Текст книги "Тысяча и одна минута. Том 1"

Автор книги: Иван Ваненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Ах, ты гадина болотная! – сказал царевич с досадою, – да с чегож ты взяла, что я буду за лягушку свататься, да где это было видано?

«Что же делать, если это небывальщина, тебе видно пришлось испытать первому!.. рассуди хорошенько: если ты и стрелу отнесешь к родителю, какой же ответ ты дашь ему? ты погрешишь против него, если солжешь, да скажешь, что невесты не нашел: ты вот и нашел невесту да взять не хотел, за то только, что безобразна она!.. а что же делать, коли тебе может на роду написано такую жену иметь!..»

Царевич крепко задумался, слушая такие речи умные от болотной гадины, а после ей и вымолвил:

– Да рассуди-ж таки ты, зверина смышленая, подумай: ну как я тебя с собою возьму? как покажу тебя братьям аль батюшке?.. Ведь мне после не будет и просвету, ведь и в люди показаться нельзя!

«Ты принеси тихонько да запри меня, скажи, что жену добыл, а не показывай; этакой обычай и во многих царствах идет.»

– Ладно, так; а как же я-то буду жить с тобою, с лягушкою?

«Чай и в вашем царстве есть люди, что охотой на уродах женятся? Да и вправду, лучше иметь жену безобразную, нежели злую, или глупую; а впрочем еще надо и то сказать: что мужнино дело скрасить женнину уродливость или глупость её прикрыть; со злой женой всего труднее прожить, а бывает, что иной умной муж из самой злой жены, если ее не сможет сделать доброю, для себя сможет сделать хорошею.»

– Ну, ну!.. – примолвил царевич, покачав головой, – мне этого что-то не верится!

«А вот возми-ко ты поди, наломай сучьев из ветлы, да корзинку сплети в чем меня домой понесешь, так я тебе пока тем временем поразскажу историю, как один мужичек-недурак, через злую жену, и деньги себе нажил, и почет приобрел!»

Царевич Иван послушался, наломал ветлы, сел корзинку плесть, а лягушка болотная и рассказала ему историю…

О том, как мужичек Ягуп именем жены выводил из домов силу нечистую

Жили да были муж с женой. Муж, Ягуп, не то чтоб был глуп, не то что муж ротозей, и строг и неприхотлив, и умен и жалостлив; покричит порой за что дельное, а за что иное и спасибо скажет ласковое. Так задалась ему жена такая, не то, что бы лукавая, не то, что бы глупая, а просто змея-змеей, так и шипит на каждое слово, как железо раскаленное, когда плюнешь на него. Бился Ягуп и так и сяк, и ласкою и угрозами, и порой молчаньем думал отойти – нет; кажись, хоть до-смерти убей ее, она все ногами будет дрегать! Взяло горе Ягупа, кручина не малая: надо с женою век изжить, а как его с такою промаяться? Нарочно на зло, наперекор все делает! Скажет в праздник Ягуп: «нарядись жена, пойдем в гости к свату, давно не были!» А жена и наденет наряд, что срам с нею выйти и на улицу! А в будни, да еще в дождь, в слякоть, наденет, непутная баба, свою обнову лучшую, и пойдет по деревне к знакомым шляться; ей и нуждушки нет, а Ягуп бедный, глядя на это, так и убивается.

Идет он раз домой из лесу, и размышляет на дороге о горе своем, вдруг вспала ему мысль дельная: «так и быть, говорит, обижу свою душу, согрешу, да тем и других от грехов отрешу! сделаю же, что задумано!»

Недалеко болота, окол леска, был какой-то старый сруб, колодец-чтоль уже засыпавшийся, или так яма невесть для чего вырытая, и дорога лежала близко места того. Ягуп, заприметив это, взял и положил доски гнилые поверьх сруба развалившегося.

На другой день Ягуп говорит жене в лес сбираючись: – «смотри жена, я пойду в лес, не ходи за мной!» – Как бы не так; не скажи он этого, она осталась бы, а как не велел ходить, так бабу поджигать и начало – сделать наперекор мужу, пойти, проведать, что он там будет делать.

Ягуб рубит дрова в лесу, сам на дорогу поглядывает, ожидает, что жена непременно придет, уж знает ее натуру; не долго ж и ждал: глядит, идет жена с кузовом, будто грибы брать; он ее бранить давай, что не послушалась, она пуще его кричать качала, Ягупу только того и хотелося, чтобы больше рассердить ее.

– Ну, – говорит он, – оставайся ж здесь, я домой пойду!

«Как же, нелегкая тебя побери, я и сама пойду.»

Ягуп молча пошел домой и жена за ним. Подходят близко к месту, где доски Ягуп положил: он говорит жене:

– Смотри же, дура, по этим доскам осторожней иди, не трясись!

«А тебе какое дело, дурак, захочу так и потрясусь.»

Ягуп закричал сердито: – Говорят, не смей трястись!

Как вскочит наша баба на доски, и давай прыгать, приговаривая; «ах, ты чорт, ах ты дьявол! так потрясусь же, потрясусь, потрясс…» да как рухнет в колодец, – вот тебе и потряслась, злая баба!..

Ягуп посмотрел, посмотрел, не выскочит ли? Махнул рукой и пошел себе домой.

Приходит Ягуп, все дома тихо, смирно; слышно как муха жузжит; Ягуп радехонек, залег спать, ненарадуется… никто ему ни слова злова, никто не гомонит, ни стучит, ни кричит – любо! Но видно взрослой кобыле нельзяж без хомута. День прошел, все хата пуста; надоело нашему Ягупу такое житье, некому кричать на него, он как-то к этому привык уже; волку зима за обычай, привычка вторая натура! Давай наш Ягуп думать-размышлять… днем-то не что, не видит за работой как и время идет, а ночью один пораздумается, хоть и все в хате, тихо а его и сон не берет; хоть злая жена, а все таки была она, а теперь нету и этакой! Не утерпел наш Ягуп, на другое утро встал чем свет, взял бадью и веревку, пошел туда, куда жена запропастилась. – Вытащу, – думает, – ее, буде жива, авось она теперь исправилась, авось станет слушать речей разумных, авось не будет зла!

Пришел наш Ягуп, где был гнилой сруб, привязал бадью к веревке, опустил вниз и кричит: – эй, хватайся жена! простил я тебя, вылезай на свет! жива, али нет?

Чует Ягуп, что бадья стала тяжела, веревка понатужилась, видно кто-то вкарабкался, тащит… Дотащил до верху, глядь! сидит на бадье чертенок, с расцарапанной мордой, а из разорванного уха так кровь и течет… – Тьпьфу, ты пострел, пропадай совсем! – закричал Ягуп, и хочет опять опускать бадью… Так чертенок и завопил… «Кормилец родимой вытащи! всем наделю, награжу тебя, только вытащи!»

– А чего тебе так на свет желается? – спросил Ягуп, – тут и без вас довольно всякой нечисти.

«Да что, добрый человек, я бы ни за что не хотел вылезать отсель, да беда стряслась над нами несказанная: провалилась к нам сюда какая-то баба злая, неугомонная, нет нам от неё житья никому, поразгоняла всех, попримучила, видишь как меня отделала?.. а другие там вовсе, кто без глазу, кто без носу осталися!»

Ну, – подумал Ягуп, – уж если и чертям от ней житья нет, видно людям и подавно с нею не уладиться.

– Что же ты мне дашь за это, если я тебя вытащу?

«Да что, добрый человек, мне тебе дать теперь нечего, а я постараюсь так отслужить.»

– А чем бы, примерно?

«Да вот, как ты меня вытащишь, побегу я по людям к мужичкам богатым, к одному, другому и третьему; буду по ночам яралажить там, будут люди просить помощи, а ничем меня не выживут; ты скажи, что можешь меня выгнать вон и приди туда, то я в ту же ночь оставлю тот дом, а ты бери за это сколько можно более, вот тебе и плата за мою выручку.»

– Ладно; да не солжешь ли полно, лукавый бес?

«Небоися, добрый человек, мы не то, что люди, редко слово даем, за то его крепко держимся.»

– Хорошо коли так; вылезай же, делать нечего, – и вытащил Ягуп с чертенком бадью, тот от радости так и юлит хвостом.

Отблагодаривши чертенок Ягупа словами ласковыми и говорит ему: «Смотри же, добрый человек, дал я тебе обещание и сдержу его; только и ты моих слов не забудь: – из трех домов ты меня выживешь, а уж из четвертого, прошу не пенять, если я поселюся, то незамать; не то так и тебе потачки не дам!» Сказавши это, чертенка и след простыл.

– Да дуй-те горой, думает Ягуп, что мне за дело часто возиться с тобой; буде из трех домов, как ты говоришь, выживу, то и этого достаточно.

Взял Ягуп веревку, взял и бадью, только не взял обратно жену свою.

Вот пошел слух но деревне, что у старосты Вавилы все в доме, тихо было, а вдруг завелась такая яралажь, что и сказать нельзя. Ночью, как только свечи потушат, успокоются… то и поднимутся шум, гам, и стук, и визг, и трескотня; просто никому в доме житья нет, хоть вон беги.

Кинулся староста Вавила и к знахарям и к знахаркам, привозил их в дом и поодиначке и по двое; ворожили знахари, заговаривали – нет, ничто не берет, никак с нечистой силой не управятся.

Крестьянин Ягуп, в праздник раз, и похваляется между мирянами православными: – эх, говорит, кабы староста-то ко мне пришел, кабы меня попросил, я бы сделал дело и не взял бы дорого; я отвадил, отучил бы от его дому силу нечистую!

Дошли эти речи до старосты; глядь, и явился он к Ягупу.

«Правда ли, говорит Ягупу староста, правда ли, Ягуп Сидорычь (в ком нам нужда, проведаем того и имя и отечество), правда ли, что ты горазд совладать с силой нечистою, выгнать из дому, буде она где появится?»

– Досконально не хочу заверять, а ведаю, что сделать непременно смогу.

«Сделай милость, кормилец, помоги! У меня завелось такое недоброе!..»

– Изволь, изволь; от души рад и готов… Да только дело-то это такое… обойдется не дешево; может тебе это не любо.

«Что за беда, в деньгах не постоим, лишь бы толк был; изволь сказать, что тут требуется?»

– Да вот видишь, надо во-первых телку молодую яловую, ну еще овса куль понадобится: я этот овес должен рассыпать, дома, по полу, и ворожить на нем, а телку над ним поставлю, пускай всю ночь у меня простоит… за труды же мне алтын десяток дашь, так и будет с меня; только телку домой ты то-ж не бери, а не то опять нечистая сила воротится.

Почесал староста затылок, подумал. «Ну, говорит, делать нечего, изволь припасу, добуду. Когда-ж велишь?»

– Да накануне той ночи, в которую я к тебе нечисть выгонять приду.

«Так им-пожалуй я всего теперь пришлю.»

– Если так, то сегодняж и выгоню.

Прислал староста Ягупу и телку и куль овса, Ягуп ночевал у него, и, по договору, черта как небывало. Староста от радости не знал что и делать и денег дал Ягупу и угостил его, употчивал, как дорогого гостя любимого.

Там, чрез несколько времени, у одного богатого мужика, послышут, опять завозился бес, за Ягупом шлют, а Ягуп не был глуп; коли уже от старосты поживился лакомо, то тут таки позахватил себе и денег и скотинки и прочего снадобья, и опять вывел силу нечистую. Таким же манером и в третьем дому, да чуть ли еще не у дворецкого выгнал беса лукавого. И вошел Ягуп в такую славу, и разжился как ему хотелося.

Только не прошло полу-года, как наш Ягуп себе покойно жил, вдруг стали поговаривать, прежде шепотом, а потом и вслух: что у самого ихнего боярина творится по ночам что-то недоброе: то в конюшне видят кони позамучены, хоть никто и не ездит на них, то съестных припасов вполовину нет, то вино невесть куда повытекло!.. А в самом тереме, где жила девица, дочь боярина, по ночам кто-то похаживает, пугает красавицу и разгоняет там и служанок и слуг!.. Кому же все это творить, как не бесу лукавому?..

Боярин туда-сюда кинется, проведал про Ягу на, шлет за ним: – вы веди-де силу нечистую, вот тебе награда, и почтенье, и угощенье, и хорошая плата, и почет от боярина.

Ягуп помнит уговор с чертенком сделанный, отнекивается… «не. могу-де, все позабыл, запамятовал, потерял книгу волшебную, которою чертей выводил!»

Боярин прежде лаской, да уговаривая, а после разобидевшись, разбесившись и вымолвил: – Смотри знахарь-ворожея!. будешь еще упрямиться, так извини брат, я сам у тебя на спине так поворожу, что и бесу будет в диковинку!

Что будешь делать? сила и солому ломит, идет пословица!.. Думал, думал Ягул, поднялся на хитрость, пустился на пропадую, ведь одно из двух, да и то и другое неладное: надо либо бесу поддаться, либо у боярина в руках побывать! Обещается придти в следующую ночь; там его и ждут, все приготовились дива смотреть, как будет мужичек беса вон турить.

Приходит Ягуп, дрожит на нем тулуп, страх его берет, опаска не малая, а люди глядя думают, что он это на нечистую силу так разгневался, что инда тресется весь.

Засел на ночь Ягуп в доме боярина, засел, поджидает чертенка лукавого. Бьет двенадцать часов… лезет чертенок по стене, карабкается в окно… влез в горницу: глядь, Ягуп тут стоит…

«Ты зачем, любезный?» чертенок спрашивает; «ведь уговор был только о трех домах?»

«Да что делать, отвечает Ягуп, трясучись, что делать, милостивец?.. Рад бы тебя не тревожить, да жена прогнала, что у вас тогда в колодце была, ведь сама сюда обещала прийти, я думал не ты это лезешь, а она подкрадывается проведать, точно-ль я тут!.. Уж окажи еще милость; если она сюда явится, заступись за меня… ооох!.. охвоо!.. так дрож и пронимает… боюсь жены!.. ай, да вон никак и она идет!»

Как взвизнет черт, да бултых в окно, да вскочивши на ноги как пустился! Только его с тех пор в той стране и видели; ни слуху ни духу.

А Ягуп избавив от нечистой силы дом боярина, стал в таком почете, так его любить и уважать начали, что чуть не носили на руках; а иные злые, сердитые еще боялись его, посмей-де ему человек перечить, когда и черт не почем! И бывало на сходке мирской что Ягуп ни скажи, так тому и быть, ни гугу никто супротив!

«Так я к тому-то слово и молвила, прибавила лягушка, что вот-мол и злая жена, а какую пользу мужу сделала!»

– Ну, сказал царевич выслушавши, это дело и похоже на правду, а мудрено сотворено, что-то не очень верится!

Сказку лягушка покончила, а царевич Иван тем часом корзинку сплел. Ну, делать нечего, царевич наш был парень правдивой, что обещает, то уж и сделает; так лягушка ему стрелу отдала; а он взял ее, лягушку-невесту свою, положил в карзинку, повесил за плечи и отправился путем, о своем горе размышляя, на свою судьбу пеняя и своему бессчастью дивуючись!.

Пришел он в город уж темно на дворе, он признаться и рад тому: встащил в свой покой свою невесту болотную. поставил с нею корзинку под кровать и завалился спать от устали.

Показалась на небе заря заряница красная девица, запели вещуны-петушки красные гребешки, а там не больно долго ждать, стало показываться и красное солнышко.

Встал царь Тафута, спрашивает: что-мол дети тута?.. Все ли пришли?

«Все, батюшка царь.»

– Позвать их ко мне.

Пришли царевич Мирон и царевич Мартын, нейдет царевич Иван один; а уж за ним два раз бегали. Он и давно проснулся, а сам все лежит да думает, как царю донести, как отцу-родителю про лягушку сказать и как ее невестой назвать?. Однако, видно сорочи не сорочи, а давай что в печи, от такой напасти за угол не спрячишься…

Пошел и царевич Иван к Тафуте царю.

– Ну, дети мои милые, на шли ль вы жен себе?

«Нашли, батюшка, и так, как нам стрелами показа по; мы не сделали облыжно перед тобой, а где стрелы упали, там мы и жен себе взяли.»

– Ладно, хорошо, но пока вы ходили стрел да жен искать, я еще кое что придумал, что и вам будет любо и мне хорошо, если недурно выполнить. Скажитеж наперед, любыли жены вам и где вам их Бог послал?

Царевич Мартын хвалил свою невесту до устали, а царевич Мирон вдвое того, только царевич Иван стоит повеся голову и ни слова от горя не вымолвит.

Тафута видит, что он что-то прикручинился, спрашивает: что же ты дитя мое милое, Иван царевич, ничего не скажешь про невесту свою, али неладна пришлась?.. Глупа чтоль, али нема она, али есть у ней какая уродливость?

– «Нет, батюшка-родитель» отвечал царевич Иван «смышленостью-то она таки себе на-уме, дай речиста так, что уж успела мне поразсказать целую прехитрую историю… а лицем, то есть головой-то да туловищем, не так удалась. Да уж дозволь мне ее пока в заперти держать, не-то меня же подымут на смех, а тут моей вины нет никакой.»

Подумал, подумал царь Тафута, что такая за оказия! Да ну, говорит, я прежде ваших жен и смотреть не хочу, а пусть они мне покажут свою девичью смышленость на деле; пусть сработают каждая что я закажу; по их рукоделью я и рассужу, которая жена выйдет умней и какой муж по ней, и чего можно после от них ожидать, чего надеяться.

«Изволь батюшка», сказали в однин голос царевичи Мартын и Мирон «изволь; наши жены не ударят себя лицом в грязь, всякое рукоделье им дело плевое! изволь приказать, что им начать?»

– Да вот, благословясь, на первый раз, пусть они, молвил царь Тафута, пусть они выткут мне но ковру узорчатому, да не дальше, как завтра к вечеру; чтоб работали без лепи, без устали, пусть их сделают!

«Изволь, изволь! заговорили опять два старшие царевича, неважность ковер, хоть будь он разузорчатый… изволь родитель-батюшка; наши жены выткут, как пить дадут!»

– Ну, примолвил Тафута царь, смотрите, не больно ли ваши жены самонадейчивы, так и вы по них, смотрите, не оплошайте с ними; не хвалитесь ехавши на рать, а хвалитесь ехавши с рати уже; похвала молодцу пагуба!.. расскажу я вам побаску на то, хоть не мудрую, а бывалую:

О том, как городской сапожных дел мастер прославился в деревне своею работою. 3-я побаска царя Тафуты

В каком то большом городе, где было народу всякого тьма-тьмущая, умных не початой угол, а дураками хоть пруд прудя, жил был мужичек Михей, малой не совсем глупый, да таки и не умней людей; промышлял он рукодельем, своей смышленой работою: умел он кол обтесать, доску обстрогать, так и взяли его к себе плотники работать заодно, строить палаты брусяные, избы деревянные. Мпхей, как я вам сказал, только тесать да строгать умел, больше не спрашивай, а думалось ему самому, что он в плотиничном деле смышленей и мастера; бывало только и речей от него: «я это, коли захочу, лучше сделаю!» С такой-то манерой, он бывши плохим плотником в столяры задумал идти, а там его в зашей, как увидели, что он и строгать не больно горазд, а еще лезет другим во всем указывать. Потом наш Михей в кузнецы пошел, то есть не то, чтобы какое изделье выковывать, а только молотом стучать по наковальне, подготовлять железо для других, сделать что ни будь из него хитрое; и тут, увидевши, что опытной коваль из куска железа либо подкову скует, либо полосу зараз вытянет, опять-таки начал хвастаться: «если я-де захочу, то лучше сделаю!» да с этим умыслом в слесаря пошел: «вот-де невидаль, железо ковать!.. я и пружины могу делать диковенные!..» ан и тут неудача: по первому приему заметили слесаря, что ему не понутру их работа мудреная и выгнали вон.

Так за сколько рукомесл ни принимался Михей, все ему не удавалось по его хвастливости, все дело шло врозь хоть брось, за то, что он ничему не учась порядком, хотел все умнее других быть; и ославился так Михей, что нельзя было и в городе жить, а пришло в деревню отправиться.

Пришел в деревню домой к жене; живши в городе, городскому рукомеслу не научился, а деревенской работе разучился; не смог ни жать ни пахать, ни сена косить, ни овина сушить, а ведь надобно-ж чем-нибудь и в деревне жить!..

Выдумал наш Михей лапти плесть, ну дело бы и по нем, хоть не больно доходное, да сумел бы таки кочедыком ковырять, так нет, таков уж видно уродился Михей, и тут ему нельзя без затей: выдумал плесть лапти узорчатые, когда и простые-то хуже друтих сделать мог! не задаются ему лапти ново-выдуманные, затеял плесть, а не совладает концов свесть, и стали над ним зубоскалить-подсмеиваться те, кто в этом деле больше его смышлен был.

– Ладно же, думает Михей, погодите, удивлю я вас, такую штуку выкину, что ахните!.. эко дело лапти, да я и сапоги смогу сшить с оторочкою!

Так и делал; поехал в город и глядите привез оттуда вывеску от грамотного мастера, с таковым подписанием: Городской, сапожных дел мастер, Егор Фомин из Немцев, чинит сапоги и шьет новые и смазные, и козловые, и сапог тут же краской черной намалеван был. Приехал Михей; прибил вывеску над избой своей; сидит да в окошко поглядывает, как его деревенские соседи на вывеску дивуются, и смотрят разинув рот на черный сапог намалеванный. Что, думает он, удивил я вас-небось своею смышленостью?.. Подитко другой кто из вас умей такой сапог сострочить, как этот, что стоит на вывеске? А мне и еще мудренее давай, так сделаю!

День, два, три, неделю люди подивилися да и перестали смотреть; а Михей все только у окна сидит, а ничего не делает.

«Что же ты» жена спрашивает «вывеску повесил, а работы нет, чего же дела не делаешь?»

– А на кого ж я буду делать? закричал Михей, видишь никто не заказывает!.. не без мерки же шить, чтобы товар с рук не шел!

Случись остановиться на ночлег в этой деревне барину, и на ту пору сапог лопнул у него на ноге, а других видно он не захватил с собой, и крушится мой барин: как-де я так покажусь в городе?.. Только увидел он вывеску нашего Михея-рукодельника, очень обрадовался, посылает к нему своего служителя:

«Пойди, говорит, я прочел на вывеске, что здесь городской сапожник живет; буде он и плох, а всеж таки авось сможет как-нибудь сапог починить, исправить; все мне явиться в городе будет меньше стыда!»

Служитель, исполняя приказание, взял и понес к Михею сапог барина.

Приходит к окну, под вывеску «эй, тетка, где тут городской сапожник живет?»

– Это я и есть! отвечает Михей, али мерку снимать?

«Нет; вот барину сапог починить надобно; сумеешь ли?»

– Вот невидаль починить, говорит Михей, да мы бывало в день по две дюжины боярских сапог делывали!. покажи-ко, что там с вашим попритчилось?

«Погляди; дырка небольшая, лопнул вишь.»

Взял Михей, глядит, точно дырка небольшая. Хм! хм! лопнул; а от чегож он лопнул?

«Кто его знает, видно товар хил.»

– Тото и есть, видно мастер-то был ни то ни сё, ни сапожник ни лапотник. Смотрел, смотрел Михей на сапог, позорил, позорил мастера, что шил его, и спрашивает, важно подбоченившись: а что вам теперь, как зачинить? что положить?.. нащечку, или нащечурочик?

«Да что там нужно, отвечал слуга; я не знаю, как по-вашему.»

– Так им-ладно; оставь сапог, приходи завтра, я как нужно все сделаю!

«Смотриж, завтра чем-свет я приду, что бы готов был; барин ждать не станет, рано утром отправится.»

– Хорошо, хорошо; не заждешься небойся; к утрему и целые могу сделать, не только с дыркой управиться.

Ушел служитель, а Михей принялся за сапог… с виду дело неважное; кажись взял лоскут кожи, обрезал кругом, наложил на дырку да и притачал как надобно!.. А всеж это дело только мастера боится, а неумелого, что несмелого, самого при этом страх возьмет!

Так и наш Михей ломал, ломал голову… кажись само посебе дело пустое сапог, а никак не придумаешь, как дыру зашить! Пустился на авось Михей; взял-проковырял качедыком по обе стороны, где лопнуло, еще по дырке порядочной, просунул туда бичеву насмоленую и давай затягивать… стянул в кучу где лопнуло, а где снова проковырял, там еще разорвал; видит Михей дело плохо, не по его разуму, струхнул, и жене не показывает, хоть той и очень хотелось бы посмотреть, как муж боярские сапоги чинит. Вот Михей расковыряв сапог, взял поскорей вару, черной смолы и ну замазывать… заклеил и дырки и бичеву, насадил лепешку вполсапога, и так отделал его, что и самому страх смотреть… Поставил под лавку и говорит жене: «смотри, завтра придут за сапогом, отдай его; скажи-мол совсем готов, и за работу погоди просить, а слушай, что служитель станет говорить; если не понравится что, скажи меня дома нет, в лес-де по дрова пошел».

Утром ранехонько стучат в окно. Жена Михея отворила. Что надобно?

«Готов сапог?»

– Вчера еще изготовлен.

«А где же хозяин сам?»

– Его дома нет, по дрова ушел.

«Подай-ко сапог!»

Как взглянул слуга на изделье, так и руки опустил… Чорт знает на что похоже… сапог не сапог, а точно дехтярная лагупка коженая!.. Поставил его противу окна на завалинку и дивуется… «Ай-да городской мастер, ай-да хват молодец!.. Видишь как сделал, и в очки не рассмотришь – где дыра была! ну уж нечего сказать! такого хвата со свечей поискать!»

А Михей на печи лежучи, услышав такие речи приветливые, вскочил и кричит служителю: врет, батюшка, она, баба-дура, жена моя, дома я!.. Всунул в окно голову, кланяется и спрашивает: а что, родимый, хорошо починил?..

Как схватит его родимый за волосы и ну таскать приговаривая: «Ах ты разбойник, что ты наделал, голова глупая!.. Вот тебе дураку, вот тебе!.. Не смей соваться не в свое дело, не смей портить чужое добро, да морочить людей своею смышленостью!.. Вот тебе!..»

Бултыхался, бултыхался Михей в окне, насилу высвободился изо всей силы и упал на пол, и тут таки похвалился, не утерпел… Вишь как, сказал, наши рвутся: инда волосы в руках остаются!

Смотрите же и вы, мои милые, не такие ль же мастерицы и ваши жены смышленые!.. Да ну, ступайте домой! увидим на деле, на что ваши глаза глядели, когда жен выбирали себе!

Пошли к женам старшие царевичи, за ними пошел и царевич Иван, вздыхаючи тяжело да думая: «Что, зеленоглазая, навязалась ко мне в жены, сумела своими болотными лапами мою стрелу достать, сумей же теперь ими и ковер соткать!»

Приходит домой царевич Иван больно не весел. Увидав его, лягушка-было запрыгала радостно, да как приметила, что он кручинный такой и спрашивает… «Что ты, царевич, так не весел?.. а? пурр-ква!»

– Да, сказал Царевич с досадою, тут попуркаешь!. Вот батюшка велел, показал всем женам нашим, его трех сыновей, выткать по ковру узорчатому! Братья обещались, дали слово за жен, да я знаю, они потешат батюшку, сделают, а я-то что ему принесу?

«И-их, царевич! так это-то печалит тебя?.. Плохи мужья, что за жен обещаются; хорошо, что ты ничего не сказал. Будь покоен, ложись спать, утро вечера мудренее!»

– Да, подумал царевич, то же нам и мудрец сказал, когда нас женить затевал, и удалося мне одному дело мудрое; да пусто в нем, яб его променял на дело совсем неразумное!

Однако послушался совета жены, с горя опять завалился спать.

А лягушка тем часом… скок да скок, квак да квак, да и сделала так… вскочила на окно, на задния лапки села и тоненьким голосом запела:

 
Ветры буйные
Всех четырех стран
Сослужите мне
Службу верную!
Принесите мне
Скоро на-скоро,
Что мне надобно,
В нем нуждаюся!..
От овец волну,
От лугов цветов,
А с морского дна
Золота песку,
Из среды земли
Ярких бисеров, –
Чтоб соткать ковер
Мне узорчатый,
Чтоб потешить мне
Друга милого!
 

Задули со всех четырех сторон ветры буйные: и волна цветистая и бисер блестящий, и золото светлое так в окно и посыпались, ровно зимняя мятелица. А лягушка все подобрала, уложила камушек к камушку, цветок к цветку, золотом обвела, волной выстегала, и глядишь: лежит ковер узорчатый, да такой, что уж, вестимо, где у нас такому быть… знамо, дело волшебное, так оно так и вычурно!.. А царевич спал не видал, как лягушка и ковер выткала, сготовила, и свернула его, уложила в свою корзинку плетеную, и сама на него села, как будто ничего не делала.

Царевичи Мартын да Мирон тоже просят своих жен показать смышленость женскую, выткать отцу-родителю по ковру узорчатому, и изготовить-де завтра к вечерне, в дальний ящик дела не откладывая! Девицы-невесты, жены царевичей, и так и сяк было поотнекиваться, нельзяль переждать недельку-место? Нет, говорят царевичи, никак нельзя, батюшка так велел, дело непременное… Вот мы вам накупили и шелков и волны цветной и бисеров, шейте как хотите, девиц прислужниц на подмогу возьмите, а по ковру непременно сделайте!

Так как царевичи Мартын да Мирон оба дружно жили, то и жен невест своих вместе свели: пусть-де их вместе работают, одна другой поможет, одна другой посоветует!

Но невесты-девицы не сладят, никак не придумают.

«Кабы мои нянюшки да мамушки были тут» говорит невеста, жена Мартына царевича, «чтобы они научили как делу идти, помогли-бы беде, рассказали бы, как начать и как покончать!»

– Кабы мамушка моя, да подружки-наемные девушки здесь очутилися, говорит Белопега, невеста Мирона царевича, то бы они горе наше поправили, все сами соткали и вышили, только бы сиди да поглядывай!

Но как теперь пришло будущим царевнам свой ум приложить, то они мерекали, мерекали, умом-разумом раскидывали – ум вишь хорошо, а два лучше того; ан нет, там и два ума не помогают, где руки не совладают. Придумали однако царевны вот что: «пошлем-де мы Чернавку посмотреть тихонько: ткет ли ковер невеста Ивана царевича, или и она так же горазда, как мы!»

Послали Чернавку подсматривать. И пришла она Чернавка с ответом назад и докладывает:

– Видеть я-де ничего не видала, да и видеть нельзя: невеста царевича Ивана сидит во высоком тереме, а слышать я кое-что слышала, хоть не совсем толковито, а догадалася: она царевна поет в терему песню заунывную, просит она ветры буйные, чтобы, видно, отнесли ее на родимую сторонушку, там-де, поет она, есть золотой песок и бисера самоцветные; и поет она еще, что соткала уже ковер на утеху своему другу милому!

«Как? вскрикнули царевны, неужели она ковер соткала?»

– Да, отвечала Чернавка, я из песни её все это выслушала.

«Так-им, сестрица, давай же и мы за работу примемся; авось хоть как-нибудь да сделаем!»

И давай царевны биться с ковром маяться; беда научит, как горю помочь, и, с помощью девки-Чернавки, смышленой швеи, смастерили царевны по ковру цветному; хоть узоры на нем незнамо покаковски наставлены, да красны-хороши, а что на них значится, не нам угадать.

– Ведь и много бывает таковых швей-невест: у батюшки в дому, рукоделье загляденье, и заморская швея кажись лучше не сделает; а вышла замуж, да как пойдет тачать, то такого тебе понаделает, что и знахарь не разберет. Видишь, примерно, что красное, а не поймешь что оно: цвет ли то вышит, роза алая, аль то жареной рак!

Вот и наши царевны свои ковры изукрасили так:

Царь Тафута в своих палатах похаживает, в окошко Тафута поглядывает, поджидает подарков от своих невесток нареченных, от которой-де будет удачи ждать.

Идет царевич Мартын, несет под мышкой что-то завязанное.

«Ну, молвил Тафута царь, видно будет прок: одна невестка что-то изготовила!»

Идет царевич Мирон тоже с узелком под мышкою.

«Вот и другой! царь Тафута думает, чтои-то не видать моего милого сына Иванушки?.. эх, неудача видно сгубила беднягу сердечного, видно напалась жена неработница!.. а добрый он малой, не в братьев тих, а вот ему за тихость какая оказия, жена не ладна!.. Видно кто смел, тот и. лакомо съел, а кто похилей, тот так поговей!.. эх, эх!.. Мудро на свете устроено!..»

Ан глядь Тафута еще в окно, идет его любимый сын, царевич Иван, и несет под мышкою тож. узелок, только маленькой.

«Ну», молвил Тафута, тяжело вздохнувши «помиру идти, так хоть тестом брать; авось и его жена что-нибудь соткала!».

Собрались царевичи, вышел и Тафута к ним. «Что дети скажете хорошего, рукодельницы ваши жены, или так-себе?»

– Да вот, батюшка-родитель, говорят старшие царевичи, вот, изволь посмотреть, вот что наши жены изготовили!.. не знаем как потебе, а по нас загляденье!..

Царь Тафута усмехнулся и вымолвил: «у меня на это побаска есть.»