – молоток, клещи, кусок дерева или железа. Что бы им ни понадобилось – достаточно сходить «на склад». Они смастерили печку из двухсотлитрового бидона, вырезав в нем отверстие для топки и проделав дырки для тяги. Им удалось насадить сверху трубу, и получился дымоход, который они вывели наружу, разбив одно из оконных стекол. Устроили постоянный сквозняк, зато теперь дым не ел глаза и в горле от него не першило. Этот подвиг вызвал прилив оптимизма. Они починили дверь, нашли матрас получше, разыскали котелки, стол и стулья. Позже они поймут, что в этой лихорадочной деятельности проявилось неприятие реальности, но тогда они не могли всерьез поверить в свое одиночество. Сами того не сознавая, оба жили с мыслью о том, что вот-вот кто-нибудь появится, осталось потерпеть несколько дней, от силы – несколько недель. Они играли в обед, как играют дети, дожидаясь, пока их по-настоящему позовут к столу. И все же эти занятия помогали не впадать в уныние, успокаивали, ободряли, отгоняли страх.

В первые же дни они обошли берег залива, выбрали холм, обращенный к открытому морю, и выложили на его склоне из камней гигантские буквы SOS, а рядом – стрелку, указывающую на их пристанище. Это был изнурительный труд. Они выискивали самые белые и самые плоские камни – нередко их приходилось выкапывать, используя какую-нибудь железку как рычаг, – потом втаскивали эти камни наверх. Они работали, не поднимая головы, инстинктивно стараясь держаться спиной к морю, сознавая, что пустой горизонт, чью ровную линию нарушали только волны и блуждающие айсберги, безжалостно лишит их всякой надежды на спасение. Для очистки совести заглянули сверху в соседнюю бухту – вдруг увидят там свой милый «Ясон» лежащим на боку. Но там не было ничего, лишь такие же скалы, вода, в которой плавали льдинки, и плетеный узор ручейков – как будто на песок бросили серебристую сетку. Они с удовольствием отметили, что пингвины водятся на острове в невероятном изобилии. Берега не видать под черным ковром из перьев, море неустанно поглощало и выплевывало потоки животных, сами холмы, казалось, шевелились. Там собрались, наверное, десятки тысяч птиц.

– Что ж, наша кладовая полна! – обрадовался Людовик.

В пингвинах они видели свое спасение. Тщательно обшарив все закоулки базы, они не нашли больше никакой еды, и вскоре к терзавшему обоих голоду прибавилась пытка страхом и тревогой – что с ними станет, когда они прикончат запасы? Ничего не оставалось, кроме как начать охотиться на пингвинов, мирных и неуклюжих птиц. Они не сразу наловчились их убивать, поначалу ничего не получалось, пингвины неизменно добирались до воды и скрывались. Способ охоты, до которого они додумались, заключался в том, чтобы отрезать птицам все пути к отступлению. Медленно, стараясь не спугнуть, они загоняли стайку пингвинов в закоулок между зданиями, а потом били без разбора тяжелым железным ломом. Пингвины падали, даже не пискнув. Время от времени кто-нибудь из них пытался клюнуть охотника в ногу, но его отбрасывали яростным пинком. Королевские пингвины ростом около метра считались более ценной добычей – мяса у них побольше, чем у маленьких папуанских, хохлатых или антарктических. Ни Луизу, ни Людовика нисколько не мучила совесть, порой они даже испытывали патологическое удовольствие от того, как легко было убивать. Раньше они любовались черными головками с ослепительно ярким оранжевым пятнышком, умилялись, глядя, как родители кормят птенцов, смеялись над важной поступью вперевалку, но все это было в другой жизни, когда они лишь заглянули сюда мимоходом. Теперь они сами стали частью экосистемы и, как любой хищник, взимали дань.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю