Текст книги "Нонешняя сказка про Ивана-дурака"

Автор книги: Иван Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Иван Виноградов

Нонешняя сказка про Ивана-дурака

В сказках: поп Иван, Иван царевич, Ивашка белая рубашка, Иванушка дурачок занимают первые места.

Владимир Даль.

Жил-был Иван, деревенский сын. Жил ни богато, ни бедно, ни скучно, ни весело, ни на что не жаловался и ничего не просил. Когда-то он слышал, что если кто дураком родился, то дураком и помрет, и на этом успокоился. Люди, которые поумней, давным-давно из деревни уехали, двери и окна досками закрестив, а он и до этого не додумался и остался тут один-одинешенек, собственным курам насмех. Держал он еще, кроме кур этих самых, корову и лошадь, десяток овец да пяток пчелиных ульев – всего ни много ни мало, а на одного хватало. Сторожил все его имущество и живность, хотя и неизвестно от кого, пес Полкан неизвестной породы. Еще поглядывал на всю окружающую местность с конька крыши деревянный петушок, поворачиваясь из стороны в сторону, в зависимости от ветра. Говорят, что раньше он пел, но теперь только поскрипывал – простудился, видать, на ветру.

Про Иванову жизнь рассказывать вроде и нечего. Жил – и все. Пахал землю, сеял хлеб и лен, летом грибы-ягоды в лесу собирал, рыбешку ловил на ближнем озере, в котором еще и русалки водились, не сильно его донимавшие. И так проходили у него день за днем, неделя за неделей, и все тридцать три года пролетели, как сон и как сон подзабылись, и нечего было вспомнить. Может, и поболе осталось у него за спиной прожитых годков – дураки ведь счета не знают, и не потому ли живут особенно долго и никогда на земле не переводятся – хоть на русской, хоть на немецкой.

Все же по каким-то никому не известным признакам Иван установил, что именно в тридцать три года нарушилось однообразное течение неприметной и немеряной его жизни.

Ловил он тогда, под вечер, рыбу на озере, поймал хорошую щуку и сома подбережного, собрался уже домой уходить, как вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит, и не просто так, а с неотвязной сильной настойчивостью. Покосил он глазами вправо, покосил влево, назад с осторожностью оглянулся – никого не видать. Ни человека, ни зверя. Одни только деревья стояли вдоль всего берега и стоя дремали – от дневной ли усталости или особо древнего своего возраста. Подивился Иван, усмехнулся сам себе, потом поверх озера глянул. И тут-то увидел: висит прямо над водой большой светлый шар, слабо заметный на фоне неба, в нем квадратная дверца открыта, в которой стоит серебряная, с золотистым отливом женщина и не сводит с Ивана больших серых глаз. Ни у здешних русалок, ни у тех женщин, что жили когда-то давно в деревне, таких глаз Иван не видал, но вспомнил зато иконы, оставшиеся в избе от дедов и прадедов: там у святых тоже были большие и серьезные глаза. «Матерь Божья!» – решил Иван, глядя на женщину, и хотел было перекреститься, как учили его в самом первом детстве, но не смог. Правая рука вроде как занемела и не подчинялась. Левая, в которой он держал насаженных на кукан рыбин, действовала, а этой и шевельнуть не мог.

– Не суетись, человек, – то ли с неба, то ли еще откуда послышался размеренный голос, каждое слово произносивший раздельно и четко. – Скажи, как тебя зовут.

– Ну, Иваном, – ответил растерянный рыбак.

– Давай, Иван, будем вместе летать и разговаривать…

Иван понял, что слова эти могут исходить только от Серебряной женщины, хотя лицо ее оставалось все время неподвижным, губы не шевелились.

– Не хочу я никуда улетать, – сказал он. – Мне и на земле хорошо.

– Ты ведь не знаешь, как бывает не на земле, – говорила или как-то без разговоров разъясняла ему женщина.

– Не знаю и знать не хочу, – отвечал Иван, постепенно набираясь смелости.

– Это неправда, – сказали ему. – Все люди любят перемещаться с места на место и узнавать новое.

– А я не такой, как все.

– Такой нам особенно интересен и нужен.

– Зато вы мне не нужны. И нечего тут появляться!

Известно, что всякий дурак любит перед кем-нибудь похорохориться, особенно перед теми, кто умней его. У Ивана такой возможности прежде не бывало, так что начал он разогревать в себе храбрость на полный градус. Самому страшно-престрашно, а вид держит геройский.

– Давай улетай отсюдова! – продолжал он, от страха переходя на крик. – Я один тут хозяин. У тебя – твой шар, у меня – моя земля и озеро.

– Мыслишь логично, – проговорила женщина, так и не раскрывая губ. – Но не умно, – добавила с чуть заметной усмешкой.

– Мне и не надо быть умным! – заявил он, почти бахвалясь. – Знаешь, кто я такой? Иван-дурак!

– Я не слыхала, чтобы человек сам себя называл этим словом.

– Вот послушай и полюбуйся…

Шар снизился и приблизился к берегу. Из глаз женщины стали выскакивать пульсирующие светлые лучики и начали словно бы ощупывать Ивана. Ему стало неприятно и стыдно, как если бы оказался он совсем голым перед давно забытой соседкой, которая ему тогда нравилась.

– Ну чего пристаешь? – начал он отмахиваться от световых щупальцев своими рыбинами; руки у него теперь действовали. – Делать тебе больше нечего?

Он уже сообразил, что надо ему поскорее бежать отсюда под свою крышу, за надежные свои стены, куда эта женщина со своим шаром не пролезет. Но…

– Не торопись! – остановила его Серебряная. – И никогда не пытайся нас обманывать. Если ты дурак, то почему же логично мыслишь? Я не нашла в тебе никаких особенных отклонений.

У Ивана на уме все та же, вполне логичная мысль: удрать и поскорее! Он дернулся, чтобы бежать, а ноги – ни с места! Хотел повернуться в сторону леса, чтобы там укрыться, – опять не может.

– Вот видишь, Иван, – слышится ему голос. – Пока я тебя не отпущу – никуда ты не уйдешь.

Иван видит, что беда пришла. Просит:

– Ну не надо! Ну чего я тебе такого сделал?

– Не надо нас обманывать и отказываться от того, что мы предлагаем. Постой пока и подумай над моим предложением. Я еще наведаюсь к тебе, когда надо будет…

Дверца в летающем шаре задвинулась, сам он ярко взблеснул, как стекляшка на солнце, и пропал, растаял в небесах. Иван же остался прикованным к земле. Руки теперь двигались обе, а ноги не подчинялись.

Сильно приуныл Иван. Потому что больше всего на свете любил он ходить по своей земле и что-нибудь делать на ней надобное. Без этого человеку и жить незачем. Прямо хоть волков подзывай, чтоб загрызли насмерть, – подумалось в этот час Ивану.

Потом видит – две русалки, две неразлучные подружки-хохотушки из озерной воды высунулись, глазами зелеными на него уставились: что, мол, здесь происходит? Раньше они тоже не раз подплывали к берегу, то из любопытства своего врожденного, то к себе, в подводное царство, заманивали, но Ивану никак не хотелось переселяться в воду, и они перестали приставать. Зато теперь ему и жизнь под водой показалась подходящей: там можно все-таки двигаться, а то и на берег со временем вылезть. Говорит он русалкам: «Беда случилась, мои девушки! Заколдовала меня Серебряная женщина, не могу с места сдвинуться. Хотя у вас там и мокро, но лучше уж к себе забирайте, чем стоять мне всю жизнь столбом неподвижным».

Русалки пошептались, похихикали, выбрались кое-как на землю, покачиваются на хвостах своих полурыбьих и приближаются к Ивану. Начали толкать его то в одну, то в другую сторону, а сами еще и пощекатывают его, и вот уже все трое похохатывают, колышутся, все равно как в пляске какой. Иван и не заметил, как из заколдованного круга выступил, зато сразу почувствовал свободу и в один момент все недавние мысли о смерти, а также и о подводной жизни из головы выбросил. Свободному, вольному человеку о смерти думать незачем.

Русалки зовут его в воду, а он себе – ходу! Скорее домой, да и дверь на запор.

Дома он сразу заснул и спал без просыпу, может, сутки, а может, и боле. Проснулся потом, как новенький, как дитя безгрешное, беззаботное, и продолжал себе жить, как жил до этого. Только в субботу, когда мылся в бане, заметил на груди, прямо над сердцем аккуратный коричневый кружок с большими круглыми глазами внутри него и двумя кошачьими ушками наверху. Попробовал стереть – не стирается, стал смывать – не смывается. Он и так и этак, а откуда-то со стороны или, вернее сказать, ниоткуда, начинает звучать знакомый размеренный голос: «Не старайся напрасно, Иван, это несмываемый знак. Ты будешь теперь нашим легионером. Когда нужно, мы тебя призовем, но и ты можешь рассчитывать на нашу помощь, когда будет тебе трудно… До встречи!»

Не понравилось это Ивану. Не нуждался он ни в какой помощи, а главное, не хотел быть чьим-то там подчиненным. К вольной волюшке привык и другой жизни уже не мыслил.

Впрочем, долго расстраиваться он не умел, поскольку есть у всех дураков такие прекрасные утешения: что ни делается – все к лучшему; чему быть, того не миновать; Бог не выдаст – свинья не съест; авось да небось.

Серебряная женщина, вероятно, потеряла его из виду и больше не тревожила. Он успокоился.

Зато случилось другое, не менее странное происшествие. Отправился он как-то на богатую травой Дальнюю полянку сена на зиму накосить. Идет себе тихо, но чем ближе к поляне, тем явственнее слышит непонятные, неслыханные, даже немного страшные звуки. Уже можно было различить, что кто-то вопит там благим матом, кто-то хрипит, как недорезанное животное, громко визжат женщины.

Ясно было, что не надо туда идти, нехорошо там, но ведь и остановиться трудно. Люди же хрипят и вопят. Может, им надо чего.

Выбрался по кустам на опушку, не без осторожности выглянул.

Вся полянка была заставлена машинами, столами, гремела вроде как музыка, а на вытоптанных покосах кривлялись и корчились полуголые мужчины и женщины, временами что-то выкрикивая в такт своей сатанинской музыке. Похоже, сама Преисподняя вылезла тут на поверхность из подземных темных глубин. Смешались в общей толпе бесы и грешники – как на той старинной картинке, что висела у Ивана в избе с незапамятных времен и называлась «Страшный суд».

Раздумывать было нечего – надо бежать. Видно, такая полоса началась у Ивана в жизни: знай удирай от всяких напастей.

Но как только начал он короткими шажками пятиться обратно в лес, к нему направился, властной рукой требуя задержаться, рослый человек или бес, на котором были только гладкие черные штаны в обтяжку да округлые башмаки, похожие на конские копыта. Вся грудь и даже плечи заросли у него густым черным волосом, а по голове пролегла спереди до макушки широкая, как пустошь, лысина. Однако по обе стороны ее буйно кудрявились черные заросли, в которых вполне могли прятаться бесовские рожки.

– Ты Иван-дурак, что ли? – спросил волосатый, приближаясь.

– А кто ж еще? – отвечал Иван. Тут и спрашивать-то было не о чем, если сам не полный дурень.

– Тогда почему без дела стоишь?

– На вас вот любуюсь и думаю, как бы прогнать отсюдова, кого на помощь позвать.

– Чего-чего? – удивился волосатый.

– А вот того-того. Весь мой лужок вытоптали.

– Ладно, не будем углубляться. Есть тут где-нибудь родник или чистый ручей?

– Есть, да не про вашу честь, – продолжал Иван противиться бесу. – Они у нас все освященные.

– Вот и притащи нам чистенькой родниковой, а я тебе за это рупь дам.

– Серебряный или золотой? – Иван начал вроде как торговаться, а может, и куражиться.

– Конвертируемый! – провозгласил волосатый торжественно.

– Не слыхал про такие.

– Ну так знай, темнота деревенская: это рупь – вездеход, с ним тебя везде примут – у нас, и за границей, и даже в самой Америке.

– Заграницы и Америки ваши мне ни к чему, а дома мне никакой не нужен, у меня все свое есть.

– Святая простота! – изумился и умилился волосатый. – И где ты только сохранился такой?

– А сам-то ты кто? – спросил Иван.

– Ну, скажем так: Спонсор!

Опять загадали Ивану загадку и, похоже, подтвердили то самое, о чем он подумал в самую первую минуту: нелюдь тут собралась! И чтобы уж совсем и окончательно убедиться, решил Иван все проверить своими глазами. Начал обходить волосатого Спонсора с тылу, где у него должен обнаружиться хвост. А волосатый тут же и разгадал Иванову хитрость – все лицом к контролеру поворачивается. Так и крутились, пока Тот не спросил его:

– Ты что потерял, Иван?

– Ведерко ищу, – схитрил дурак.

– Так бы и сказал сразу! Это мы в момент организуем.

Тут уж Спонсору пришлось повернуться к Ивану спиной, чтобы ведерко «организовать» в своем таборе. Но как ни старался Иван разглядеть что-либо под его штанами, никакого хвоста под ними не угадывалось. Не то бесы стали другими, не то люди.

Повелел Иван еще и кружку принести, продолжая заодно свои проверки, потом пошел к родничку, который каким-то давнишним предком был обложен камнями и вот жил до нынешних дней, струил из земли чистейшую воду. Этой чистейшей серебряной и принес Иван на полянку. Полуголый народ стал подходить к ведерку, как на церковное причастие, и кто бы ни начинал пить – не мог оторваться.

– Что это ты такое принес нам? – спрашивали Ивана. – Это вкуснее любого импортного вина, которое за валюту покупается.

– Это вино моей земли, – отвечал Иван, приосанясь и прямо на глазах умнея.

– И ты каждый день можешь пить его?

– Да хоть бы и пять раз на день.

– Спонсор! Спонсор! – закричали полуголые. – Надо купить у него этот источник… Сколько ты хотел бы получить, Иван?

Иван рассмеялся и долго не мог остановиться.

– Откуда вы такие взялись? Из геены огненной или из шара летающего?

– Мы из большого города, – отвечали ему.

– И у вас там воды нету?

– Ее много, только у нее пэдэка очень высокая. Предельно допустимая концентрация то есть.

– Ну и словечки у вас, мать честная! Давайте ведерко, я вам еще принесу. Бесплатно.

А когда принес, Спонсор для него новую работенку придумал: пошукай, говорит, дровишек для костра.

Иван удивился:

– Чего их шукать-то? Сушняк, вон, повсюду валяется. Сделай шаг – и бери.

– Вот ты и сделай шаг, Ваня, – ласково предложил Спонсор. – А я тебе еще один инвалютный рупь прибавлю.

– Ну и лоботрясы вы, как я погляжу! – покачал Иван головой. Но все-таки в лес направился, набрал там сушняку и приволок на поляну чуть ли не целый воз.

– Только глядите мне тут! – наказал Спонсору. – Лес не подожгите.

– Мы его лучше со временем вырубим, – отвечает тот весело. – Хорошие доллары получим. А ты, Ваня, сообразил бы для нас свежих грибков-ягодок. Я тебе за это и красненькую не пожалею.

– Это которую ж из них? – начал Иван повнимательнее оглядывать девиц полуголых, что снова толклись на поляне, как мошки-толкунцы перед хорошей погодой.

– Красненькая – это червонец, милый мой дуралей! Десять рублев, – пояснил Спонсор.

Ивану же стало противно слушать про рубли да червонцы и еще сообразил он, что хотят его тут в работника превратить, то есть затевают вернуть старинную кабалу. Но не на такого напали!

– Надо вам, так сами и собирайте!

Он уже повернулся к лесу, чтобы домой идти, как вдруг предстала перед ним дева. Русалка не русалка, чертовка не чертовка, но такая вся, как если бы русалку и чертовку и ангелицу небесную в одном теле совместить и выставить. Иван почувствовал, как его начинает пробирать непонятная скрытая дрожь и вроде бы жарко становится, а сам глазами обалдевшими все по голым ее плечам да по груди невозбранно шастает. И хорошо ему, и непонятно, и домой уже не тянет.

– А если я с тобой по грибы, по ягоды пойду – согласишься? – спрашивает дева и улыбается так, что сразу видно: ответ знает.

Иван тоже знает его, и рот у него приоткрывается, чтобы сказать что-нибудь, но язык словно прирос к небу, и голоса тоже нету. Прямо беда с этими женщинами: какая ни встретится – тут же колдовство начинается.

– Ну так что, Ваня, пойдешь со мной? – повторяет дева вопрос.

– Эх, мать честная! – прорезался наконец у Ивана голос. – Где наша не пропадала! Пошли-потопали!

– Далеко ль идти нам? – спрашивает дева.

– Да вот тут, за кустики.

– За кустики – это правильное направление…

Иван уже осмелел и крепко ухватил деву за руку, а потом и на руки ее легко вскинул, сам себя не узнавая. Ломит прямо через кустарник – только ветки трещат. Промахал и сквозь малинник, сплошь усыпанный спелыми ягодами.

– Куда это ты прешь, Ваня? – спрашивает дева. – Вон они, ягоды

– На травушку-муравушку, – отвечает Иван.

– А ты, я вижу, не такой уж дурак, – смеется дева заманчиво.

– Да уж какой есть…

То ли он сам в одночасье поумнел, то ли дева добавила ему сообразительности, но вышло так, что оба они напрочь забыли про грибы и про ягоды и занялись совсем другим, еще более сладким делом, которое дуракам разве что в предутренних снах видится. И так это было завлекательно, так обоим понравилось, что и сами себя они вроде как забыли, не говоря уже о тех людях и о самом Спонсоре, что на полянке толклись. Для Ивана не осталось в жизни ничего стоющего, кроме этого чуда в образе женщины, она же все никак не могла поверить, что оказалась у Ивана первой, и это было для нее вроде как лестно. Все у них пошло на полную откровенность, и все Иван про себя рассказал, ничего не утаил, даже и про русалок и про Серебряную женщину. Подружка его, хотя и уклонялась вначале, не хотела про себя рассказывать, потом все же решилась:

– Ну, если тебе так хочется, скажу: я – обыкновенная интердевочка.

Иван оглядел ее с ног до головы, ничего не оставляя незамеченным, и сделал вывод вполне логичный, как сказала бы Серебряная женщина:

– Какая же ты девочка? Вон какая вся взрослая!

Дева расхохоталась.

– Ты не слыхал, что такое интердевочка? Ну а что такое валютная проститутка – сечешь?

– Откуда мне знать про вас?

– Во чумак! А что такое потаскушка, давалка… ну просто блядь, говоря по-русски?

– Не смей так говорить про себя! – прикрикнул тогда Иван. – Ты – царевна!

Заморгала дева своими ненормально длинными ресницами, глаза ее чистой влагой наполнились.

– Ваня, – просит умоляюще. – Скажи еще раз.

– Я ничего по два раза не повторяю.

Дева протерла глаза кулачком и спрашивает:

– А как насчет того, чем мы тут на траве занимались?

– Ето-то, понятно, можно…

Словом, когда кинулась Иванова царевна вместе с ним на полянку вытоптанную, там уже никого не застали. Валялись на траве только пустые бутылки, банки, обертки да всякий другой послечеловеческий мусор.

– Забыли меня… бросили, – захныкала бедная девушка.

– Да не жалей ты о них! – стал утешать ее Иван. – Пойдем ко мне – и живи сколько хочешь.

– В деревню, что ли?

– А куда ж еще?

– Дурачок! Я же с иностранцами, за деньги работаю.

Иван достал из своих синих в полоску посконных штанов два заработанных у Спонсора рубля.

– Вот они! Курвертимые!

Дева то плачет, то хохочет, то головой мотает от горя и безутешности. И начинает уже поёживаться, поскольку в лесу к вечеру прохладно становится, и в такой, как у нее, одежонке явно неуютно бывает.

– Деваться некуда, – согласилась, – пойдем к тебе. Найдешь ты для меня какую-нибудь запасную рубаху?

– Да хоть десять! Бабкин сундук еще с прошлой жизни стоит и ни разу не открывался. Там все есть. Даже приданое найдется.

– Если так долго стоит, там уже все сгнило.

– Бабкино не гниет, оно все льняное, хорошее. А если что, так соткем и сошьем новое.

– Ты и это умеешь?

– А кто же за меня все делает?

Пришли в деревню. Избы выстроились в рядок, но все слепые, с заколоченными окнами, а в печных трубах галки поселились. Завидев так много людей – вдвое больше, чем всегда! – они стали взлетать, загалдели, закричали и половину неба сплошным черным крылом закрыли.

– Кыш, проклятые! – схватил Иван камень с дороги и запустил в стаю.

Черное крыло удалилось за деревню с шумом и гамом.

А впереди Иванова изба празднично засветилась своими чистыми окнами, уже начинавшими розоветь от закатного солнышка. Резное крылечко еще издали позвало хозяина и гостью, на крыше золотой петушок повертел головой и проскрипел что-то радостное. И сразу дымок из трубы пошел – это Иванова печка сама собой затопилась, чтобы для хозяина ужин поспел.

– Иван, да это же сказка! – не выдержала тут девица.

– А я как раз тут и живу, – степенно ответил Иван.

И повел свою гостью в сени, потом в холодную половину избы, где бабкин сундук стоит, железом окованный. Начал Иван вытаскивать из него старинные наряды, гостья, тут же кинулась примерять их на себя – и вот шум подняла:

– Это же типичное ретро, Ваня! Это же настоящий, натуральный а ля рюс! Ой, если б увидели мои девки – с ума бы посходили!.. А можно я вот еще это и это возьму?

– Да бери себе все, что по душе!

– По душе и по фигуре, Ваня…

В это время к крыльцу корова подошла и затеяла мычать: доиться, мол, хочу. Иван схватил в сенях подойник – и на улицу. Ну а дева все не может никак натешиться новыми нарядами, и так и этак одно с другим сочетая. И когда вышла на крыльцо в полном стародавнем костюме, Иван чуть молоко не пролил.

– Никакая ты не филькендевочка! – вскрикнул он – Ты – Аленушка!

– А ты – братец Иванушка?

– Ну ясно. Кто же еще?

Хотя и поздновато было, истопил Иван на радостях баню, оба в ней хорошо попарились и поплескались, вдоволь наплавались потом в озере, под раскидистой ивой, и сели наконец ужинать. Поставил Иван на стол только что сваренные печкой-самоваркой щи и кашу, крынку молока парного и крынку топленого, мед сотовый, принес из огорода лук и огурцы. Гостье все это очень понравилось, только одного не могла понять:

– А что, выпить у тебя ничего нету?

– В сенях квас есть.

– Ну-у, ква-а-ас! – протянула она обиженно.

– Молоко вон стоит, – показал Иван.

– Чего покрепче хотелось бы.

– Бражки, что ли?

– Ну, хотя бы.

– Так мы ее только к празднику ставим.

– А то, что я у тебя в гостях, это не праздник?

– Сегодня же поставлю на ночь…

Так и стали они жить вдвоем, пользуясь днем и часом, далеко вперед не загадывая. Для Аленки тут все было пока что в новинку, и она развлекалась, как хотела. То заглянет в бадейку, где бродила и зрела брага, то примеряет снова и снова древние русские наряды, а то расположится на берегу под теплым солнцем погреться и понежиться безо всякой одежды. «Вот, – говорит, – ахнут мои клиенты, когда такой загар увидят!» Повадилась чуть ли не через день в бане мыться, называя ее какой-то сауной.

Иван смеялся: зачем же баню не по-людски называть?

– Так попсовее звучит, понимаешь? – был ответ.

– Ну а по-псовому – это и совсем не дело. Не Полкан же в ней моется, а мы с тобой.

– Ничего ты не рубишь, Ваня!

– А кто же, ты думаешь, срубил мне и дом, и двор…

Теперь уже Аленке смешно. Ивану же, через это, – радостно. Чем бы дитя ни тешилось…

Как-то к Аленке подружки-русалки из озера выплыли. Видят, своя, такая же, как они, на траве разлеглась, и захотели познакомиться. Лесные, которые на деревьях живут и на ногах бегают, тоже прискакали. И с этого времени начались у них забавные посиделки. Русалки про свое рассказывают, Аленка – про свое. Водяных девушек особенно интересовало, как живется женщинам у людей, какие у них проблемы. Что ни услышат от Аленки – всему дивятся, хихикают, всплескивают руками, шлепают по песку хвостами своими чешуйчатыми и нетерпеливо просят: «Еще, еще расскажи!» Аленку это сильно подзадоривает – и вот заливается она как птичка лесная на восходе солнца! Самой ей тоже приятно вспомнить свои похождения с финскими, немецкими, африканскими кавалерами, поболтать о долларах и марках, о шмотках заграничных, что от гостей перепадают, да и на доллары легко покупаются. До шмоток русалкам дела не было, непривычны они к одежде, к маркам и долларам – тем более (кошельки-то им держать негде!), зато про кавалеров даже одно и то же требовали повторять по нескольку раз и с подробностями: что да как, да какие они тогда бывают и сколько времени их щекотать требуется.

– Ну и дурные же вы девки! – хохотала от души Аленка. – Их не щекотать, их рядом с собой в постель укладывать надо.

– В какую же постель можно нашего Ивана укладывать? – любопытствовали русалки.

– Ивана нельзя! – спохватилась тут Аленка. – Иван – мой, а не ваш!

– А как же другие, с которыми ты раньше укладывалась? – не могли уразуметь русалки.

– Те – для заработка. Там совсем другое… – запуталась Аленка. – И вообще – не ваше это дело!

Беспутная была прежде, не каждого своего кавалера даже по имени знала, а вот Ивана почему-то хотелось ей для себя одной оставить. По крайней мере – в эти дни. А про далекое будущее она уже давно не думала.

В жизни самого Ивана случилось в ту пору еще одно невероятное приключение. Задержался он как-то в бане после Аленки, и перед ним неожиданно совсем другая женщина возникла. Стоит, улыбается – прямо, как Аленка, когда хочет побаловаться, и говорит ему:

– Давай будем делать то, что ты со своей женщиной делал.

Иван в смущении пятится и находчиво спрашивает:

– Спинку потереть, что ли?

– Я еще не знаю, как это называется…

Хотя и сумеречно было в бане, Иван все же разглядел, что перед ним Серебряная женщина из летающего шара. Понял: не сдобровать ему! Но все же хорохорится:

– И не надо тебе знать! Ты этим делом со своими мужиками занимайся.

– У нас все по-другому, – говорит женщина и что-то недоговаривает.

– Как же тогда у вас новые люди нарождаются?

– Нам не нужны новые, мы – бессмертные.

– Скажи тогда, сколько тебе годков?

– Если по вашему летосчислению, то не меньше пятисот.

– И ты хочешь, чтобы я с такой старухой…

– А ты можешь сказать, сколько лет живет на этой земле Иван-дурак?

Он стал вспоминать, и получилось, что даже в самом отдаленном, совсем затуманенном детстве, когда еще неизвестно было, сам ли он жил тогда или кто-то еще более ранний, уже приходилось слышать сказки про Иванушку-дурачка. А если были сказки, то, значит, человек тот, про которого они сложены, еще раньше того топтал землю-матушку. Вот он, какой возраст-то у Ивана!

– Мы не знаем, что такое старость, – продолжала между тем женщина и все придвигалась, придвигалась к нему и даже подобие улыбки обозначилось на ее неподвижных обычно губах. Неспешным, как бы ласкающим движением обеих рук она сняла или стерла с себя серебристую оболочку и оказалась действительно не старой и весьма привлекательной, только стало вдруг в бане холодно. Каменка еще не остыла, да и на дворе теплое лето стояло, однако подуло на Ивана настоящей зимней стужей. И мороз этот исходил от женщины!

– Не подходи ко мне! – загородился Иван руками.

– Почему, Иван? Я заметила, что вам обоим было хорошо – и твоей женщине, и тебе, – говорила гостья ласковым голосом, пожалуй, подражая Аленке, когда той хотелось поиграться. – Пусть снова будет хорошо и тебе, и мне.

– От тебя холодно, – поежился Иван, отступив уже к самому полку, где стояла у него бадейка с горячей водой: хоть так согреться! Но следом неотступно продвигалась и женщина, и пришлось ему, чтобы хоть как-то оборониться, выплеснуть воду на нее.

Женщина сперва содрогнулась, но затем просветлела лицом, сказала:

– Это тоже хорошо, но я говорила о другом. Дальше было вот это. – Она взяла лежавший на полке веник и протянула Ивану.

– Это – с нашим удовольствием! – обрадовался Иван.

Поддал жару и начал со всей страстью хлестать свою гостью, приговаривая: – Не я тебя бью, тебя веник бьет.

Женщина повизгивала, как собачонка, которую наказывают за дело, и терпеливо сносила непривычную для нее утеху. А уж Иван старался на совесть – даже согрелся за такой усердной работой. И женщина потеплей стала… Но в этот момент он вдруг слышит:

– Ваня, где ты там пропал? Я жду, жду…

К бане приближалась Аленка.

У Ивана опустились руки. Женщина облегченно вздохнула, радуясь передышке. Иван тихонько, умоляюще попросил ее:

– Ты можешь быстро исчезнуть?

– Зачем? – не поняла женщина. – Мы еще не закончили.

– Если моя подруга застанет меня с тобой – всем нам будет очень плохо.

– Но ей уже было хорошо, – все еще не могла понять женщина.

– Не спрашивай сейчас. Исчезни, прошу тебя!

– Пусть будет по-твоему. Но в другой раз… Она больше не будет мешать нам.

– В другой раз и другой разговор будет…

В дверях бани уже Аленка, а у нее свое мышление и своя догадливость.

– Мне что, опять раздеваться? – спрашивает.

– Да ну вас всех! – отмахнулся Иван.

Все же на этот раз пронесло. А наперед так решил: никогда не оставаться в бане одному.

Но с этого дня все равно как подменили Аленку. Скучно ей стало – и хоть ты разбейся. Ничто ей стало не интересно, поет целый день, как ветер в зимней трубе, одно тягучее слово: «Ску-у-шно… Ску-у-шно…» Или начнет ругаться нехорошими словами, которые Иван, живя в одиночестве, давно забыл и не употреблял. У нее же и разных неизвестных было еще много в запасе.

Ну, слова-то можно бы и стерпеть, а вот видеть скуку смертную на лице подружки изо дня в день Иван просто не мог. Он уж и так и этак пытался развеселить ее – и на балалайке играл, и плясал под свою же игру на середине избы, и соловьем лесным щелкал-заливался – и все без толку. Разве что на час-другой хватало его стараний. Ну да еще ночью, конечно, помалкивала.

Однажды утром что-то в ней переменилось, опять появился интерес к Ивановой земле. Захотелось ей по лесу прогуляться и на Дальней полянке побывать.

Ивану заподозрилось что-то, но отказать Аленке он не мог. Сунул топор за пояс, чтобы не зря по лесу шататься, а где-то заодно и дровишек на зиму заготовить, и повел подружку тайной тропой.

На полянке все оставалось, как было в день отъезда шумной компании. Валялись пустые бутылки, коробки, банки. В одной бутылке оказалось немного выпивки какой-то, и Аленка со вкусом к ней приложилась.

– Кайф, Ваня, что ты там ни говори! – аж зажмурилась она от удовольствия. И честно с ним поделилась.

Он же, попробовав, поморщился.

– Какой там кайф – простая сивуха!

Побродили они по полянке, потом Аленка услышала шум Большой дороги и туда, к ней, потянулась. Чем явственнее шум, тем сильнее у нее нетерпение, и вот уже стоят они оба на обочине, а мимо них с гулом и вонью пробегают самые разные машины. Аленка – в старинном бабкином наряде, Иван – в своем повседневном: синие, в полоску штаны, красная рубаха и нестриженые соломенные волосы вместо шапки… Аленка подняла до плеча руку и держит ее в таком положении.

– Ты чего это? – спрашивает Иван.

– Голосую, – говорит.

Машины все пробегали мимо, потом одна красненькая замедлила ход и остановилась прямо перед Аленкой. Приоткрылась дверца.

– Ну что ж, Ваня, – говорит Аленка, – пришло время нам попрощаться. Уезжаю я домой, в город.

– Твой дом – у меня, – говорит Иван. – Ты ведь жена моя.

– Э, милый! Если мне с каждым таким мужем… Прощай, друг! Ты – хороший мужик, но мы с тобой – разные.

– Не разные! – схватил Иван ее за руку. – Мы – свои с тобой!

Но Аленка вырвалась, нырнула в машину. Хлопнула дверца, машина пыхнула на Ивана сизым дымком и понеслась себе дальше. Сперва Иван смотрел ей вослед, боясь потерять из вида, но скоро она исчезла. Далеко убежала. Да и глаза у него затуманились. Стало ему так горько и обидно, как еще не бывало. Кажется, он и сам себя потерял тут, на обочине дороги, не только Аленку. Стоял и не стоял, жил и не жил. Потом спохватился: надо же было сказать Аленке какие-то главные слова, чтобы она смогла понять его. А чтобы сказать, надо догнать. Но тут и самому умному человеку не легко было что-то придумать. Если так же «проголосовать», как сделала это Аленка, то ведь все равно теперь не догонишь: слишком долго столбом стоял. Крыльев же человеку не дано. Разве только шар летающий, как у Серебряной женщины, мог бы ему помочь, но где его взять такой?