Текст книги "Унесенные водкой. О пьянстве русских писателей"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Да, выполнил.

– А ко мне пришел отдохнуть, развлечься?

– Могу уйти.

– Сиди, да только не мешай и мне выполнять норму.

Некоторое время мы оба молчим, а потом я беру бутылку и выбрасываю ее в окно. Она летит далеко, через дорогу. Николай вздрагивает, ошалело смотрит на меня: такого у нас не было! Хочет что-то сказать, но слов не находит. Себе под нос бурчит:

– Купил на последние деньги, а ты выбросил.

И совсем тихо, и не зло:

– Так не борются… с пьянством.

– А как борются?

– Не знаю, а только не так.

Николай поднимает голову, смотрит в окно. Взгляд его устремлен на заросшую травой клумбу. Когда-то ее обложила белыми камешками жена Николая – Марина, и тут, под окном выращивала розы.

Вдруг ясным и твердым голосом говорит:

– Не сумел ты отвратить от рюмки Марину… Жила бы теперь.

Обхватил руками голову, заплакал.

– Не сумел. Иван. Жила бы…

Я подошел к другу, обнял за плечи. Так мы стояли долго.

– Но ты-то, ты-то… Образумься. Брось пить.

Николай подвинул к себе стопку книг, – их я подобрал ему для чтения. Наверху лежал томик Джека Лондона. Николай раскрыл его, нашел повесть «Джон Ячменное зерно». Сказал:

– Как это страшно, – в сорок лет уйти из жизни! И какой талант!

– Его, как напалм, сожгла водка.

– И ведь понимал, что гибнет. Говорил, что мужики все пьют, а потому они не справятся с алкогольной чумой. Уповал на женщин, но в наше время и женщины пьют.

– Я все-таки надеюсь: человечество одолеет эту напасть.

– Надеешься на новый метод?

– Да, я верю в него.

– В нем одно плохо! – оживился Николай, и в глазах его я заметил огонек прежнего задора. – Надо идти куда-то, слушать этих самых… знатоков метода.

– Можешь и не ходить! – бросал я ему спасительную нить. – Ты же писатель, сильный ум, столько знаний. Возьми вот эту книгу, эту… прочти внимательно. А вот тут форма дневника. Заполни его по пунктам. Прочитай вслух – вон у тебя магнитофон. Запиши на кассету, а потом вечером, на сон грядущий, прослушай, да не один раз… И бутылка отступит. Поверь, старина!

Николай поднялся, расправил плечи, стал ходить по кабинету.

– Да, да, Иван, ты прав. Что ж у нас, ума что ль мало, иль воля нас оставила? Мы сами должны справиться. Да и тебя хоть взять: одолел же ты заразу! И я, и я, старик, возьмусь. Вот посмотришь!

– Конечно, Николай. Иначе и быть не может. Ты же воин, Россию защищал. А теперь разрушителям помогаешь.

– Эка хватил! Я уж и разрушитель.

– Как и всякий, кто пьет! Ну, сам посуди: от пьянства страна каждый год около миллиона жизней теряет. Да ведь это больше чуть не вдвое, чем мы потеряли за всю Первую мировую войну.

– Неужели?..

– А ты почитай книги… Каждая третья смерть в нашей стране от алкоголя. Война идет. И ты ее солдат.

– Да, Иван, согласен. Солдат. Нет, пожалуй, в этой войне скорее смертник. Солдат-то, он за победу бьется. Но ведь смертник-то – я, и разрушаю только себя.

– Не скажи, Николай. Ты писатель. Голова народа, его совесть. На тебя равнение. И чем ты значительнее, тем ответственность твоя выше.

– Понимаю… Это и впрямь, как на войне. Выпил солдат – себя подставил. А если командир? Да повыше. А тем паче маршал. Тут уж и оторопь берет.

– Меня уж давно оторопь берет. Коли бы пили только последние пропойцы, которые у пивных ларьков гудят. Тогда бы каждая мамаша подвела малыша и сказала: «Никогда не пей, миленький, видишь, каким стал дядя».

У нас же пьют самые-самые – маршалы. Пьют в своих роскошных квартирах, на дачах, сидя в удобных креслах, пьют из хрустальных бокалов.

– Пример другим подают, – так ты хочешь сказать?

– Мало того, и потомство губят. Ведь алкоголь, как и радиация, кодируется в генах. И ведь народ знал об этом. И свое наблюдение в поговорке выразил: «Дети расплачиваются за грехи отцов своих».

– Мда-а, невеселая картина.

– Наш выдающийся ученый, президент Славянской академии Борис Иванович Искаков сказал в Думе: «Разве позволил бы трезвый народ расстрелять свой Верховный Совет?»

Если народ хочет достойной жизни, он должен законы оберегать, как собственные стены, а наш народ позволил свой закон расстрелять.

А мы, писатели, что ж, не виноваты? На нас вина лежит прежде всего.

– Нет среди нас Толстого, – продолжал я. – В начале века Россия делила с Норвегией последнее место по душевому потреблению алкоголя, а и то, он какую тревогу поднял. Тринадцать статей против пьянства написал, гневное письмо царю послал. А теперь? Нет заступников у народа.

Николай взял стопку книг со стола, подбросил на ладони:

– Читать буду.

Я ушел в надежде, что мой друг сам себя отрезвит, и несколько дней не заходил к нему. А тут шел мимо раскрытого окна и увидел Николая. Жалкий и потерянный, сидел он за столом. Весь сжался, словно от холода или в ожидании удара.

И удар последовал. Николай еще «отекал» полгода, а потом тихо умер.

А ведь мог бы… подарить себе вторую жизнь.

Поразительно, как прилипчива и коварна идея культурного винопития. У всех народов, на всех языках только и слышишь: «пить умеренно», «пить культурно», и мало кто задумывается над смыслом этого словосочетания. В самом деле: что значит пить культурно, умеренно? Мы теперь знаем, что вино яд, наркотик. и продолжаем повторять «пить умеренно». Но разве можно умеренно, потреблять кокаин, гашиш или марихуану? Ну. а если умеренно ругаться, драться, воровать?.. Абсурд, конечно, а поди ж ты, лаже очень образованные люди скажут вам: «Напиваться до риз – это плохо, а выпить немного, да в кругу друзей. да культурно – это ничего, это даже полезно животу нашему. И даже церковь православная – хранительница морали и нравственности нашей, не скажет прихожанину: не пей вовсе, а изречет: пей да дело разумей.

В 1986 году в журнале «Октябрь» была напечатана моя повесть о Геннадии Шичко: «Тайны трезвого человека». Я рассказывал об ученом и об его удивительном методе безлекарственного избавления алкоголиков от пристрастия к спиртному. Стал получать письма читателей: «Прочел Вашу повесть и перестал пить». Но сам я продолжал пить. Теперь уж совсем редко, но пил. Познакомился с академиком Угловым. Этот человек еще до войны начал борьбу за трезвость и мужественно ведет ее по сей день. но тогда он тоже пил. Вернее сказать, не пил, но, угощая в своем ломе других, ставил рюмку и перед собой. «Для приличия» отпивал глоток-другой, чтобы не вносить дисгармонию в дружескую беседу. Но однажды их малолетний сын Гриша, наблюдая застолье родителей, крикнул: «Папа! Ты же сам говорил, что вино – яд. Оно вредно!»

Заплакал и убежал к себе в комнату.

Угловы дрогнули, они теперь при Грише не выставляли вино, но если сына не было, угощали друзей и отпивали по глотку сами. Абсолютными трезвенниками стали после одной памятной беседы с Люцией Павловной. Вот как я описал эту беседу в повести о Геннадии Шичко:

«Люция Павловна неожиданно спросила меня:

– Вы пьете?

– Вообще-то… непьющий, но в гостях, при встречах…

– Иван Владимирович – ритуальщик, – пояснил Геннадии Андреевич, – сам в одиночку не пьет и тяги к алкоголю не имеет, но при случае… когда все пьют…

Мне не понравилось, что за меня так бесцеремонно расписались, особенно резануло слово «ритуальщик». Больше всего на свете я ценю свободу, внутреннюю независимость от чужих мнений, взглядов, и вдруг – ритуальщик!

– Извините, – стал возражать я, – ритуал, обычай, правило, а я…

– Верно – правило, обычай, – продолжал Шичко, – скажу вам больше: вы запрограммированы на винопитие. Самой жизнью, всем объемом жизненных впечатлений. Вы были младенцем, а уже видели, как пьет кто-то из ваших близких. Вы видели свадьбы, похороны… Везде пили. И так каждому из нас закладывалась программа. Ритуал, как перфокарта, – у нас в сознании.

Умом я понимал правоту рассуждений Геннадия Андреевича, а сердце протестовало. Все-таки содержалось что-то обидное, унижающее во всем, что говорилось о моей психологии, о сознании, внутреннем мире – о том, что составляло главную суть моего «я», чем втайне я дорожил и что свято хранил от всяких внешних вторжений.

Наступила пауза – долгая, неловкая. Все думали о природе винопитий, казавшихся невинными нам всем, в том числе и Федору Григорьевичу…

Да, мы пили, но так немного, что считали себя непьющими.

Люция Павловна, наклонившись ко мне, проговорила:

– А вы попробуйте совсем не пить. Совсем-совсем. Ну, вот как мы. – Взглядом она указала на графины и графинчики с соками, стоявшими на столе. – Ведь это же свобода, это – независимость. Полезно и красиво.

В разговор вновь вступил Геннадий Андреевич:

– Наконец, исполните долг гражданина.

– Каким образом? – не понял я.

– Послужите примером для других. Глядя на вас, и близкие ваши, и друзья задумаются. А, может, и совсем перестанут пить.

Мне, естественно, хотелось проявить по отношению к хозяевам и, особенно, к хозяйке, деликатность:

– Да, да, конечно, я попробую…

– Вы обещайте! Это очень важно, если вы сейчас же, вот здесь, скажете нам: пить не стану. Ни капли. Никогда!

– Разумеется. Я, пожалуйста, если хотите…

– Очень, очень я этого хочу – чтобы вы не пили. И он вот, ваш друг Федор Григорьевич, и жена ваша Надежда Николаевна – все мы очень хотим… Ведь вы литератор, пишете книги, статьи, учите других не пить, а сами хоть и понемногу, но позволяете…

И я сказал:

– Обещаю вам – пить больше не буду.

– Совсем?

– Да, совсем. Ни капли. Никогда!

На обратном пути мы некоторое время ехали молча. На этот раз наш путь лежал по проспекту Смирнова, пересекал Черную речку, печально знаменитую дуэлью, во время которой был смертельно ранен Пушкин. Вечерний Ленинград, отражаясь то в водах Черной речки, то Большой, то Малой Невки, стелил тысячи огней, и чудилось, что небо поменялось местами с землей и звезды летели нам под колеса. Я думал о своем обещании не пить – никогда и ни капли! – временами жалел, что лишил себя удовольствия изредка в кругу друзей поднять рюмку с хорошим вином, являлись дерзкие мысли нынче же нарушить клятву, но, украдкой поглядывая на свою жену, на Углова и Эмилию Викторовну, понимал, что нарушить слово свое не могу и что не пить вовсе – это теперь моя судьба, мой новый стиль застолий.

Несмело, неуверенно заговорил:

– Я, кажется, сдуру…

– Что? – встрепенулась Надежда. – Уже на попятную? Нет, голубчик, ничего не выйдет. Если притронешься к рюмке, всем расскажу, как ты давал обещание, сорил словами».

Вот так произошло мое возвращение к первородному состоянию абсолютной трезвости. С тех пор прошло много лет, я не выпил ни одной рюмки вина, и не только не жалею об этом. но и бесконечно благодарен тем. кто обратил меня на путь трезвости.

В нашем поселке на берегу крошечного озера с зеркально чистой водой жил уважаемый всеми нами исторический писатель Сергей Николаевич. Говорю «исторический» потому, что писал он исторические рассказы, повести и как эпический писатель жил тихо, уединенно и имел строгий основательный уклад жизни.

В отличие от всех других писателей, моих товарищей, он охотно вступал со мной в беседы о пьянстве. После опубликованной повести «Тайны трезвого человека» сказал:

– А этот твой герой Геннадий Шичко к тебе на дачу приедет?

– Обещал быть, но не знаю, когда соберется.

Сергей Николаевич оживился.

– Ты меня познакомь с ним.

– Хорошо, мы зайдем к вам.

Сергей Николаевич был на несколько лет меня постарше и, может быть, потому называл меня на ты, я же в общении с ним не позволял себе фамильярности, чувствовал в нем большую внутреннюю культуру, какой-то не свойский, а высший дух, аристократизм жизни и мышления. Ему под стать была и его супруга Екатерина Ивановна – член-корреспондент Медицинской академии, директор какого-то научного института.

Оба они пили, но пили так, что никто их не считал не только пьяницами, но даже пьющими. Они и в процесс винопития вносили элементы тонкой бытовой эстетики, легкого изящного артистизма. Сергей Николаевич не пил водку, а пил вино, коньяк, ликеры. И, прежде, чем поднесет рюмку к губам, посмотрит сквозь ее содержимое, скажет: «Чистый рубин. Так бы и любовался!» И выпьет не сразу, а мелкими глоточками, – как ныне учит пить и закусывать Солоухин.

«Но что это он спрашивает о Шичко? – подумал я тогда. – Уж не хочет ли избавиться от столь малого для него удовольствия?»

Заходил я к нему два-три раза в неделю, замечал: пьет он ежедневно и свою очередную книгу – роман об Иване Калите – подвигает медленно.

Однажды мне кто-то сказал:

– Екатерину Ивановну уволили с работы – за алкоголизм.

– Как? – удивился я.

– А так. Она уж давно… пристрастилась. Пила спирт на работе, каждый лень.

Известие меня ошеломило. Екатерину Ивановну я знал лет тридцать. И жены наши были подругами. Но в последнее время мы редко ее видели: она все больше жила в Москве, на дачу не приезжала. А если приедет – поработает час-другой в саду, на своем розарии, и поднимется наверх в спальню.

«Устает на работе», – думал я, и не давал себе труда поразмыслить, а что с ней происходит.

На этот раз решил: «Вот зачем спрашивал меня о Шичко Сергей Николаевич».

Стал задумываться о роли в их жизни вина. У них были три сына – все женаты, имели детей и жили в Москве. Они тоже пили, – видимо, в подражание родителям. Среди их детей – двое дефективных. «Неужели и тут – злая сила алкоголя?»

В то время я уже ввязался в борьбу с алкоголизмом, написал три-четыре статьи, опубликовал повесть о Шичко, а вместе с академиком Угловым опубликовали полумиллионным тиражом книгу «Живем ли мы свой век».

Приходила на ум статистика Бориса Ивановича Искакова: культурно пьющий приобщает к пьянству шестнадцать-восемнадцать человек. Двух из них убивает. А вот здесь: тихий пьяница Сергей Николаевич увлек за собой жену Екатерину Ивановну, трех сыновей, внуков, товарищей.

Картина жутковатая, а многим и невдомек, что происходит в этой с виду благополучной и даже преуспевающей семье.

Сергей Николаевич, видно, давно почувствовал беду. Екатерине становилось все хуже: у нее кружилась голова, так вдруг ни с того ни с сего наступала слабость. Как-то я ей сказал:

– Может быть, вам полечиться в клинике Углова?

По внезапно вспыхнувшему свету в ее глазах понял, что предложение ей понравилось, но она тут же сникла, проговорила:

– Нет, Иван. Углов мне не поможет. Я ведь сама медик, знаю: болезнь моя неизлечима, с ней одна дорога – в Могилевскую.

Она при этом грустно улыбнулась, и долго молчала, думала. Я ждал, что она сама скажет о своей болезни, но она вдруг спросила:

– А что, ваш Шичко, он совсем падших алкоголиков тоже лечит?

– Он не лечит, его метод скорее педагогический. А насчет падших – да, он любых ставит на ноги.

– А-а… – протянула она, и я услышал в ее голосе безнадежную иронию. Она не спеша подошла к буфету, достала бутылку, налила стаканчик. Руки ее мелко подрагивали. Не стесняясь меня, выпила. И, оживившись, как от наркотика, заговорила:

– Я, Иван, до ручки дошла, без водки часа не могу. Цирроз печени развился, сосуды и все такое. Никакой Шичко не поможет. А к тому же, – ты прости меня, не верю я ни в какие методы. Я читала очерк твой – и тебе не верю. Ты уж прости – не верю и все тут!

Она не верила, а Сергей Николаевич, видимо, надеялся. Расспрашивал:

– Скажи, Иван, Шичко с одним-двумя может заниматься? И не там, в Питере, а к примеру, здесь, в Москве?

– Может, конечно, но просить его об этом неудобно. Он в свои группы по двадцать-тридцать человек набирает.

– И все становятся трезвыми?

– Ну, не все, а процентов восемьдесят отрезвляются. Не поддаются лишь те, у кого интеллект слабый или дневник не ведут. Там, видите ли, дневник – обязательное дело. Через него, в основном, и уходит вся дурь.

– Да, да, у тебя в повести и об этом сказано. Сергей Николаевич замолкал, но затем вдруг обращался с вопросом:

– Неужели ты веришь?

– Во что?

– Ну, в этого… чудака. Ведь блажит, наверное, голову морочит.

Я на это отвечал:

– У меня статистика. Беседовал с каждым и домой ходил. И потом с некоторой обидой в голосе говорил:

– Мы с вами в газетах работали, не один десяток статей и очерков написали – разве мы хоть раз обманули читателя?

– Помилуй Бог, ни разу! Но тут уж больно дело необычное. Поверить трудно. Ну, сам посуди: если правда, то этот самый Шичко… – какое открытие подарил человечеству! Да ему за такое дело памятник золотой не жалко поставить.

– И поставят! Во всех городах и селах – и не только у нас в России.

– Да, да, – поставят. Только жаль, что мы с тобой этих памятников не увидим.

Заключение печальное, но, к сожалению, верное. Мир людской уж так устроен: он своих пророков долго не признает, а иных так и каменьями побивает. К несчастью, именно это и случилось с Геннадием Шичко.

Русский народ давно заметил мертвую хватку алкоголя, окрестил его Зеленым змием. Змий или Джон – весельчаки, они имеют и еще одну общую черту: верность жертве. Алкоголь следует за своей жертвой как преданный пес – до могилы. Я эту собачью преданность «огненной воды» видел на примере Сергея Николаевича и Екатерины Ивановны. Бывало, зайду утром: мои друзья трезвые, бодрые. Сергей Николаевич пишет, а Екатерина Ивановна на огороде трудится. Но если встречу их после обеда – оба они под хмельком, и не трудятся, и бодрости никакой нет. И это уже в те годы, когда оба они были слабы, часто болели. Сергей Николаевич продолжал работать над романом, возлагал на него большие надежды. Но роман как заколдованный: не подвигался. Его творец теперь не просто пил, а уходил в запой, и эти погружения случались все чаще и выбивали его надолго. Я ничего не говорил, а он оправдывался: «Не упиваюсь в усмерть, а пью понемногу, культурно, а видишь – работать не могу».

Приехал ко мне Геннадий Андреевич Шичко. Зашли с ним к моим друзьям. Сергей Николаевич сразу подступился к делу:

– Иван вот говорит, что алкашей отрезвляете.

– Да, отрезвляю.

– Извините, но мне как-то не верится.

– Многие не верят. Таких маловеров жены и матери ко мне приводят.

– Ну, меня жена не поведет, – усмехнулся Сергей Николаевич.

– А вы сами приезжайте.

– Это к вам, в Ленинград?

– Да, я живу в Ленинграде.

– Ну, нет, туда меня и на аркане не затащишь. Я уж как-нибудь обойдусь. Если пьешь понемногу, так и ничего.

– У меня на этот счет иное мнение.

– Оставайтесь при своем мнении, они, мнения, не перчатки, скоро не меняются.

– Пожалуй…

Разговор не клеился, и мы скоро удалились. По дороге Геннадий Андреевич говорил:

– С такими труднее всего. Всеми признан, уважаем – такому нелегко унять гордыню и пойти на поклон к другому. Такой к последней черте подойдет, а все будет говорить: «Я пью умеренно, мне вино не мешает».

Долго после того я не был у своего приятеля. Он сам ко мне пришел. И сразу заговорил о Шичко:

– Я, кажется, был с ним не очень вежлив, и чаем не угостил…

– Пустяки вы говорите. Он рад, что познакомился с крупным писателем. Я ему вашу книгу подарил.

Далеко вглубь я загонял иронию, – кажется, мой друг ее не услышал.

– Ты бы рассказал мне подробнее о методе Шичко. А? Расскажи, Иван.

– Что же мне лекцию, что ли, вам прочитать?

– Ну, лекцию не лекцию, а этак не торопясь, как школьнику, популярно…

– Ладно. Приготовьтесь слушать.

Миллиарды людей в течение тысячелетий видели, как падает с дерева яблоко. На землю, конечно. Не полетит же оно вверх! Что же тут удивительного? И стоит ли тут о чем-то думать?

Да, все так полагали, что здесь не о чем думать. И проходили мимо этого маленького явления. Но явился человек, который при взгляде на падающее яблоко, воскликнул: «О!.. Упало яблоко. Земля его притянула. И она притягивает не только яблоко, а и другие предметы. И нас в том числе. Ведь потому мы ходим по земле, а не улетаем в небо. Мы, правда, можем подпрыгнуть, но ровно настолько, насколько у нас хватит сил. Каких сил? А таких, которые позволят хоть на несколько мгновений преодолеть энергию притяжения…»

И мысли, цепляясь одна за другую, потекли дальше. И явили новые открытия, новые науки.

Вот что значит найти базовую формулу, верно и точно объяснить явление.

Шичко нашел базовую формулу, верно и точно объяснил явление, которое раньше все видели, но не знали, как объяснить его природу.

В наше время расцвета многих отраслей знания часто случается, что фундаментальные открытия совершаются на стыке наук. Так вышло и у Геннадия Шичко. Он свыше тридцати лет изучал проблемы физиологии человека, работал в Институте экспериментальной медицины – в отделе, которым некогда руководил Иван Петрович Павлов. Шичко проводил исследования, ставил опыты, изучал мозг, высшую нервную деятельность человека. В Ленинграде издана его книга «Вторая сигнальная система».

На каком-то этапе своих работ Геннадий Андреевич углубился в изучение механизма гипноза. Овладел этим механизмом. Получал результаты, изумлявшие его товарищей. К нему стали обращаться с просьбами полечить того-то и того-то. Один просил освободить от страха, другой – от любви к недостойной женщине… Кто-то просил избавить от бородавок и т. д. Шичко многим помогал. О нем стали говорить. И людей обращалось все больше. Однажды пришел известный детский писатель Леонид Павлович Сёмин – попросил избавить от алкоголизма. «Ну, тут я бессилен», – развел руками Шичко. Он знал, что от пагубы этой нет никакого средства, никто не может поставить на ноги спившегося бедолагу. Однако отказать человеку не посмел.

Так он впервые прикоснулся к проблеме, которой отныне посвятит остаток своей жизни.

Я не торопился приступать к изучению метода Шичко, – вначале читал его книгу «Вторая сигнальная система». С первых же страниц меня увлекла стихия научного поиска, крепкий, ясный стиль изложения, – нетрудно было заметить, что Шичко – крупный ученый, смело вторгается в заповедную область природы – в мир высшей нервной деятельности и мыслительного процесса.

Геннадий Андреевич шел по следам великого Павлова, исследовал функции высших разделов мозга.

И, конечно же, его новая теория избавления людей от наркотической зависимости – прямое следствие его тридцатилетних научных исследований. Это на их основе он вывел магическую формулу перепрограммирования сознания.

В другом месте он скажет: мой метод предполагает перепрограммирование сознания, замену винопитейного убеждения на трезвенническое.

Вот здесь и таится ключ к великой тайне, над которой тысячелетия ломали головы лучшие умы человечества. Иные из них, как увидим мы позже, очень близко подошли к разгадке этой тайны, а, например, американский президент Форд почти точно обозначил проблему, он сказал: «Страсть к алкоголю – это привычка», но все это были стихийные, подчас не вполне осознанные догадки. Математически точно выделил формулу наш питерский ученый Геннадий Андреевич Шичко, – он нашел слова для названия своего метода, разработал методику его практического применения на сотнях людей, которые здравствуют ныне и свидетельствуют нам абсолютную правоту ученого, силу и жизненность его открытия.

Но речь обо всем этом впереди.

Тогда же я собирал сведения об ученом, читал его работы.

Мне нужно было написать о нем очерк для журнала «Наш современник».

– Хорошо, – сказал Сергей. – Я понял, но ты теперь о методе, да подробнее.

– Итак, мы сказали: перепрограммирование сознания. Да, всего лишь два слова. И слова-то не новые, и не звучные, а одно так звучит длинно и коряво. Для поэзии и вовсе не годится. И самое главное: не трогают они нашего воображения. Ну, подумаешь: перепрограммирование сознания. И что тут? Уж какое такое открытие в них может быть заключено? И зачем эти восторги? – великое открытие! Чудодейственный метод!.. Хватит кликушествовать!..

Но не торопитесь с приговором. Не дали себе труда вдуматься, а уже и готов суд. Подумали б хоть о том. что величайшее открытие физики тоже названо двумя словами: закон притяжения. Потом сказали: закон тяготения. Затем прибавили еще одно слово: всемирного. И получилось: закон всемирного тяготения. У Шичко два слова, у Ньютона – три. Но какой фурор произвели эти три слова во всех науках о познании материального мира! Сколько новых открытий и новых наук потянули они за собой!.. Все науки о строении вселенной: астрономия, астрофизика, астронавтика… Космическая медицина, космическая ботаника, космическая биология… Да разве перечислишь! И все науки так или иначе связанные с познанием космоса, как на сваях, стоят на тех самых трех словах, которые впервые произнес Ньютон.

А теперь попробуем вообразить, что же такое заключено в двух словах питерского ученого: перепрограммирование сознания. О них мы бы сказали так: для человека они столь же важны, сколько важен ньютоновский закон для жизни планет и всего космического пространства. Закон, открытый Шичко, как и закон Ньютона, существовал всегда, и, повинуясь ему, человек выжил и стал тем, кем он есть теперь: царем живой природы. Но в последние шесть-семь тысячелетий в этом законе случилась поломка, человек по какой-то злой воле стал его нарушать и сорвался со своей орбиты, полетел не туда. Иными словами: люди стали себя отравлять спиртным, никотином, наркотиками. Они нарушили закон природы, – может быть, главнейший: стали программировать сознание не на жизнь, а на смерть. И дрогнула природа людей – они стали погибать. Погибают не сразу, не так, как от пули – медленно погибают, но в таком количестве, с которым не сравнятся войны, болезни, стихийные бедствия вместе взятые. Гибнут целые народы: погибло прекрасное и многочисленное племя индейцев Америки, на наших глазах вымирают народы Севера. И повторяю: гибнут от того, что нарушают один очень важный закон человеческой природы: программируют свое сознание не на жизнь, а на смерть.

Произошла великая путаница в мозгах человека!

Да, сошел человек с завещанного Богом круга. Плохое назвал хорошим, вредное – полезным. Зелье, которое приносит ему смертельный вред, он назвал нектаром. И воспел в стихах:

 
Вино, вино… Оно на радость нам дано.
 

Академик Углов не устает повторять главную мысль учения Шичко: алкоголь держится на лжи. Говорите людям правду об алкоголе – и они перестанут пить.

Но тут возникает вопрос: а разве раньше люди не знали этого? В мире так много мудрецов, ученых – неужто не понимали такой простой истины?..

Послушаем величайших из мудрецов.

Александр Герцен: «Вино оглушает человека, дает возможность забыться, искусственно веселит, раздражает; это оглушение и раздражение тем больше нравится, чем меньше человек развит и чем больше сведен на узкую, пустую жизнь…»

Наблюдение верное, глубокое, но заметьте: Герцен говорит о действии вина, о его способности поражать, прежде всего, примитивного человека. Но где указание на саму природу пьянства?

Обратимся к Ивану Петровичу Павлову – великому физиологу. Он для познания природы алкоголя давал его собакам, и заметил, что у них даже малые дозы алкоголя резко снижали рефлексы и собаки приходили в норму только на шестой день. Из этого опыта наука могла сделать замечательный вывод: человек, выпивающий раз в неделю, всегда находится под вредным воздействием хмеля. А известно, что все виды наркотиков затрудняют не только физические реакции, но, прежде всего, снижают функции мозговой деятельности.

В 1912 году Павлов говорит о необходимости исключения алкоголя из сферы приготовления лекарств. Великий ученый первым наносит удар по тем, кто утверждает пользу небольших доз алкоголя.

Но и здесь… – заметьте: даже Павлов не вскрыл причину винопития.

Леонардо да Винчи предупреждал: «Вино мстит пьянице».

Вильям Шекспир: «Люди впускают врага в свои уста, который похищает их мозг».

Наш Федор Михайлович Достоевский с гневным презрением осудил и вино, и пьяниц: «Употребление спиртных напитков скотинит и зверит человека».

Врач – француз Деммэ больше тридцати лет наблюдал за потомством из десяти семей алкоголиков, вывел страшную статистику: идиоты, эпилептики, водянка головного мозга – и лишь девять детей в десяти многодетных семьях росли здоровыми.

И Деммэ отметил лишь действие вина на организм человека, но почему пьют люди и как бороться с этим злом, не указал.

Наши соотечественники – Д. И. Менделеев, С. П. Боткин, И. М. Сеченов, И. П. Павлов, В. М. Бехтерев – вторгались в эту проблему на биохимическом уровне, наблюдали за человеком, проводили опыты на животных… И – тоже: увидели лишь следствие – вред, наносимый алкоголем.

Лев Толстой задавался вопросом: а зачем люди пьют? Для какой такой цели они одурманиваются?

Сделал вывод: пьют для того, чтобы затуманить совесть. Например, перед тем, как совершить преступление.

Верно. И это верно.

Потом Толстой скажет: люди пьющие, курящие – люди дефективные.

Вот это уж совсем близко.

А Шичко сказал точно: люди пьют потому, что их сознание искажено ложными взглядами.

И ведь как просто: измени сознание, освободи его от лжи – и люди перестанут пить.

Сонм ученых, составляющих коллегию Министерства здравоохранения, решил: алкоголизм – болезнь, а всякую болезнь надо лечить. И придумывают таблетки, создали целую лечебную отрасль – наркологию. Страшное заблуждение, стоившее народам миллиарды.

Все это напоминает такую картину: на поле боя к раненому солдату подошли командиры, товарищи, разглядывают его рану, определяют, чем он ранен и куда. а помощи не подают. Солдат истекает кровью, а никто не знает, как ему помочь.

Тысячи лет существуют религии, храмы. Служители Бога видят страдания людей, пытаются помочь, но – и они бессильны. В одной из церковных книг я прочитал: «Иереи способны изгонять любых бесов, но если бы собрались все иереи Земли, они бы не смогли изгнать из человека одного беса пьянства».

И вот нашелся ученый, который сказал: надо перепрограммировать сознание!

Его никто не услышал, почти никто! И даже в институте, где он работал. Заметим кстати: факт этот останется вечным позором для руководителей Ленинградского института экспериментальной медицины – из них никто не заметил этого открытия. не поддержал автора – своего собственного сотрудника. И особый позор на директоре института – Наталье Петровне Бехтеревой. Она не только осталась равнодушной к открытию, но чинила препятствия, хода не давала ученому и на пенсию «проводила», едва ему исполнилось шестьдесят лет.

Тысячи людей освободились от пьянства при посредстве метода Шичко, я один мог бы назвать около сотни фамилий, вырванных из болота беспробудного пьянства, но и все-таки есть ли метод? – до сих пор приходится доказывать.

«Перепрограммировать сознание, заменить питейную убежденность на трезвенническую» – это формула, это точно указанный маршрут к цели. Но где средство ее достижения?..

Попробуем раскрыть содержание формулы.

Итак: была одна программа – винопитейная…

– Но откуда взялась эта программа? – воскликнул Сергей. – Не родился же человек с мыслью о выпивке?