Текст книги "Состязание в непристойностях"
Автор книги: Иван Жагель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Извините за воскресный обед, – попытался расшевелить ее Петр.
Волкогонова опять промолчала.
– И за все то, что я вам там наговорил.
Теперь последовал легкий кивок.
– Кстати, мне было приятно, когда вы сказали, что видели фильм «Водоворот» и он вам понравился. Кажется, вы даже признались, что плакали?
Волкогонова могла опять промолчать, но Калачников так старался наладить хоть какой-то диалог, что она сделала ему одолжение.
– Плакала все десять раз, которые его смотрела, – подтвердила Марина.
– Десять?! – не поверил он.
– Ну, пять или четыре.
Четырех раз тоже было вполне достаточно, чтобы Петр покраснел от удовольствия.
– Я сам иногда думаю: съемки в этом фильме – лучшее, что было в моей жизни… – заметил он. – Хотя, согласитесь, в шоубизе я тоже сделал немало.
– Где-где? – переспросила она.
Калачников улыбнулся этому вопросу. Сидевшее рядом с ним существо было словно с другой планеты и не знало элементарных вещей. И он с радостью готов был показать Волкогоновой свой яркий, сверкающий, соблазнительный мир, только, конечно, если она не будет такой злючкой.
– В шоу-бизнесе, – расшифровал Петр. – Чего мне только не приходилось делать за прошедшие двадцать лет! Я и пел, и плясал, и вел концерты, и пытался выжить на необитаемом острове – помните, была такая передача – «Последний герой»? Я даже участвовал в международных состязаниях во Франции.
– По какому виду спорта?
– Да ни по какому. Организаторы-французы придумали смешные конкурсы, чтобы телезрители не скучали. Тогда несколько команд из разных стран бегали наперегонки в дурацких, громоздких костюмах, ходили по доске над бассейном, таскали воду через арену, по которой носился настоящий бык. Кстати, эта тварь рогом пропорола мне ногу.
– Какой ужас! – воскликнула Волкогонова.
– Пустяки, рана скоро зажила как на собаке, – не смог удержаться от самодовольных интонаций Калачников.
– Я не о вашей травме, а о ваших занятиях: какой ужас!! Уже не молодой мужчина, а тратите время на такую ерунду…
Она все-таки была неисправима. Впрочем, Петр был так рад, что докторша поехала с ним, что и на эту ее колкость отреагировал счастливой улыбкой.
Когда они подъехали к дому Калачникова, он не останавливаясь нырнул в подземный гараж. Услышав протестующее восклицание своей спутницы, Петр заметил:
– Ну не ждать же вам такси на улице. Давайте поднимемся ко мне, вдруг машина задержится.
Логика в его словах была. На лифте они поднялись на пятый этаж. Пока Калачников связывался с диспетчерской службой таксопарка, Марина побродила по его гостиной. Белая выпендрежная мебель с золотыми завитушками вызвала у нее кривую ухмылку. А вот вид из окна на купола храма Христа Спасителя ей явно понравился. Вечером золоченые луковки подсвечивались прожекторами и ярко горели на фоне темного неба.
– Такси будет через пять минут, – тоже подошел к окну Калачников. – Когда подъедет машина, нам перезвонят. Может, чаю?
Он был бы не против, если бы Волкогонова задержалась у него подольше.
– Спасибо, не хочу, – отказалась она.
– Послушайте, а почему бы вам все же не поработать на меня? – еще раз закинул удочку Петр. – Если отбросить чисто эмоциональные моменты, а именно, что вы не любите весь шоу-бизнес и отдельных его представителей, мое предложение очень и очень неплохое. Оно многим показалось бы весьма соблазнительным. Будьте прагматичны.
– Если быть прагматичной, то мне очень неудобно добираться до телецентра – ехать надо через весь город. Вы же в телецентре чаще всего пропадаете? – уточнила она. – Ну вот, я права, именно там. Своей машины у меня нет, а метро уже в печенках сидит…
– Каждый раз, когда вы мне понадобитесь, я буду забирать вас у вашего дома и привозить назад, – вставил Петр.
Волкогонова опять замотала головой, однако Калачникову показалось, что она уже колеблется. Стоило еще немножко надавить, но в этот момент раздался телефонный звонок. Подняв трубку и послушав, Петр усмехнулся:
– Такси уже внизу. Оно всегда приходит не вовремя.
Глава 6
Среди многочисленных ток-шоу, которые ежедневно шли по ящику, программа «Откровенный разговор» особо выделялась своей массовкой – три высокие трибуны зрителей в студии, приглашенные эксперты, аналитики, юристы. Руководство канала НРТ не жалело на нее денег, по всем параметрам она должна была быть лучшей, и, если бы потребовалось, на передачу доставили бы даже папуасов из джунглей Амазонки.
Съемки очередного выпуска «Откровенного разговора» начались с традиционной звуковой заставки, и она еще не закончилась, как из глубины студии под бурно-продолжительные аплодисменты собравшихся выпорхнул ведущий ток-шоу Максим Бутырский. Он был чрезвычайно популярен в народе, постоянно попадал из-за своих многочисленных романов в светскую хронику, хотя назвать его красавцем можно было лишь с определенной натяжкой. Да и, по правде говоря, к интеллектуалам он тоже не относился. Но большие умники никогда и не становятся кумирами миллионов, они просто не могут быть близки широким массам телезрителей, тогда как Бутырский был понятен даже дворнику. А еще он имел широкую, простецкую улыбку, задорно смеялся, и если попытаться охарактеризовать его максимально коротко, то больше всего ему подходило слово «симпатяга».
Остановившись перед зрительскими трибунами, Бутырский довольно долго впитывал флюиды всеобщего обожания, лицо его сияло, но наконец он все же поднял руку, настойчиво требуя тишины. Когда же овации неохотно стихли, Макс вдруг как-то сразу помрачнел, закручинился, в его глазах, в уголках мясистых губ залегла глубокая печаль, и он с болью в голосе обозначил тему сегодняшнего «Откровенного разговора»:
– Друзья, все вы знаете, что две недели назад погиб известный артист театра и кино Глеб Парфутьев. Он выпал из окна своей московской квартиры, расположенной на девятом этаже. Причины этой трагедии до сих пор не установлены, хотя известно, что городская прокуратура завела уголовное дело и ведется следствие. Нисколько не пытаясь подменить его, мы сегодня все же постараемся хотя бы в общих чертах разобраться в случившемся. Уж слишком возбуждена общественность, слишком много самых невероятных слухов породила эта нелепая смерть. Одни говорят о самоубийстве, – тут ведущий пожал плечами, мол, не я это придумал, за что купил, за то и продаю, – другие – о несчастном случае, тем более что Глеб не оставил предсмертной записки. Полностью исключить можно разве что версию об убийстве, так как входная дверь в квартире Парфутьева была закрыта изнутри на щеколду.
Макс Бутырский на секунду замолчал, якобы собираясь с мыслями. Хотя он оговорился, что не намерен вмешиваться в следственный процесс, однако всем было очевидно, что как раз этим он сейчас и займется. Во всяком случае, личная жизнь трагически погибшего актера будет вывернута наизнанку, препарирована скальпелем на предметном столике, и это только подогревало интерес присутствующих.
Далее Бутырский стал поочередно вызывать в студию людей, с которыми он и собирался поговорить о Парфутьеве. Первым был представлен собравшимся артист театра и кино Юрий Малкин – крупный, сильно потеющий молодой мужик с пивным животом, заметно переваливавшимся через ремень, и с длинными, неопрятными волосами, стянутыми на затылке в хвостик. В центре телестудии стояли три больших кожаных кресла, и по знаку ведущего Малкин занял среднее из них.
Следом за ним перед телекамерами появилась известный кинорежиссер Ирина Талбадзе. У нее были густые, слегка вьющиеся черные волосы с заметно пробивающейся незакрашенной сединой – то ли она так оригинальничала, то ли ей было наплевать на свой внешний вид. Хрупкая Талбадзе заняла кресло справа, которое оказалось ей слишком велико, и, поерзав, она примостилась на самом краю, словно птичка на карнизе, как-то странно опершись обеими руками на один подлокотник.
Наконец, третьим в студию вызвали Калачникова. Вообще-то Бутырский обещал Петру, что пригласит его в свою программу еще две недели назад, когда обсуждали проблему роста венерических заболеваний среди молодежи. Потом все было сдвинуто на неделю, и Калачников должен был поучаствовать в дискуссии о неудачном выступлении сборной страны по футболу – в принципе тоже очень выгодная тема, способная собрать у телеэкранов миллионы зрителей. Однако режиссер «Откровенного разговора» каждый раз пропихивал в передачу своих людей – всем надо было пиариться, – так что Петру пришлось постоять в очереди. Правда, и сейчас существовала небольшая проблема, а именно: Калачников плохо знал погибшего. Но из-за такого пустяка ему не хотелось откладывать свое появление в рейтинговой программе. Да и кто знает, что будет в следующий раз, не подвинут ли его опять?
Заняв оставшееся свободным кресло слева, Калачников огляделся. Опытным взглядом он мгновенно отыскал на одной из трибун Марину Волкогонову. Кажется, она была в этой огромной студии единственным человеком, кто не удостоил его даже символическими аплодисментами. Но в данный момент Калачникову достаточно было уже того, что она все же согласилась сопровождать его везде, где из-за повышенных эмоциональных и физических нагрузок ему могла срочно понадобиться квалифицированная медицинская помощь.
Петр еще дважды звонил Волкогоновой, прежде чем уломал ее. Лишь вчера они окончательно обо всем договорились. Марина потребовала тройную оплату по сравнению с той, которую она получала в «Скорой помощи». Именно столько и предлагал ей Калачников ранее, и то, что она запомнила его слова, доставило ему большое удовольствие: значит, ее принципиальность была показушной, и с самого начала она готова была пойти на компромисс, принять его предложение, но меркантильно просчитывала свою выгоду. Радость Петра была злобной, мелкой, пошлой, но от этого не менее приятной. Еще Волкогонова поставила условие, что будет занята не более четырех часов в день. Получив согласие, она сразу же взяла на своей работе отпуск и поступила в полное распоряжение Калачникова.
Тем временем в телевизионной студии приглушили свет и в качестве затравки к предстоящему разговору стали показывать на большом экране дом, где проживал до своей смерти Парфутьев. Честно говоря, домик был так себе, весьма скромненький – обычное панельное жилище миллионов москвичей. После общего плана камера крупно взяла окно на девятом этаже, из которого выпал актер, а также асфальтовую дорожку с уже засохшими букетиками цветов на обочине – именно в этом месте нашли изуродованное от страшного удара о землю тело, и именно сюда продолжали наведываться почитатели.
Когда экран погас и в студии опять добавили света, ведущий программы покачал головой, словно никак не мог поверить в реальность кошмарного происшествия, словно это ему привиделось в страшном сне.
– Так что же все-таки случилось с Глебом Парфутьевым?! – с трагическими интонациями произнес Бутырский, поворачиваясь к сидевшим в центре студии гостям. – Самоубийство это или нелепая случайность? Чем жил, дышал Парфутьев в последние дни, недели перед смертью, каково было его моральное состояние? Все эти вопросы я обращаю к Юрию Малкину – коллеге и самому близкому другу Глеба.
Толстый, неприятный Малкин сразу же запыхтел, заерзал в кресле.
– Это, конечно, несчастный случай! – с ходу рубанул он, бегая по студии маленькими глазками.
Предположение о том, что Парфутьев мог наложить на себя руки, казалось ему кощунственным, оскорбительным для памяти погибшего. Всем своим видом Малкин продемонстрировал, что он не допустит злокозненных происков мерзких клеветников, прищемит их гнусные змеиные языки.
– Но ведь известно, что последние пару лет Парфутьев как актер не был востребован, – возразил Бутырский. – Он ушел из театра, да и в кино давно не снимался. Не могло ли все это надломить его психологически?
– Да, Глеб давно не снимался, – неохотно согласился Малкин, – но у него было много творческих планов.
– Каких конкретно?
– Разных. Например, он мне говорил, что начал писать сценарий.
– На какую тему?
Малкин воздел глаза в потолок, покраснел и виновато признался:
– Не помню.
– А как часто вы общались с ним?
– Ну… – пожевал губы уже совсем потный толстяк. – Я получил роли сразу в двух новых спектаклях, так что мне приходилось много репетировать, даже по выходным. Времени на что-то еще у меня практически не оставалось, но мы с Глебом регулярно созванивались.
Малкин, видимо, забыл носовой платок и утирал мокрое лицо ладонью, изящно отставляя мизинец.
– Может быть, во время этих телефонных разговоров вы заметили в нем какие-то перемены, что-то необычное? – не отставал ведущий.
– Что вы имеете в виду?
– Ну возможно, Парфутьев стал молчалив, замкнут или на что-то жаловался, был в плохом настроении? – пояснил свою мысль Бутырский.
– Наоборот! Как раз я чаще жаловался ему на свои проблемы. У меня не шла одна роль, и где-то неделю назад мы говорили об этом по телефону почти час! – воскликнул Малкин, радуясь, что вспомнил такое весомое подтверждение их регулярному общению. – Да и буквально накануне гибели Глеба мы созванивались: я потерял номер телефона одного нашего общего знакомого, и он мне его дал. Глеб был весел и сказал, что у него все в порядке, а потом даже рассказал какой-то анекдот.
Оправдывающийся Малкин всем уже прилично надоел, и ведущий решил сменить мизансцену. Скрестив руки на груди, он задумчиво пересек студию и уже из другого угла обратился к затерявшейся в кресле Талбадзе:
– Скажите, Ирина, если я не ошибаюсь, Парфутьев снялся в трех ваших фильмах, так?
– Да, – надменно подтвердила та, высоко задрав острый подбородок.
Эта надменность являлась не столько порождением плохого характера Талбадзе, сколько ее комплексов по поводу своей миниатюрности. Особенно в молодости, когда она выглядела непонятно как пробравшейся на съемочную площадку школьницей, ей трудно было заставить людей воспринимать ее всерьез, и приходилось ежесекундно самоутверждаться, вступая в конфликты с окружающими.
– Почему же в последнее время вы перестали приглашать Глеба? Почему он вообще перестал интересовать режиссеров? Впрочем, – ведущий жестом остановил Талбадзе, – прежде чем вы ответите на эти вопросы, мне бы хотелось показать несколько замечательных, всеми любимых кадров. Прошу… – обронил Бутырский куда-то в пространство.
Свет в студии опять приглушили, и на экране пошла нарезка из фильмов, в которых снимался Парфутьев. Короткими сюжетами всегда трудно передать глубину актерской работы, уровень мастерства исполнителя, поэтому, как бывает в подобных случаях, упор сделали на тех кадрах, где Глеб производил много шума: что-то кричал и яростно стрелял из автомата, рвал на груди рубашку, с кем-то дрался.
Вежливые зрители сопроводили этот винегрет аплодисментами, а ведущий опять повернулся к Талбадзе, предлагая ей продолжить свой рассказ.
– Мне безумно жаль Глеба! – с надрывом произнесла та, сцепив крохотные ручки. – Что я могу о нем сказать… Он был очень талантлив, но в тех фильмах, которые я снимала в последнее время, для него просто не имелось подходящих ролей. Так что никакой дискриминации с моей стороны не было… Но мне кажется, здесь важно подчеркнуть другое: любая человеческая судьба – это цепь случайностей. Судьба же лицедея – случайность, возведенная в квадрат. Ни в какой иной профессии успех и забвение не бывают так близки. Возможно, Всевышний специально испытывает нас, чтобы мы познали самые сильные человеческие чувства, а потом донесли их до других людей…
Как раз о таких выступлениях говорят: ни словечка в простоте. Актеров Талбадзе называла исключительно лицедеями, и они не просто оставались без работы, а их постигало забвение.
Этот выспренний разговор мог бы продолжаться еще долго, если бы не вмешательство Калачникова. До сих пор в его активе имелось всего два-три коротких замечания, и телекамеры на нем практически не останавливались, он словно вообще не присутствовал в студии. Такое положение вещей Петра, конечно, не устраивало, тем более что передача уже приближалась к своему экватору. Еще пара рекламных вставок, еще несколько сопливых сентенций – и она закончится.
– Давайте наконец-таки перестанем врать! – перебивая всех, громко заявил Калачников, хотя слова ему не давали. – Хватит дурачить себя и окружающих!
В телестудии установилась тревожная тишина, все взоры обратились на него.
– Н-не понял! Что в-вы имеете в виду?! – слегка заикаясь от неожиданности, спросил Бутырский.
– Все мы прекрасно знаем, что случилось с Глебом Парфутьевым! – веско бросил Петр. – Только боимся заявить об этом прямо, открыто. Слишком уж неудобная, слишком колючая для всех нас будет эта правда.
– И что же… это… с н-ним с-случилось? – Ведущий ток-шоу никак не мог избавиться от внезапно возникшего у него дефекта речи.
Теперь уже можно было не спешить, передача не могла продолжиться, пока Калачников не удовлетворил бы любопытства присутствующих. Наслаждаясь всеобщим вниманием, Петр поддернул рукава, словно готовясь к серьезной работе, и стал выкладывать свои соображения:
– Человек оказался без работы, а может, и без средств к существованию, причем надолго. На него навалилась депрессия. И кстати, тот факт, что Парфутьев взялся за написание сценариев, только подтверждает: он мучительно искал себе занятие, пытался отвлечься. К сожалению, рядом с ним не оказалось никого, кто способен был ему помочь, поддержать. Его фактически все бросили! Вот он и сиганул из окна.
– Чушь собачья! Это ж надо такое придумать?! – сразу окрысился Малкин, воспринявший пассаж об одиночестве Парфутьева как выпад в свою сторону. – Говорю же вам, я часто созванивался с Глебом, и он ни единого раза ни на что не пожаловался.
Калачникова ором было не запугать. Петр не менее саркастически отмахнулся: мол, и он большей ерунды в жизни не слышал.
– Любой психоаналитик вам скажет, что человек в состоянии глубокой депрессии становится очень скрытным, – заметил Петр. – Такой больной не только мучается от различных фобий, но и боится, что это заметят окружающие. Ему бы излить кому-нибудь свои проблемы, потихоньку спустить пар, а он копит его в себе, пока ему не сносит башку. Наступает момент, когда таким людям, вместо того чтобы продолжать мучиться изо дня в день, кажется проще шагнуть в открытое окно. И они даже делают это с радостью, с огромным облегчением!
– Ерунда! – продолжал упорствовать Малкин. – Глеб не был одинок накануне своей смерти, и с психикой у него было все в порядке!
Его истошные выкрики слились с поднявшимся в студии гомоном. Пассивная прежде публика заметно оживилась, люди переговаривались между собой, что-то доказывали друг другу, даже кричали о чем-то прямо с трибун. Можно сказать, скандал зарождался прямо на глазах.
– Перестаньте себя выгораживать! – тоже заорал Калачников. – Всем нам безразлично, каким вы были другом – плохим или хорошим!
– Мы были отличными друзьями!
– Это вы уж разбирайтесь со своей совестью! Мы говорим не о вас, а о Парфутьеве, о его глубоком душевном кризисе, который привел к самоубийству.
От бесконечного возмущения поросячьи глазки Малкина вылезли наружу, он весь раздулся, побагровел и обратился за помощью к ведущему:
– Почему этот… этот… пида… человек, – воспользовался он все же приличным словом, – нападает на меня?! Он сам, что ли, близко знал Глеба или часто общался с ним перед его смертью?! Какого хрена он выпендривается здесь?!
– Да, Петр, – тут же подхватил Бутырский, – какие у вас основания для таких категоричных суждений? Вы сами-то хорошо знали Парфутьева?
– Мы неоднократно встречались с ним, – туманно ответил Калачников.
– Ха, встречались! – передразнил его Малкин. – С кем с кем, а с тобой Глеб точно не стал бы говорить по душам!
– А после разговора с тобой он прыгнул в окно! Поговорил – и прыгнул! Фьють! – рукой изобразил Петр, как, по его мнению, люди сигают с девятого этажа.
Они оба окончательно перешли на ты, гневно бросая друг в друга обвинения вперемежку со слюной. На всякий случай Бутырский встал между их креслами, и это оказалось совсем не лишним.
– Ах ты, ублюдок! – полез Малкин на Калачникова. – Я сейчас вырву твой поганый язык!
– Самовлюбленный козел! – последовал достойный ответ.
– Спокойно! Спокойно! – тоже истошно заверещал Бутырский, разнимая перевозбудившуюся парочку.
Однако понадобилась еще помощь других участников передачи, ассистентов и просто охранников, чтобы не допустить рукоприкладства. Центр студии заполнила приличная толпа, и все стало похоже на потасовку на хоккейном матче, не хватало только разбросанных повсюду клюшек, перчаток и шлемов. Но самое интересное, что телеоператоры, повинуясь команде режиссера, продолжали съемку.
Постепенно ситуация была взята под контроль, но мирный ход дискуссии все равно уже был бесповоротно нарушен. До конца программы все продолжали скандалить и грызться между собой, как собаки за кость.
…Когда Калачников и Волкогонова вышли из телецентра, было уже темно. Они молча направились на автомобильную стоянку, где находился «мерседес» Петра. Сам Калачников был абсолютно спокоен, даже весел, тогда как его спутница явно чувствовала себя неловко, прятала глаза.
Уже выехав на дорогу, Петр не без иронии поинтересовался:
– Ну и что случилось? Какая-такая вселенская трагедия?
– Вы были просто ужасны! – вырвалось у Марины.
– На этом ток-шоу? – уточнил Петр. – Ерунда! – Но так как Волкогонова продолжала смотреть куда-то в сторону, он развил свою мысль: – Я уже говорил вам, что сейчас мне надо быть как можно заметнее.
– Получается, вам все равно, каким способом завоевывать популярность?!
– Абсолютно.
– Кошмар! Кстати, признайтесь, вы действительно плохо знали Парфутьева?!
Она явно думала, что Калачников будет увиливать от честного ответа, но тот легко подтвердил:
– Я вообще его не знал. Один раз на какой-то тусовке мы минут пять стояли в одной компании. Нас представили друг другу, но мы даже парой слов не обменялись. И вообще, по-моему, он был занудой, царство ему небесное!
– Какое тогда вы имели право говорить о нем, тем более после всего, что с ним случилось?!
– А кого мы вообще знаем? – ухмыльнулся Петр. – Мы сами для себя загадка!
– Демагогия! Чистой воды! В своем шоу-бизнесе вы привыкли забалтывать даже самые серьезные вещи… – Тут Волкогонова, видимо, решила, что спорить с ним бесполезно и опять отвернулась, но, не выдержав, добавила: – Настанет день, когда вас перестанут пускать в приличные дома даже на порог! Думаю, на эту передачу вам уж точно дорога заказана.
Калачников совсем уже развеселился, замотал головой и даже несколько раз ударил ладонью по рулю. Казалось, он услышал лучшую шутку за сегодняшний день.
– Ничего подобного, – возразил Петр. – Фактически я один вытащил ток-шоу. Так бы и продолжалась эта нудота, если бы я не зацепил актеришку. Он чуть не лопнул от ярости! Ха-ха-ха! Уверен, уже через неделю-другую Макс Бутырский позвонит мне и опять пригласит на свою очередную программу. Мне даже не придется угощать его обедом.
– А в этот раз вы его угощали? – насторожилась Марина.
Калачников насупился. Он был недоволен, что сболтнул лишнего этой рафинированной цыпочке, выросшей, кажется, не в большом городе, а в стерильном, изолированном боксе. Судя по всему, ее дедушка-хирург держал внучку в клетке вместе с подопытными крысами, оттуда и характер ее.
– Да, – все же кивнул он. – Кстати, может быть, перекусим где-нибудь? У нас по пути будет отличный ресторан.
Петр возил туда немало своих пассий, там готовили отличные десерты, и на многих женщин это действовало безотказно.
– Я хочу домой! – твердо возразила Волкогонова.
– Воля ваша. Только учтите, я не сделал ничего такого, чего не делают на телевидении другие, – отметил Калачников. – Я не пытаюсь оправдываться, а хочу только предупредить, что в ближайший месяц вам еще не раз придется столкнуться со всем тем, что вы видели сегодня. Привыкайте…
Глава 7
Нет существа опаснее и мстительнее, чем отвергнутая женщина, – она порой бывает пострашнее раненой тигрицы. Причем дамы считают, что им нагло, вероломно изменили даже в том случае, когда свои особые отношения с какими-то мужчинами они всего лишь выдумали, нафантазировали. Не случайно многие известные певцы, музыканты, актеры до самого последнего момента скрывают факт своего вступления в брак. Новость об этом разбивает сердца тысячам и тысячам представительниц прекрасного пола, которые перестают ходить на концерты, на спектакли или смотреть фильмы с участием «гнусных обманщиков».
Что же касается Вероники, то ее притязания на Калачникова были не такими уж и виртуальными. Она не просто мечтала о каком-то прекрасном принце, а в буквальном смысле почти ежедневно по нескольку часов держала Петра в своих руках. У них уже появились общие победы и поражения, общие проблемы, общие шутки, общие особые словечки, смысл которых для них двоих был гораздо шире, чем для остальных людей. Их глаза уже привыкли к каким-то мелким недостаткам друг у друга, на которые обращаешь внимание при первой встрече. В общем, произошло все то, что и приводит в конце концов к служебным романам. Как тут не зародиться самым смелым надеждам?!
И пусть за три месяца их совместного участия в программе «Танцуют звезды» – включая подготовительную часть – Калачников так и не стал ее любовником, но каждый день Вероника фиксировала множество признаков, свидетельствовавших, что Петр вот-вот окажется в ее постели, что иного итога просто не может быть. Поэтому, когда он заявился на очередную репетицию в сопровождении какой-то смазливой девицы, Вероника почувствовала себя жестоко обманутой. Все ее хитроумные планы наконец-таки устроить личную жизнь разбивались вдребезги, превращались в пыль. Более того, она почувствовала себя так, словно ее суженый сбежал с крыльца ЗАГСа.
Вероника не узнала в спутнице Калачникова ту самую докторшу «неотложки», которая недавно приезжала в телецентр после случившегося у Петра приступа. Сейчас Волкогонову вообще трудно было принять за медицинского работника: собираясь сопровождать Калачникова на репетицию, Марина натянула голубые джинсы, бордовую майку и светлую ветровку и больше походила на легкомысленную студентку, чем на эскулапа. А на плече у нее висела ее любимая коричневая кожаная сумка, куда поместилась не только аптечка со всем необходимым для оказания экстренной медицинской помощи, не только обычный походный набор женской косметики, но и несколько толстых книг, которые Марина захватила, чтобы заниматься своей диссертацией.
Зайдя в телевизионную студию вслед за Калачниковым, Волкогонова невнятно поздоровалась с оторопевшей Вероникой и с расплывшимся в любезной улыбке Аркадием Мухамедшиным, а затем отправилась на самый верх пустовавших зрительских трибун, где углубилась в свои фолианты. Было очевидно: все, что происходит внизу, ее не очень-то и интересует.
– Это Марина, – невнятно представил ее Калачников, нисколько не прояснив ситуацию. – Она побудет здесь немного… Так надо…
Казалось бы, репетиция начинается как обычно, но присутствие Волкогоновой сразу же внесло в атмосферу студии высочайшее напряжение. Было такое впечатление, что прошедшей ночью под полом и потолком съемочного павильона протянули высоковольтные провода, между которыми вот-вот начнут пробивать электрические разряды, рассыпая снопы искр и наполняя воздух едким, зловонным дымом. И единственным человеком из присутствующих, кто не прочувствовал взрывоопасности ситуации, был Мухамедшин. А на что вообще он обращал внимание, кроме бальных танцев?! Довольный тем, что его подопечные в этот раз не опоздали, тренер немедленно взялся за дело.
– Итак, милые мои! – бодрым фальцетом воскликнул он. – Давайте для начала поработаем над финальной частью пасодобля. С ней у нас пока получается полная ху…ня, она мне нравится меньше всего.
Отказаться от употребления матерных выражений его не могло заставить даже присутствие посторонних, да Мухамедшин и не считал, что ругается.
– Кто это?! – недобро поинтересовалась Вероника у Петра, едва в танце они отошли от тренера на несколько шагов и Аркадий уже не мог их услышать.
– Я же сказал – Марина.
– Не притворяйся идиотом!
– Это одна моя знакомая, – постарался не вдаваться в детали Калачников.
Он встал на одно колено и обвел Веронику вокруг себя – того требовал танец. Но как только он опять поднялся и их глаза оказались на одном уровне, немедленно последовал следующий ядовитый вопрос:
– А зачем ты притащил ее сюда?
Вероника выразилась именно так: притащил, а не, скажем, привел, пригласил.
– Она… м-м-м… она, так сказать, хотела посмотреть на нашу репетицию.
– И для этого захватила с собой гору книг?! – хмыкнула Вероника. – Бесстыдник, уже переквалифицировался на девчонок! Педофил!
– Что за дурацкие нападки?! – возмутился Калачников. – Ей двадцать восемь лет!
– Стоп-стоп-стоп! – захлопал в ладоши тренер. – Что происходит?! Мы будем танцевать или пиз…аболить?! – Он помолчал немного, давая возможность сварливой парочке прочувствовать свою вину, при этом Мухамедшин буквально испепелял глазами своих подопечных. Наконец, решив, что им этого урока достаточно, он скомандовал: – Повторим еще раз последний кусок, то есть поворот и дорожку шагов. Прошу, будьте внимательны! И-и-и… Раз-два-три! Раз-два-три!
Молчали Петр и Вероника недолго.
– И давно ты с ней спишь? – язвительно спросила Вероника, оказавшись спиной к Мухамедшину.
– Я с ней не сплю.
– Тебе самому не противно от своего вранья?!
Она сморщилась так, словно ее вот-вот стошнит. В этой гримасе сконцентрировалось все: и смертельная обида, и разбитые надежды, и даже ненависть.
– А почему я вообще должен перед тобой оправдываться?! – возмутился Петр.
– Как это почему?! – ахнула Вероника. – Ты же подавал мне надежды!
– На что?!
– Ну, на особые отношения.
– Когда подавал?!
– Каждый день!
– Каким образом?!
Вероника заметила, что Мухамедшин опять собирается прочитать им нотацию, поэтому дождалась, когда в танце она в очередной раз отвернулась от тренера, и прошипела:
– Ты все время пялился на мои ноги, на мою задницу, на мою грудь!
– Я пялюсь абсолютно на все женские задницы! – парировал Калачников.
– Ты постоянно щупал, тискал меня своими лапищами, все время прижимался ко мне, и я чувствовала, как возбуждается твой член!
– Если бы ты не терлась об него, он бы не возбуждался! – в сердцах брякнул Петр.
Лучше бы он этого не говорил. Вероника тут же наступила ему на левую ногу. Несомненно, она сделала это намеренно. Жало ее каблука едва не проткнуло Калачникову туфлю и расплющило его пальцы. Если бы в Средние века существовали женские шпильки, то инквизиторы, несомненно, использовали бы их для своих пыток. От боли у Петра помутилось в глазах, он громко вскрикнул и запрыгал на одной ноге.
