Текст книги "Ночные бомбардировщики"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

1

3

4

5

6

7

8

1

2

4

5

7

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

21

22

24

25

26

1

Огромное алое солнце, похожее на раскаленный шар, лежало на вершине розового облака, будто перегретого жаром светила. А выше нежно-серебристым пеплом застыли редкие слоистые облака... Все вокруг приняло красноватый оттенок – и крыши виднеющегося вдали села, и деревца на краю аэродрома, и даже закамуфлированные пятнистой окраской бомбардировщики.

– Солнце красно вечером – нам бояться нечего, – изрек штурман самолета старший лейтенант Штанев, подходя к командиру экипажа сержанту Хрущеву, стоявшему невдалеке от своего самолета и с явной заинтересованностью поглядывавшему на закат.

Они были одногодками, но судьба распорядилась так, что Штанев закончил военное училище штурманов три года назад, а Хрущев – летное училище в самый канун войны. Несмотря на сержантское звание, командиром экипажа согласно существующему положению назначили пилота: так уж повелось в авиации и на флоте – командует экипажем тот, кто управляет машиной.

– Похоже, не верна твоя поговорка, – возразил сержант. – Есть чего бояться – видишь, какая наковальня поднимается? Быть грозе.

– Ну так и что? Гроза не фронтальная, обойдем. В подтверждение слов штурмана заработали моторы на одном самолете, затем на другом. А вскоре весь аэродром дрожал от могучего грохота. Бомбардировщики один за другим стали выруливать на старт. Хрущев проводил их взглядом и, когда последний скрылся в предвечернем мареве, достал портсигар.

– А нам, должно быть, командир полка снова сюрприз приготовил, – подвел итог штурман. – Какую-нибудь малоразмерную цель уничтожить или на разведку лететь.

Хрущев не ответил. Он и сам давно догадался, почему их экипажу приказали задержаться со взлетом. Майор Омельченко особенно выделяет их экипаж – самые трудные задания поручает только им. Улыбается при этом: «Вы везучие». Что правда, то правда: вот уже год воюют и, как говорится, бог миловал – все живы и здоровы.

Правда, самолет их не раз подбивали, однажды даже горели, но все обошлось хорошо. Зато на их счету три сбитых «мессершмитта», десятки уничтоженных танков, орудий, автомашин. Но везение – штука изменчивая: может быть, где-то уже припасен и твой снаряд, твоя пуля, от которых не уйти. Но не об этом сейчас кручина: по сообщениям Совинформбюро положение на фронте очень тяжелое, фашисты развивают наступление на Сталинград.

Хрущев помял пальцами папиросу, сунул в рот и собрался было идти покурить за хвост самолета, когда увидел мчащуюся к их самолету командирскую эмку. Майор Омельченко выскочил из машины на ходу и, нетерпеливо выслушав рапорт о готовности самолета и экипажа к выполнению задания, энергично прошагал к выстроившимся в шеренгу штурману и стрелкам.

– Сколько бомб взяли? – спросил майор у Штанева.

– Как приказано, товарищ майор, шесть ФАБ-сто и две ФАБ-двести пятьдесят, – ответил старший лейтенант.

– Двестипятидесятикилограммовые снимите, – приказал командир и протянул руку за картой. – Полетите далеко – в Белоруссию. – Он указал точку на карте. – Вот сюда. Выход на цель точно в час тридцать. Обозначение цели: пять костров в линию с востока на запад и два по бокам – посадочное «Т». Плюс ко всему – две красные ракеты. Только после этого дашь команду прыгать. – Омельченко обернулся и Хрущев со штурманом увидели возле эмки молоденькую русоволосую девушку в голубеньком платьице в горошек, с ватником в руках и рюкзаком у ног. – Это ваш новый член экипажа, вернее, пассажир, – пояснил Омельченко. – Доставить в целости и сохранности. Выбросите ее и повернете вот на эту станцию. Отбомбитесь и – домой. – Омельченко вернулся к девушке, пожал ей руку. – Ни пуха ни пера!

– Спасибо, – поблагодарила пассажирка чуть заметным поклоном.

Омельченко сел в машину и уехал. Девушка взялась за рюкзак, чувствовалось, он не легкий, и Хрущев шагнул к ней.

– Разрешите. – Сержант одной рукой взялся за лямки рюкзака, легко поднял – ему с его силенкой и не такое приходилось поднимать – и понес к кабине стрелков.

– Сурдоленко, разместишь, – приказал он старшему сержанту. – И о девушке позаботься – чтоб сидеть было удобно...

Штурман с техником по вооружению принялся снимать лишние бомбы. Хрущев помог им, выгрузили бомбы на тележку и отвезли их на специальную площадку. Теперь можно было покурить.

За хвостом самолета у врытой в землю урны стояла их юная пассажирка и раскуривала папиросу. Сержант направился к ней, чтобы договориться о порядке работы в воздухе.

– Командир, сагитируй ее остаться в нашем экипаже, – бросил вслед Штанев. – Я из нее такого штурмана сделаю!

Хрущев приостановился.

– Боюсь, Яша, ты в первом же полете с ней потеряешь ориентировку...

Девушка сделала вид, что не слышит их подначек, смотрела куда-то вдаль. Подходить к ней стало как-то неловко, и Хрущев остановился поодаль, закурил. Она глубоко затягивалась, как заправский курильщик, неторопливо, с наслаждением выпускала дым. Густая копна русых волос спадала на плечи. Носик чуть вздернут – гордо, независимо; губы сочные, яркие – совсем девчоночьи. На вид ей было не больше восемнадцати. «Да, судьба ее не из легких – прыгать в тыл к фашистам. Ведь всякое может быть», – с тревогой подумал Хрущев, исподволь поглядывая на нежданную пассажирку.

Девушка словно прочитала его мысли, повернулась.

– Товарищ сержант, идите вместе покурим, заодно я хочу спросить у вас кое о чем.

«А она не из робкого десятка, – отметил сержант. – Собственно, другую и не послали бы. Притом – одну». Раньше Хрущеву доводилось видеть подобных пассажиров. Их

выбрасывали в тыл врага по три, четыре человека, в основном мужчин. А эту, совсем девчушку, – одну.

– Во сколько полетим? – деловито спросила девушка, взглянув на свои ручные часики и, спохватившись, представилась: – Эльза.

– Иван Хрущев, – ответил сержант. – Полетим скоро... Эльза – из немцев Поволжья? – задал он первый пришедший на ум вопрос – не молчать же...

Девушка чему-то улыбнулась, отрицательно покачала головой.

– Из Белоруссии. Гостила у родственников, а тут война... Теперь вот таким путем приходится домой возвращаться. – В ее удивительно синих, как весеннее небо, глазах играли смешинки. Нашел о чем спрашивать... Она папе с мамой не скажет теперь, кто она, куда и зачем летит. И он решил подыграть ей:

– Надолго домой?

– А это от вас будет зависеть. Судя по сводкам – надолго. Прилетайте в гости. Встречу как старого товарища.

– Что ж, может, и прилечу – на войне всякое бывает.

Он сказал просто так, чтобы поддержать разговор, не думая и не предполагая, что в судьбах бывают самые невероятные свершения.

Их беседу внезапно прервал упавший с высоты гул самолета – нудный, с прерывистым завыванием. Запоздало спохватилась сирена, и все, кто был у самолета – штурман, стрелки, авиаспециалисты, – кинулись бежать к бомбоубежищу. Хрущев бросил папиросу и тоже приготовился к спринту, но, глянув на девушку, смутился: она спокойно выпустила изо рта дым и насмешливо поглядывала то на убегавших, то на их командира.

Что это с ними? – спросила, будто не понимая.

– Видите ли, – неуверенно проговорил сержант, не зная, как выйти из щекотливого положения, – думаю, что и вам будет не лишним воспользоваться бомбоубежищем – чем черт не шутит...

– Так это же «фокке-вульф», разведчик, – упрекнула летчика девушка. – Разве вы по хулу не узнали?

Хрущев поразился ее слуху: в небе и в самом деле появилась «рама». А разведчик, конечно же, бомбить не станет. Наверное, прилетел сфотографировать аэродром. Очень вовремя угодил – пусть фотографирует, когда наши самолеты почти все в небе.

Зенитки открыли огонь. «Фокке-вульф» покружил немного и удалился восвояси.

– Так вот о чем я хотела вас спросить, – вернулась к прерванному разговору девушка, – как зависит длина взлета и посадки вашего самолета от наклона взлетнопосадочной полосы? Конкретно: когда быстрее взлетит самолет – в гору или под гору?

– Разумеется, под гору.

– Почему?

– Потому что под гору он быстрее наберет необходимую для отрыва скорость.

– Выходит и под ветер он быстрее оторвется?

– Нет. Скорость берется относительно воздушной массы, а не земли; так что под ветер самолету потребуется больше времени для разбега.

– Понятно, – кивнула девушка и пояснила: – Это я на случай, если к вашему прилету придется площадку подыскивать.

– Запомню.

Из бомбоубежища показались штурман со стрелками и авиаспециалистами.

– Что, командир, решил проверить выдержку нашего нового члена экипажа? – сострил Штанев.

– Нет, Яша, это она проверила нашу. И скажу тебе по секрету, некоторые очень некрасиво драпали, особливо симпатичный старший лейтенант.

– Так я не от фрица – за папиросами в каптерку бегал, чтобы с вами за компанию покурить. – Он достал пачку «Казбека» и услужливо раскрыл перед девушкой.

– Опоздал, Яша. Пробегал. Теперь покуришь, когда вернемся. По местам! – скомандовал Хрущев.

Вокруг – чернильная темнота; частые вспышки молний бьют по глазам, ослепляют и оглушают: не видно ни стрелок приборов, ни лампочек подсвета, не слышно гула моторов; лишь чувствуется, как самолет то проваливается вниз, то взмывает ввысь. Иногда Хрущеву кажется, что бомбардировщик разламывается – трещат и стонут шпангоуты, звенят от напряжения стрингера; с консолей крыльев срываются голубые огненные язычки – электрические разряды. Кажется чудом, что самолет еще держится в этом адовом небе, бушующем грозовыми смерчами, и невероятным, что молодой летчик наперекор стихии ведет самолет в кромешной тьме, когда то и дело из поля зрения исчезают авиагоризонт, указатель скорости, вариометр. А молнии сверкают все чаще, все оглушительнее гремят раскаты грома.

– Штурман, стрелки, как вы там? – спросил командир у членов экипажа по СПУ – самолетному переговорному устройству.

– Нам-то что, а вот ты как ведешь? Я даже компаса не вижу, – отозвался Штанев. – Может, вернемся? Облака плотнеют, и если мы врежемся в них – окажемся у дракона в пасти!

– Ты же говорил, нам бояться нечего, обойдем.

– Да вот, все обложило кругом – ни зги!

Перед самым носом бомбардировщика снова сверкнула молния, ударила сверху вниз, и в кабине запахло озоном.

Докладывает стрелок-радист Сурдоленко:

– Товарищ командир, экипажи, что пошли на бомбежку, сообщают, что возвращаются – не смогли пробиться сквозь грозу.

– Но командир полка лично приказал нам выполнить задание, – напомнил Штанев. – Командир, попробуем пробить облака вверх.

– Заботливый, погляжу, – усмехнулся Хрущев. – Рассчитываешь провести занятия по ориентированию по звездам?

– А что, я такой! – для бодрости духа хохотнул Штанев. – Но приоритет, товарищ командир, за тобой. Однако обойти грозовой фронт вряд ли удастся...

– Сурдоленко, свяжи-ка меня с пассажиркой, – приказал командир. Он представил, как девушка надевает шлемофон, пристегивает ларингофоны, и возникло непоборимое желание потянуться к ней, помочь.

– Товарищ командир, Эльза слушает, – раздался в наушниках приятный и бодрый девичий голос.

– Как самочувствие?

– Терпимо. Спасибо, ваши ребята подбадривают.

– Вернуться придется, видите – вокруг ад кромешный.

– Очень даже красиво. Мне ни разу не приходилось попадать в такую грозу...

– Из-за такой красоты можно сразу в преисподнюю угодить.

– Если серьезно, то вполне согласна с вами. И все же возвращаться никак нельзя: меня ждут именно сегодня. Представляете себе, что значит отменить встречу в тылу? Ведь сотни людей работают на это...

– Представляю, – вздохнул Хрущев.

– Но не лезть же в бучу! – вмешался штурман.

– Все, Яша, дебаты окончены, – категорично пресек разговор Хрущев. – Летим на запад с набором высоты. Кстати, впереди вон окошко уже просматривается.

Насчет окна он, конечно, подзагнул, стрелки еще могут поверить, а штурмана, опытного воздушного волка, не проведешь: сидит-то он в самом носу, все видит. Но тот промолчал. А минуту спустя сам поддержал командира:

– До цели осталось всего двадцать минут лету. Теперь, думаю, дотопаем.

Болтанка стала утихать, а минут через пять мелькнула одна звезда, другая, и вскоре

впереди по курсу действительно обозначилось «окно».

– Доверни десять градусов влево, – попросил штурман. Он уже успел сориентироваться по звездам и уточнить курс.

Со штурманом Хрущеву явно повезло: толковый, знающий в совершенстве свое дело специалист. Воевал на Хасане, в финскую, ордена Красного Знамени и Красной Звезды имеет, но не кичится наградами и старшинством.

– Так держать. И можно потихоньку снижаться, командир, а то заморозим нашу гостью.

Хрущев убрал обороты моторов, и гул заметно ослабел. Внизу то слева, то справа вспыхивали трассы, но до самолета не долетали – он летел выше пяти тысяч метров. И снова у сержанта шевельнулось тревожное чувство за девушку: что ее ожидает там внизу? Ведь фашисты, слыхал он, перехватывают радиограммы и выкладывают ложные костры. Да и сам прыжок – в ночь, в неведомое... Отчаянная дивчина. И слух какой: по гулу «фокке-вульф» определила. Такая, наверное, и немецкий в совершенстве знает, и стреляет только в десятку...

– Командир, костры по курсу, – доложил штурман. – Хватит снижаться.

Хрущев посмотрел на высотомер. Да, хватит – тысяча. Перевел самолет в горизонтальный полет.

– Сурдоленко, готовь девушку к прыжку. Проверь парашют, рюкзак.

– Понял, командир. Все сделаем на совесть. Тем более такая девушка... Даже жалко расставаться!

– Спасибо, товарищ сержант, за благополучную доставку, – прозвучал в наушниках голос девушки. – Прилетайте в гости. Буду ждать. Не забудьте мои позывные – две ракеты...

– Не забуду, Эльза.

– Вижу: костер выложен согласно условиям, – сообщил штурман.

– Вижу. Рассчитай поточнее.

– Не промахнусь... Приготовились!.. Пошел! Хрущев накренил машину, посмотрел вниз, но кроме

черноты ничего не увидел.

– Курс двести десять...

– Подожди, Яша. Надо убедиться...

– Ну, ну... Сделай кружок.

Лишь когда в небо взметнулась красная и зеленая ракеты, Хрущев облегченно вздохнул и взял курс на заданную для бомбометания цель.

– Подержи, командир, я ветерок уточню, – попросил Штанев.

Не успел он закончить промер, как впереди вспыхнули три луча прожектора, и, то расходясь, то перекрещиваясь, стали шарить по небу. Бомбардировщик шел ни навстречу.

– Так держать, Ванюшка! Открываю бомболюк.

Хрущев почувствовал, как отяжелел самолет – открытые створки бомболюка создавали дополнительное сопротивление, – и прибавил обороты.

Внизу замелькали вспышки: зенитки открыли огонь. Снаряды рвались впереди и по бокам, выше и ниже, но заградительная зона была довольно-таки слабенькая – сюда редко залетали наши самолеты.

Штурман сбросил светящие авиабомбы – САБ – и железнодорожная станция осветилась не ярким, но вполне достаточным светом, чтобы рассмотреть на ней эшелоны.

– Крути, Ванюшка, восьмерку.

Это означало, что нужно отвернуть круто вправо, затем влево и встать на цель с обратным курсом.

Бомбардировщик послушно лег на правое крыло, затем на левое, и снова голос штурмана вывел его на прямую:

– Так держать! На боевом!

Время тянулось мучительно медленно. Снаряды рвались все ближе, и прожекторы метались совсем рядом, но видно за пультами сидели неопытные солдаты и им никак не удавалось поймать самолет в перекрестие лучей.

– Так, отлично идет, – вслух рассуждал Штанев. Замолк на несколько секунд и вдруг заорал благим матом: – Стой! Стой, говорю!

– Как это «стой»? – недоуменно спросил Хрущев.

– Да цель прошла! – сокрушенно чертыхнулся штурман. – Кнопку забыл нажать. Прости, зевнул. Надо на второй заход.

– Понятно, надо, – незлобиво согласился Хрущев, чтобы успокоить штурмана.

– Как же я так, – продолжал сокрушаться Штанев. – Вел, вел... Теперь из-за моего зевка снова на рожон надо лезть.

– Ну это еще не рожон. Не зевни второй раз. [10]

– Теперь на век запомню... Так держать!.. Сброс!

Бомбардировщик облегченно качнулся, а внизу один за другим полыхнули разрывы. Загорелись цистерны с горючим, и высокий столб пламени осветил далеко все вокруг.

– Курс нах остен! – весело заключил Штанев. – Теперь поскорее набирать высоту!

– Высоко не полезем. На этот раз попытаемся обойти грозу с фланга. Рассчитай курс, пока облака не закрыли звезды.

– Посмотрим, командир, а может удастся пробиться напрямую – час-полтора сэкономим.

Звезды действительно вскоре стали меркнуть, а через несколько минут исчезли совсем, но Штанев уже сделал свое дело, и бомбардировщик прямым курсом шел к родному аэродрому. Снова его стало подтрясывать, вначале потихоньку, словно испытывая нервы экипажа, потом – все сильнее и сильнее.

Сверкнула молния и высветила узкую полоску пространства между космами облаков и степью.

– Да, командир, потолок-то у нас – прямо над головой. За высотой глаз да глаз нужен, – обеспокоенно предостерег штурман.

Минут двадцать они снова летели в кромешной тьме, ничего кроме приборов не видя. Молнии вспыхивали все реже и наконец остались позади. Облака оборвались, обнажив на востоке чуть заметную серую полоску – наступал рассвет.

Бомбардировщик неощутимо скользил в свежем спокойном предутреннем воздухе, и Хрущев, откинувшись на спинку сиденья, почувствовал неимоверную усталость, глаза начали слипаться: вот только бы посадку произвести – уснул бы прямо здесь.

А небо все светлело, моторы пели все умиротвореннее, все нежнее, будто убаюкивали, и стоило большого труда держаться, следить за показаниями приборов.

Аэродром по курсу! – напевно и радостно сообщил штурман.

– Будем садиться с ходу.

– Понятно.

С земли дали условия посадки: штиль, посадочный знак выложен как раз с западным стартом.

Хрущев снизился, не доходя до посадочной полосы метров пятьсот, выпустил шасси и закрылки. Но солнце

уже поднялось над горизонтом и его огненно-оранжевые лучи били прямо в глаза, ослепляя пилота. Можно было уйти на второй круг и посадку совершить под небольшим углом к «Т», но слишком уж устал летчик, а потому решил садиться. Земля казалась совсем близко, и Хрущев потянул на себя штурвал.

– Добирай, добирай! – подбодрил его штурман, которому из своей кабины землю видно значительно лучше.

Летчик опустил хвост машины, создавая посадочное положение, но колеса почему-то не касались земли. Скорость быстро падала, и бомбардировщик вдруг резко пошел вниз, будто провалился. Сильный удар содрогнул машину, шасси хрустнули, как спички, и бомбардировщик, взрывая землю винтами, юзом пополз по посадочной полосе.

Когда самолет остановился, наступила зловещая тишина, никто не трогался со своих мест. Сержант Хрущев от стыда и досады готов был провалиться сквозь землю -такую ошибку и курсантом не допускал. Но сиди не сиди, выходить надо. Он открыл фонарь. Вылезли из своих кабин и штурман, стрелки.

– Вот это подсказал, – сокрушенно покачал головой Штанев. – Прилетели, мягко сели, доложите, все ли целы...

Хрущев лишь глубоко вздохнул. Да уж, сели – срам на всю дивизию.

От КП отъехала командирская эмка и направилась к беспомощно распластанному на земле самолету.

– Не та гроза, что позади, гроза – спереди, – невесело констатировал штурман.

Это уж точно. Омельченко с его крутым характером за такую посадку по головке не погладит. Хрущев покрепче нахлобучил фуражку, расправил под ремнем складки комбинезона и, когда эмка остановилась, шагнул навстречу командиру полка.

– Товарищ майор, экипаж задание выполнил! – доложил сержант. – Пассажир выброшен с парашютом в заданном районе, после бомбометания на станции по эшелонам отмечены взрывы вагонов с боеприпасами и цистерн с горючим.

Омельченко выслушал рапорт, махнул рукой – вольно, – и молча пошел вокруг бомбардировщика. Лицо непроницаемо, сосредоточенно: то ли бушует от

негодования, [12] то ли озабочено – густые брови сошлись у переносицы на лбу обозначилась глубокая складка.

Остановился, глубоко вздохнул.

– Н-да, очень, очень не вовремя. Устал? – окинул сочувствующим взглядом сержанта.

– Да солнце вот в глаза...

Омельченко взглянул на солнце, словно упрекая светило, и снова без упрека посмотрел на сержанта.

– Давайте-ка на отдых, а я дам команду отбуксировать самолет на стоянку...

– Гроза и на этот раз нас миловала, – повеселел Штанев.

Хрущев слышит грохот, чьи-то возгласы, торопливую возню. Кто-то неотступно трясет его за плечо. Он все слышит, чувствует, понимает, что творится что-то неладное, но глаза открываться не желают.

– Да проснись же ты! – узнает он наконец голос Яши Штанева. – Летчику погибнуть на земле – свинство.

– Это точно, – соглашается он, с трудом размыкая веки. Кто-то мелькает перед глазами и скрывается за дверью. Перекрещенные бумажными лентами стекла окон их громадного общежития – бывшего клуба – вдруг вздрагивают и со звоном сыплются на пол. Земля шатается под ногами, в уши бьет раздирающий вой пикировщиков.

Сержант одним махом хватает с тумбочки брюки, гимнастерку, фуражку, планшет, одевается на ходу; у двери на секунду задерживается, надевает на босу ногу сапоги – благо они сорок последнего размера и нога влезает в них без задержки. Иван бежит следом за штурманом. В сотне метров от общежития – траншея, ведущая к бомбоубежищу, – старший лейтенант и сержант сваливаются в нее. Переведя дух, оба смотрят вверх. В небе кружит четверка Ю-87. Фашистские летчики высматривают цели и пикировщики один за другим устремляются вниз. Вокруг них белесыми шапками вспыхивают разрывы снарядов.

Эльза оказалась права, вспоминает Хрущев предупреждение девушки. Вчера покружил разведчик, а сегодня и бомбардировщики пожаловали... Как она там? Приземлись вроде бы благополучно – красную и зеленую ракету дала... Отчаянная дивчина. Эльза... Неужели немка?.. Нет, [13] конечно. Кличка... Волосы русые, губастенькая, синеглазая, – он чувствует, как сердце наполняется волнующей нежностью.

Бомбардировщики выходят из пикирования и берут курс на запад. Грохот и гул затихают, лишь из-за казармы доносится треск – что-то горит; черные клубы дыма почти вертикально поднимаются ввысь.

– Спохватилась Маланья к обедне, а она отошла, – вылезает из траншеи сержант Гайдамакин, механик с соседнего самолета. – Снова фрицы опоздали.

Хрущев распрямляется во весь свой могучий рост, смотрит на аэродром и, кроме своего бомбардировщика, поднятого на козлы, да У-2, приютившегося у заброшенного капонира, ни одного самолета не видит. И людей – никого.

– А где же все? – спрашивает летчик.

– Известно где – на задании, – знающе отвечает механик. – А оттуда – под Сальск, на новый аэродром, – И сожалеючи вздыхает: – Снова на перебазирование. И снова – на Восток... Так что вы поторапливайтесь в столовую, а то и пообедать не успеете. Туда как раз и комполка поехал.

У столовой суета, перебранка, звон посуды: официантки, заведующая столовой и трое солдат выносят прямо на улицу кастрюли, котлы, миски, ложки, упаковывают в ящики. Подъезжает грузовая автомашина, из кабины вылезает майор Омельченко, громко распоряжается:

– Быстро все в кузов и – на станцию. Все едете тем же эшелоном. – Замечает Хрущева со Штаневым: – А, и вы здесь. Не выспались? Я тоже не выспался. Перекусили?

Тоже нет? Ничего, поедите в вагоне. Помогайте грузить им и – в эшелон. Будете помогать майору Кузьмину.

– А самолет? – в недоумении восклицает сержант.

– Какой самолет? Ваш?

– Ну конечно.

– Он же без шасси. А где их сейчас достанешь? Сожжем.

– Да вы что?! – забывая о субординации, искренне восклицает сержант. – Это ж... бомбардировщик. Отличный самолет!

– Был, товарищ сержант. А теперь – считайте, списали его.

– Он и теперь... Разве трудно его отремонтировать?

– Легко? – усмехается Омельченко. – Так в чем же [14] дело? Ремонтируй, лети. Только времени у тебя маловато. Если к моему приезду на аэродром не успеешь, придется пешком топать.

– Успею. – Хрущев поворачивается к штурману: – Яша, захвати чего-нибудь перекусить и на самолет.

Иван срывается с места, как спринтер на старте, и мчится во весь дух на аэродром.

У бомбардировщика, поднятого на козлы и одиноко маячащего на стоянке, Хрущев, к своему удивлению, находит техника и механика. Оба что-то колдуют над искалеченными шасси.

– Уж не хотите ли вы приспособить этот чурак вместо подкоса? – спрашивает сержант с иронией.

– Хотим, – вполне серьезно отвечает механик. – Колеса нашли, а подкосами чураки послужат. По всем произведенным мною точнейшим расчетам – выдержат. При условии, разумеется, если летчик взлет и посадку произведет плавно, без перегрузок.

– За этим дело не станет. Но как вы их крепить будете?

– Порядок, командир, все продумано, – заверяет техник, видя, как волнуется летчик, – не беспокойтесь. Идите собирайте свои вещички и полетим. А то как бы фрицы не накрыли...

Сборы недолги: шинель, постель – в скатку, летное и прочее обмундирование – в вещмешок.

А с аэродрома уже доносится рев двигателей.

– Никак наш? – неуверенно спрашивает Штанев.

– Похоже...

Сержант и старший лейтенант хватают вещевые мешки и торопятся на аэродром. Штурман достает из кармана комбинезона кусок хлеба с салом, делит пополам и пробивает сержанту. Жуя на ходу, они одновременно задирают вверх головы: высоко в небе снова кружит «фокке-вульф». И ни одного выстрела зениток – те тоже снялись со своих мест.

– Наш самолет, наверное, увидел, – высказывает предположение Штанев.

Хрущев согласно кивает головой – рот забит хлебом; кант так голоден, что совсем уж невтерпеж.

– Как бы он на взлете нас не шандарахнул, – высказывает опасение штурман.

– Если взлетим, не шандарахнет, – заверяет командир. [15] Пояснить не успевает: у самолета им энергично машет рукой техник – быстрее, быстрее!

Летчик и штурман припускаются бегом.

Около их бомбардировщика, возвышающегося уже не на козлах, а на шасси – протезах, подрагивающих от вибрации моторов, стоит майор Казаринов, заместитель командира полка по политической части. Он в летном обмундировании, через плечо – планшет с картой.

– Где вы застряли? – недовольно спрашивает майор, стараясь перекричать шум моторов. – Минут десять уже молотят, – кивает он на винты. – Быстро по кабинам – и по газам! Я колодки уберу.

Техник с механиком сворачивают инструментальную сумку, хватают под мышки струбцины и лезут в кабину стрелков. Штанев не торопится, недоверчиво оглядывает деревянные подкосы шасси, лишь после этого забирается на плоскость.

– А вы? – спрашивает у Казаринова Хрущев.

– Взлечу за вами, – взглядом указывает майор на виднеющийся за капониром У-2. – Ну, Иван Максимович, как говорят, ни пуха ни пера!

Хрущев энергично поднимается в пилотскую кабину и застывает в удивлении: приборная доска зияет пустыми глазницами – ни указателя скорости, ни высотомера, ни вариометра, ни авиагоризонта. Даже лобовое стекло снято. Те, кто улетал рано утром, посчитали, что судьба этого бомбардировщика предрешена, и сняли многие приборы и детали на запчасти. Оставили только «пионер» – указатель поворота и скольжения, компас да прибор температуры головок цилиндров. Задержавшись взглядом на последнем, Хрущев почувствовал, как по спине покатились холодные капли пота: стрелки термопар обоих моторов отклонены вправо до упора. Значит температура головок цилиндров выше 300°, а положено не более 140° и моторы вот-вот может заклинить. Надо немедленно их выключить, дать им остыть, а потом уже готовиться к взлету.

Хрущев тянется рукой к лапкам магнето, но на секунду задерживается: надо сообщить Казаринову. Майор по его жесту догадывается о намерении и отчаянно машет рукой и показывает в угол капонира: где раньше лежали баллоны со сжатым воздухом, теперь было пусто. Ну конечно же теперь моторы нечем запустить. Придется взлетать [16] на перегретых... Что из этого получится?.. Да еще с таким шасси... Хрущев подает команду убрать колодки, и бомбардировщик трогается с места. Теперь надо выбрать направление взлета. «Когда быстрее взлетит самолет: под гору или в гору?» – вспоминается вопрос девушки. Вот ведь какая ирония судьбы: девушка спрашивала для себя, а решать эту задачу практически приходится ему. Их аэродром, оказывается, с покатом, на что ранее он не обращал внимания: для «здорового» самолета это существенного значения не имело, а вот для такого «инвалида» – сущая проблема. Ко всему еще и штиль. Итак, под гору...

Моторы с оглушительным ревом набирают обороты, и встречный поток воздуха, врываясь в проем, где должно быть лобовое стекло, прижимает летчика к спинке сиденья

сильнее и сильнее. Значит, скорость нарастает. Не так быстро, но Хрущев на это и не надеялся. Стойки шасси удалось приладить, но амортизация не работала. Малейшая неровность аэродрома тугими ударами отдавалась во всем теле.

Остается позади выбитая, без единой травинки, взлетно-посадочная полоса, а самолет все бежит и бежит, не чувствуя опоры под крыльями. Моторы ревут надрывно, со стоном, и, кажется, вот-вот не выдержат, испустят дух.

Давно, почти в самом начале разбега, Хрущев поднял хвост самолета, чтобы уменьшить сопротивление, но и это не помогает – бомбардировщик все бежит, будто и не собирается отрываться от земли. Иван старается ему помочь – берет на себя штурвал, создавая побольше угол атаки крыла, – никакого эффекта. А впереди уже видна лощина. Там – бугры, яр. И теперь даже если прекратить взлет, не спастись: тормозов у колес нет...

Толчки все сильнее, все чаще и ощутимее, трудно удерживать штурвал, педали руля поворота. Надо попробовать еще. Хрущев тянет на себя «баранку». Бомбардировщик подпрыгивает и зависает в воздухе с такой беспомощностью, что малейшая болтанка, малейшее дуновение ветерка свалит его на крыло. Летчик напрягает все свои силы, все свое мастерство, придерживает самолет над самой землей, давая ему возможность набрать скорость. И хотя ее определить не по чему, сержант чувствует – растет она, скорость, буквально по сантиметру. А моторы надрываются изо всех сил, стрелки прибора температуры головок цилиндра до сих пор за красной запретной чертой. [17]

И сбавить обороты нельзя – самолет тут же упадет Поток воздуха с остервенением бьет в лицо, треплет комбинезон, словно хочет сорвать его с плеч, со свистом уносится в щели фонаря кабины и по фюзеляжу к хвосту все сильнее прижимает летчика к сиденью, и это радует Хрущева, обнадеживает: бомбардировщик набирает скорость и обретает устойчивость. Теперь можно и переводить в набор высоты. Чуть заметное движение штурвала на себя – и земля уходит вниз.

Вот тебе и взлет под гору, почему-то снова вспоминается разговор с девушкой-разведчицей. Если бы она узнала, какой нынче был взлет...

3

Осенний лес будто еще дремал, но солнце поднялось уже высоко и залило всю громадную поляну, около которой расположился партизанский отряд после утомительного ночного перехода. На этой поляне следующей ночью предстоит принять самолет с Большой земли. Эльза изрядно прозябла, оттого и проснулась, но вставать не хотелось, ноги все еще гудели от ходьбы по бездорожью, по лесам и болотам. Она плотнее запахивала плюшевый пиджачок, втягивала голову в воротник и усиленно дышала во внутрь, стараясь согреться. Где-то недалеко раздавался назойливый стрекот сороки. «Неужели немцы?» – тревожно мелькнула мысль, окончательно разгоняя сон. Эльза высунула голову, прислушалась. Рядом похрапывали боевые товарищи, шагах в двадцати бесшумно расхаживал часовой Геннадий Подшивалов. Он был абсолютно спокоен и не обращал внимания на стрекот сороки. Значит,