Текст книги "Два лебедя (Любовь, матрица и картошка)"

Автор книги: Иван Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Верочкины родители читают мой дневник

Родители Верочки Клюге во время Великой Отечественной войны воевали на Ленинградском фронте. Теперь они были ветеранами и носили с гордостью заслуженные ордена и медали.

Капиталина Владимировна относилась ко мне неплохо. Именно она подарила мне дорогой отрез на костюм. Но, когда я сшил костюм у знакомого закройщика, Георгий Генрихович, отец Верочки Клюге, предупредил меня, что скоро лупить меня начнет. Однако мы жили очень дружно.

Во время войны Георгий Генрихович служил в разведке. Он воевал на самом горячем участке Ленинградского фронта – на Синявинских высотах, где его тяжело ранило в ногу. После боя немцы пошли цепью добивать наших раненых. Клюге лежит раненый и видит, что немцы приближаются. А спрятаться негде: на склонах растут лишь куцые сосенки. Притворился он мертвым. И ему повезло – немецкие солдаты прошли мимо. Время года было зимнее, морозное. Окоченел Клюге. А когда немцы ушли со склона, покатился он вниз. Только мелькали перед глазами земля и небо, земля и небо. Так добрался он до дороги, где его подобрали наши бойцы. Отвезли Георгия Генриховича на полуторке в медсанчасть и положили на операционный стол. А раненая нога-то примерзла. Пришлось сапог разрезать. Подлечили его в госпитале, но хромота осталась. Ранен он был в колено, и в нем, под коленной чашечкой, выросли шипы. Оттого он и хромать стал. Но вернулся опять на Синявинские высоты и угодил в самое пекло – на Невский пятачок. Немцы танки в бой ввели. И так уж вышло, что пополз на Клюге танк, того и гляди раздавит. Ноги его танком к груди прижало – не продохнуть. Но тут наши артиллеристы подбили танк прямой наводкой, сохранив жизнь русскому немцу. Клюге уцелел, но вылезти самостоятельно из-под немецкого танка не может. Разведчики саперными лопатами сами выкопали своего командира. А он первое время стоять на ногах не мог: ноги танком так придавило к груди, что все шипы коленной чашечкой срезало. И перестал он хромать окончательно.

Вот такой доверительный разговор состоялся у меня с Георгием Генриховичем. Сложный это был человек. Относился ко мне по-разному, а тут взял и подарил мне свой офицерский ремень, с которым всю войну прошел.

Но однажды тесть с тещей зашли на Торжковскую, когда нас с Верочкой дома не было. Заглянула Капиталина Владимировна в секретер и наткнулась на мой дневник.

– Что это? – спросила она мужа. – Нет, ты только послушай.

Прочитали они внимательно о моих достижениях и пришли в ужас. Тут же позвонили Верочке на работу и срочно попросили ее приехать. Верочка приехала и попала из огня да в полымя. Она никогда не видела своих родителей такими расстроенными.

Прежде всего Верочка прочитала мой дневник. А так, как она была наивна и чужда всяким новациям, то тоже пришла в ужас.

И начали родители Веры уговаривать дочь развестись со мной. Но Верочка ни в какую.

– А какие у вас будут дети, если они появятся? – строго заметил Клюге. – У тебя заболевание по женской части, у него, как видно из его записей, психика не в порядке.

От таких вопросов, которые мог задавать только немец, у Верочки потекли слезы. Но Капиталина Владимировна начала очень грамотно успокаивать дочь, сказав Верочке, что они нового мужа подберут ей. И подберут его по военному билету, чтобы зять был без изъяна.

– Дайте мне хоть институт закончить, – попросила Верочка.

– Никаких институтов! – категорично возразил тесть. – Или развод, или срочно переезжай на Школьную, в однокомнатную квартиру. Тянуть с этим больше нельзя. А вдруг твоего муженька комиссуют, и у него появится возможность претендовать на твою жилплощадь? Ты такие вещи понимать должна.

– Но мне без его помощи не закончить учебу! – расплакалась Вера.

– Ну хорошо! – согласился Клюге. – Переезжай на Школьную. Это – однозначно. Заканчивай учебу, тебе, вроде, полгода осталось. А там разведетесь!

– Хорошо, папуля! – согласилась Верочка, и ее расстроенные родители уехали.

Так нам с Верочкой пришлось в срочном порядке переехать на Школьную улицу. А у меня в то время было приподнятое настроение. Совсем недавно я разгадал тайну «Двух точек» и теперь пользовался горизонтальными и вертикальными колебательными системами для регулировки устойчивой работы своего интеллекта. Мог ли я считать себя человеком будущего? Думаю, что еще нет. Я не очень много знал. Не читал ничего о знаменитом эксперименте А.И. Мещерякова на слепоглухонемых детях, который приведет их, как и меня, к невиданному духовному и интеллектуальному расцвету. Да, мне предстояло еще многое узнать и, тем не менее, я был уже победителем.

Когда я вошел в наше новое жилище, Верочка сидела на диване с красными от слез глазами. Но фигурка у нее была замечательная.

– Что случилось, моя дорогая? – непринужденно спросил я.

– Родители прочли твой дневник! Неужели ты не мог его надежней спрятать? – напустилась на меня любимая.

– А зачем его прятать? – усмехнулся я, – там нет ничего криминального.

– Но ты там пишешь такие вещи, которые с нормальными людьми не случаются.

– А где сейчас мой дневник? – спросил я, обнаружив, что его нет на месте.

– Я выбросила его, – усмехнулась Вера, – он лежит в мусорной корзине.

Ни слова не говоря, я пошел на кухню, достал дневник из мусорной корзины. Он был весь разорван. Я собрал его по листочкам и засунул обратно в мой секретер.

– Вот уж не думала, что за Павку Корчагина вышла замуж.

– Бери выше! За Николая Островского!

– Тоже мне герой нашелся.

– В жизни всегда есть место подвигу!

– Не смеши меня. Это же тема для сочинения по литературе.

– Пусть так, но я совершил грандиозный подвиг. Я не знаю, долго ли буду таким. Но я хочу все время стремиться к совершенству.

– Послушаешь тебя одно, а прочитаешь твой дневник другое.

– А не надо чужие дневники читать!

– Хорошо, милый. Но ты поможешь мне с курсовым проектом?

– Конечно, помогу! – тепло сказал я. Помирившись, мы пошли пить чай на кухню.

Не знал и не догадывался я, что Верочка решила со мной развестись. И даже не столько она сама, сколько по желанию ее родителей. Виной всему был мой разорванный дневник. Впрочем, мне не на что было сетовать. Праздник любви продолжался. Я не думал, что он затянется на пять-шесть лет. За эти годы я значительно поумнел. Собственно, с каждым кругом Ада я становился умнее. И теперь вполне мог начать новую жизнь. Оставить Верочку Клюге я не хотел, но мне необходимо было поговорить с ней о многом. Но в это мгновение Вера неожиданно начала разговор, который доказал чистоту ее чувств и полную ко мне преданность.

– Неспокойно у меня вот здесь, – сказала женушка, показывая на роскошную грудь. – Что это – понять не могу. Ощущение такое, словно нависла над нами тучка грозовая.

– Это из-за моего дневника? – тут же догадался я. – Однако пойми, что погода в Питере переменчивая.

– Да не в погоде дело! Боюсь я своих родителей. Они нам могут всю жизнь поломать.

– Даже, так! – опешил я от неожиданности.

– Давай уедем, родненький, в другой город, – сквозь слезы, заговорила Верочка, ставшая оттого самой близкой на свете.

– Как же мы уедем, моя голубка? – печально покачал головой я, – у нас здесь родители, квартира и работа. Все это сразу не бросишь. Потом, твои родители такие славные.

– Ты их совсем не знаешь! Они думают сейчас лишь о том, как нас поскорее развести. – Я сразу ей поверил. Такое разочарование и удивление охватило меня.

– Может, и правда лучше уехать? – с глубоким вздохом промолвил я.

– Уедем, милый мой, бросим все дела и уедем.

– Согласен. Завтра подам заявление об увольнении. А через две недели сбежим из Питера, и ищи-свищи ветра в поле.

– Вот и отлично, – обрадовалась Верочка моему согласию. Учиться мне довольно. С пятью курсами я техником смогу работать. Не пропаду.

– А почему бы и нет? Мир не без добрых людей. С моей хваткой и жадностью до работы за меня везде уцепятся. Но имею ли право подставлять тебя?

– Ты меня вовсе не подставляешь, мой милый.

– Нет, мы так не договаривались. Мне нужен был праздник. И я этот праздник получил!

– Какой праздник? – не поняла Верочка.

– Праздник любви! Вспомни, как мы нежно любили друг друга. Твоя любовь исцелила меня и подняла на недосягаемую высоту.

– Я тебя до сих пор люблю! – горячо воскликнула Вера.

– Вот именно поэтому мы никуда не едем.

– Конечно, родителей жаль. Для них наше бегство будет большим ударом, – печально согласилась Верочка. Сама начала этот разговор и теперь на попятный. Разве можно такими словами бросаться? Я сказал ей прямо об этом. А она вместо обиды и слез крепко прижалась ко мне.

– Смотри сам, – радостно улыбнулась жена, – только дай слово, что никому не расскажешь о нашем разговоре.

– Совсем никому?

– Даже своей матери, – капризно выпятив нижнюю губу, промолвила женушка, превращая сказанное в величайшую тайну на свете. Поэтому я смотрел на любимую ласково: «Смотрите, какая у меня красивая жена!» – хотелось закричать мне. Верочка, почувствовав эти, идущие из моего сердца флюиды, вытерла платком глаза и устроилась, словно кошка, на моих коленях.

А вечером, когда падал неторопливо пушистый снег, Капиталина Владимировна разговаривала по телефону с Верочкой. В конце разговора К.В. уговорила дочь заехать, чтобы померить махеровую кофту с перламутровыми пуговицами.

– Не дают дипломом заниматься, – капризно промолвила Вера и начала одеваться нехотя и лениво. Опять модной тряпкой прельстилась. Будто не могла вежливо отказаться, особенно после недавнего нашего разговора. И оттого, что она была такая покладистая, меня охватило раздражение. Переломив карандаш, как соломинку, я пошел на кухню пить кофе. Розовощекая Вера склонилась надо мной, словно золотистый подсолнух. Шелковые волосы жены рассыпались по моим плечам, закрывая строгое пересечение линий в углах кухни, на потолке и моем добром лице. Захотелось жареных семечек, теплой ванны и просторной постели.

– Тебя проводить? – спросил я, обнимая ее за бедра.

– Если хочешь. А, впрочем, не отвлекайся по пустякам. Сама дойду. – Сказала она мечтательно, уже спускаясь по лестнице.

На улице продолжал падать густой снег. Крупные снежинки, попадая в восходящий поток воздуха, долетали до пятого этажа и потом долго порхали перед глазами, прежде чем упасть на землю. Пушистым ковром устлало Школьную улицу, сквер и плечи прохожих, воспринимающих это великолепие без крепкого мороза, как подарок. Недалеко от парадной Верочка заметила своих родителей. Они, увидев дочь, отряхнулись от снега, превращаясь из красноносых снеговиков в строгих и уважаемых участников Великой Отечественной войны, которым все еще снился День Победы.

А возле дома стоял остов легкового автомобиля. Его так быстро «раздели», что хозяин автомобиля, посаженный за растрату государственной собственности, не успел доехать до Магадана.

За это теперь не сажают. Воровство поощряется повсеместно. И вор в законе уважается больше, чем именитые академики, писатели и режиссеры. Одним словом, хорошо сидим в выгребной яме, которая почему-то называется Россией. Весь народ сидит в этой огромной яме, кроме новых русских. Им тоже живется несладко, потому что регулярно отстреливают их средь бела дня. А над ямой Главный реформатор саблищей как махнет – и все ныряют. Кто чуть зазевается, – конченый человек. На наших плечах «плотва» икру мечет. Мелкие чиновники, одним словом. Им главное взятку урвать и над сабелькой подпрыгнуть, чтобы хвосты им не поотрубало. Выше них «пни» произрастают. Прямо из мозгов «плотвы» растут и гребут в свой карман, не приведи Господь. Гребут и никого не боятся. И кого им бояться, если снизу они недосягаемы, а верхам необходимы – вовремя подносят и ручкой подмахивают.

А в семидесятые этого безобразия не было. Другое было, а до этого еще не доросли. Так недорослями и жили. Совсем по Фонвизину.

Расставание с Верой

Когда Верочка защитила диплом, наступило время ожидания. Я чувствовал, что должно что-то произойти с праздником, который я сам себе подарил. А потом наступил день, положивший конец нашим неистовым встречам.

Я был дома и терпеливо ждал Веру. Зазвонил телефон. Я с волнением снял трубку. Звонила жена. Она сказала, что сейчас придет. Все было странно в этом звонке: обычно она никогда не звонила, потому что знала, что я дома, да и голос у нее был холодный, чужой. Уже в голосе прозвучало предупреждение о надвигающейся беде.

Великий подвиг совершил я, пройдя девять кругов Ада. Я был молод, здоров и свободен. И очень хотел идти дальше по жизни с Верой. Но ее голос по телефону смутил и испугал меня. Стало быть, все-таки началось.

Мое нервное напряжение достигло последней черты. Я знал, что сейчас придется платить по счету за радость, любовь и благополучие, кажущееся мне вечными. И тогда я начал исступленно молиться Богу, прося его продлить праздник. Глаза мои были плотно закрыты, как тогда в парке ЦПКиО, когда началось неудержимое сверление в голове. Но даже сквозь закрытые плотно очи почувствовал я исходящий свыше свет. Этот дивный свет пролился на меня ласковым прикосновением лучей заходящего солнца и чего-то еще, тонкого и недоступного. А мне казалось, что я слышу слова Иисуса Христа, посылающего на меня Божье благословение. Так я и стоял на коленях с просветленным лицом, смиренно ожидая прихода жены.

А потом я услышал, как в прихожую вошла Верочка. И по тому, как она решительно вошла, догадался, что это была уже другая, незнакомая мне женщина. Она пришла вместе со своим отцом, ставшим для меня тоже чужим. Об этом мне поведал приветливый ветерок, проникший в квартиру с лестницы.

Верочка вошла в комнату подчеркнуто строгая и села на краешек дивана рядом со мной. Я попытался встретиться с ней взглядом, но, увидев, что она преднамеренно прячет от меня глаза, понял, что рядом со мной сидит чужая женщина, из которой я сделал советского инженера. Ее тонкие пальцы крутили синий билетик. Нетрудно было догадаться, что она ходила в кино. Г.Г. завозился в прихожей. Верочка нетерпеливо окликнула его, изорвав билет в клочья.

– Иду, иду! – закричал из прихожей Клюге. Пригладив редкие волосы, этот обрусевший немец сел с другой стороны дивана. Сел неуклюже, как если бы сел между нами. В комнате с его приходом воцарилось молчание. Это молчание тяготело над нами при непрерывной работе мыслей, которые Георгий Генрихович должен был произнести вслух. Г.Г. посмотрел на дочь. Она, не глядя на него, судорожно сжала кулачки. Обо всем они уже договорились в кинотеатре, решив мою судьбу за чашечкой кофе. Но, как видно, их гладкий сценарий дал глубокую трещину.

– Доченька, начинай, – спокойно сказал Г.Г., но Верочка только локтем толкнула его в бок. Я почувствовал, что она сейчас разревется, если Клюге и дальше будет тянуть резину.

– Хорошо, я скажу, – вежливо начал он, разгладив на лбу глубокие морщины. Я уже давно был готов ко всему. Но когда Георгий Генрихович сказал, что Верочка решила со мной развестись, перед моими глазами все поплыло. Мне почему-то показалось, что слова эти произнесены за толстой бетонной стеной другой квартиры, и ко мне не имеют ни малейшего отношения. А потом понял по обращенным на меня удивленным взглядам, что на них следует как-то отреагировать.

Как тяжело терять любимую женщину. Особенно, если она помогла тебе выжить и в самую трудную минуту была рядом. Пусть даже ее поступки, участие и поддержка не были осмыслены ею, потому что вся эта великая битва разума тщательно от нее скрывалась. И вот теперь я выстоял. Одержана, возможно, одна из самых блистательных побед, на какую способно замахнуться человеческое воображение. Движение по спирали на самый верх и неумолимое падение с лучезарной вершины на самое дно. Сколько раз я поднимался и падал, падал и вновь поднимался, чувствуя себя с каждым разом сильнее, закаленнее и непримиримее.

Я был с юных лет нацелен на победу и даже в самые тяжелые мгновенья жизни верил в удачу. Я победил Минотавра и поднялся на вершину, чтобы познать тайну двух точек. Какие-то две точки, расположенные на корне и кончике языка, творили чудо. Задаешь одной точке вопрос, мгновенно отвечает другая. А может ответить одна и та же: корень языка отвечает на вопросы с помощью вертикальной колебательной системы, рождающей спор с самим собой. И вот ничего этого больше не надо. Внутренний диалог стал надежным, блистательным и зрелым. Как я вырос и возмужал за эти пять лет. Но Верочка тоже выросла, поумнела и расцвела. Поэтому она не могла так жестоко и несправедливо обойтись со мной. Уже в прошлом осталось столько счастливых и радостных дней, полных побед и достижений.

Я молча слушал Г.Г. и Верочку, не в силах подписать бумаги, которые подсовывал предусмотрительный Клюге. А потом с достоинством расписался на всех листах. Мне ничего от них не было нужно. На Верочкину жилплощадь я не претендовал.

– Ну, вот теперь мы можем идти, – удовлетворенно заключил Г.Г.

– Папка, я хочу с ним остаться, – вдохновенно воскликнула Верочка, настолько ее поразило мое благородство и порядочность.

– Господи, что мы наделали? – будто сбрасывая пелену с глаз, пробормотал Клюге. – Вот сидим мы на старом диване. А диван этот мой отец делал. Немец, а каким ярким большевиком был. Самого Кирова знал. Так вот Сергей Миронович приходил к нему однажды по делу, и попивали они чаек на этом самом диване. Для вас, молодых, это мало, что значит. А для меня знаменует собой целую эпоху.

Перед тем, как уйти, Клюге еще раз, почти с мольбой, обратился ко мне. – Прости за все и не поминай меня лихом! – Вот какие достойные слова произнес Г.Г. и крепко меня обнял.

Нет, не раскрылся бы так по-доброму Георгий Генрихович, если бы Верочка не пожелала со мной остаться. И так бы ушел с суровым видом, унеся с собой эту тайну. А тайна заключалась в том, что он меня по-своему любил.

Когда он ушел, мы молча посмотрели друг на друга, еще не понимая до конца случившегося. А оно заключалось в том, что праздник любви продолжался.

– А знаешь, я тоже страшно, как поумнела за последнее время, – прижавшись ко мне, промолвила Вера.

Я не ожидал от нее такого признания. Мне казалось, что она слишком избалована, чтобы сделать над собой значительное усилие. Но она сумела переступить черту и, следуя моему примеру, устремилась к совершенству. Мне просто не верилось, что мы расстаемся навсегда. Я сердился и не сердился на нее за это.

У нас осталось два коротких дня впереди. Долго мы предавались любви, наслаждаясь каждым движением и каждым поцелуем. Пока, наконец, не заснули на легендарном диване.

За окном шел проливной дождь. Он стучался в окно, словно непрошенный гость. Лил все сильнее и сильнее, так что от вчерашнего снега не осталось и следа. В этом надрывном изобилии природы угадывалось всеобщее очищение. Благодатная питерская погода благословила наше расставание, вдоволь наплакавшись и улыбнувшись с ясным восходом солнца.

В то утро Верочка оделась нарядно, как на праздник. Солнечный зайчик заглянул в комнату, наполнив наши души радостным весенним теплом. Я больше ни капельки не сердился на Верочку. Наоборот, я был благодарен этой великой женщине за праздник, который она мне подарила.

– Пойдем, я провожу тебя, – просто сказала она. Мы поехали с ней на Невский и целый день провели в кинотеатрах, целуясь в уютном полумраке.

– Представляю, как удивятся твои предки, – неожиданно рассмеялась Вера. Мои родители еще ничего не знали о моем предстоящем разводе и вряд ли могли обрадоваться моему неожиданному возвращению.

– Что ты такой печальный, Витенька? – восторженно говорила Вера. – Мы же начинаем новую жизнь.

Она была такая молодая, энергичная и веселая. Боже мой, сколько возвышенных духовных сил в ней открылось. И это происходило потому, что она жила уже новой жизнью, в которой для меня не осталось места даже в ее памяти.

– Ну, что ты молчишь? Мы еще повоюем! – живо воскликнула она, весело заглядывая в мои глаза.

– Только давай изредка вместе ходить в разведку! – утонченно заметил я.

– Какой ты у меня неугомонный, – с восхищением пробормотала Верочка и на прощанье крепко меня поцеловала.

Поздно ночью я слушал «Бони М» и грустил по Верочке. Я лежал на новой тахте, которую она мне подарила. Эта тахта стояла теперь в комнате моего младшего брата, – ему пришлось чуточку потесниться. Музыка была чуть слышна, унося меня мыслями в те места, где мы гуляли в этот день с Верой. Мать ночью, как это бывало в далеком детстве, подходила ко мне, поправляла одеяло и нежно гладила меня по спине. А я, рыдая, целовал ей руки.