Текст книги "Упадок и разрушение"

Автор книги: Ивлин Во

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 9
СПОРТИВНЫЙ ПРАЗДНИК ПРОДОЛЖАЕТСЯ

В шатре, где происходило чаепитие, все радовало глаз. Длинный стол в центре был покрыт белоснежной скатертью. Через равные промежутки на нем стояли вазы с цветами, а между ними разместились тарелки с пирожными и бутербродами, кувшины с крюшоном и лимонад. Чуть дальше, возле пальм в кадках, четыре служанки-валлийки в чистеньких фартучках и наколках разливали чай. Еще дальше, за ними, сидел мистер Прендергаст с бокалом крюшона в руке и в парике набекрень. При появлении гостей он судорожно приподнялся, отвесил неловкий поклон и рухнул на стул.

– Мистер Пеннифезер, – окликнула Поля Динги. – Передайте, пожалуйста, гостям бутерброды с foie gras. Но детям и капитану Граймсу не давайте.

– А мне, бедненькой, бутербродик? – капризно протянула Флосси, когда Поль проходил мимо нее.

Филбрик, который, судя по всему, тоже считал себя гостем, увлеченно обсуждал собачьи бега с Сэмом Клаттербаком.

– Почем сегодня негры? – спросил он Поля, получая от него бутерброд.

– Прямо-таки душа поет, когда видишь, как весело нашему Пренди, -сказал Граймс. – Напрасно он только мальчишку подстрелил.

– По его виду я бы никак не сказал, что ему весело, – возразил Поль. – Вообще, сегодня у нас все идет шиворот-навыворот.

– А ты не отлынивай, дружище, работай. Как бы не было беды.

Граймс знал, что говорил. Появление миссис Бест-Четвинд хоть и положило конец дебатам по поводу забега, но ситуация оставалась напряженной: угли обиды продолжали тлеть. Общество раскололось на два враждебных лагеря. В одном углу сосредоточились викарий, Периметры, Тангенс, полковник Сайдботтом и Хоуп-Брауны, в другом углу – семеро Клаттербаков, Филбрик, Флосси и кое-кто из родителей, которым уже успело нагореть от леди Периметр. О забеге разговоров не заводили, но в глазах у противников полыхала готовность отплатить за поруганную спортивную честь и втоптанную в грязь справедливость. Прочие гости, делая вид, что ничего не произошло, усиленно угощались чаем в обществе Динги. Только миссис Бест-Четвинд и ее спутник совершенно не подозревали о разгоревшихся страстях. В сложившихся обстоятельствах их мнение могло оказаться решающим: с негром или без оного, миссис Бест-Четвинд оставалась непререкаемым авторитетом.

– Какая жалость, доктор Фейган, что мы опоздали на забеги, – говорила она. – Но мы ужасно медленно ехали. Здесь столько церквей, а Чоки не может проехать спокойно мимо старинного собора. Мы все время останавливались. Он просто без ума от старины, верно, радость моя?

– Вот именно! – сказал Чоки.

– Как вы относитесь к музыке? – осведомился доктор.

– Ты слышишь, малышка? – сказал Чоки. – Он меня спрашивает, как я отношусь к музыке! Очень даже неплохо – вот как.

– Он играет просто божественно, – сообщила миссис Бест-Четвинд.

– Как ты думаешь, он слушал мои новые пластинки?

– Наверное, нет, мой золотой.

– Так пусть он их послушает, и тогда ему сразу станет ясно, как я отношусь к музыке.

– Не надо так расстраиваться, моя радость. Пойдем, я познакомлю тебя с леди Периметр. У этого ангела комплекс неполноценности, – пояснила миссис Бест-Четвинд. – Обожает общаться с аристократами, верно, солнышко?

– Вот именно, – сказал Чоки.

– Что за наглость – приехать сюда с негром, – сказала миссис Клаттербак. – Она нас всех оскорбила.

– Лично я против негров ничего не имею, – отозвался Филбрик, – а вот китайцев не выношу, что правда, то правда. Дружка у меня ухлопали – ножом по горлу, – и привет!

– Боже праведный! – ахнула Клаттербакова гувернантка. – Это, наверное, случилось во время Боксерского восстания?

– Да нет, – ухмыльнулся Филбрик. – Субботним вечером на Эджвер-роуд. Обычное дело!

– О чем это дядя рассказывает? – затеребили гувернантку младшие Клаттербаки.

– Так, ничего особенного. А ну-ка, мои хорошие, кто хочет еще пирожное?

Малыши не заставили себя долго упрашивать и убежали, но впоследствии выяснилось, что перед отходом ко сну, когда девочка, стоя на коленках, читала молитву, братик прошептал ей на ухо: "Ножом по горлу и привет!" -так что еще долгое время мисс Клаттербак вздрагивала при виде автобуса с табличкой "Эджвер-роуд".

– У меня есть приятель в Саванне[12]12
   Город на юге США (штат Джорджия).


[Закрыть], – взял слово Сэм Клаттербак, – так я от него такого понаслушался о неграх... Не при дамах будь сказано, они совершенно не умеют себя сдерживать... Понимаете, что я хочу сказать?

– Страсти-то какие! – ужаснулся капитан Граймс.

– А я про что! Главное, даже и винить-то их за это нельзя. Так уж они устроены. Животные инстинкты, одним словом. Я лично так считаю – подальше от них надо!

– Это точно! – согласился Клаттербак-папа.

– Только что у меня состоялся презагадочный разговор с дирижером вашего оркестра, – пожаловался Полю лорд Периметр. – Он спросил меня, не хотел бы я познакомиться с его свояченицей; я сказал, что ничего не имею против, на что он сообщил, что обычно берет за это фунт, но для меня готов сделать скидку. Как вы полагаете, милейший Пеннифут, что он все-таки имел в виду?

– Не нравится мне этот негритос, и все тут, – говорил викарию полковник Сайдботтом. – Я их знаю как облупленных еще по Судану. Отличные, доложу я вам, враги и отвратительные союзники. Пойду-ка потолкую в миссис Клаттербак. Откровенно говоря, леди П. хватила через край. Я, правда, забега не видел, но всему, согласитесь, есть свои границы...

– Репа дождя не любит, – говорила леди Периметр.

– Не любит, не любит, – поддакивала миссис Бест-Четвинд. – А в Англию вы надолго?

– Мы все время живем в Англии, – отвечала леди Периметр.

– Не может быть! Это просто прелестно... Но ведь здесь такая дороговизна, вы не находите?

На эту тему леди Периметр могла говорить часами, но присутствие миссис Бест-Четвинд вдохновляло ее явно меньше, нежели общество полковницы Сайдботтом или супруги викария. С людьми побогаче леди Периметр чувствовала себя неуютно.

– Послевоенные трудности, – кратко ответствовала она. – А как поживает Бобби Пастмастер?

– Совсем спятил, – сообщила миссис Бест-Четвинд. – К тому же они с Чоки что-то не очень поладили. Вам Чоки понравится. Он просто влюблен во все английское. Мы уже осмотрели все соборы, а теперь начинаем знакомиться с загородными особняками. Кстати, собираемся заглянуть и к вам в Тангенс.

– Милости просим. Теперь мы, правда, все больше в Лондоне... А какие соборы, мистер Чоки, произвели на вас наибольшее впечатление?

– Видите ли, – внесла поправку миссис Бест-Четвинд. – Это я называю его Чоки. А вообще эту прелесть зовут мистер Себастьян Чолмондлей.

– Все произвели впечатление, – ответил мистер Чолмондлей. – Все до одного. Когда я гляжу на собор, у меня внутри все поет. Обожаю культуру. Вы-то думаете – раз ты негр, то тебе на все, кроме джаза, наплевать. Да весь джаз в мире ничто перед одним камнем старинного собора!

– Это он серьезно, – вставила миссис Бест-Четвинд.

– Вы так интересно рассказываете, мистер Чолмондлей... В детстве я жила недалеко от собора в Солсбери, но таких сильных чувств, признаться, не испытывала, хотя джаз я и вовсе не переношу.

– Собор в Солсбери представляет, леди Периметр, несомненную историческую ценность, но, на мой взгляд, в архитектурном отношении собор в Йорке утонченнее.

– Ах ты мой архитектор! – воскликнула миссис Бест-Четвинд. – Так бы тебя и съела.

– Вы, наверное, впервые в английской школе? – осведомился доктор.

– Ну да, впервые! Расскажи-ка, пупсик, где мы с тобой побывали.

– Мы осмотрели все школы, даже самые новые. И знаете, новые ему понравились больше.

– Они просторнее. В Оксфорде бывали?

– Я там учился, – кротко заметил доктор.

– Серьезно? А я и в Оксфорде был, и в Кембридже, и в Итоне, и в Харроу. Вот это да! Люблю, чтоб все было культурно. Кое-кто из наших приезжает сюда и дальше ночных клубов ни ногой. А я Шекспира читал, -сказал Чоки. – Читал "Макбета", "Гамлета", "Короли Лира". А вы?

– И я читал, – сказал доктор.

– Мы ведь все такие артистичные, – продолжал гость. – Как дети, любим петь, любим яркие краски, у нас у всех врожденный вкус. А вы презираете несчастного черного человека.

– Да нет, отчего же, – запротестовал доктор.

– Дайте ему договорить до конца, – попросила миссис Бест-Четвинд. -Согласитесь, что он – просто чудо!

– По-вашему, у несчастного черного человека нет души. Плевать вы хотели на несчастного черного человека. Бейте его, опутайте цепями, морите голодом и непосильным трудом... – Поль обратил внимание, что при этих словах глаза леди Периметр загорелись хищным огнем. – Но черный человек и тогда останется таким же человеком, как и вы. Разве он не дышит тем же воздухом? Разве он не ест и не пьет? Разве он не ценит Шекспира, старинные церкви, картины великих мастеров, как и вы? Он так нуждается в вашем сострадании. Протяните же ему руку помощи ? и вызволите из пучины рабства, куда ввергли его ваши предки. О, белые люди, почему вы отказываетесь протянуть руку помощи несчастному черному человеку, вашему брату?

– Радость моя, – сказала миссис Бест-Четвинд. – Не надо так волноваться. Здесь все друзья.

– Это правда? – спросил Чоки. – Тогда я им, пожалуй, спою.

– Не стоит, милый. Лучше выпей чаю.

– В Париже у меня была знакомая, – рассказывала гувернантка Клаттербаков, – так ее сестра знала девушку, которая во время войны вышла замуж за солдата-негра. Вы даже не можете представить, что он себе позволял. Джоан, Питер, бегите к папе, спросите, не хочет ли он еще чая... Он связывал ее по рукам и ногам и оставлял на всю ночь на каменном полу. Целый год она не могла развода добиться.

– ... подрезали крепления у палаток и закалывали наших бедняг прямо через парусину, – вспоминал полковник Сайдботтом.

– По вечерам их на Шафтсбери-авеню или Черинг-Кросс хоть пруд пруди, – рассказывал Сэм Клаттербак. – Женщины к ним так и липнут.

– Напрасно их вообще освобождали, – вставил викарий. – В прежние времена им жилось куда лучше, уверяю вас...

– Ума не приложу, – говорила Флосси, – почему миссис Бест-Четвинд так уныло одевается. При ее-то деньгах.

– Колечко на ней фунтов пятьсот стоит, не меньше, – заметил Филбрик.

– Не хочешь поговорить с викарием о Боге? – обратилась миссис Бест-Четвинд к своему спутнику. – Чоки без ума от религии, – пояснила она.

– Мы – народ набожный, – пояснил Чоки.

– Оркестр уже битый час играет "Воины Харлеха", – сказал доктор Фейган. – Диана, пойди попроси их сыграть что-нибудь другое.

– Знаете, дорогая, иной раз я ловлю себя на мысли, что негры быстро надоедают, – сказала миссис Бест-Четвинд леди Периметр. – Вы со мной не согласны?

– У меня, к сожалению, недостаточный опыт в этой области.

– Уверяю вас, они бы вам понравились. Но иногда с ними ужасно тяжело. Они такие серьезные... А кто этот очаровательный пьяница?

– Этот человек стрелял в моего сына.

– Какой кошмар! Не убил? Мы с Чоки на днях были в гостях, так он, представляете, подстрелил одного типа. Развеселился! Порой с ним просто сладу нет. Это сегодня он паинька и помнит про социальные различия. Надо идти вызволять викария.

В шатер, бочком, как краб, проник почтительно-раболепный начальник станции.

– Чем порадуете, любезнейший? – приветствовал его доктор.

– Дама дымит при сигарете можно "Воины Харлеха" больше ничего, вот как.

– Ничего не понимаю!

– "Воины Харлеха" годится очень другая музыка священная никак не можем богохульство сделать при сигарете с дамой, вот как!

– Этого еще недоставало. Не могу же я запретить курить миссис Бест-Четвинд. Должен вам сказать, что ваше поведение просто возмутительно.

– Грех богохульствовать бесплатно спаси Создатель фунт добавить, вот как.

Доктор Фейган протянул начальнику станции еще один фунт. Тот удалился, и вскоре оркестр грянул на редкость трогательный вариант гимна "Льется свет в твоих чертогах ярче солнца и луны".

Глава 10
POST MORTEM[13]13
   Медицинское вскрытие (букв.: после смерти, лат.).


[Закрыть]

Когда последняя машина с гостями скрылась из виду, доктор с дочерьми и Поль с Граймсом зашагали по аллее к замку.

– Откровенно говоря, сегодняшний праздник принес сплошные разочарования, – сказал доктор. – Все пошло насмарку, несмотря на наши старания.

– И расходы, – добавила Динги.

– Весьма огорчил меня и неуместный спор мистера Прендергаста с чернокожим спутником миссис Бест-Четвинд. Я десять лет работаю с мистером Прендергастом, но таким агрессивным вижу его впервые. Не к лицу ему это. И уж совсем напрасно вмешался Филбрик. Я, признаться, даже испугался. Все трое страшно рассердились, а все из-за какого-то небольшого разногласия в оценке церковной архитектуры.

– Мистер Чолмондлей такой ранимый, – заметила Флосси.

– Даже чересчур. Он, кажется, решил, что, коль скоро мистер Прендергаст приветствует введение перегородок, отделяющих клирос от нефа, то он расист. Почему вдруг? Не вижу в этом никакой логики. Конечно, мистеру Прендергасту следовало бы поскорее перевести разговор на другую тему, а уж какое отношение имеет Филбрик к церковной архитектуре, совсем непонятно.

– Филбрик не простой дворецкий, – заметила Динги.

– Вот именно, – сказал доктор. – Дворецкий в бриллиантах! Подумать только.

– Мне не понравилась речь леди Периметр, – сказала Флосси. – А вам?

– Мне тоже, – сказал доктор, – а уж миссис Клаттербак и подавно. Все эти разговоры насчет забега. Хорошо, что юный Клаттербак показал такие отменные результаты на предварительных соревнованиях.

– И еще она все время про какую-то охоту говорила, – вставила Динги. – При чем тут охота?

– Леди Периметр не слишком-то разбирается в спорте, – сказал доктор. – Я и раньше обращал внимание, что женщины ее круга склонны видеть в легкой атлетике сильно ухудшенный вариант лисьей охоты. Что совершенно не соответствует действительности. Не могу взять в толк, почему она так остро восприняла слова мистера Чолмон-длея насчет жестокого обращения с животными. Поистине неуместная обида! Не одобряю и ее реплики насчет либеральной партии. Ведь она же знала, что мистер Клаттербак трижды баллотировался от либералов. Одним словом, разговор получился на редкость неприятным. Когда она уехала, я, признаться, вздохнул с облегчением.

– Какое миленькое авто у миссис Бест-Четвинд, – сказала Флосси, – но зачем она хвастается ливрейным лакеем?

– Лакей еще что, – сказала Динги. – А вот ее спутник... Представляете – он спросил меня, слыхала ли я о Томасе Гарди.

– А меня пригласил поехать с ним в Рейгейт[14]14
   Старинный город на юго-востоке Англии, центр туризма.


[Закрыть] на воскресенье, – сообщила Флосси. – Он такой галантный...

– Флоренс, надеюсь, ты отказала?!

– Да, – вздохнула Флосси, – отказала.

Некоторое время шагали молча, потом заговорила Динги:

– А что прикажешь делать с фейерверком? Из-за тебя ведь купили.

– Сейчас мне не до фейерверка, – сказал доктор. – Отложим до лучших времен.

Вернувшись в учительскую, Поль с Граймсом молча уселись в кресла. Оставленный без присмотра, камин еле теплился.

– Итак, старина, – сказал Граймс, – стало быть, конец?

– Конец, – сказал Поль.

– Растаяла веселая толпа?..

– Растаяла.

– И снова тишь да гладь да божья благодать?

– Именно.

– Воспитание леди Периметр оставляет желать лучшего, согласен?

– Согласен.

– А Пренди-то как осрамился, а? .

– Угу.

– Эге, дружище, да ты что-то совсем раскис. Праздничное похмелье? Устал от светской суеты?

– Послушай, – не выдержал Поль. – А какие, по-твоему, отношения у миссис Бест-Четвинд с этим самым Чолмондлеем?

– Вряд ли она печется исключительно о расширении его кругозора.

– Мне тоже так показалось...

– Похоже, все упирается в добрую старую постель.

– Может быть.

– Не может быть, а так оно и есть. Господи, это что еще за грохот?

Вошел мистер Прендергаст.

– Пренди, старина, – сказал Граймс. – Ты изрядно подмочил репутацию педагогов нашего заведения.

– К чертовой бабушке педагогов. Что они смыслят в перегородках у клироса?

– Ты только не волнуйся. Здесь все свои. Поставим такие перегородки, какие скажешь.

– Дай им волю, так они и младенцев крестить перестанут. Нет-с, церковь была и будет непоколебимой в вопросах нравственных и духовных. Конечно, зайди речь о проблеме еды и питья, – запинаясь продолжал мистер Прендергаст, – еды и питья, а не крещения младенцев... питья.

И он плюхнулся на стул.

– Печальный случай, – изрек Граймс. – Очень даже печальный. Пойми же, Пренди, ты сегодня дежуришь, а через две минуты звонок.

– Тили-бом, тили-бом, загорелся кошкин дом!

– Пренди, это ребячество.

– Есть песенки про колокола и про колокольчики – дверные, лесные и пастушьи, про то, как на свадьбе звонят, и на похоронах, и при выносе святых даров.

Поль с Граймсом невесело переглянулись.

– Боюсь, что кому-то из нас придется отдежурить вместо него.

– Еще чего, – сказал Граймс. – Мы ведь с тобой собрались к миссис Роберте. От одного вида Пренди у меня в глотке пересохло.

– Нельзя же его так бросить.

– Ничего с ним не случится. Больше обычного наши паршивцы хулиганить не будут.

– А вдруг старик застукает его в таком виде?

– Не застукает.

Зазвенел звонок. Мистер Прендергаст вскочил, поправил парик и, опершись о камин, застыл в торжественной позе.

– Молодчина! – сказал Граймс. – А теперь ступай к нашим детишкам и немножко вздремни.

Напевая что-то себе под нос, мистер Прендергаст двинулся в путь.

– Так-то оно лучше будет, – сказал Граймс. – Временами, знаешь ли, я люблю его, как сына. А ловко он врезал этому мавру насчет церквушек, да?

Рука об руку шагали друзья по аллее.

– Миссис Бест-Четвинд приглашала меня навестить ее, когда я буду в Лондоне, – сказал Поль.

– Серьезно? В таком случае желаю удачи. Высший свет и блестящее общество не моя стихия, но если ты до этого охотник, миссис Бест-Четвинд -то, что надо. Какую газету ни откроешь – обязательно на ее фотографию наткнешься.

– Ну и как она получается? – полюбопытствовал Поль. Граймс с интересом на него уставился:

– Обыкновенно получается, а что ты, собственно...

– Нет, нет, я просто так спросил. Духовой оркестр Лланабы в полном составе расположился в пивной миссис Роберте: перебраниваясь, музыканты делили добычу.

– Вот и трудись "Воины Харлеха" потом священные нечестно давать мне сколько всем кормить свояченицу надо скажите джентльмены, вот как, -обратился к ним начальник станции.

– Не поднимай волну, старина, – шепнул Граймс, – а то возьму да и расскажу твоим ребятам про фунт, что ты содрал с доктора.

Дебаты продолжались по-валлийски, но было видно, что начальник станции умерил свой пыл.

– Ловко я его, а? – обратился Граймс к Полю. – Ты уж мне поверь – в валлийские тяжбы лучше не вмешиваться. Ирландцы набьют друг другу морды – и дело с концом, а эти будут нудить одно и то же до скончания века. Они еще год будут делить эти несчастные три фунта, помяни мое слово.

– А мистер Бест-Четвинд давно умер? – спросил вдруг Поль.

– По-моему, недавно, а что?

– Ничего, я просто так. Некоторое время они молча курили.

– Если Бест-Четвинду пятнадцать, – снова заговорил Поль, – то ей может быть всего тридцать один, так?

– Влюбился! – изрек Граймс.

– Ничуть.

– По уши!

– Глупости.

– Нежно, но страстна, а?

– Перестань.

– Сражен стрелой Купидона-проказника.

– Вздор.

– Весенние надежды, юные мечты?

– Нет.

– А учащение пульса?

– Нет же.

– А сладкое томленье взволнованной души, хе-хе?

– Ерунда.

– Любит не любит, так?

– Да ну тебя!

– Frisson? Je ne sais quoi?[15]15
   Трепет? Сам не знаю, что со мной? (фр.)


[Закрыть]

– Ничего подобного.

– Лжец! – подвел итог Граймс.

Снова помолчали, потом Поль выдавил из себя:

– А знаешь, ты, кажется, прав.

– То-то же, старина. Скорее в бой и возвратись с победой. За вас и ваше счастье. Твое здоровье.

Поль, поддерживаемый заботливым Граймсом, возвращался домой новым человеком. Вечерние занятия давно окончились. У камина в учительской стоял Прендергаст и довольно ухмылялся.

– Привет старому винному бурдюку! Как дела, Пренди?

– Превосходно! – отвечал мистер Прендергаст. – Лучше не бывает. Я выпорол двадцать три ученика.

Глава 11
ФИЛБРИК (продолжение)

На другой день воинственность мистера Прендергаста бесследно улетучилась.

– Голова болит? – спросил Граймс.

– Признаться, побаливает.

– В глазах резь? Пить хочется?

– Немножко.

– Бедняга! Как мне все это знакомо. Зато хоть погулял на славу, скажешь – нет?

– Вчерашнее я помню весьма смутно, но в замок я возвращался с Филбриком, и он мне все про себя рассказал. Оказывается, он очень богат и никакой не дворецкий.

– Знаю, – сказали в один голос Поль с Граймсом.

– Как, вы оба знаете? Лично для меня это было полнейшей неожиданностью, хотя и раньше, признаться, я замечал в нем некоторую надменность. Но мне все кажутся надменными. Значит, он вам все-все рассказал? И как португальского графа застрелил, да?

– Нет, этого он мне не рассказывал, – сказал Поль.

– Португальского графа, говоришь, застрелил? А ты, часом, не ослышался, дружище?

– Нет, нет. Я был страшно удивлен. Наш дворецкий на самом деле – сэр Соломон Филбрик, судовладелец.

– Писатель, ты хочешь сказать, – возразил Граймс.

– Бывший взломщик, – сказал Поль. Коллеги переглянулись.

– Похоже, братцы, нас водят за нос, – подытожил Граймс.

– Вот что я услышал, – продолжал мистер Прендергаст. – Все началось с нашего спора с этим чернокожим юношей о церковной архитектуре. Тогда-то и выяснилось, что у Филбрика есть особняк и живет он на Карлтон-Хаус-Террас.

– Да нет же, в Кембервелл-Грине.

– А не в Чейни-Уоке?

– Я рассказываю с его собственных слов. Особняк у него, повторяю, на Карлтон-Хаус-Террас. Адрес я хорошо запомнил, потому что сестра миссис Крамп одно время служила гувернанткой в доме по соседству. Филбрик поселился там с актрисой, которая, как это ни огорчительно, не была его женой. Как ее звали, я забыл, помню только, что имя очень известное. Однажды в клубе "Атенеум" к Филбрику подошел архиепископ Кентерберийский и сказал, что правительство обеспокоено его беспутной жизнью, но что если он пересмотрит свое поведение, то его сделают пэром. Филбрик отказался. Он, между прочим, католического вероисповедания, забыл вам сказать. Это, правда, ни в коей мере не объясняет, почему он у нас обосновался, несомненно лишь одно – он человек известный и влиятельный. Он рассказывал, что его корабли плавают по всему свету.

Как-то раз они с актрисой устроили званый ужин. Потом сели играть в баккара. Среди гостей был некий португальский граф, весьма подозрительная, по словам Филбрика, личность из дипломатической миссии. Вскоре игра превратилась в состязание между ними двоими. Филбрику страшно везло, и граф сначала проиграл все наличные, а затем стал писать долговые расписки и написал их великое множество.

Наконец где-то под утро граф сорвал с пальца графини – она сидела рядом и как завороженная следила за игрой – кольцо с громадным изумрудом. С голубиное яйцо, как сказал мне Филбрик.

"Это наша семейная реликвия со времен первого крестового похода, -сказал португальский граф. – Я так надеялся оставить ее моему несчастному маленькому сыну". – И с этими словами он бросил изумруд на стол.

"Ставлю новый четырехтрубный лайнер "Королева Аркадии"", – сказал Филбрик.

"Мало", – сказала графиня.

"...паровую яхту "Ласточка", четыре буксира и угольную баржу", -отчеканил Филбрик. Все встали и как один зааплодировали его великодушному жесту. Сдали карты. Выиграл Филбрик. Учтиво поклонившись, он вручил изумруд португальской графине.

"Вашему сыну", – сказал он. Опять все зааплодировали, но португальский граф был вне себя от ярости. "Вы растоптали мою честь, – заявил он. – Но мы, португальцы, знаем, как смывать подобные оскорбления".

Не теряя времени даром, они отправились в Хайд-парк, благо он был в двух шагах. Светало. Противники сошлись, грянули выстрелы. У подножия статуи Ахилла Филбик смертельно ранил португальского графа. Его так и оставили лежать с дымящимся пистолетом в руке.

Садясь в автомобиль, португальская графиня поцеловала Филбрику руку. "Никто ничего не узнает, – сказала она. – Пусть думают, что это самоубийство. Только мы с вами будем знать правду". Но Филбрика словно подменили. Он прогнал актрису и долгими ночами блуждал в глубокой печали по опустевшему дому, удрученный содеянным. Португальская графиня позвонила ему, но он сказал ей, что она не туда попала. Наконец, он решил исповедаться. Ему было сказано оставить дом и состояние и в течение трех лет жить среди обездоленных. Вот он и приехал к нам, – эпически закончил мистер Прендергаст. – Разве вам он рассказывал что-то другое?

– О да! – сказал Поль.

– Абсолютно ничего общего, – сказал Граймс. – Разговорились мы одним вечером у миссис Робертс. Вот что я услышал. Филбриков папаша был человек со странностями. Разбогател он еще в молодости, на алмазных приисках, а потом осел в провинции и решил на старости лет подзаняться изящной словесностью. У него было двое детей: Филбрик и дочка Грейси. В Филбрике старик души не чаял, а на Грейси смотрел как на пустое место. Грейси только-только читала по складам "Кошка села на окошко", а Филбрик уже шпарил наизусть всего Шекспира – "Гамлета" и все такое прочее. Когда Филбрику исполнилось восемь лет, в местной газете опубликовали сонет его сочинения. После этого для Грейси настали и вовсе черные дни, жила она на кухне, словно Золушка, а смышленый чертенок Филбрик как сыр в масле катался, сыпал цитатами, заливался соловьем. Потом Филбрик окончил Кембридж и в Лондоне обосновался, стал книги писать. Старик, сами понимаете, в полном восторге, Филбриковы творения в синий сафьян переплетает и в особый шкаф ставит, а на шкафу -бюст Филбрика. Бедняжке Грейси стало совсем невмоготу, вот она взяла и удрала с каким-то молодым человеком – он автомобилями торговал. В книгах он не смыслил ни черта, да и в автомобилях, как вскоре выяснилось, тоже. Помирая, старик все завещал Филбрику, а Грейси досталось несколько книжек и больше ничего. Автомобилист женился в надежде, что от тестя что-нибудь да перепадет, но когда оказалось, что надеяться не на что, он живо смотал удочки. Филбрик и бровью не повел. По его словам, он жил тогда ради искусства. Он только нанял квартиру попросторнее и снова давай книжки писать. Не раз приходила к нему Грейси, просила ей помочь, но Филбрику было не до сестры – он писал. Делать нечего, нанялась Грейси кухаркой в один дом в Саутгейте, а через год померла. Поначалу Филбрик особо не огорчался, померла и померла, но недели через две начали твориться странности. В спальне, в кабинете, по всему дому запахло кухней. Филбрик позвал архитектора. Тот никакого запаха не учуял, но по требованию Филбрика перестроил кухню и понаставил уйму вентиляторов. Вонь только усилилась. Даже одежда насквозь пропахла горелым жиром, так что бедняга Филбрик нос на улицу высунуть боялся. Наладился он было за границу – но и Париж провонял английской кухней. А тут еще стал ему мерещиться стук тарелок – гремят по ночам, заснуть не дают, а днем в кабинете донимают, где уж тут книги сочинять. Сколько раз он просыпался ночью и слышал, как рыба на сковородке жарится, трещит и чайники свистят. Тогда его и осенило – Грейси! Это она не дает ему покоя. Не долго думая, отправился он в Общество Потусторонних Связей и попросил, чтобы ему устроили с ней разговор. Филбрик спросил, как искупить вину, а Грейси ему ответила, что он должен год прожить среди прислуги и написать книгу, чтобы все почувствовали, как ей несладко живется. Филбрик взялся за дело. Сперва он нанялся поваром, но это было не по его части: семья, на которую он готовил, отравилась, и ему пришлось уволиться. Вот он и приехал к нам. Филбрик говорит, что эту книгу нельзя читать без слез, и все обещал мне ее как-нибудь показать. Ну как, похоже на то, что он наплел Прейди?

– Не очень. А насчет женитьбы на Динги он ничего не говорил?

– И словом не обмолвился. Сказал только, что когда запах исчезнет, он будет самым счастливым человеком на свете. Невеста у него, правда, какая-то есть – поэтесса из Челси, кажется. Не пожелал бы я иметь такого шурина. Правда, и моя Флосси не подарок, что верно, то верно. Да уж чего тут говорить, старая песня...

Поль, со своей стороны, поведал друзьям о "Барашке и флаге", а также о Тоби Кратвелле.

– Хотелось бы только знать, – сказал он в заключение, – кто из нас услышал правду.

– Никто, – уверил его мистер Прендергаст.