Текст книги "Нонешняя сказка про Ивана-дурака"

Автор книги: Иван Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

«А вот он и есть!» – услышал Иван голос. Вздрогнул, встрепенулся, начал недоверчиво поверх дороги поглядывать. И правда: завис серо-голубой шар над обочиной, и уже в нем дверца раздвинулась.

– Вот ты и позвал меня, Иван, – сказала возникшая в дверях Серебряная женщина.

– Другая нужна мне, – признался Иван.

– А ты ей? – спросила женщина.

– Был нужен. Ты сама все знаешь…

– Говори дальше.

– Догнать ее надо.

– Мыслишь логично.

Не успел Иван что-нибудь еще сказать или хотя бы подумать, как очутился внутри того шара, просторного изнутри и с почти прозрачными стенками. Сквозь них вся земля видна была от края и до края, включая Иванову деревню, озеро русалочье, сенокосную полянку и все-все, что Иван когда-нибудь видел.

Догнать ту машину, которая увезла Аленку, летающему шару ничего не стоило.

– Вот она, бывшая твоя женщина, – показала вниз, на дорогу, Серебряная.

Иван видел пока только руку своей подружки, высунутую из машины, и сразу вспомнил, как обнимала его эта рука за шею, как теребила его нестриженые волосы или гладила по щеке… Стала Ивану и сладко и горько, туман в его глазах сгустился, и наконец он заплакал.

– Что случилось с твоими глазами? – встревожилась женщина, – откуда в них появилась влага?

– Из души, наверно, – всхлипнул Иван.

– Что-то разладилось в системе? Какая-то протечка? Садись в кресло, и мы проверим, что у тебя с этой… душой.

– Мы упустим Аленку! – простонал Иван.

– Будь по-твоему. Видишь впереди город? Мы поднимемся повыше, чтобы ничего там не задеть, никому не навредить. Это наш закон, до которого вы на Земле еще не додумались или не доросли. Он формулируется примерно так: заденешь другого – навредишь и себе…

Всяких машин внизу, в глубоких городских ущельях бегало столько, что разглядеть там маленькую красную букашку казалось просто невозможным. Иван давно бы потерял ее, если бы не особенные глаза Серебряной женщины, не знающие, видимо, ни слез, ни усталости, способные в любом мельтешении разглядеть то, что ей необходимо. Шар завис как раз над тем домом, перед которым остановилась красная машина-букашка. Из нее вышла Аленка, вбежала в высокий дом. Дальше увидел Иван, как вступила она в свое небольшое жилище, взяла в руки маленький белый аппаратик и начала тыкать пальцем в кучно расположенные на нем цифры. Потом поднесла его к уху и стала быстро-быстро говорить.

– С собой она, что ли, разговаривает? – удивился Иван.

– Нет, с другим человеком, который тебе не друг. Сейчас ты его увидишь.

Перед глазами Ивана возникло другое помещение, заставленное разными, в том числе и непонятными предметами. Перед одним таким предметом стоял тот самый Спонсор с Дальней полянки и тоже разговаривал и тоже был один, только перед ним, на стеклышке, улыбалась Аленка. Им обоим было очень весело, они то и дело смеялись.

– Ты видишь, ей здесь лучше, чем с тобой, – сказала Серебряная. – С тобой было скучно.

– Она еще вернется ко мне! – не отступал Иван.

– Показать тебе, где и с кем она будет вечером и ночью?

– Ты все знаешь про нее наперед?

– Мы многое знаем… – В голосе женщины послышалась вроде бы грусть. – Мы научились предвидеть, мы узнали все наше будущее – и не стали счастливее. Так что подумай, надо ли тебе видеть вперед.

Иван ненадолго задумался, а женщина продолжала:

– Увидев свое будущее, мы обрели печаль, но вернуться в прежнее состояние розовых надежд и счастливого незнания уже не могли. И тогда нас потянуло к другим. Мы разлетелись по Вселенной, нашли вас. Если бы соединить наше многознание с вашей наивностью, возможно, получился бы счастливый народ. Но вы не готовы или не способны, к этому. Вы отстраняетесь… как ты от меня в том жарком домике… Мне пришлось включать охлаждение…

Иван плохо воспринимал то, что она говорила, но когда напомнила о встрече в бане, тут все стало ясно, и он быстренько перебил ее:

– Ладно, показывай Аленку и вечером и ночью!

– Ну что ж, смотри…

Какой-то невероятных размеров сарай, полутемный, прорезанный лучами разноцветного света, открылся перед Иваном. В нем – тьма народу и стоит такой же визг и грохот, как в тот день на Дальней полянке, когда встретился Иван с Аленкой – интердевочкой. Вся эта густая тесная толпа шевелилась, дергалась, как и там, в конвульсиях, и среди всех – веселая Аленка в коротенькой, чуть не до пупа, юбочке. Перед нею толчется и кривляется молодой парень с густым, вроде петушиным гребнем из волос на бритой с двух сторон голове. Потом его сменил кто-то похожий на Спонсора… А на просторном помосте мотались туда-сюда волосатые парни с большими звучными балалайками на брюхе и жалобно, чуть не плача, тянули два слова: «Па-а-а-дает снег… П-а-а-дает снег…»

С черного потолка и в самом деле падали снежинки, хотя на пол ни одна не ложилась.

– Что это тут такое? – спросил Иван.

– У них это называется «кайф», – ответила Серебряная.

– Вроде как выпивка? – вспомнил Иван Аленку с бутылкой на Дальней поляне.

– Вполне можно допустить такое сравнение. Потому что после этого они, бывает, возбуждаются и что-нибудь громят. Другие – идут спать… Твоя женщина поедет с кем-нибудь спать в одной постели…

Показывать такое кино Иван, конечно, не стал просить, но теперь Серебряная и не ждала его просьбы.

Снова – Аленкина комната. В ней – двое: сама хозяйка и какой-то мужик, не иначе – еще один Спонсор. На столе – остатки «кайфа». Аленка разбирает постель и начинает раздеваться. Сняла уже все, кроме длинных, до самого пояса, черных чулок. Берется уже и за них…

– Ты можешь заморозить ее, как меня на берегу озера? – торопливо просит Иван Серебряную женщину. Ему теперь то жарко, то холодно – и великое смятенье в душе.

И вот Аленка застывает недвижимая, подобная белой каменной статуе, только с черными ногами. Спонсор приближается к ней – она даже голову к нему повернуть не может. Тот начинает тормошить ее, трясет за плечи. Она раскачивается, вся закостеневшая – вот-вот упадет. Спонсор сперва смеется, потом бранится, наконец бьет ее по лицу. По замерзшим мертвым щекам Аленки катятся темные слезы.

– У нее что, темная душа? – любопытствует наблюдающая за всем Серебряная женщина. – Ты говорил, эта влага истекает из души, и если душа чистая…

– Ладно, отпусти ее, – просит Иван, не дослушав. – Нельзя больше.

– Я согласна.

– Можно мне хотя бы одно слово сказать ей?

– Говори…

Он уже рядом с Аленкой, они смотрят друг на друга, и слов не находится ни у того, ни у другой. Первой пришла в себя она.

– Так это ты тут со своей ведьмой летающей колдуешь? – спрашивает со злобой.

Иван тоже опомнился и спрашивает то, что хотел спросить:

– Неужели тебе лучше здесь, чем у меня?

– Да, лучше! – Аленка уже кричит. – Да, это моя жизнь! Не твоя сухомятина.

– Аленушка… – Руки Ивановы сами к ней потянулись.

– Убери свои навозные лапы! – был ответ. – И уходи, уходи отсюда! – Она приготовилась плакать от злобы.

– Я ушел…

Он – снова в шаре летающем и перед ним все та же Серебряная «ведьма».

– Это ты ее такой сделала! – сказал он.

– Нет, Иван, это ваша здешняя жизнь, – услышал ответ.

– Да не жизнь это… И вы тут тоже мутите воду. В нормальной жизни, у нормальных людей, если жена, так навсегда жена, а тут что же, каждый день менять можно?

– Мы еще не слыхали, что если жена, то навсегда, – заметила Серебряная.

– Не там, где надо, слушаете и рыщете!

– Скажи, где надо? В твоем пустом краю мы только тебя нашли, но ты жил без жены и сам сказал, что – дурак. То есть не совсем нормальный.

– Да я нормальней всех этих!

– Одна из наших целей, – вернулась женщина к своим задачам, – понять: где у вас тут норма, где отклонение от нее, где логика и где алогичность. Как можно с вами общаться? На каком уровне соответствия?

– Я тоже много чего не понимаю, – проговорил Иван грустно. – Не только тебя, но и наших здешних. То они катаются взад-вперед на машинах своих, то бегают сломя голову по улицам, то бесятся вечерами в сараях…

– Они еще любят стоять друг за другом в затылок, – добавила Серебряная.

И опять продолжалось кино. Длинная городская улица, на домах вывески: «Хлеб», «Продукты», «Вино», «Промтовары». Почти под каждой такой вывеской – длинная очередь.

– Там, где написано «Хлеб», они ждут хлеб, там, где «Вино», ждут вино, – поясняла Серебряная.

– Они что, не могут сами себе хлебы спечь? – не понял Иван.

– Видно, не могут или разучились. Они могут только есть, пить и ждать.

– Но кто-то должен и работать.

– Работают, но не любят этого. Очень любят говорить. Не только один с другим, но и сразу с большим числом людей. Если хочешь, посмотри…

Человек в костюме и галстуке стоит за красной тумбой и говорит:

– Предсказатели социальной стабильности порою впадают в эйфорию и прогнозируют нечто нереальное, трансформируют модель. Для начала должен быть достигнут консенсус в определении субвенций субъектам Федерации, приостановлен плюрализм законов, сбалансированы бюджеты…

– Ну, этот не русский, мне до него дела нет, – отмахнулся Иван.

– Он говорит, что заботится о твоей России.

– От такой заботы только голова разболится. Показывай других.

– Еще мы установили здесь, что многие люди, даже и те, что ходят по улице, любят давать интервью.

– Опять не наши слова! – поморщился Иван. – Это вы их навезли сюда?

– Нет, Иван, мы ничего вам не навязываем…

Между тем на экране возникает Красная площадь, которой Иван никогда не видел, но почему-то сразу узнал. Парень с черной трубкой в руке остановил на площади двух гуляющих девушек и заговорил с ними, поднося то к ним, то к себе свою трубку.

– Глава нашего государства, – начал он, – направляется в зарубежную поездку, о чем вы, вероятно, слышали. Что вы ждете от этого визита?

– Помощи! – дружно пропели девушки в трубку и очаровательно улыбнулись.

– Какой именно?

– Ну, чтобы в магазинах все было. Джинсы там, парфюмерия.

– Чудные девки! – помотал Иван головой. – Просят помощи, а сами смеются. И тоже не по-русски что-то…

– Можем посмотреть еще и другое.

Возникает видение настоящей Богоматери. Молодая женщина кормит грудью младенца. На лице ее – просветленная улыбка, говорящая о покое и, может быть, счастье… Сюда тоже врывается человек с черной трубкой. На плечах у него белый незастегнутый халат, в глазах – азарт охотника. Женщина, увидав его, смущается, прикрывает грудь. Но посетитель не из тех, кого может что-нибудь остановить или смутить.

– Скажите, – подносит он трубку к лицу молодой матери, – как вы себя ощущаете в нашей окаянной жизни после рождения сына.

– Вот так и чувствую, – пожимает женщина плечами и смотрит на младенца. – Моя жизнь – вот она.

– Вам не страшно за него?

– А почему я должна бояться? Что-то случилось у нас?

– Случилось давно и может еще многое случиться внове. Всюду неспокойно. Во многих местах стреляют, могут начаться голодные бунты и большая гражданская война.

– Да что вы говорите-то? – испугалась женщина.

– В любой день может совершиться военный переворот, наступит диктатура, начнутся репрессии.

– Перестаньте! – просит женщина. – Можете и его напугать.

– Хорошо, не будем пугать, а спросим его самого – нового гражданина демократической пока что России.

Трубка переносится к лицу сосунка, и тот с неожиданной готовностью начинает говорить, оторвавшись от материнской груди:

– Мне приходится размышлять уже о сфере применения своих способностей в нашем непрерывно усложняющемся мире. Если говорить предварительно о каком-то призвании, то оно уже намечается: буду учить людей жизни.

– Это маленький Христос? – почтительным шепотом осведомился Иван.

– Не спеши с выводами, – услышал ответ.

– Именно на этом поприще, – продолжал младенец, – успешно действуют наиболее яркие, демократически мыслящие личности. Они преуспевают сами и ведут к преуспеянию суверенные народы, ведут через горнила испытаний, порою через кровь, но все же в правильном направлении. Таков демократический путь развития нашей многострадальной Родины.

– Ну, мать честная! – вскричал тут Иван. – Дожили до того, что младенцы… Увези ты меня отсюда!

– Этого я и ждала от тебя, – обрадовалась Серебряная женщина. – Садись вот сюда и отдыхай, ни о чем не заботясь.

Он оказался в сильно наклоненном назад кресле с прозрачным колпаком, накрывающим голову. Стало легко и покойно. Он тихо задремал, и потекли перед глазами красивые сновидения – невиданные волшебные земли, подводные царства, пляшущие заморские женщины.

Проснулся в том же кресле, хорошо отдохнувшим, всем на свете довольным. Над ним стояла все та же Серебряная женщина с неизменно сомкнутыми губами, хотя разговор начала вести с первой же минуты после его пробуждения. И разговор был строгим:

– Разве я не предупреждала тебя, что нас не стоит обманывать? Это бесполезно.

– Когда это я тебе солгал? – не мог припомнить Иван.

– Ты говорил о какой-то своей душе, которая плачет слезами, если тебе обидно и печально.

– Ну и что?

– А то, что мы ничего такого у тебя не обнаружили. Как у всех животных, есть у тебя органы жизнедеятельности, скажем, сердце, легкие, печень, мозг средних размеров и возможностей, нервная система, но никакой души!

– Вы что, по частям меня тут разбирали? – испугался Иван.

– Это не требовалось. Кресло дает нам полную картину…

Иван вскочил с кресла. Вдруг услышал кого-то третьего, невидимого: «Нужна осторожность. Объект возбужден…» Иван посмотрел на женщину и по лицу ее угадал: она тоже услышала предупреждение.

– Мы так не договаривались, – продолжал Иван возмущаться. – Это ты обманула меня, когда заманила в это чертово кресло.

«Он прав. Надо признать», – произнес невидимый третий.

– Ты прав, – тут же повторила женщина. – Мы всегда должны договариваться по-честному. И мы, я думаю, договоримся теперь о главном – о том, чтобы ты улетел с нами.

– Куда это?

– На другую планету, лучше вашей Земли благоустроенную.

– То ты говорила, что летаете к нам не от хорошей жизни… – напомнил Иван.

– Да, нас ожидают впереди большие сложности, а может и опасности, связанные с переустройством планеты. Мы все хотели улучшить, все вокруг нас, и где-то, видно, перестарались, переступили черту между естеством и творением. Стремясь к бессмертию, максимально приглушили наши эмоции, которые сокращают жизнь, но вместе с этим потеряли привязанность друг к другу и даже к самой нашей планете. Произошло нечто похожее на то, как если бы у вас исчезло земное тяготение.

Иван не понимал и половины того, что говорила Серебряная женщина, но самое главное все-таки уловил.

– Вы что, и у нас хотите то же самое натворить? – спросил он этак со строгостью.

– Нет, Иван, – отвечала женщина. – Вас мы не тронем. Мы просто изучаем, где только можно, другие формы устроения жизни, чтобы выбрать из них наилучшие. Ты, например, – хорошо сохранившийся представитель времен патриархальности. Наверное, в твоих генах еще остались тайны несознаваемого довольства и простых радостей, и нельзя допустить, чтобы все это пропало без продолжения. Мы ничего в тебе не повредим, а только исследуем…

Всякий дурак быстро умнеет, как только дело коснется его личных, кровных интересов. Иван возмутился:

– Ты что это, мать честная, опыты собираешься надо мной производить? За лягушку меня принимаешь?

– Нет-нет, всего лишь безобидные и совершенно безопасные для тебя исследования.

– Не дамся я вам! – вскричал Иван и выхватил из-за пояса топор.

– Что это? – спросила женщина озабоченно.

– Русский топор! – грозно заявил Иван.

Третий, невидимый, зачастил: «Тревога… Тревога…Тревога…»

– Вот и про топор ты нам расскажешь. – Женщина все еще старалась оставаться приятной.

– Сперва я расколошмачу все эти ваши мигалки! – замахнулся Иван топором на широкую доску, на которой много было всяких лампочек и светлячков. Но тут рука его закостенела, а сам он весь вытянулся в струнку, под ногами вырезался в полу кружок аккуратный – и рухнул Иван в черную пустоту, где одни только звезды перед глазами играют или, может, из глаз летят. Падает он и не дышит, и сердца своего замершего не чувствует, и душа его – вот уж теперь действительно! – неизвестно где обретается и существует ли вообще. «Конец тебе, Иван-дурак! – понял он. – И всем сказкам про тебя тоже конец. Не будет больше таких сказок, раз не будет тебя самого…»

– Полетай, Иван, и подумай! – напутствовало его само небо… хотя и не поймешь, есть ли оно здесь вообще. Звезды-то и вверху, и внизу, и спереди светятся. Все они тут яркие, надраенные, как на праздник, и явно подмигивают Ивану, признавая его за товарища.

Летел он с поднятым над головой топором, поскольку рука у него так и оставалась в прежнем положении, и ждал теперь, когда и куда упадет. Потом стал замечать, что уже и не падает, а несется по прямой линии. То есть не совсем по прямой, но пологой, округло-пологой и вокруг чего-то большого и округлого. Пригляделся, прижмурился… Мать честная, да это же Земля-планета! Про нее, круглую, он слышал (хотя и не верил) еще в далеком своем детстве, когда в школу ходил. И был в той же школе красивый вертящийся шар на одной ножке – глобусом назывался. Все эти синие моря, зеленые долины и коричневые горы с пепельным оттенком, вообще, всё, что проплывало сейчас внизу, на том шаре в точности было обозначено и вот так же раскрашено.

«Летать-то что! – отвечал он на слова, которыми его провожали из летающего шара. – А вот как приземляться?»

Приземление ничего хорошего не сулило – ни на горы, ни в море-океан, ни на городские крыши. И тут, как полагается всякому христианину перед смертью, вспомнил Иван о Боге. Стал молиться:

– Господи Исусе, не дай погибнуть без времени дурню-грешнику! Матерь Божья, царица-заступница, спаси и помилуй раба твоего…

Слова эти вспоминались туго – забыл он почти все, как и многое другое из прежней своей жизни. Но зато пальцы правой руки сами соединились в щепоть: когда молятся, то и крестятся. Топор, понятное дело, из руки выпал, ибо не может человек, да и негоже человеку, совершая крестное знамение, держать в руке топор наточенный.

Перекрестившись, Иван продолжил свою самодельную молитву:

– Помоги мне, Господи, вернуться к дому своему. Искал я не знал чего, поверил не знал кому, хотя ничего мне, неразумному, и не надо было, кроме как жить-поживать в своей избушке, присматривать за животиной, содержать огород в порядке, ловить рыбешку в озере, птичек лесных поутру и вечерами слушать…

Не успел он припомнить и перечислить все, что на земле оставил, не успел подумать, о чем бы еще попросить Бога, где-то здесь по соседству живущего, как полет его заметно стал замедляться. Внизу родные заветные места обозначились. Большая дорога с бегущими по ней машинами, Дальняя поляна сенокосная, чаща лесная, а впереди-то, впереди-то…

Прямо с лету бухнулся Иван на копну сена, которую накануне в огороде сложил. Не убился, не повредился, даже и не охнул при падении, только головой помотал, поскольку сено за ворот рубахи попало и за ушами щекотать начало. Рядом с копной уже Полкан прыгает и повизгивает от своей радости, корова Пеструха развальчиво-грузно тащит под собой разбухшее до невероятности вымя, на крыше деревянный петушок вдруг-таки ожил, захлопал крыльями и вроде бы прокукарекал, а со двора настоящие, живые петухи и куры отвечать ему стали. Такой шум-гам на усадьбе поднялся, как будто тут ярмарка началась.

Хорошо стало Ивану, так хорошо, что, кажется, и в самом деле ничего ему больше не надо. Даже вставать с копны не хотелось, и он все в небо поглядывал и про себя прикидывал, действительно все недавнее было или же просто приснилось. На сон похоже вполне, а ведь не спал он, нет! Даже и не ложился на эту копну свою, и в голову это ему не приходило… И с чего бы такой переполох на усадьбе поднялся?

Неожиданно вспомнился Ивану дед его седогривый. Сидит бывало на завалинке и что-то говорит, говорит, сам про себя – и что ни попало. Часто повторял и такое: «Не в том чудо из чудес, как мужик с неба слез, а в том чудо из чудес, как мужик на небо залез». Раньше не понимал Иван, к чему это говорилось, а теперь все ясно стало. Выходит, что и прежде такое случалось: лазали мужики на небо! Старые люди врать не любили…

Все еще пребывая в сомнительном раздумье, сполз он с копешки, поправил ее, к дому двинулся. Полкан вокруг него кольца вьет, Пеструха сзади тащится и помыкивает, о себе напоминает, а когда к самому крыльцу подошли, рядом – бух! – и топор потерянный возвратился с неба. Да так ловко, что прямо в колоду воткнулся, на которой Иван рубил сухой хворост для печки.

Поднял Иван кверху голову, чтобы поблагодарить Господа Бога за чудесное свое возвращение, а там синева разлилась в тот счастливый час совершенно необыкновенная, неизречимая и впрямь божественная. Вроде бы ничего нового – и все небывалое, словно впервые увиденное. Солнце уже к закату клонилось, а играло так же переливчато, как разве что на Пасху на восходе играет. И никаких тебе шаров летающих, никаких женщин серебряных – один лишь покой над притихшей землею, одно лишь чистое свежее Небо от края и до края. Гляди на него – не наглядишься, молись – не намолишься, хотя бы и весь век проходил с запрокинутой головой. И ничего тут больше не скажешь, ничего не придумаешь…

Стал Иван на крыльцо подниматься, чтобы взять в сенях подойник, а навстречу ему красавица в старинной деревенской одежде и уже с подойником тем в руке. Улыбается, как лучшему другу, и говорит:

– Я сама подою, Ваня. Не мужское это дело, а наше.

– Ты откуда взялась-то? – спрашивает Иван, сильно дивясь и не менее того чему-то радуясь, хотя еще и не понимая по глупости своей, чему именно.

– Привела меня сюда тихая женщина, – отвечает красавица, – и сказала, что ты ждешь меня.

– Серебряная женщина? – насторожился Иван.

– Ни золотая, ни серебряная, но лицом добрая, глазами светлая, думаю – странница Божья.

– Тогда скажи, как тебя зовут и есть ли крест на тебе? – все еще боится Иван какого-нибудь подвоха.

– Зовут меня Аленушка, а крестик мой – вот он! – приоткрывает красавица свою кофточку вышиванную.

– Аленушка, говоришь? – продолжает Иван допытываться, снова вспоминая все с ним здесь и не здесь происходившее, на сон и мечтания похожее. – А не бывала ли ты у меня раньше?

– Нет, Иванушка, я только сегодня пришла.

– Издалека ли?

– Сама не помню, Иванушка, только знаю, что тебя должна была встретить.

– Ну, мать честная, опять чудеса продолжаются! – хлопнул Иван себя по ляжкам. – Не успеешь оглянуться.

– А ты разве не доволен, Иванушка? – явно огорчилась красавица. – Я тебе совсем не понравилась?

Иван каким бы там ни считался, но зрение имел не хуже, чем все умные люди имеют, в очках не нуждался. Поэтому он смутился от вопроса красавицы и молвил, потупясь:

– При чем тут «не понравилась»? Я и не помню, чтобы у нас раньше такие встречались.

– Ну так я подою коровушку-то нашу, – снова заулыбалась и зарадовалась гостья-красавица.

Верней-то сказать, и не гостья уже, а почти что хозяюшка полновластная…

Так и стали они жить-поживать да добра наживать. Не так уж много прошло времени, как стали у них появляться детки – сперва один, а потом, от хорошей согласной жизни, сразу двое. Прошло еще сколько-то благодатного времени, и соседняя пустая изба раскрыла заколоченные окна, заблестели на солнце чистые стекла: новая семья вселилась. Потом и еще одна… Ну а что тут еще дальше было и чего вовсе не было, про то в других сказках рассказывается.

Январь – март 1991