Текст книги "Государево дело (СИ)"

Автор книги: Иван Оченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Может плетями? – неуверенно спросил Никита и оглянулся на свою не слишком многочисленную челядь верхами. – Ежели вместях с рейтарами ударим, то…

– То вас сомнут, и начнется настоящий бунт, – хмуро отозвался Михальский.

Его хоругвь почти вся была с нами, но он довольно трезво оценивал её шансы в столкновении с москвичами.

– А сейчас какой? – огрызнулся Вельяминов.

– Пока не дошло дело до сабель – всё ещё можно поправить. Но если станем прорываться, то неизбежно прольется кровь.

– Да вы охренели! – не выдерживаю я. – Чай не на войне. Какая ещё кровь? Мне только этого недоставало!

– А что делать?

– Надо попробовать поговорить. Чего они хотят-то?

– Просят защитить веру православную…

– А кто её угнетает?

– Да про царицу Катарину они! – с досадой пытается объяснить Корнилий, но я его прерываю.

– Знаю я, про что они! Но не сейчас же её в купель окунать! Ладно, сейчас я сам поговорю…

– Да ты что, надежа! – всполошился Пушкарев и схватил моего коня за поводья. – Сейчас какой-нибудь аспид из пистоли стрельнет, и поминай, как звали! Не пущай его…

– Но-но-но! – изумляюсь я от такой наглости. – Сейчас у меня кто-то другой, а не бунтовщики плетей попробует!

Пока мы препираемся, происходит новое событие, которое нам пока не видно. С другой стороны в толпу народа запрудившую улицы на скаку почти что влетают несколько всадников. На всех монашеские одеяния и черные клобуки и только один выделяется белым клобуком иерарха Восточной церкви. Москвичи в недоумении начинают оборачиваться, а некоторые с руганью браться за дреколье, но поняв, кто перед ними, опускаются на колени.

– Опомнитесь, православные! – мощным басом кричит Филарет и, вздев вверх длань с двумя перстами, размашисто благословляет свою буйную паству.

– Оборони нас, Владыка! – начинают плакать, только что рвавшиеся в драку люди, протягивая руки к своему патриарху. – Не дай ввести в геенну огненную!

– Что вы удумали, детушки! – продолжает Романов, и, почти распихивая своих сторонников, упорно движется вперед. – Сказано, всякая власть от Бога, а вы что же бунтовать?! Всех прокляну до десятого колена! И храмы закрою! И не велю попам причащать, ежели сей же час не покаетесь и не разойдетесь!

В какие-то минуты происходит настоящее чудо. Только что готовые лезть в драку люди в смущении остановились и с надеждой смотрят на своего духовного отца. Правда, некоторые ещё сомневаются.

– Как же так, Владыка! Ведь царица с царевичем не православные!

– Какой вражий пёс вам это сказал?! – взвивается тушинский патриарх. – На сем месте клянусь вам Богородицей, всеми угодниками и страстотерпцами, что не пройдет и недели, как я крещу в истинную веру и царицу Катарину и царевича Дмитрия!

– А что же до сих пор не крестил? – раздается чей-то отчаянный выкрик и народ снова начинает волноваться.

– Да как же вам не совестно, окаянные! Нешто вы не знаете, что прежде чем святое крещение принять, надо основы нашей веры изучить и сердцем принять! Разве этого одного дня дело?!

– Сам-то хоть псалтырь знал, когда голову клобуком покрыл? – снова звучит тот же голос, но уже насмешливо.

Однако, вздумавший будоражить народ провокатор ошибся. Настроение собравшихся уже переменилось и теперь гнев толпы обращен на него.

– Ты на кого, пёсий сын, хвост поднимаешь! – кричат москвичи и бросаются хватать подстрекателя.

– Взять его, – вполголоса приказывает стоящему рядом с ним монаху Филарет. – Потом дознаемся, кто таков. Смотри только, чтобы не пришибли раньше времени.

Неприметный с виду инок с ходу ворвался в толпу и через минуту раскидав увлекшихся избиением горожан, схватил окровавленного вора[19]19
  Вор. – В то время так называли политических преступников, а для тех, кто крал, существовало название – тать.


[Закрыть] и отволок его в сторону. Митрополит, тем временем, продолжил свой путь и скоро оказался перед стрелецкой цепью. Всё это время он не скупился на угрозы и увещевания и, буквально на наших глазах, привел народ к покорности. Служивые тоже готовы броситься перед ним на колени, но пока держаться скованные железной дисциплиной.

– Фух, – шумно выдыхает Вельяминов, похоже, уже смирившийся с мыслью, что сегодня придется пролить кровь единоверцев, после чего истово крестится, благодаря Создателя, что не дал свершиться такому грехопадению. Корнилий и Анисим вторят ему, и только я пристально гляжу на Филарета, как будто целюсь. Несмотря на дальность расстояния, он чувствует мой взгляд и наши глаза встречаются. Я тщетно пытаюсь разглядеть, что скрывается в них. Может быть, торжество? Или ещё что…

– Ты что это, государь? – испугано спрашивает меня Алёна, все еще держащаяся рядом.

– Ничего, – отмахиваюсь я. – Что-то уж больно вовремя Фёдор Никитич появился.

– И, слава Богу! – расслабленно выдыхает Никита и вдруг с изумлением понимает, кто это за моей спиной. – Алёнушка, да что же это такое, ведь ты меня с ума сведешь…

– Аминь! – хмуро отзываюсь я и, тронув поводья, лёгкой рысью направляюсь вперед.

Поравнявшись с будущим главой Русской церкви, я покидаю седло и вместе со всеми опускаюсь на колени.

– Благослови, Владыка!

Но митрополит вместо того, чтобы поднять меня, становится на колени рядом со мной и начинает голосом полным раскаяния:

– Прости меня, государь, что поздно узнал об сем, и не поспел пресечь вовремя. Теперь поздно уж, но сделать так надо.

– Ты о чём? – не сразу понимаю я.

– Государь, сошли меня на Соловки, сгнои в узилище, но сделай так, как я народу сказал. Повели царице и царевичу креститься! Христом-Богом тебя молю, не вводи в соблазн малых сих! Клянусь тебе, в дальний скит уйду и никогда ты более обо мне – многогрешном не услышишь, но теперь паки и паки реку – крести жену и детей!

– Кто же тебя посадит, – хмуро отзываюсь я, пытливо всматриваясь в лицо Филарета. – Ты же…

– Что, государь?

– Я говорю, что ты у меня так легко не отделаешься! Ишь чего выдумал, в скит. А кто школы да университеты заводить будет? Кто монасей во тьме невежества погрязших, тянуть к свету истины будет, я что ли? Книги печатать, храмы строить, а при них школы, да библиотеки? С греками лукавыми, давно с потрохами султану продавшимися, кто будет бороться? Ведь ты же был в Европе! Пусть всего лишь в Польше, но ведь и там всякий убогий клирик или шляхтич голозадый иезуитскую коллегию закончили, и цитатами из писания и Аристотеля так сыплют, что любого праведника своей ересью смутить могут… и кто против них? Попы неграмотные, что пару молитв и треб заучили, и те не твердо, а уж про объяснить и разговору нет! Или, может быть, бояре, своим благочестием кичащиеся, в церквах с пудовыми свечками все службы выстаивающие, а на деле трижды в день все смертные грехи совершающие! Ведь вы же, мать вашу, пятерым царям крест целовали и всех пятерых потом предали! И не смотри на меня так – ты тоже!

– И я грешен, – не стал оправдываться Филарет. – И за все свои грехи на страшном суде отвечу. А только всё одно, крести жену и детей!

– Да куда же я денусь, – с досадой отозвался я и, вскочив на ноги, протянул Романову руку. – Поднимайся, Владыка, а то снег холодный.

– Крестишь?

– Да!

– Когда?

– Станешь патриархом, приходи! Тебе всего лишь Собор убедить надо, а мне жену-герцогиню. Ещё неизвестно, кому труднее.

– После нынешнего, – усмехнулся в бороду тот, – должна согласиться.

– А ты всех этих людей на Соборную площадь отведи, там тоже противиться не станут.

Через три дня Фёдора Никитича Романова, в иночестве – Филарета, избрали патриархом всея Руси, а ещё через два, он крестил в греческую веру будущую царицу Екатерину Михайловну, а вместе с ней принца Карла Густава и принцессу Евгению. Отчество моей жене досталось от крестного отца – Миши Романова. Наследник стал царевичем Дмитрием, а вот царевна так и осталась при своем имени. Не знаю даже, отчего я так уперся, но мне удалось доказать, что Святая Евгения Римская была прославлена задолго до Великой Схизмы, и потому нет никаких препятствий для того, чтобы православная царевна носила такое имя. Чувствую, что теперь оно станет в нашей семье родовым. Заодно крестили и маленькую Марту, ставшую Марфой. Катарина настояла, чтобы она воспитывалась вместе с нашими детьми, а я не нашелся, что ей возразить.

И всё, вроде бы, закончилось благополучно, если бы не Алёна…

Глава 4

Холодный, пронизывающий до самых костей ветер горстями кидает в лицо снежную пыль, заставляя щуриться и отворачиваться в сторону. Зимний день короток, и в сгустившихся сумерках уже ничего не видно в трех шагах. Вроде бы со мной были сопровождающие, но когда и куда они пропали – я не заметил. Куда идти – непонятно, но оставаться на месте форменное самоубийство и я, спешившись, тащу за собой в поводу смертельно уставшего коня.

Всё началось вчера утром, когда мне на глаза попалась зареванная физиономия Машки. В смысле, Марии Пушкаревой. Она в последнее время стала самой настоящей придворной у моей жены. Ушлая девчонка ухитрилась подружиться со всеми моими детьми, а приятель наследника Петер, похоже, вообще в неё влюбился. Так что она теперь считается официальной нянькой у царевны Евгении и Марфы Лямкиной. Должность эта невелика и потому не вызвала зависти ни у знатных русских боярынь, ни у немецких или шведских дам, привезенных Катариной из Мекленбурга. При этом природного оптимизма ей не занимать, так что плачущей я её не видел довольно давно.

– Что случилось? – удивился я этому потопу.

– Ничего, – насупилась девочка и отвернулась.

– Не понял! Ну-ка быстренько повернулась ко мне и рассказала, что за беда и кто тебя обидел? Я этого мерзавца или мерзавку быстро на кол пристрою!

– Ничего я тебе не скажу!

– Это еще почему?

– Потому что ты злой! Потому что тебе на всех плевать! Особенно на тех, кто тебя любит!

– Это ещё что за новости?

– Никакие это не новости! Ты всегда такой был!

– Машка, я вот сейчас не посмотрю, что я государь милостивый, незлобивый и богобоязненный, и как сниму пояс, и как всыплю кому-то по первое число! Говори сейчас же, какого нечистого с тобой приключилось?!

– Не со мной…

– А с кем?

– Сам, поди, знаешь!

– С Алёной, что ли?

– Ага!

С последними словами, поток соленой воды, производимой названной дочерью стрелецкого головы усилился, грозя затопить все окрестности. Дворец надо было спасать, поскольку новый мы когда ещё построим, а жить где-то надо. Так что я вытащил из-за пазухи платок, вытер Машкины слёзы и велел ей рассказывать всё по порядку. Однако это оказалось не таким простым делом, так что мне опять пришлось выпытывать у ней слово за словом.

– И что опять с Вельяминовой произошло?

– Беда!

– И какая же?

– Она ушла!

– И куда же? – чертыхнулся я про себя, сохраняя на лице ангельское выражение.

– В монастырь!

– Куда?!

– Туда!

– Да с какой же это радости?

– А что ты хотел – чурбан бесчувственный? Она тебя любит, а ты – как пень! Одна у неё радость была, с дочкой твоей возиться, а ты и эту отнял. У! Царь Ирод!

– Ты что, серьезно?

– Нет! – моментально взбесившаяся Машка тут же превратилась в маленькую гарпию. – Скоморошу я! Я же дурочка, чтобы такими вещами шутить! Да как у тебя язык повернулся, спросить такое?

– Тихо! – прервал я поток возмущения. – Теперь отвечай коротко и по делу, в какой монастырь она отправилась и почему мне Никита ничего не сказал?

– Да ему-то, откуда знать, – фыркнула девчонка. – Такой же чурбан, как и ты. Только этот хоть любить может, вон как по Долгоруковой сохнет, не то что…

– Отставить возводить хулу на государя! К тому же ты так и не сказала, в какую обитель она пошла.

– К матери, наверное, в Новодевичий, – пожала плечами Пушкарева и тут же прикусила язык, но было поздно.

– К какой матери? – не поняв переспросил я, но увидев смутившееся личико Машки, едва не похолодел от догадки. – Откуда знаешь?

– Знаю и всё, – насупилась девчонка, сообразившая, что проговорилась.

– Матушка Ольга сказала?

– Нет, что ты! Она за все время, может, только пару слов мне и сказала. Только смотрит иногда так жалостливо, а иной раз вроде и не видит вовсе!

– Кто тогда, Авдотья?

– Нет, маменька бы побоялась. Тебя, или Бога, или обоих…

– Да что же я из тебя каждое слово тяну, будто клещами? Говори сей же час, тигра рогатая!

– Сам ты – тигра! Алёна и рассказала. То есть, я их случайно подслушала, как они с матушкой Ольгой говорили.

– А она откуда?

– Догадалась! Она умная, не то что…

– Выпорю! – посулил я расходившейся девице, и, решительно развернувшись, вышел вон.

– Приключилось чего, царь-батюшка? – согнулся в поклоне стряпчий, стоявший у сеней.

– Коня! – коротко приказал я вместо ответа.

– Как же это…

– Коня, я сказал! – вызверился я на ни в чём неповинного придворного.

Тот, видимо, сообразив, что пахнет жареным, опрометью бросился наружу и заорал благим матом: – Коня-я-я Государю!

Обычно царским выездом занимается главный конюший боярин и это целая история, потому что лошади должны быть при полном параде, но мне ждать некогда. Впрочем, охраняющим дворец снаружи стрельцам и рейтарам такой приказ не в диковинку и скоро мне подводвели крупного жеребца из заводных. Вскочив на него, я гикнул и пустил коня вскачь к Троицким воротам. Рядом, как тени, выросли всадники Михальского и мы, не обращая внимания на бьющий в лицо ветер, понеслись по заснеженным улицам.

Бешеная скачка по морозу немного охладила мою горячую голову, и к монастырю я подъехал, можно сказать, в практически вменяемом состоянии. Ворота оказались запертыми и перед ними, очевидно, ожидая открытия, толпились люди. В основном это были женщины и дети, а немногочисленные мужики держались чуть в стороне у своих саней. Сообразив, что ещё немного и мои спутники начнут разгонять баб нагайками, я круто остановил коня и, соскочив с него, бросил поводья сопровождающим.

– Ждать меня здесь!

– Слушаю, государь, – торопливо отозвался охранник, с поклоном приняв повод.

Сквозь толпу я прошел быстро и уже собрался постучать в ворота, как меня окликнул чей-то приятный голос.

– Куда спешишь, Ваня?

В другое время я просто отмахнулся бы, но перед обителью гордыню лучше не проявлять и потому я ответил:

– По делам, добрая женщина.

И вот, казалось бы, отозвался и иди дальше, но я зачем-то обернулся. Передо мной стояла местная юродивая. То есть, баба как баба, только без платка и босая, что, принимая во внимание снежный покров, смотрелось дико. Вместе с тем, выражение лица её было такое… даже не знаю, как сказать, одухотворенное что ли?

– И какие у тебя дела, Ваня, правду ищешь?

Надо сказать, что отношения с юродивыми у меня не заладились, с самого приезда на Русь. Несмотря на то, что обычно я в карман за словом не лезу, что говорить этим людям не представляю совершенно, отчего теряюсь и иной раз несу сущий бред. Как ни странно, до сих пор кончалось это хорошо, лишь добавляя мне очки в глазах подданных. К примеру, в Новгороде все уверены, что прийти к православию меня заставил тамошний юродивый, просивший подаяние перед Софийским собором.

– Все мы правду ищем, – как можно туманнее отвечал я, с нетерпением ожидая, когда на мой стук выглянет привратник.

– Ты найдешь! – утвердительно заявила женщина, вызвав тем самым всеобщие шепотки.

– Гляди-ка, матушка Пелагея служивого благословила.

В том, что меня приняли за рейтара, нет ничего удивительного. Привык я к этому наряду, к коже он мне прирос и, если нет никаких официальных мероприятий, ношу именно его. То что юродивая знает мое имя, тоже объяснимо. Я тут нет-нет да бываю, так что могла и запомнить. А если и просто угадала, так не зря же нас русских Иванами кличут?

– На-ка вот тебе Ваня, – протянула она мне краюху хлеба. – Голодный, небось?

– Спасибо, – сдержано поблагодарил я, не зная, куда девать этот подарок.

– Ты ешь, – одними губами усмехнулась баба, – а то ворота не откроются.

– Ешь-ешь, касатик, – подхватили собравшиеся. – Тебя матушка Пелагея благословила.

Кстати, имеет ли право юродивая благословлять, большой вопрос. Надо сказать, что Православная церковь, на самом деле, относится к подобным персонажам довольно насторожено, поскольку среди них часто случаются бесноватые, а то и просто проходимцы. Недавно избранный патриархом Филарет, к слову, в этом смысле, особенно недоверчив и несколько босоногих горлопанов, любивших смущать народ выкриками на религиозные темы, недавно познакомились с монастырскими тюрьмами. Это ещё гуманно, поскольку брат патриарха в Земском приказе обычно начинает дознание с дыбы.

Случаются, впрочем, среди юродивых и прозорливцы. Хотя, думаю, это не тот случай. Но делать нечего, и я на глазах собравшихся откусил от краюхи. Странно, но хлеб не замерзший, как можно было ожидать, глядя на погоду.

– Вкусно, – хмыкнул я, не зная, что сказать, и тут за моей спиной раздался скрежет и открылось окошко.

– Кто там, покой обители тревожит? – прохрипел, выглянувший в него, сторож, но узнав меня, переполошился, и бросился отпирать калитку.

– Я же говорила, – с видом небесного ангела, явившего чудо Господне, заметила матушка Пелагея, вызвав благоговейный шепот у окруживших её баб.

– Святость-то какая!

– Молись за меня! – кивнул я на прощание юродивой и поспешил войти внутрь.

– Куда прете?! – раздался за моей спиной голос стражника, охранявшего покой монастыря. – Сказано вам, позже откроют!

– А это кто?

– Кто-кто! – взъярился привратник, но что он дальше сказал любопытствующим, я уже не расслышал.

Игуменья Ольга встретила меня неласково. Одним взглядом заставила любопытствующих сестер вспомнить о неотложных делах и сухо предложила войти.

– Здравствуй, царь православный! Что-то ты зачастил к нам.

– И тебе не хворать, матушка.

– Помолиться желаешь?

– Где Алёна?

– Что?

– Что слышала, Ксения Борисовна! Где Алёна Вельяминова?

Игуменья нахмурилась, как всегда, когда я вспоминал её мирское имя, но тут же взяла себя в руки и почти участливо спросила:

– Что, Ваня, подвел девку под монастырь?

– Где она? – перепросил я, игнорируя упрёк.

– Нет её здесь!

– Врёшь!

– И повернулся же язык, невесте Христовой такое сказать, – укоризненно покачала головой Годунова.

– Где она, Ксения?

– Ушла.

– Как? Куда?

– Не знаю, Ваня. Я ей лишь сказала, что не приму на послушание. Всё одно ты ей покоя не дашь, и заберешь отсюда, а коли станем упорствовать, так с тебя станется обитель по камушку разнести!

– Господи, за что же мне это? – тяжело опустился я на скамью и, сняв с головы шапку, бросил её на стол.

– Сам, поди, знаешь, – бесстрастно отвечала монахиня. – Ведь ни одной юбки не пропустил на пути своем. Вот и наказал тебя Господь.

– Делать ему больше нечего, как за каждым прелюбодеем следить, – проворчал я в ответ на обвинения. – К тому же, тебе ли не знать, что не такой уж я и греховодник. Ты ведь у меня не один день в лагере скрывалась, покуда я Машку искал!

– Скажи ещё, что у тебя мыслей греховных в ту пору не было?

– Мало ли, – усмехнулся я. – Это же только мысли.

– Ещё хуже!

– Ладно тебе, – примирительным голосом отвечал я, и поспешил перевести разговор на другую тему. – Представляешь, а ведь Мария знает, что ты её мать!

– Сама догадалась, или подсказал кто?

– Хуже. Подслушала вас с Алёной.

– Вот егоза!

– Ага, большая уже совсем. Скоро заневестится, вот тогда хлебнем с ней лиха.

– Господь не без милости.

– Ну-ну. Слушай, Ксения Борисовна, ты вправду не знаешь, куда Алёна направилась?

– И знала бы – не сказала. На что она тебе? Смущаешь только девку. Ты ведь женат, и дети есть!

– Вот-вот.

– Погоди-ка, а ты не для того ли царицу Катарину в православие перейти заставил, чтобы к нам в монастырь спровадить?

– Да ты что! – искренне возмутился я. – Как тебе такая мысль в голову пришла? Я всё-таки – рыцарь!

– Довелось мне вашего брата-рыцаря повидать. Та ещё – сарынь![20]20
  Сарынь – то же что и сволочь.


[Закрыть] Дочку-то, зачем перекрещивал?

– Странный вопрос от православной игуменьи. Или ты не рада, что она к истинной вере пришла?

– Было бы чему радоваться, Ваня! Бог един, он бы и без того невинную душу своим заступничеством не оставил. А вырастет царевна – намается. Православных принцев не водится, а за лютеранина тебе теперь ей не выдать.

– Хоть ты душу не трави! Переиграл меня Филарет, что тут скажешь.

– Струсил?

– Полегче, царевна! – огрызнулся я, но потом вздохнул и добавил. – Не того я испугался, что ты думаешь. Смерти, видит Бог, не боюсь, сечи тоже. А вот что придется кровь пролить у своих… своих, понимаешь?! И ладно бы, бояре взбунтовались, всех бы тут же посёк! Ни на возраст, ни на заслуги прежние не поглядел, а вот мужиков да баб простых с иконами не смог. Хреновый из меня царь, правда?

– Как ты вообще допустил, чтобы его выбрали?

– Получилось так. Можно сказать – Его воля!

– Любите вы свою слабость, жадность и глупость Божьей волей прикрывать! Я, поначалу, думала, что как только патриарха выберут, так я в ноги упаду и вымолю, чтобы меня в глушь отправили от мира подалее.

– А теперь что же?

– А теперь решила, что буду ему и прочим, как бельмо на глазу! Пусть смотрят на меня и вспоминают подлость свою.

– Пристыдить хочешь?

– Стыда там отродясь не бывало, как и совести. Но хочу!

– Быть по сему. Пока жив, не дам тебя выслать из Москвы.

– Спасибо, государь. Только куда Вельяминова бежала, все одно не ведаю.

– Зачем она тебе?

– Люблю я её, Ксения. Понимаю, что вместе нам не быть, но не могу иначе. Как наваждение какое-то!

– Странный ты, Ваня. Однако если вправду любишь – найдешь. Сердце тебе подскажет. А теперь ступай. И так уже покой обители нарушил.

Оставив игуменью, я спустился вниз и остановился в нерешительности. Возвращаться домой в Кремль не хотелось, а больше идти было и некуда. Разве что в Стрелецкую слободу, но вскоре все узнают, что я там, прискачут ближники, за ними придворные. И все вернется на круги своя. Льстивые улыбки бояр, состарившаяся жена, дети, выросшие без меня, и дела-дела-дела.

Кляузы, доносы, челобитные. Причем, большинство из них можно было решить на месте, не доводя до высших инстанций, но куда там! Всё в Москву, всё пред светлые очи…

Обычно, когда я посещал монастырь, за мной табуном ходили сопровождающие лица или свита. Однако на сей раз я остался совсем один. Сопровождающие меня охранники дожидались за пределами обители, а игуменья никого озадачивать не стала. Может обиделась, а может ещё чего. Пока я общался с ней, день подошел к концу и начало смеркаться, да к тому же еще поднялся ветер. Почему-то у ворот никого не оказалось, и даже в надвратной церкви не было видно ни огонька. Наверное, мне следовало найти своих охранников и вернуться назад в Кремль, но в моей голове продолжали звучать слова Ксении Годуновой и я отчего-то воспринял их как руководство к действию. И я пошел.

Ветер всё усиливался, но я упрямо брел вперед, пока не уткнулся в чей-то ветхий забор. В ноздри отчетливо пахнуло дымом, значит, где-то рядом топится печь, а это означает, что здесь живут люди и есть возможность укрыться от непогоды. С трудом добравшись до крыльца небольшой избушки, я постучал в неё.

– Кого это нелегкая принесла в такую непогоду? – раздается совсем рядом скрипучий голос.

– Пустите путника, – хрипло попросил я хозяев, и моё сознание померкло.

Не знаю, сколько времени я находился в беспамятстве, но, очнувшись, понял, что сижу у русской печи, в которой весело потрескивают дрова и мне тепло! Оружия нигде не видно, но мне отчего-то нет до этого никакого дела. Главное, что я жив, а там посмотрим. Сзади раздается скрип двери, тянет холодом из сеней. Видимо, хозяева вернулись. Надо бы поздороваться, но как только оборачиваюсь, слова застревают в горле. В избушку вошла женщина… скорее старуха… очень древняя старуха. И внешность у неё – ну вылитая Баба Яга! Причём, та, что играл Георгий Миляр в сказках Роу, по сравнению с этой – просто душка!

– Что молчишь, добрый молодец! – снова звучит уже знакомый скрипучий голос.

– Гхм. Здравствуй, красавица!

– Ишь ты, – ухмыляется беззубым ртом хозяйка. – За красавицу спасибо. Давно меня так не называли. Куда путь держишь?

– По делам ехал.

– По каким таким делам? В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.

– Так то – хороший. В царских рейтарах я служу. А там не спрашивают, кто чего хочет. Велено и всё тут!

– И как же ты забрел в нашу глухомань?

– Видать, с пути сбился. И вообще, бабушка. Ты, прежде чем расспрашивать, сначала накорми, напои, а только потом любопытствуй.

– Вот тебе раз, – всплеснула руками старуха. – Только что была красавица, а теперь стала бабушка!

– Что поделаешь, жизнь-то скоротечна! – философски ответил я, и взгляд сам собой наткнулся на большую лопату, которой в печь ставят хлеб.

Волей-неволей вспомнился эпизод сказок, когда добра молодца на чём-то таком пытаются засунуть в духовку. Хозяйка, кажется, сообразила, о чём я подумал и плотоядно ухмыльнулась.

– Испугался? – расплылась в мерзкой улыбке старая ведьма.

– Небось, подавишься, – хмыкнул я в ответ, но рука сама собой схватилась за то место, где обычно находится рукоять кинжала.

– В сенях твое оружье, – правильно поняла намек Баба Яга или как там её зовут.

– А конь?

– А коня уже съела!

– Значит, неголодная!

– Ой, я не могу! – засмеялась хозяйка избушки. – Всяких за свою жизнь повидала, но такого не приходилось. Только вот коня у тебя не было.

– Разве?

– Точно тебе говорю, касатик.

– Ну не было, так не было!

– Чудной ты. То была у тебя лошадь, то не была. Скажи лучше, что ищешь в нашей глухомани?

– Да так, девушку одну.

– Почто?

– Хочу отговорить постриг принимать.

– Ишь, Христову невесту, значит, решил с пути сбить?

– Не так всё! – с досадой отозвался я. – только, боюсь, не смогу объяснить тебе, поскольку сам ничего не понимаю.

– Ох и странный ты, Ваня, ведь знаешь всё, а делаешь вид, что невдомёк тебе.

– Ты о чем?

– Ты ведь из тех, кто свою прошлую жизнь помнит?

– Откуда знаешь?

– По лицу вижу.

– Ну, допустим, и что?

– А то! Была эта девка в той твоей жизни?

– Была.

– И что у тебя с ней было?

– Ничего. За другого она замуж вышла.

– Вот-вот. Тогда ты по ней сох, теперь она по тебе. Всё справедливо.

– И что делать теперь?

– У тебя что, дел никаких нет? – вопросом на вопрос ответила старуха.

– Куда там! – скривился я. – Этого добра у меня – за три жизни не переделать.

– Вот и займись делом, а не по лесам за девками шастай. Своей судьбы еще никто не избегнул и вам с ней не дано.

– И какая же у нас судьба?

– У тебя своя, у неё своя.

– Стало быть, не бывать нам вместе?

– Как знать, милай! – усмехнулась она в ответ. – Ты бы лучше собирался. А то друзья твои обыскались уже.

– А ты откуда знаешь?

– Да уж знаю!

Последние слова Бабы Яги донеслись до меня как из другой комнаты, а потом и вовсе все затихло, и мир вокруг меня погрузился в полную темноту. Иногда в ней возникали какие-то непонятные образы, в которых иногда угадывались жена, дети, Алёна с Машкой, затем странная хозяйка, неожиданно превратившаяся в черную кошку.

– Мяу! – нагло сказала она мне.

– Хренамяу! – сердито отозвался я, и хотел было запустить в наглое животное чем-нибудь тяжелым, но ничего не попалось под руку.

– Живы, слава Богу! – раздался совсем рядом обрадованный голос Корнилия и я, с трудом продрав глаза, увидел столпившихся надо мной людей, в одном из которых узнал своего телохранителя.

– А что со мной сделается? – удивился я и попытался встать.

Попытка оказалось не особо успешной, поскольку тут же ужасно заболела голова, и я в изнеможении опустил её обратно.

– Да кто же знает, что с вами может сделаться! – рассердился Михальский. – Скажите, ради всего святого, какая нелегкая вас сюда понесла?

– Не знаю, а где это я?

Литвин недоверчиво взглянул в мои честные глаза и, поняв, что не вру, укоризненно покачал головой:

– В небольшой деревушке в Лужниках. Не представляю, каким образом вы сюда добрались и уж тем более не могу понять, как ухитрились миновать охрану…

– Слушай, дай лучше попить, а то во рту совсем пересохло…

– Вот, пожалуйста, – появилась из-за спины телохранителя, какая-то женщина, чем-то неуловимо похожая на Бабу Ягу, но моложе и опрятно одетая, и подала мне ковш с удивительно вкусным квасом.

– Спаси Христос, – поблагодарил я хозяйку, с сожалением возвращая пустую посуду. – Не дали пропасть от жажды.

– Не за что, – с мягкой улыбкой ответила та.

– Верно, государь, – усмехнулся Михальский. – Эта добрая женщина, действительно, спасла вас. Сначала затащила к себе в дом, а затем позвала на помощь нас. Но я всё же не понимаю, как вам удалось пройти мимо охраны?

– Не бери в голову, я в молодые годы от святой инквизиции ухитрился ускользнуть. Так что ничего удивительного.

– Вот холера, пся крев![21]21
  Пся крев. – Чёрт побери, дословно – собачья кровь. Холера – чёрт. Матка бозка – Божья матерь. (польск.)


[Закрыть] – не то, порицая, не то, хваля, отозвался Корнилий, от волнения перейдя на польский.

– Где он? – с ревом ввалился в избу ещё один мой ближник.

– Никита, что ты так орешь? – поморщился я от шума.

– Спасибо тебе Господи! – размашисто перекрестился Вельяминов. – Ведь пол Москвы на ушах стоит, а ему хоть бы хны.

– Да по тише ты, бугай на выгуле! Башка болит.

– Нешто выпил без меры? – обеспокоился окольничий. – Коли так, похмелиться надо, а это мы мигом…

– Нельзя ему пить! – тут же вмешалась хозяйка дома.

– Откуда знаешь? – насторожился Михальский.

– Вижу так.

– Знахарка, что ли?

– Вроде того.

– И что с государем приключилось?

– Отравился он.

– Что?! Кто посмел, говори быстрее…

– Да никто. Хлеб он худой ел, вот и отравился. Хорошо хоть немного, а то и до Антонова огня недалеко.

– Правда? – недоверчиво посмотрел я на женщину.

– Да уж насмотрелась я на таких. Кто, бывает, огнем горит, а у кого такие виденья случаются, что ни в сказке сказать, ни пером написать. С русалками в речке купаются, с лешими хороводы водят.

– Чёрт, – выругался я, сообразив, в чем дело. – Спорынья это!

– Что?!

– Ладно, не берите в голову. Лучше организуйте сани, да поедем домой. И спасительнице моей не забудьте серебра отсыпать.

– Это мы мигом, – обрадованно воскликнул Вельяминов и побежал распоряжаться.

– Корнилий, – тихонько позвал я телохранителя.

– Что изволите, Ваше Величество, – наклонился он надо мной.

– У Никиты дома всё ладно?

– Да, насколько я знаю, – сделал непроницаемое лицо мой телохранитель.

– А подробнее?

– Ну, хорошо, – сдался литвин. – Боярышня Алёна хотела уйти в монастырь и ей это почти удалось. Но, слава деве Марии, игуменья Ольга не приняла её, а едва та вышла за ворота, как вельяминовские холопы тут как тут.

– И что?

– Ничего. Брат её в тереме запер.

– Это правильно.

Не успели мы договорить, как в избу вернулся Никита и доложил, что всё готово. Кое-как одевшись с помощью ближников, я выбрался наружу и устроился в санях.

– Где хозяйка? – спохватился я. – Поблагодарить хочу.

– Здесь я, государь, – с достоинством отвечала женщина.

– Спасибо тебе, красавица.

– Ну вот, опять красавицей стала.

– Погоди-ка, – даже привстал я со своего ложа. – Так это всё правда?