Текст книги "И вдруг никого не стало"

Автор книги: Изабель Отисье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Изабель Отисье
И вдруг никого не стало

SOUDAIN, SEULS

Isabelle Autissier

Copyright © Editions Stock, 2015

Все права защищены.

Книга издана с любезного согласия автора и при содействии Литературного агентства Анастасии Лестер

Издание осуществлено в рамках программы содействия издательскому делу «Пушкин» при поддержке Французского института в России

Cet ouvrage, publie dans le cadre du Programme d’aide a la publication Pouchkine, a beneficie du soutien de l’Institut français en Russie

ISBN 978-5-86471-761-5

© Александра Василькова, перевод, 2017

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2017

* * *

К писательству я отношусь как к предстоящей кругосветке. Для меня литература – мой личный путь к людям, мой вклад в наше общее великое путешествие по жизни.

Изабель Отисье

Несмотря на то что Изабель Отисье (1956 г.) родилась и выросла в сухопутном Париже, ее жизнь с самого раннего детства была связана с морем. Свое первое плавание она совершила в возрасте шести лет и с тех пор заболела морскими странствиями. Она стала первой в мире женщиной – участницей кругосветной гонки на 60-футовых яхтах, придя седьмой. После этого успеха она целиком посвятила себя парусному спорту. В 1994 году, во время очередной парусной регаты, яхта Изабель попала в шторм и потерпела крушение недалеко от Австралии. Это трагическое событие не отвратило отважную женщину от океана. Изабель Отисье стала значительной фигурой в суровом мужском мире парусного спорта. Во Франции к ней начали относиться как к национальной героине, а в 1996 году Международная федерация парусного спорта назвала ее яхтсменом года. В 1999-м, во время одиночной парусной гонки, ее яхта перевернулась на скорости в 25 узлов. Спасла Изабель счастливая случайность: неподалеку оказалась итальянская яхта, капитан которой и выловил ее из штормового океана. После этого события Изабель отказалась от одиночных кругосветок, но продолжила участвовать в гонках в составе экипажа. В это же время Изабель Отисье обратилась к писательству. Сначала были рассказы, эссе и даже оперное либретто, а в 2009-м вышел ее первый роман, посвященный, конечно, морю. В том же году Изабель Отисье избрали президентом французского отделения Всемирного Фонда дикой природы. Изабель Отисье – кавалер ордена Почетного легиона.

Там

Они вышли рано утром. День обещал быть чудесным – в этих неспокойных широтах порой такие выдаются. Небо ясное, лишь за пятидесятой параллелью Южного полушария и увидишь эту глубокую чистую синеву. Темная поверхность воды гладкая, без намека на рябь, «Ясон» будто парил в невесомости. И ни дуновения. Альбатросы лениво покачивались рядом с яхтой.

Затащив шлюпку повыше на песчаный берег, они обошли старую китобойную базу. Ржавое железо в солнечных лучах тепло светилось всеми оттенками золотистой и рыжей охры. Люди покинули это место, и территорией снова завладели животные – те самые, на которых люди так долго охотились, которых убивали, потрошили и варили в огромных котлах, нынче пришедших в негодность. За каждой грудой кирпичей, в развалинах сараев, среди путаницы труб, по которым давно ничего никуда не текло, уютно устроились стайки осторожных пингвинов, семьи ушастых тюленей, морские слоны. Они долго бродили, глазея по сторонам, и только ближе к полудню двинулись вглубь острова.

«Не меньше трех часов», – сказал им Эрве, один из немногих, кто побывал здесь. Как только удаляешься от берега, зелень пропадает, уступая место камням: скалы, утесы, горные пики в снежных шапках. Они шли быстрым шагом, радуясь, словно школьники на загородной прогулке, то необычному оттенку гальки, то прозрачной воде в ручье. Добравшись до первого уступа, за которым море должно скрыться из виду, устроили привал. Во всем была та простая красота, для которой не найти слов. Бухта в окружении темных отвесных скал, поверхность воды, мерцающая серебром – словно поднявшийся легкий ветерок ворошит рассыпанные монетки, ржавое пятно заброшенной станции и их судно, их славная лодка, дремлющая со сложенными крыльями, как давешние утренние альбатросы. Вдали виднелись залитые светом, неподвижные бело-синие мастодонты. Нет картины более мирной, чем айсберг в тихую погоду.

Высоко над головой небо прорезали длинные белые царапины, обведенные золотой солнечной каймой. Завороженные, они долго простояли, любуясь ими. Пожалуй, слишком долго. Небо на западе посерело, и Луиза насторожилась – пробудился инстинкт, выработанный в горах.

– Может, вернемся? Собираются тучи. – Беззаботный голос прозвучал фальшиво, выдавая беспокойство.

– Еще чего! Вечно ты дергаешься по любому поводу. Тучи даже кстати, жара спадет.

Людовик постарался не дать раздражению прорваться, но своими опасениями она его уже достала. Если бы он к ним прислушивался, сроду бы не забрались на край света, не оказались бы на этом острове в полном одиночестве. И точно не купили бы яхту и не отправились в путешествие. Ну да, небо вдали слегка потемнело, в худшем случае они попадут под дождь и вымокнут – больше ничего им не угрожает. Но за любовь к приключениям надо платить, и ведь именно этого они и хотели – вытащить себя из парижской офисной рутины, вырваться из уютной отупляющей апатии, не остаться на обочине собственной жизни и после шестидесяти не жалеть о том, что ничего не испытали, не рисковали, не сражались. С трудом взяв себя в руки, он продолжил уговаривать:

– У нас не будет другого случая увидеть знаменитое пересохшее озеро. Эрве рассказывал, что такого лабиринта из ледяных глыб нет больше нигде. Помнишь, он показывал невероятные фотографии? И зачем я тогда тащил ледорубы и кошки? Вот увидишь, мы с ума сойдем от восторга, и ты – первая.

Он задел ее чувствительную струнку. Из них двоих альпинисткой была она. И именно ради нее он выбрал этот маршрут, этот скалистый остров, нагромождение девственных, никем не покоренных пиков, затерявшихся посреди Атлантики, за пятидесятой южной параллелью.

До последнего гребня они добрались только к двум часам пополудни, небо к тому времени заметно потемнело. Эрве не соврал – от увиденного и впрямь захватывало дух. Безупречный овал кратера, длиной больше километра, совершенно пустой. На конических стенах концентрические круги, напоминающие лунки исполинских ногтей, – следы, оставленные водой. Дно сухое, из-за удивительного геологического феномена вода ушла под каменную гряду. В ложе бывшего озера остались лишь огромные льдины, иные в десятки метров высотой, – свидетели тех времен, когда они были единым целым с ледником внизу. Сколько же веков томится здесь это позабытое войско? Под мрачным небом от присыпанных древней пылью глыб исходило ощущение пронзительной тоски. Луиза снова предложила повернуть обратно.

– Теперь мы знаем дорогу, придем еще раз, незачем мокнуть…

Но Людовик с радостным воплем уже мчался вниз по склону. Некоторое время они блуждали среди ледяных глыб, однако вблизи лабиринт оказался унылым. Ни ослепительной белизны, ни синевы – все скрыто под слоем грязи. Поверхность медленно таявшего льда потускнела от времени, стала похожа на изъеденный насекомыми пергамент. И все же эта сумрачная красота их покорила. Они мечтательно поглаживали холодные глыбы, ладони скользили по оплывшим лункам. То, что таяло прямо на глазах, существовало задолго до них, задолго до того, как Homo sapiens начал изменять облик планеты. Они перешли на шепот, как обычно делают в соборе, словно боялись разрушить хрупкую гармонию.

Полил дождь, и на этом с созерцанием было покончено.

– Все равно он тухлый какой-то, этот лед. Эрве не поленился, полазил по глыбам, но мне, честно говоря, совершенно не хочется туда карабкаться. Надо побыстрее возвращаться. Поднимается ветер, и нам, с нашим маленьким подвесным моторчиком, возможно, придется грести.

Луиза уже не ворчала, теперь она просто-напросто командовала, Людовик знал этот ее категорический тон. Знал он и то, что здравый смысл и чутье, как правило, ее не подводили. Что ж, можно и вернуться.

Выбравшись из кратера, они спустились по склону в долину. Ветер уже вовсю трепал куртки, ботинки скользили на мокрых камнях. Погода переменилась стремительно. Добравшись до последнего перевала, они молча отметили, что бухта больше не напоминает недавнюю идиллическую картинку. Будто злая волшебница превратила зеркальную гладь в яростные черные валы. Луиза побежала к берегу, Людовик, чертыхаясь, плелся следом, оба тяжело дышали. Волны беспорядочно обрушивались на песок, и было видно, как яхта дергается на цепи в неспокойном море.

– Вымокнем, конечно, тут уж ничего не поделаешь, зато потом утешимся горячим шоколадом! – прокричал Людовик. – Иди на нос и выгребай против волны, а я буду толкать! Как только выберемся из полосы прибоя, запущу мотор.

Они тащили шлюпку вперед, надеясь на затишье. Волны били по ногам, ледяная вода доходила уже до колен.

– Ну вот! Быстрее! Греби… да греби же!

Людовик увязал в мокром песке, Луиза молотила веслом. Первая волна захлестнула с головой, вторая с силой ударила в борт, приподняла и перевернула. Они столкнулись в кипении белесой пены.

– Черт!

Людовик ухватился рукой за канат, откатная волна уже тащила лодку в море. Луиза потерла плечо:

– Мотор ударил сзади, как больно.

Мокрые с головы до ног, испуганные этим внезапным натиском, они прижались друг к другу.

– Давай оттащим шлюпку вот туда, там волны поменьше.

Они потянули лодку туда, где, как им показалось, легче отойти от берега, но, добравшись до этого места, поняли, что и тут не лучше. Еще дважды они повторили попытку, и оба раза пенный вал швырял их обратно.

– Хватит! Все равно ничего не получится, и больно нестерпимо.

Луиза села на землю, заплакала, баюкая руку, но слез не было видно за хлеставшими по лицу струями дождя. Людовик в ярости пнул песок, из-под ноги полетели мокрые комья. Его переполняли гнев и обида. Сучья страна! Сучьи остров, ветер и море! Вышли бы на полчаса, самое большее на час раньше – и сейчас уже обсыхали бы у печки, смеясь над своими приключениями. Он злился на собственное бессилие и на закравшееся в душу мучительное раскаяние.

– Ну, значит, не получится. Слушай, давай переждем непогоду под крышей. Ветер поднялся быстро, быстро и стихнет.

Они с трудом затащили шлюпку повыше на песчаный берег, привязали ее к уцелевшему с незапамятных времен серому столбу и направились к дому, пробираясь между обломками досок и кусками железа.

За шестьдесят лет ветер немало потрудился на бывшей китобойной базе. Некоторые здания будто взрывом разметало изнутри. Сначала ветер выбил стекла, затем ворвался в дом и довершил дело. Иные строения скособочились и так стояли в ожидании последнего удара, который их прикончит. Луиза и Людовик присмотрели хижину рядом с деревянным пандусом, по нему когда-то затаскивали на разделку китовые туши, но внутри их встретила нестерпимая вонь. Четыре сбившихся в кучу морских слона, недовольные тем, что их потревожили, громко заурчали.

Раздосадованные, они побрели среди развалин к двухэтажному зданию, похоже сохранившемуся лучше других. Навстречу так невозмутимо вышагивала стая пингвинов, что Людовику захотелось шугануть их. Внутри было темно, сыро и мрачно. Оглядев истертые плитки пола, железные столы и облезлые чаны, они догадались, что здесь, должно быть, помещалась общая кухня. И в самом деле, соседняя комната напоминала столовую. Продрогшая Луиза без сил опустилась на скамью. Ей было больно, а главное – ей было страшно. В горах ее не раз заставала непогода, и она знала, что делать: в крайнем случае – зарыться в снег в спальнике с непромокаемым чехлом и ждать. А здесь она растерялась, почувствовала себя беспомощной.

Людовик поднялся по бетонной лестнице на второй этаж. Наверху оказались две просторные общие спальни, разделенные невысокими перегородками на отсеки, в каждом – продавленный матрас, тумбочка и пустой шкаф с распахнутыми дверцами. Похоже, люди, которым посчастливилось сбежать из этого ада, в спешке покинули жилье, оставив выцветшие фотографии, одинокий ботинок, драную одежду на гвозде. Разболтанная дверь в дальней стене вела в маленькую, обшитую досками комнату, обставленную чуть получше: в ней, должно быть, жил бригадир.

– Пойдем наверх, там уютнее. Побудем в тепле.

Насчет тепла и уюта он несколько преувеличил. Они завалились на скрипучую кровать. Дождь лупил по дребезжащим стеклам, вода заливалась в щели, в углу уже образовалась лужа. Доски пола прогнили, в зеленоватом свете на побелке видны были потеки. Стул всего один, да и тот сломан, и Людовика это почему-то удивило. Совершенно целым выглядел только письменный стол с одним ящиком, похожий на учительские столы начала века.

– Ну вот и наш горный приют! Покажи-ка мне плечо. И давай посушимся.

Он старался ее успокоить, убедить, что все это – лишь мелкая неприятность, но руки у него слегка дрожали. Он помог ей раздеться, стал выжимать ее насквозь промокшую одежду. Голое тело Луизы, стройное и мускулистое, казалось хрупким. Пока они плыли в теплых широтах, она наотрез отказывалась загорать, и теперь потемневшие на солнце руки, ноги до колен и лицо контрастировали с белизной всего остального тела. Вода стекала с черной челки на зеленые с коричневыми крапинами глаза. Именно в эти глаза он и влюбился пять лет назад, и сейчас его захлестнула нежность. Он принялся растирать Луизу свитером, чтобы согреть, постарался досуха выжать ее одежду. На левом плече у нее наливался чернотой большой синяк, алела длинная ссадина – наверное, задело винтом. Под его руками она была как безвольная кукла, только поеживалась от холода. Потом он проделал все то же самое с собой, но вскоре совершенно окоченел в липнущей к телу мокрой одежде. Здесь и летом-то, в хорошую погоду, больше пятнадцати градусов не бывает, а сейчас термометр должен показывать около десяти.

– Зажигалка у нас с собой?

– В рюкзаке.

Ну конечно – она же альпинистка, свою драгоценную зажигалку не забудет никогда. Кроме зажигалки в рюкзаке были два спасательных одеяла, и он поспешил закутать Луизу в одно из них.

Обшарив кухню, нашел большую алюминиевую форму для запекания или что-то вроде того. Доломал расшатанные полки, притащил все это наверх, ножом расщепил доски и после нескольких неудачных попыток разжег костерок. Хотя дверь была открыта, комнату вскоре заволокло дымом, но это все же лучше, чем мерзнуть.

Он заставил себя выбраться наружу посмотреть, что там делается. Ветер все крепчал, море вскипало под его натиском. Скорость узлов сорок. Ничего особенно страшного, но до «Ясона» пока не добраться. Сквозь завесу дождя он различал яхту, сопротивлявшуюся волнам. Тучи висели так низко, что вершины скал растворились в серой пелене. Почти совсем стемнело.

– Похоже, нам придется здесь заночевать, – вернувшись в спальню, сказал он. – У нас осталась какая-нибудь еда?

Луиза немного ожила. Пока его не было, она поддерживала огонь, и теперь в комнате было уютнее, несмотря на вонь от горящих старых досок, пропитанных дегтем. Пристроив куртки поближе к очагу, они сели рядом и, тесно прижавшись друг к другу, стали грызть злаковые батончики.

Ни малейшего желания обсуждать случившееся не было. Оба – и осмотрительная Луиза, и безрассудный Людовик – знали, что, ступив на эту территорию, рискуют поссориться. Время для объяснений наступит потом, когда неприятное происшествие останется позади. Они припомнят все в подробностях, она докажет ему, что они поступили неразумно, он ответит, что такое предвидеть было невозможно, они поцапаются, потом помирятся. Это превратилось у них почти в ритуал, предохранительный клапан для их разногласий. Никто не признает себя побежденным, каждый сохранит уверенность в собственной правоте, но они согласятся заключить почетный мир. А пока надо сплотиться и ждать. Они сидели молча, прислушиваясь к нарастающему за стенами грохоту. Глаза у обоих покраснели от дыма. В пустых комнатах нижнего этажа завывал ветер, неумолчному низкому гулу вторил пронзительный свист. Временами ветер немного стихал, и они разом обмякали, расслаблялись, но рев тут же вскипал с удвоенной силой. Где-то громыхало железо, словно кто-то бил в большие барабаны. Они слушали эту мрачную симфонию, на них навалилась усталость от долгого перехода и особенно от того, что пришлось пережить за последние несколько часов. В конце концов Людовик где-то откопал пропахшее пылью старое одеяло, они устроились вдвоем на узкой кровати и мгновенно провалились в сон.

Посреди ночи Людовик проснулся. Ветер шумел теперь совсем по-другому, должно быть, теперь он дул с суши и еще усилился. Гул шел издали, сверху, барабанным рокотом катился по долине, а потом ударялся в стену, и казалось, что дом вот-вот развалится. Ветер переменился – это хороший знак, решил он, значит, буря скоро утихнет. Сейчас, в темноте и покое, во влажном тепле их сплетенных тел, он почти блаженствовал. Они здесь вдвоем, на тысячи километров вокруг нет ни одного человека, только ветер ревет, но они в укрытии, и ураган им не страшен. Он ощущал каждую частичку своего тела так, будто она независима от других, и собирал воедино подробности нынешнего странного положения: его спина упирается в тощий продавленный матрас, сквозняк шевелит волосы на макушке, Луиза тихо посапывает, уткнувшись ему в грудь. Людовику захотелось ее разбудить, чтобы заняться любовью, но тут он вспомнил про ее ушибленное плечо. Пусть поспит, не надо ее тревожить. Может, утром…

Незадолго до рассвета шум внезапно утих. Оба проснулись, отметили это и, расслабившись, снова уснули.

Окончательно разбудил Луизу солнечный луч. До тех пор, пока не наступило затишье, ее преследовали кошмары. Ей снилось, что огромная волна выбила окна их квартиры в пятнадцатом округе, потом – что плот несет ее по улицам, затопленным темной водой, а из окон ей кричат, отчаянно размахивая руками, зовут на помощь.

– Людовик, ты спишь? Похоже, все закончилось!

Они заворочались, разминая затекшие руки и ноги. Приподнявшись на постели, Луиза ощупала плечо и сморщилась:

– Может, я ничего не сломала, но с яхтой придется тебе управляться одному.

– Как скажешь, принцесса. Ну пойдем, гостиница нам попалась не самая роскошная, но через четверть часа на борту будет подан завтрак. Если мадам соблаговолит…

Улыбнувшись друг другу, они собрали вещи и вышли из пропахшей дымом комнаты.

Солнце сияло так же ослепительно, как и вчера.

– И куда нас с тобой занесло…

Шагнули за порог – и замерли, разом ощутив одно и то же – жестокий удар под дых. Живот скрутило, едкая волна обожгла горло, бросило в дрожь, которой никак не унять. Бухта была пуста.

…Яхта… не может быть… она исчезла…

Они что-то, запинаясь, бормотали, моргали и щурились, словно надеялись таким образом исправить картинку. Это всего лишь плохой сон, достаточно прокрутить обратно пленку с событиями этой ночи, а потом запустить снова – и правильный порядок вещей восстановится. Они должны были выйти, увидеть на прежнем месте свой надежный «Ясон» и весело спуститься на берег. Но реальность безжалостно настаивала на своем. «Ясон» исчез. Они долго всматривались в бухту, отыскивая глазами затонувшее судно или хотя бы торчащую над водой у скал верхушку мачты. И ничего не видели. То есть жизнь продолжалась, шелестел прибой, чайки торопливо рылись клювами в песке, все было в порядке. «Ясон» – их корабль, их дом, воплощение их свободы – просто-напросто стерли, будто подчистили помарку, убрали ошибку. Этого не могло быть, они не в силах были принять это. Ошарашенные, они замолчали, и каждый прокручивал в голове ужасающие последствия исчезновения яхты: у них больше нет ни дома, ни еды, ни одежды, они не могут покинуть остров или с кем-нибудь связаться. Они угодили в настолько нелепое, настолько ни с чем не сообразное положение, что даже возмущаться были неспособны. Людовику просто-напросто никогда и на мгновение не приходило в голову, что он может остаться без крыши над головой, без еды. Когда по телевизору шла передача о жалком существовании африканцев или азиатов, он подавлял смутные угрызения совести, убеждая себя, что у этих людей, конечно же, не такие потребности, как у него самого, что они привыкли довольствоваться малым. Иногда он посылал чек в ЮНИСЕФ, но вообще все это его не очень трогало.

Луизе во время походов в горы нередко приходилось, насквозь промокшей, ночевать под открытым небом, спать вполглаза. Случалось даже из-за плохой подготовки к походу по три дня подряд делить на четверых порции, которые полагались бы каждому. Ей довелось испытать на себе, насколько слаб и хрупок человек, оставшийся наедине с природой, вдали от своих опор и ориентиров. Но всерьез ее жизни ничто не угрожало, и лишения всегда быстро заканчивались. Ну живот сводило от голода, под глазами залегали круги – и только. Вскоре они спускались в долину и, стоя под душем или расправляясь со стейком, запоздало поеживались, а потом можно было весело обо всем этом вспоминать вместе с товарищами по связке. Но такие истории хоть как-то подготовили ее к непредвиденным ситуациям. То ли интуитивно, то ли благодаря опыту она умела отделять необходимое от лишнего, отличать настоящую опасность от того, что всего лишь пугает. Чтобы стать хорошей альпинисткой, ей пришлось научиться пересматривать цель, если менялись обстоятельства, решать, учитывая состояние группы, сводку погоды и природные условия, повернуть обратно или двигаться дальше. Так что она первой вышла из столбняка.

– Только бы шлюпка оказалась на месте! Пойдем посмотрим. «Ясон» был на полпути между косой и скалами напротив. Может, он там и затонул.

– Но тогда над водой торчала бы мачта!

Людовик, как мог, сражался против очевидности. Он, всегда оптимистично настроенный и ко всему готовый, почувствовал себя никчемным. Все было бессмысленно.

– Мачта могла сломаться. Здесь глубина не больше семи или восьми метров, мы могли бы что-то найти – еду, инструменты. Там есть спутниковый телефон в непромокаемом чехле. Надо, по крайней мере, попытаться. Шевелись же, не стой столбом!

– Нет, я уверен, что якорь не удержался в грунте. Я слышал сегодня ночью, как переменился ветер, задул норд-вест. Сверху, с гор, и он все усиливался, настоящий шквал, вилливо[1]1
  Вилливо (williwaw) – сильный и холодный шквал на подветренной стороне гор на побережье Южной Америки, в Магеллановом проливе, а также на Аляске и в Алеутских горах. Иногда длится всего несколько секунд. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть], как в книжках.

– Плевать я хотела на книжки! – выкрикнула Луиза. – Что ты предлагаешь? Вернуться в гостиницу?

Она ринулась на берег, он – следом. У обоих крутились одни и те же мысли. Остров необитаем. Собственно говоря, это заповедник, и вообще-то они не должны были к нему приставать, но решили нарушить правила.

Все равно сюда никто никогда не заглядывает. Вылазка в настоящую природу. Постоим там несколько дней, никто об этом не узнает…

Никто и не узнал. Родные полагают, что они сейчас приближаются к Южной Африке. Искать их здесь никому в голову не придет. Все будут думать, что они погибли в море. Людовик на мгновение представил себе родителей – дома, рядом с телефоном. Если они с Луизой не найдут «Ясон», остров станет для них тюрьмой, – тюрьмой, которую никто не охраняет, кроме океана на тысячи километров вокруг.

Буря забросала шлюпку песком и водорослями, но она оказалась на прежнем месте, и от этого им стало немного легче.

Битый час они кружили на веслах около вчерашней якорной стоянки. При слабом ветре на чистой зеленой воде почти не было барашков, виднелись камни, какие-то темные глыбы – похоже, части оборудования китобойной станции, отвалившиеся или отломанные детали механизмов. Если бы судно затонуло, они не могли бы его не заметить.

Потеряв всякую надежду, они вернулись на берег.

– Якорную цепь вытравили недостаточно, – сердито сказала Луиза.

– Да нет, там была тройная глубина – как всегда.

– Ну так здесь-то явно все не как всегда!

– И потом, якорь Солтана – лучший из всех, какие есть, он довольно дорого нам обошелся и обычно держится в любом грунте.

– Ну что ж, спасибо господину Солтану, а теперь он сам нас отсюда заберет? Была бы цепь в два раза длиннее, ничего такого не случилось бы. И ведь говорила я тебе вчера, что надо побыстрее возвращаться. Так нет же – кому-то хотелось развлекаться, и он уперся как осел: все хорошо, в крайнем случае слегка промокнем…

От холодной ярости голос Луизы утратил всякое выражение. Она с силой растирала плечо, повернувшись к Людовику спиной и не поднимая глаз. Она знала, что увидит, взглянув на него: большое и сильное тело с безвольно повисшими руками, голубые глаза огорченного ребенка, у которого сломалась игрушка, – словом, любимого человека, созданного для радости и беспечности. И тогда она расплачется, а сейчас для этого совсем не время.

Людовик не ответил. С тех пор как они вчера повернули обратно, его до того терзало раскаяние, что даже во рту было горько. И все же ее слова задели. Луиза простит его, если он найдет выход из положения. А какой-нибудь выход непременно должен быть.

– Давай обойдем бухту на моторе. Вдруг «Ясон» напоролся на скалу и затонул.

– Ты в своем уме? Да если бы и так – что бы мы сделали? Не представляю, как бы мы сумели его поднять.

– Ну, может, хотя бы нырну ли, забрали бы…

Людовик замолк на полуслове. Луиза тихо заплакала. Он притянул ее к себе. Как их угораздило оказаться в таком идиотском положении? Это слишком несправедливо, разве можно так их наказывать только за то, что прогулка слегка затянулась. Ему тридцать четыре, и до сих пор он редко задумывался о смерти. Его потрясла утрата двух друзей – один погиб, попав в аварию на мотоцикле, второй сгорел от рака поджелудочной железы, – но это стало еще одним доводом в пользу путешествия под парусом. Жить! Жить на всю катушку, пока нас не прихлопнули! Вот их и прихлопнули – теплым летним днем на фоне великолепного пейзажа где-то в Южном полушарии. Капли воды в лучах лицемерного солнца искрились мириадами алмазов. Долину вдали окутала легкая дымка. Морские львы и морские слоны, разнежившись, сладко зевали. Он огляделся и подумал, что ничто не изменится, если они здесь сгинут, – ни птичий полет, ни волны, ни даже одна травинка. И ветер вскоре сотрет их следы.

* * *

Людовик был типичным представителем того поколения, которое часто называют «поколением игрек»[2]2
  Так называют поколение родившихся после 1981 г., противопоставляя его предшествующему «поколению икс». Другие его названия – «поколение некст», «сетевое поколение», «поколение Миллениума».


[Закрыть]. Единственный сын руководящих работников рос в достатке: коттедж в пригороде, лыжи в Альпах, яхта на Балеарских островах, видеоприставки с играми, дабы белокурый ангел не скучал, когда родители допоздна задерживаются на работе. Он и правда блондин, а намазанный гелем светлый ежик делал его еще выше – хотя куда уж выше, и так метр девяносто. Голубые глаза и ямочка на подбородке сводили с ума всех девчонок в коллеже, а потом в лицее, и он не упускал случая воспользоваться легкой победой. Несерьезное отношение к урокам огорчало преподавателей. «Не использует своих способностей» – такая запись неизменно появлялась в его табеле. С грехом пополам, проводя больше времени в пивных, чем в аудиториях, и с косячком, чем с книгами, он все же закончил бизнес-школу и благодаря отцовским связям устроился персональным менеджером в агентство по организации мероприятий Foyd & Partners, сугубо французское, хотя по названию и не догадаешься – предполагалось, что английские названия в тренде. Но поверхностный, легкомысленный Людовик был так глубоко одарен способностью к счастью, что словно магнит притягивал к себе других. Рядом с ним всем было хорошо, жизнь делалась простой, приятной, веселой и увлекательной. Не только для него самого стакан всегда был наполовину полон, но его азарт и жизнерадостность передавались окружающим, пусть он сам для того ничего и не делал. Это не было ни позой, ни рисовкой – скорее, следствием его ощущения счастья и защищенности. Он не помнил, чтобы хоть раз проснулся угнетенным или хотя бы задумчивым. Мало-помалу он осознал эту свою одаренность, но нисколько ею не гордился. Делиться с другими переполнявшей его радостью было для Людовика естественно, это был его вклад в устройство мира. Он нравился всем.

Луиза на первый взгляд казалась слишком уж правильной, почти старомодной. Стройная, с удлиненным лицом, на котором улыбка лишь мелькала, да и выглядела почти всегда вымученной – так улыбаются для приличия, чтобы не выглядеть букой. Она была дочерью коммерсантов из Гренобля, где даже самые обеспеченные считают каждую монету. Она тоже ни в чем не знала недостатка, разве что в настоящем внимании. Оба ее старших брата были гордостью семьи, а она, «малявка», всегда была довеском. В семейных разговорах никогда не обсуждали ее замыслы или мечты, ее школьные успехи или личные достижения. И внешность ее внимания не привлекала. Она сама себе не нравилась. Тощая брюнетка ростом метр пятьдесят пять, потерявшая всякую надежду на то, что у нее когда-нибудь вырастет грудь. Детство и отрочество Луиза преодолела незаметно, но старательно, будто стремясь заслужить прощение. Ее считали беспроблемным ребенком… страшный приговор. Она хорошо закончила школу, потом юридический факультет в Лионе, выдержала конкурс и поступила на государственную службу, в налоговое управление пятнадцатого округа Парижа. И все это время страдала от того, что ее словно бы и не видят. В детстве она находила убежище в запойном чтении, глотала одну за другой книги Жюля Верна, Золя и вообще все, что могла предложить библиотека. А начитавшись, часами мечтала, придумывала себе жизнь, полную страстей и приключений, от которых дух захватывало, представляла себя то в непроходимых джунглях, то в высшем свете, облаченной в шелка. В этом воображаемом мире происходили невероятные события, в которых она наконец-то играла главную роль. Раз за разом она заново прокручивала ситуации, тщательно прорабатывала мизансцены, оттачивала собственные героические реплики. Она отправлялась в путешествия или сражалась за свободу, занималась музыкой или становилась великой спортсменкой. Она видела себя подпольщицей из Сопротивления, в открытом океане, посреди пустыни. Эта тайная жизнь ее утешала, убеждала в том, что она способна в один прекрасный день стать заметной. Она ложилась на кровать, закрывала глаза и давала волю мечтам. Если приходилось прерваться, потому что пора было в школу, то вечером она продолжала ровно с того места, на котором остановилась. В юности она наконец-то нашла убежище получше воображения – скалолазание и альпинизм. Тем и другим занялась случайно, в летнем лагере, и получила именно то, о чем тосковала: радость для тела, которое недолюбливала; стойкость и смелость, которыми наделяла себя в мечтах; место в группе, в связке, где важен каждый человек. Ей, легкой и гибкой, все удавалось. Она подумывала стать проводником, но не хватило решимости пойти на разрыв с семьей.