Текст книги "Гилгул"

Автор книги: Иван Сербин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

* * *

«Его ввел старший дворцовой стражи. И был он привычно низок, сгорблен и тощ, словно высохший в пустыне труп. Одет странник просто, но лицо его скрыто покрывалом, обычно предохраняющим от жары. В руке – посох, на боку – дорожная сумка. Странник остановился у дверей, не делая даже шага к трону, и Аннон также не двигался с места. Сидел и смотрел на гостя. Лишь взмахнул рукой, приказывая стражнику удалиться. Тот поклонился и скрылся за дверью, плотно прикрыв ее за собой. Только тогда Царь подошел к страннику.

– Я ждал тебя, Нафан, – сказал он негромко. Тот сдернул покрывало, открывая иссеченное морщинами лицо и густую гриву совершенно седых волос. Губы у гостя были серые, почти бесцветные, отчего казалось, что их нет вовсе. Есть только острый разрез рта. Подслеповатые светлые глаза странника слезились, подбородок, заросший жиденькой седой бородой, мелко подрагивал.

– Я тоже ждал этой встречи, раввуни‹Раввуни (разг.) – почетный титул, даваемый иудеями учителям и законникам. Буквально: господин, учитель.›, – ответил старик. Аннон обнял гостя, повел его к трону.

– Ты устал с дороги, Нафан?

– Гораздо меньше, чем от жизни, раввуни, – сказал старик. – Я жду смерти, как милости Господней. Аннон покачал головой:

– Я очень хотел бы помочь тебе, Нафан…

– Ты ничем не можешь помочь мне, раввуни, – спокойно произнес Нафан. – Мои дни долги, а страдания безмерны. Но они – ничто, по сравнению с твоими. Мне следовало бы печалиться за тебя, а не наоборот.

– Отдохни, – Аннон указал на богато убранный трон.

– Но это твой трон, раввуни, – возразил старик. – Закон гласит: никто не может садиться на царский трон.

– Трон – та же подпорка для чресел. Только чуть более высокая, чем другие, – ответил тот, усаживая гостя. – Но разве имеет хоть какое-нибудь значение, кто из нас выше сидит, Нафан?

– Мой господин никогда не говорил подобного, – пробормотал старик. – Должно быть, вы с ним думаете по-разному, раввуни.

– Мы с ним всегда думаем по-разному, Нафан, – ответил Аннон.

– Зато цель у вас одинакова, – заметил тот и, вздохнув, добавил: – Мой господин советовался со мной. Царь Дэефет собирается послать к тебе левитов с утешениями об отце твоем. Он считает, это хороший повод. Ведь когда-то твой род спас его семью, а значит, ты ничего не заподозришь. Левиты высмотрят твою стражу и твое войско, а как только вернутся в Иевус-Селим, Дэефет призовет корпуса Иоава и нападет на аммонитян. Я хотел предостеречь тебя, раввуни. Не верь посланникам Дэефетовым. Остерегайся их.

– Спасибо, Нафан, – улыбнулся Аннон. – Но ты опоздал. Посланники Царя Иегудейского уже в Раббате.

– Здесь? – На лице старика отразился ужас. Смуглое, выжженное солнцем лицо его стало белее соли.

– Не волнуйся. Левиты не увидят тебя. Я приказал увести их из дворца. Нафан вздохнул с облегчением.

– Твой посланник сказал, что ты хотел меня видеть, раввуни? – с дрожью в голосе спросил он. – Ужели тебе понадобился пророк? – Полоска рта искривилась подобием улыбки.

– Сегодня я буду пророчить тебе, Нафан, – ответил Аннон. – Мы увидимся еще раз. И следующая встреча станет последней. Через два года я погибну. Но за это время ты должен кое-что сделать для меня…

– Мне грустно слышать твое пророчество. Значит ли это, что я останусь один? Старик не лицемерил. Он действительно выглядел расстроенным.

– Возможно, мы увидимся еще, Нафан. Немного позже. Хотя ты, скорее всего, не узнаешь меня.

– Печально. Но говори дальше, раввуни, я внимательно слушаю, – произнес старик.

– Если я попрошу тебя совершить ради Господа нечто ужасное… Например, убийство невиновного. Пойдешь ли ты на это? Старик повернул голову и уставился слезящимися глазами на Аннона. Тот сидел рядом с троном и тоже смотрел на гостя.

– Разве это ужасный поступок в царствии убийцы, где не убивают только младенцы и дряхлые старики, не могущие держать в руке нож? Разве для тебя я не отговорил Царя Дэефета строить Ковчег его Богу? Это ли не грех? Почему же, ответь мне, раввуни, щеки твои покрылись румянцем стыда? Почему на глазах твоих выступили слезы, как будто ты не молодой муж, а дряхлый старец?

– Прости меня, Нафан. – Аннон сжал в своих пальцах ладонь старика и прикоснулся к шершавой коже горячим лбом. – Я сам боюсь того, что нам предстоит.

– Я слушаю тебя, раввуни.

– Ты знаешь, у Царя Дэефета уже есть дочь и пять сыновей. Их яда можно не бояться, он уйдет в землю. Ни одному из них не удастся взойти на трон и править, сея страх, ненависть и смерть. Но при одном условии. Через год Царь Дэефет родит шестого сына. Этот ребенок будет зачат во грехе и, если он останется жить, его путь земной окажется настолько кровав и ужасен, что небеса содрогнутся и вопиют к Господу, Творцу нашему, о справедливости. Шестой сын Дэефетов будет Черным Ангелом и предвестником прихода Великого Зла. Так сказал мне Ангел Господень. – Аннон ожидал какой-нибудь реакции со стороны старика, но тот молчал. – Он должен умереть. И тогда не случится самое страшное.

– Разве может быть страшнее, чем уже есть, раввуни?

– Может, поверь мне, Нафан. Может быть гораздо, гораздо страшнее. Если шестой сын Дэефета останется жить, мир перестанет существовать.

– Мне страшно от твоего знания, раввуни, – пробормотал старик.

– Скоро Царь Дэефет пойдет войной на царство Аммонитянское, – заговорил вновь Аннон. – Война эта будет длиться два года. Потом она закончится, а вместе с ней закончится и моя жизнь. Он вдруг помрачнел, вспомнив последнюю часть пророчества Ангела: „Ты сам приведешь иегудеев в Раббат“.

– Что с тобой, раввуни? – спросил встревоженно пророк.

– Ничего, Нафан, – встрепенулся тот и повторил: – Ничего. – Он посмотрел на старика, затем продолжил глухим, ломким голосом: – За полтора года ты увидишь столько крови и боли, что душа твоя станет корчиться от ужаса.

– Она уже корчится от ужаса, раввуни, когда я вспоминаю о прожитом и думаю о предстоящем.

– Ты увидишь много больше, поверь мне. Много больше того, что уже видел, и много больше, чем можешь себе представить… Старик замолчал надолго. Он смотрел на собеседника туманно, плывя где-то в собственных мыслях. Наконец Нафан спросил тихо:

– Скажи мне, раввуни, тебе приходилось читать псалмы, что сочиняет мой господин, Царь Дэефет?

– Я знаю эти псалмы, – кивнул Аннон. – Но почему ты спрашиваешь?

– Тогда ответь мне, раввуни, – понизил голос старик, заглядывая собеседнику в глаза. – Как может сочинять такие псалмы тот, чья душа черна, как ночь, что над краем мира. Тот, кому смерть младенца невинного в радость? Тот, кто улыбается, слыша плач старика? Как может призывать к Господу тот, чьи помыслы смердят, словно пустынный пес в третий день смерти?

– Царь Дэефет верит в своего Господа, и в этом он искренен. – Аннон не отводил взгляда. – Оттого и искренность, и любовь безмерная к Господу в словах его. Оттого и верят ему те, кто идет за ним, и почитают Господа его. Старик опустил глаза и уставился в пол. Он моргал, а по ссохшимся морщинистым щекам текли редкие слезы.

– Тогда скажи мне, раввуни, верно ли ты знаешь, что мы идем по пути, указанному истинным Господом?

– Несчастный старик, – прошептал Аннон. – Ты читал псалмы Дэефетовы?

– Я читал их всю ночь, раввуни, – сказал Нафан. – И еще день и еще одну ночь. И сердце мое разрывалось от горя, а разум мой, ветхий, как мир, созданный Господом, замутился от сомнений. Я потерял веру и мне стало страшно от этого. Помоги мне вновь укрепиться в вере моей. Попроси Господа дать мне знак. Помоги понять, что я не ошибаюсь в помыслах и поступках своих. Прошу тебя, раввуни…

– Несчастный старик, – повторил Аннон и покачал головой. – Мне жаль тебя, но я не могу дать то, о чем ты просишь. Я не Ангел Господень. Я такое же дитя Господа, как и ты, и то же право имею просить Его. Если Господу будет угодно, Он даст тебе знак. Если же нет… Тебе останется уповать на свою душу, поскольку она и есть частичка Господа, живущая в тебе. Доверься ей. Нафан кивнул обреченно. Ответ Аннона не удовлетворил его. Это отчетливо прочитывалось во взгляде старика.

– Раввуни, раз ты знаешь, что Царь Дэефет родит сына, то, наверное, тебе открыто, от кого? – спросил он медленно.

– От Вирсавии, дочери Елиама, – ответил Аннон после короткой паузы.

– Вирсавия, дочь Елиама? – Белые брови старика выгнулись, словно радуга. – Но ведь она жена Урии Хеттеянина, одного из тридцати оруженосцев Иоава, племянника и военачальника Дэефетова?[2]2
  «Один из тридцати…» – здесь имеются в виду тридцать офицеров, командующих израильскими легионами. «Оруженосец» – синоним понятия военачальник, но относящийся к более низкому командному ряду. Фактически, оруженосцы выполняли функции современных ординарцев при офицерах более высокого ранга.


[Закрыть] Или ты имел в виду какую-то другую Вирсавию, о которой мне пока неизвестно?

– Нет. Все правильно, Нафан. Пока Вирсавия действительно жена Урии, сына народа хеттеева‹Хеттеи – народ ханаанский, потомки Хета. Хет являлся сыном Ханаана, который, в свою очередь, был сыном Хама. Согласно Библии, весь народ ханаанский по велению Бога подлежал истреблению, но избежал гибели и даже был достаточно многочислен.›. Но скоро Дэефет заберет ее в свой дом, а Урия умрет.

– И когда же это случится, раввуни?

– Скоро, – ответил Аннон. – Ты узнаешь обо всем в свое время. – Он поднялся со ступеней трона и направился в дальний конец залы, к балкону. Нафан молча следил за ним. – Когда Вирсавия забеременеет, ты откроешь ей правду. Обо мне, о себе, о Дэефете и о будущем ребенке.

– Ты думаешь, она поверит мне, раввуни? – спросил старик.

– Ты ведь пророк, Нафан. Первый пророк в царстве Иегудейском. Хотя тебе придется вложить в свои слова всю душу. – Аннон обернулся на ходу. – Расскажи ей о скорой гибели мужа, расскажи о своей боли. И тогда она поверит. А когда она поверит, ты дашь ей настой. – Он остановился у балкона и отдернул занавес. В стене располагался тайник – крохотное углубление, скрытое подвижной пластиной. В тайнике хранился небольшой золотой сосуд, формой напоминающий кувшин. Взяв его, Аннон вернулся к трону и протянул сосуд Нафану. – Вот он. Вирсавия должна пить по две капли каждый день весь последний месяц беременности. Нафан взял „кувшин“, покрутил его в руках. Узкое горлышко сосуда было запечатано царской печатью.

– Что это?

– Египетские травы, смешанные с пальмовым маслом, – ответил Аннон. – В малых дозах настой безвреден для женщины, но губителен для плода. Младенец умрет во чреве и его безвинная душа отправится в царствие Господа. Нафан спрятал сосуд в сумку на поясе.

– Хорошо, раввуни. Если начнется война, если мой господин заберет Вирсавию в свой дом и если Вирсавия после этого забеременеет, я сделаю так, как ты сказал. Правота твоих слов – это ли не знак Господа? Но… Что же потом, раввуни? Когда я увижу тебя снова?

– Ты увидишь меня, Нафан, когда я тайно приду в Иевус-Селим…»

20 часов 23 минуты Автобус пришел быстро. Десять минут до нужной остановки, и Саша вывалился в необъятную ночь, словно десантник из чрева пузатого транспортника. Он ловко прошмыгнул в темноте между тюремно-бетонным забором детского сада и плешивой оградкой чьего-то частного подбалконного огородика, мимо бойлерной с вечно шныряющими под ногами развязными крысами и оказался у своего дома. Третий подъезд, третий этаж. «Интересно, – размышлял Саша, поворачивая ключ в замке, – ушла Татьяна или нет?» Татьяна не была его женой. Нельзя даже сказать, что они жили в «гражданском браке». Так, захотелось – встретились, не захотелось – не встретились. Захотелось – провели вместе неделю или месяц, захотелось – час. Удобные, ни к чему не обязывающие отношения. Он открыл дверь квартиры и шагнул в полумрак. Никого. Что же, это, наверное, к лучшему. Саша разделся и направился в комнату. Так и есть, Татьяна ушла. Надолго или нет – выясняется по верной народной примете: если в холодильнике стоит миска с фаршем, значит, ждите завтра к обеду. Он прошел в кухню, но сразу выяснять наличие фарша не стал, а сначала снял трубку телефона и набрал номер Андрея – коллеги и страстного библиофила. И только потом, удерживая трубку плечом, открыл холодильник. Фарш стоял на верхней полке, под морозильным отделением. Саша улыбнулся и закрыл дверцу. Как раз в эту секунду на другом конце провода сняли трубку.

– М-да? – Голос у Андрея весомо-вальяжный, как у барина после сытного обеда. Он всегда начинает разговор таким вот дурацким голосом. На случай, если это звонит одна из его многочисленных женщин. Надеется, что не узнают.

– Андрей? Это Саша Товкай. Здравствуй.

– А-а, Сашка, привет, – узнав коллегу, Андрей сразу заговорил нормально. – Тебя сегодня на работе не было?

– Да, привлекли… к общественно-полезным мероприятиям. Весь день коту под хвост.

– Но мероприятие-то прошло благополучно? – Андрей усмехнулся. Кто про что, а вшивый про баню…

– Нормально, – ответил Саша, еще не зная, не покривил ли душой. – Как у тебя дела?

– Да Галка позвонила и на жену нарвалась, – поделился Андрей. – Тут, старик, такое началось – аж мухи к стенам прижались. – Саша усмехнулся. – А ты чего звонишь-то? – спохватился приятель. – По делу?

– По делу, – Саша вздохнул. – Мне, понимаешь, консультация твоя требуется.

– Что, больной сложный?

– Да нет, не больной. С больными, будь уверен, я сам разберусь. – Саша присел к столу. – У меня к тебе другой вопрос.

– Выкладывай, – легко согласился Андрей.

– Ты никогда не слышал об издательстве А. И. Снегиревой?

– Слышал, – мгновенно насторожился Андрей. Когда речь заходила о чем-либо, имеющем отношение к книгам, он сразу делал стойку, как охотничий пес на дичь. Учитывая же, что Саша никогда раньше не заговаривал с ним на эту тему… Можно себе представить, какой голос стал у Андрея. – Только не издательство, старик, а типография. Была такая. В Савеловском переулке, если мне не изменяет память. А что?

– Понимаешь, – начал Саша, – сегодня я у одного типуса купил книгу.

– Что за книга? – деловито поинтересовался Андрей.

– «Благовествование». Правда, ни автора, ничего. Только год издания – 1887-й и типография этой самой Снегиревой А. И.

– Как, ты сказал, называется книга? – По изменившемуся голосу Андрея Саша понял: сообщение его взволновало. – Сейчас, погоди, я телевизор потише сделаю. – Он отлучился на несколько секунд, затем голос его возник снова: – Как, говоришь, название книги?

– «Благовествование». Вроде Библии, только стихи с прозой.

– А она у тебя с собой?

– В коридоре лежит, на полке.

– Сходи возьми. – Андрей старался говорить равнодушно, но Саша чувствовал, как тот взволнован. – Посмотреть кое-что нужно.

– Подожди, – Саша поднялся, сходил в прихожую, взял с полки книгу и вернулся в кухню. – Взял.

– Там, посмотри, на цифре «7», в дате, хвостик в самом низу должен быть такой… вроде размытый, но не размытый, контур четкий, а ощущение такое, как будто плохо пропечатано. Нет? – почти с надеждой спросил он. Саша наклонился над книгой, пригляделся. Точно. Как будто в самом низу хвостика краску смазали водой, но потом тщательно очертили контур.

– Есть, точно, – сказал он, отчего-то улыбаясь. – А я не заметил.

– Сколько заплатил? – спросил Андрей.

– За книгу? Десять.

– Сколько? – Андрей даже присвистнул. – А, ну да, ты же говорил, что у алкаша взял… Что я могу сказать, старик?.. Тебе повезло. Десять тысяч – это по-божески. Даже более чем.

– Да нет, Андрюш. – Саша засмеялся. – Не тысяч десять, а рублей.

– Руб… – тот от изумления лишился дара речи, откашлялся, спросил сипло: – Он продал тебе книгу за десять рублей?

– За две бутылки пива. – Саша улыбнулся. Ему приятно было удивление коллеги. Тем более знатока книг.

– Черт… – только и выдохнул тот. – Ну черт, а? Ну почему этот кретин не наткнулся на меня? – И переспросил: – За десять рублей?

– За десять, – подтвердил Саша.

– Черт, – снова выдохнул Андрей. – Вот черт, а? – И тут же быстро спросил: – А состояние? В каком она состоянии?

– В отличном, – ответил Саша. – Как новенькая. Андрей помолчал секунду, затем вынес вердикт:

– Левак. Не может такого быть.

– Почему?

– Подумай сам. Откуда у алкаша такая книга и в таком состоянии? В лучшем случае – подделка. В худшем – спер у кого-нибудь. Но тогда за ней уже пол-Москвы охотится. Найдут – худо будет.

– Почему?

– Потому, Саша, – ответил мрачно Андрей, подумал секунду и добавил: – Подделка. Хотя… Значок же на семерке… Ладно, я сейчас к тебе приеду.

– Постой, – попробовал было отбиться Саша, но Андрей уже бросил трубку. Впрочем, его случай относился к маниям. Если подворачивался редкий экземпляр, он готов был ехать в любое время и на любое расстояние. Наверное, такими и должны быть истинные коллекционеры. Маньяками. Саша нарезал колбаски, растопил в сковородке приличный кус сливочного масла, добавил пару ломтиков сала, разбил три яйца, убавил огонь и накрыл крышкой. Пока ужин доходил, присел к столу, закурил и открыл книгу.

* * *

«Аннон тяжело смотрел в лицо Исава. Он ждал. Первый царедворец откашлялся. Ему было неуютно под жестким, страшным взглядом Царя. Такой взгляд может означать только одно – смерть. К тому же Аннон сидел на высоком троне, а царедворец стоял, и ему приходилось смотреть на Царя снизу вверх, задирая голову. Очень удобно, если хочешь полоснуть подданного ножом по горлу. За спиной Исава уже ожидали мечники из царской охранной когорты. У них были безразличные лица. Они не знали, что такое жалость, но отлично знали, что такое беспрекословное повиновение. У дверей застыл тысяченачальник царской когорты. Если бы Аннон хоть на мгновение заподозрил в поступках Исава злой умысел, ему было бы достаточно согнуть палец – и голова Первого царедворца покатилась бы по полу, орошая кровью драгоценный кедр.

– Мой Царь, – пробормотал Исав. – Ты сам приказал мне увести посланников Дэефета, чтобы они не смогли увидеть странника. Единственное место, где они были под присмотром – Темничный двор.

– Ты приказал обрезать левитам бороды, – прежним тоном продолжал Аннон. Он старался уловить малейшие перемены в лице Исава. Движение глаз, непроизвольное подрагивание мышц, румянец, проступающий на щеках. – Ты приказал также срезать им до половины одежды. Тебе известно, что это означает, мой первый советник?

– Я знаю, что это означает, мой Царь. Оскорбление.

– Нет, ты не знаешь, Исав. Это означает не оскорбление. Это означает войну. – Аннон резко ударил ладонью по подлокотнику кресла и подался вперед. – Царь Дэефет пришлет к Раббату войско иегудейское! Тебе ведь известно, что мы не можем сейчас драться с иегудеями! Нас слишком мало!

– Да, мой Царь. Мне это известно, – подтвердил Исав. – Но прошу тебя, позволь мне объяснить мой поступок! Аннон откинулся на спинку трона.

– Постарайся сделать это быстро и убедительно, Исав. Если тебе дорога жизнь.

– Мой Царь, я мог бы увести левитов во внутренние покои, но… – Исав поднял палец. – Они заподозрили бы подвох! Почему их не провели в притвор? Почему Царь Аммонитянский сам не принял послов Дэефетовых? Почему их торопятся увести со двора? Это уже было бы не оскорбление. Это было бы начало войны! Причем немедленное! Через день у стен Раббата стояли бы войска иегудейские, и мы ничего не успели бы предпринять. Да, я приказал проявить неуважение к послам, обрезав им бороды и одежды и выбросив за ворота. Да, теперь Царь Дэефет начнет войну против Царя Аммонитянского. Против тебя, мой Царь. Все это так, и я не снимаю с себя вины за содеянное, но, Господь свидетель, в поступках своих я прежде всего руководствовался заботой о царствовании твоем и о твоем народе.

– Не призывай Господа в свидетели! – вдруг зло рявкнул Аннон. – Господь не помощник тебе! Не ожидавший подобного Исав на секунду остолбенел, но быстро взял себя в руки и продолжил:

– Прости, мой Царь. Я хотел сказать лишь, что левиты иегудейские не могут пойти в Иевус-Селим без бород и одежд. Им придется пережидать в дороге. Мы же успеем отправить за подмогой к арамеям! Прежде чем иегудеи поймут, в чем причина столь долгого отсутствия их посланников, у нас будет достаточно наемников, чтобы сокрушить войско Дэефетово. Но даже после того, как Царь Иегудейский узнает о страшном оскорблении, ему понадобится несколько дней, чтобы собрать воинов и привести их к Раббату. За это время мы хорошо подготовимся к битве, мой Царь. Исав замолчал и склонил голову, показывая, что покорно ожидает решения Аннона и примет его, каким бы оно ни было. Тот молчал, то ли обдумывая сказанное, то ли прислушиваясь к чему-то. Наконец Царь кивнул, сказал с фальшивой ровностью, обращаясь к Исаву:

– Иди. Ты мне больше не нужен, Первый царедворец. Иди.

– Но, мой Царь… – бледнея, прошептал тот.

– Иди, Исав, – повысил голос Аннон. – Твоя мудрость оказалась слишком тяжела для меня. Можешь спать спокойно. Я не стану отнимать твою жизнь.

– Благодарю тебя за великодушие, мой Царь, – прошептал Исав, поднимаясь. – Но, Господь свидетель, я ничем не провинился перед тобой…

– Не смей клясться именем Господа! – вдруг закричал Аннон, вскакивая. Исав испуганно попятился. На секунду ему показалось, что Царь стал втрое выше ростом. Хотя, наверное, виной тому был страх и высота трона. Понизив голос до угрожающего шепота, Аннон продолжил: – Если ты еще раз произнесешь „Господь свидетель“, я прикажу отсечь тебе голову! Под внимательными взглядами мечников Исав спиной заскользил к двери. Он торопился убраться подобру-поздорову. За ним еще не успела закрыться дверь, а тысяченачальник уже положил ладонь на рукоять длинного боевого ножа, висящего на правом бедре, и вопросительно посмотрел на Аннона, ожидая приказа.

– Нет, – сказал тот. – Пусть уходит. Отправь немедленно письмоносцев к брату моему, в Раббат-Моав, к арамеям в Мааху, в Беф-Рехов, в Суву, в Истов. Деньги возьми у казначея. И не скупись. Нам понадобится много сильных воинов. А теперь оставьте меня. Я устал и хочу побыть один. Стражники быстро вышли за дверь. Аннон же тяжело поднялся на ноги. Вот и сбылось первое предсказание Ангела. Теперь-то он знает, что война неизбежна. Но значит ли это, что верно и все остальное? Нет, Аннон не сомневался в верности предсказания о рождении сына Предвестника. Он мог бы и сам предсказать приближение Зла по серым облакам страха, с каждым днем все более сгущающимся над Палестиной. Его волновало предсказание о собственной гибели. Он не хотел умирать и, как большинство людей, боялся смерти. Ему было страшно. Аннона не радовало даже, что это не навсегда и что, умерев, он через секунду возродится снова. Он страшился самого факта смерти, боялся, что, как и в прошлый раз, боль не умрет окончательно. Она станет копиться как напоминание о содеянном и будет расти в нем до тех пор, пока он не начнет сходить с ума еще при рождении.

– Господи, – прошептал Аннон серыми губами, чувствуя, как капли пота текут по его вискам. – Великий мой Боже, если позвал меня за собой, скажи, нельзя ли как-нибудь избежать ТАКОЙ смерти… – Он закрыл глаза и стоял, покачиваясь, посреди огромной залы, несчастный и одинокий. – Я ведь делаю все, что ты говоришь, помоги же мне… Почему ты судишь и правого и виноватого одинаково? За что посылаешь самому верному рабу своему такие страдания, ответь, Господи? – Он заплакал и медленно опустился на колени. Слезы, смешиваясь с каплями пота, быстро сползали по впалым щекам и падали на ковер. – Мне страшно, Господи. У меня нет больше сил терпеть это. Я так боюсь. Я боюсь боли, Господи. Сделай хотя бы смерть мою не столь ужасной. Пожалуйста, Господи. Сделай так… Словно дуновение ветра коснулось его лица. Аннон открыл глаза и увидел стоящую рядом полупрозрачную фигуру мужчины. Через его тело был виден колышущийся балконный занавес и звезды. Аннон сел, обхватил руками колени, положил на них подбородок. Огонь в его глазах погас. Они стали тусклыми и безжизненными.

– Это ты, Ангел… – протянул Аннон пустым ломким голосом. – Значит, Он опять прислал тебя. – Ангел висел в воздухе и молча смотрел на него. – Снова слова. Много ничего не значащих слов. Когда это закончится, Ангел?

– Когда ты повергнешь в бездну своего врага, – просто ответил тот.

– Да, ты уже говорил мне это. – Последняя слезинка скатилась со щеки Аннона и упала ему на руку. – Не в этот раз? – Ангел молча покачал головой: „Нет“. – Но… Я мог бы собрать большое войско, очень большое, и сокрушить Дэефета, и… – „Нет“. – Неужели ничего нельзя изменить? – „Нет“. – Совсем ничего? – „Нет“. – Ты обманул меня, Ангел.

– Я никогда не обманывал тебя.

– Не договорить – все равно, что обмануть, – прошептал Аннон. – Ты не сказал мне, что боль не исчезает после перерождения.

– Ты мог бы избавиться от боли, если бы захотел, – ответил тот. – Но ты не хочешь. Сам не хочешь.

– Как? – Аннон вскинул голову, с надеждой взглянул на Ангела. – Скажи мне, как это сделать?

– Надо просто свыкнуться с ней. – Ангел опустился на ковер рядом и посмотрел ему в глаза. Заговорил тихо, увещевающе. – Сначала она станет слабее. – Словно теплая морская волна накрыла напряженное тело Царя, принеся с собой облегчение. Боль действительно пошла на убыль, и Аннон наконец получил возможность вздохнуть полной грудью. – Потом еще слабее. – В теле осталось лишь невнятное напоминание о только что пережитом страдании. Досадливое, но легкое, словно укус москита. – А со временем она исчезнет вовсе. – Аннон вдохнул, медленно, наслаждаясь блаженством спокойствия. – Видишь? Я не уменьшал твою боль, просто на минуту сделал ее привычной. Сейчас твое тело не испытывает страданий. Но боль осталась. Посмотри, вот она. – Ангел коснулся бесцветным пальцем груди Аннона, и тот вдруг заметил, что его тело тоже становится мутновато-прозрачным. Там, где должно было биться сердце, пульсировал черный сгусток, похожий на медузу. – Это твоя душа, – объяснил Ангел.

– Почему же она черна, Ангел? – изумленно прошептал Аннон.

– Потому что ей больно, – просто ответил тот.

– А… у Царя Иегудейского, Дэефета, она тоже черная?

– Да, – кивнул Ангел.

– Тогда в чем же между нами разница?

– В причине. Твоя душа черна болью, душа Дэефета – страхом. Но Царь Иегудейский привык к страху и не чувствует его. Привыкни и ты к боли. Освободи свою душу, Гончий, и боль исчезнет. Она станет частью тебя. Как мысли. Как рука или нога. И тотчас все нахлынуло вновь. В грудь Аннона словно вонзился ржавый меч, провернулся с хрустом, сокрушая ребра и внутренности. Но теперь, после короткого отдыха, боль показалась стократ сильнее. Лицо Царя стало пепельно-серым. Аннон опять задохнулся, рухнул на бок, заворачиваясь в плащ, стискивая до скрипа зубы и все равно не находя сил задержать в горле хриплый, захлебывающийся вой.

– Свыкнись с ней, – напомнил Ангел. – Это просто. Забудь о боли, и она исчезнет сама собой.

– Я не могу… – простонал Аннон.

– Ты научишься. – Ангел поднялся. – Со временем.

– Когда это все закончится? Скажи мне! Ты ведь знаешь… – прошептал Аннон онемевшими губами.

– Нет, – Ангел улыбнулся грустно. – Я знаю лишь немногим больше, чем ты. Каждый раз тебе дается возможность выбора. И ты делаешь его. Он приближает тебя к победе или удаляет от нее.

– Но ты же можешь подсказать мне… – закричал Аннон. – Ты можешь! – Страдание, прозвучавшее в его крике, могло бы расколоть небо. – Ты ведь мой Ангел! МОЙ!

– Да, я твой Ангел, – согласился тот. – Но выбор дается тебе не мной, а Господом. Ты сам должен сделать его. Сам, без чьей-либо помощи. Возможность выбирать путь – это единственное, что вы, люди, получили от Творца в безраздельное пользование. Последние слова прозвучали уже сами по себе. Ангел исчез. Аннон опрокинулся на спину, сжался в позу эмбриона, подтянул ноги к груди и закричал от боли и отчаяния…

* * *

В эту секунду на пустынной горной дороге Нафан остановил своего ослика и оглянулся на виднеющийся у самого горизонта, в разломах Галаадских гор, аммонитянский город Раббат».

* * *

Противно тренькнул звонок таймера. Саша оторвался от чтения, отложил книгу, взял большую тарелку, выложил на нее яичницу, нарезал хлеба и налил молока. Критически осмотрел свой скромный холостяцкий ужин и подумал о том, что с большим удовольствием съел бы котлету. Но котлет не было, котлеты будут завтра, а кушать, однако, хотелось именно сейчас. Саша подсел к столу и принялся есть. Он как раз поднес ко рту первый кусок, когда раздался нетерпеливый звонок в дверь. «Это называется „закон подлости“», – подумал Саша и посмотрел на часы. Со времени их разговора с Андреем прошло всего-то одиннадцать минут. Странно, не успел бы Андрей добраться за такое время. Ну, конечно, если в его распоряжении не имелось личного вертолета. Саша отложил вилку и пошел открывать. Это все-таки был Андрей. Он выглядел запыхавшимся и всклокоченным.

– Где? – спросил с порога, даже не поздоровавшись. – Книгу… Покажи! Приятель задыхался и от этого говорил предложениями длиной в одно слово.

– Пойдем, – кивнул Саша. – Как тебе удалось так быстро доехать?

– Частника. Взял, – отмахнулся тот, стаскивая туфли и одновременно лихорадочно срывая с тощей шеи шарф. – Заплатил. За скорость. Они прошли в кухню. Саша указал на стул:

– Присаживайся, – и сел сам. – Чаю хочешь?

– Книгу, – умоляющим тоном протянул Андрей. Саша, пробормотав: «Одно другому не мешает», подвинул Андрею книгу, а сам занялся ужином. Андрей несколько секунд восторженно рассматривал фолиант, затем осторожно, затаив дыхание, взял его в руки. И только спросил сдавленным шепотом:

– Ты рядом с ним ешь?

– А что мне делать? – удивился Саша. – Читал, пока готовил.

– Ты же мог жиром на нее попасть, – почти простонал Андрей. – Жи-иром! – Он открыл книгу, полистал, рассматривая титул, достал из кармана мощную лупу. Затем открыл какую-то известную только ему страницу, отыскал нужную строчку, провел по ней пальцем, выдохнул с отчаянием человека, убитого рухнувшей надеждой: – Подлинник, – и тут же горячо воскликнул: – Продай!

– Нет, – Саша, не прерывая ужина, покачал головой. – Не продам, извини. Она мне еще нужна.

– Хорошие деньги заплачу. Десять тысяч!

– Нет, Андрюш, извини. Она мне по работе нужна. Закончу – пожалуйста, забирай хоть за десять рублей. Но сейчас не могу. А Андрей уже не мог выпустить книгу из рук.

– Десять тысяч долларов, дубина! Не рублей, а долларов.

– Нет.

– Двадцать! Больше у меня сейчас нет. Саша доел, поставил тарелку в раковину, вытер салфеткой губы.

– Она что, настолько редкая?

– Ты представить себе не можешь насколько, – отчего-то шепотом ответил Андрей. – Их было напечатано всего четыре экземпляра. В октябре 1887 года. Говорят, заказал какой-то иностранец. То ли англичанин, то ли американец. Первый экземпляр он увез с собой. Второй хранился у… ну, ты все равно не знаешь, у одного коллекционера. Потом у него дома случился пожар и вся библиотека погибла. «Благовествование» в том числе. Ходят слухи, что третий экземпляр находится в спецхране «Ленинки» и выдается только по спецзаказу очень высоких лиц. О четвертом же никто ничего толком не знает. Скорее всего, именно его ты и купил сегодня. – И добавил с невероятной тоской: – За десять рублей.