Текст книги "Стефан и Долбиков"
Автор книги: Иван Лепин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
13
В сельсовете Долбиков Ховалкину не застал. Дежурный сказал:
– Только что ушла.
Он – к ней домой.
Разгоряченный, обеспокоенный начальник станции нагнал председателя сельсовета возле ее калитки. Поравнявшись, вместо «здравствуй» выпалил:
– По какому это праву? – и придержал Ховалкину за рукав.
Ховалкина взглянула на Долбикова и изумилась его виду: в глазах – злоба, зубы сжаты, губы нервно перекошены; из-под фуражки стекали по лицу крупные капли пота.
Она вырвала рукав.
– Что с тобой?
– Не знаешь? – Долбиков преградил ей дорогу. – Не притворяйся. Это с твоего ведома обижают инвалида войны. С твоего! – истерично кричал Долбиков.
– Вон ты, Долбиков, про что, – спокойно сказала Ховалкина. – Жалко расставаться с незаконно засеянной землей?
Неделю назад, седьмого августа, в сельсовет приезжал товарищ из райзо с проверкой соблюдения размеров земельных наделов. В колхозе «Хлебороб» он выявил семь случаев самозахвата (словечко товарища из райзо) земель.
В компанию «самозахватчиков» попал и Долбиков – десять лишних соток оказалось у него, тех, что за садом, которые по весне он засеял пшеницей.
Согласно решению райисполкома, самовольно захваченные земли возвращались колхозу, как и урожай, выращенный на них.
Конечно, Долбикову такой оборот дела пришелся не по нутру.
Ховалкина, когда ей показали список «самозахватчиков», предвидела жалобы и недовольства. Долбикова же из числа жалобщиков исключила, полагая, что лишнюю землю он прихватил случайно и как грамотный сознательный человек не станет поднимать шум. Оказалось наоборот: только один Долбиков и пришел к ней.
Долбиков стоял перед Ховалкиной, готовый вцепиться в нее зубами. В какой-то момент она даже испугалась.
– Ради чего, спрашиваю, я руку потерял? – наступал Долбиков. – Ради того, чтобы хлеб у меня отбирали? Отвечай, местная власть!
– Успокойся. Не бери горлом. Что воевал – честь тебе и хвала. Руку потерял – государство тебе пенсию выплачивает. И не спекулируй инвалидством. Многие наши мужики совсем никогда не вернутся. Но ни одна семья погибших, товарищ Долбиков, ни метра не взяла лишней колхозной земли.
Эти спокойные слова маленько охладили пыл Долбикова, он сник.
– Ладно, участок за садом я верну. Но сделай, прошу тебя, так, чтоб не забирали урожай. Я сегодня же ночью (мелькнула мысль: «Упрошу Стефана») скошу пшеницу и обмолочу. Позвони в райисполком, замолви за меня словечко. Самому мне неудобно: при должности я.
Ховалкина поняла: жидок на расправу Долбиков. «Нет, дорогой, не буду я за тебя заступаться, – решила про себя Ховалкина. – Если и уважают меня люди, то только за справедливость. А заступившись за тебя, я возьму на душу великий грех».
– Ну, поможешь? – с последней надеждой спросил Долбиков.
– Нет, не помогу. – Обойдя Долбикова, Ховалкина направилась к хате.
И он, все поняв, прошипел ей вслед:
– Значит, та-ак. Хорош-шо. Землю забирайте, а на пшеницу я выпущу кур, гусей, корову с теленком. Увидим, что вам после них достанется…
14
Ульяна чуть не плача сокрушалась:
– Что делать, Стефан, сама не, придумаю. Из района требуют: «Скорее сдавайте хлеб!» Уполномоченный за мной ходит по пятам: «Чего медлите?» А сам ведь знает, что возить зерно не на чем. Три лошади и четыре вола в хозяйстве. А телег – пять всего. Вот и выполняй план хлебопоставки.
– Да, положеньице аховое, – почесал затылок Стефан. – А район прав, что требует: идет война, армии нужны не одни пушки, но и хлеб. Придется на себе его таскать в заготзерно.
Только что поужинали, ребятня из-за стола уже выскочила, остались лишь Ульяна и Стефан.
– Слушай, Уль, – вдруг просиял Стефан, – а с чего это я взял – на себе таскать? До Клинцов два километра – уморишься. А что, если на тачках? Тачки в каждом дворе есть, по мешку всякий взрослый осилит. Я дак и три мешка довезу.
В сумерках радостно блеснули глаза Ульяны.
– А ты дело говоришь, Стёжа! Спасибо. Я сейчас же побегу по деревне и объявлю, чтобы завтра все пошли на ток с тачками.
15
Один из районных заготпунктов находился на станции Клинцы – почти напротив вокзала. Здание его год назад, при Курской битве, тоже было разбито, но заготовители успели стены подлатать, а крышу покрыть невесть где найденным железом.
И лишь «пустячок» отсутствовал на пункте: весы. Прошлым летом пользовались станционными весами, нынче тоже пошли на поклон к Долбикову. Он не отказал, понимая государственную важность своевременной хлебосдачи. Самой станции весы бывали нужны в месяц один-два раза.
И вдруг в разгар жатвы, когда на заготпункт приезжало в день по сто и более подвод с хлебом, явился Долбиков и заявил заведующему:
– Весами пользоваться запрещаю!
Снял с них подвесы и унес.
Ноздрачев, заведующий заготпунктом, сначала принял слова начальника станции за шутку, а когда ему доложили про подвесы, растерялся: как быть?
Подводы тем временем подъезжали и подъезжали. Вон уже хвоста у очереди не видать. Возчики стали роптать на приемщицу, а та только руками разводила: «Без подвесов весы – что телега без колес».
А тут еще показалась странная вереница людей с тачками. Было их не меньше тридцати. Впереди вез завязанные под горлышко мешки Стефан. Рубаха на нем взмокла, пот заливал единственный глаз – стояла жара. Но он не останавливался. Он подбил колхозников на два рейса, а посему надо было поторапливаться.
Увидев длинную очередь подвод, Стефан от недоумения приостановился.
– Ого! Что ж это, едри его в дышло, делается? Мы и один раз не успеем…
Вместе с братом Максимом Стефан направился к приемщице выяснить, почему такая очередь. Подошли к весам, а приемщицы нету.
– Ушла обедать, – объяснили возчики. – Долбиков, говорит, подвесы унес, чего я тут торчать буду?
Стефан подумал, что его разыгрывают. Не мог он понять своим мужицким умом, что взрослый человек способен с мальчишеской легкостью унести подвесы, приостановив тем самым прием зерна. Нет, что-то тут не так, тут дело не в мальчишеском легкомыслии.
Переглянулся с Максимом.
– Айда разберемся. – А первым возчикам сказал: – Если подвесы принесем, мы сдаем без очереди.
Уже подходя к вокзалу, они увидели Долбикова, сидевшего у окна в своем небольшом кабинетике.
– На месте, – сказал Максим. – Мне кажется, он из-за отобранной земли осерчал, вот теперь и вымещает злобу.
– Серчать можно на человека – на меня, тебя, председателя. А тут – государственные интересы. Разве можно на государство серчать?
Заметил, должно, ходоков и Долбиков. Он встал и закрыл дверь изнутри. Когда Стефан дернул ее, Долбиков уже успел вытащить ключ.
– Открой.
– Ключа нетути.
– Я слышал, ты его только что вытащил.
– Тебе показалось. Ключ у уборщицы, а она куда-то исчезла.
Ходоки подошли к окну.
– Подвесы ты забрал?
– Я.
– Зачем?
– Позвольте уж мне распоряжаться имуществом станции.
– Но ведь люди хлеб привезли! Мы – аж на тачках. Что, прикажешь назад мешки тащить?
– Как хотите.
– Верни подвесы. Не столько у людей сил, чтобы их попусту тратить. Прошу тебя и умоляю. Помнишь, весной, когда ты сватал меня огород вспахать, говорил: «Может, и я чем полезен буду». Вот такой случай подоспел. Сделай пользу мне и народу – верни подвесы. И Ульяна тебе спасибо скажет… Она с ума сойдет, если мы вернемся ни с чем.
Но Долбиков был непреклонен. Да, он решил отомстить за отнятые десять соток и за пшеницу, которую, правда, он частично – до прихода колхозных косцов – успел потравить. Но этим дело не кончилось. «Вы еще попляшете вокруг Долбикова! – негодовал он. – Подвесы не верну, пусть, даже звонит первый секретарь райкома. Я, скажу, не райкому подчиняюсь, а управлению железной дороги. Вот и пусть заготпункт пишет официальное письмо управлению, и только после разрешения верну подвесы. А пока… Вы еще толком не знаете Долбикова!»
– Нетути, Стефан, у меня подвесов. Кладовщице я отдал.
– А она на месте?
– Не знаю, может, и отлучилась куда.
– Но ведь вон они, подвесы! На стуле, под газетой.
– Это не они, – заслонил окно Долбиков. – И вообще, Стефан, не мешай работать.
Стефан представил плачущую Ульяну: «Завалим план хлебосдачи…»
Нет, нельзя его завалить! Он возьмет подвесы, чего бы это ни стоило! Спрятал их Долбиков, да неудачно. И ключ у него в кармане…
– Еще раз по-хорошему прошу: дай подвесы, – сказал Стефан. Чувство гнева разрывало его на части, но он был бессилен перед обстоятельствами: не взламывать же дверь.
А почему ее не взломать?
– Стефан, очахни, – положил ему руку на плечо Максим. – Пусть он подавится своими подвесами.
Так-то так, но плачущая Ульяна… А люди, женщины в основном, возвращающиеся ни с чем домой… Как она им в глаза посмотрит? Взбаламутила, скажут, ты нас, председательша, а хлеб наш, оказывается, никому не нужен.
Но почему не взломать дверь? Это преступление? А разве не преступление застопорить работу заготпункта? Да еще в такое время – в военное. В городах хлеб по карточкам дают, мало его в стране из-за войны, а тут – сдать нельзя. Это – большее преступление, чем то, на которое решался Стефан. Ему, может, еще и спасибо колхозники скажут, а Долбикову по партийной линии влетит.
И он, сжав огромные кулаки, направился к двери кабинетика. Максим пытался удержать брата, но тот зло выдернул рукав.
– Не мешай, ты всегда был осторожным.
16
Ульяна зашла в пуньку тихо и осторожно. Чуть задремавший Стефан, однако, услышал хруст сена под ее ногами.
– Ты спишь? – подала она голос.
– Нет еще, – приподнялся он на локте.
– А я ребят уложила, а сама лечь не могу.
– Чего так?
– Будто не знаешь. Из-за тебя переживаю. Дернула тебя нелегкая дверь с замка срывать. Это ведь подсудное дело. Сам Долбиков со своими подвесами выкрутится, а тебя снова упекут.
– Не сажай, Уль, меня раньше времени. Пойми: теперь картина другая, не та, что была в сороковом. Тогда я из-за убитой собаки с нервов сорвался, а теперь – из-за общих интересов. Учтут это, если Долбиков пожалуется.
– А он уже пожаловался. Ховалкина с совещания из райисполкома ехала, встретила меня, рассказывала, что Долбиков звонил. Тебя и завзаготпунктом Ноздрачева, которому ты наказал, чтоб охранял подвесы, будто бы хулиганами обозвал. А еще сказал, будто ты нарушил нормальную работу станции, из-за чего случилась задержка с отправкой поездов. А это, Стёж, серьезно, за поезда нынче строго спрашивают. Вот я и переживаю…
– Не переживай, мы завтра с Ноздрачевым сами в райотдел НКВД съездим, объясним, как все получилось. Иди, Уль, и спи спокойно.
Ульяна не уходила. Робким, дрожащим голосом она вдруг сказала:
– А можно я рядом лягу?
– Это как? – перепугался Стефан.
– Так – рядом. Про нас все равно всякую чепуху болтают. Да и не старуха я еще, ласки иногда хочется. А если Илья прознает на том свете – поймет меня и простит. Он добрый был… Можно, Стёж, я рядом?
– Ложись, только я отвернусь.
– Ты, что ли, гребуешь мной?
– Не гребую, я боюсь.
– Где так ты не робкий. А тут… Ладно, прости меня, дуру. Я пошла.
Стефан подхватился с постели.
– Постой! Я не за себя боюсь. Вдруг меня и вправду арестуют, а у нас ребенок получится? Вот я и боюсь: с четырьмя тебе сладу нету, а тут еще один руки спутает. Каково одной?.. А вот если, Уль, вернусь завтра, то приходи, ложись рядышком. Я не против ребеночка… Я всю жизнь хотел иметь детей, да Настя не могла. Вот ты меня и осчастливишь. Договорились, Уль? Ты чего молчишь? Ты ушла, что ли?
Никакого ответа не получил на свои слова Стефан. Растаяла в чернильной темноте Ульяна – будто не сама она только что стояла в двух шагах, а дух ее, привидение. И лишь чуть слышимый плач напоминал Стефану, что, кроме него, минуту назад в пуньке находился и другой живой человек.
Он выскочил наружу. Огляделся – никого. Только одни яркие крупные звезды подмигивали ему с темного-претемного неба.
